скачать книгу бесплатно
крылья
и прямо встают
атланты
Таблетка
я жадна до рифм, путешествий и до морей.
и лежу пластом на безликом пляже.
мне никто не сможет помочь: никакой злодей не окажется хуже
(и близко даже)
каждый книгу прочтёт
свою. каждый в ней найдёт
самобытное; то, что никто не понял.
мне бы только через плечо заглянуть в твою,
мне бы только коснуться тепла ладони.
боль останется. вырастет. зацветёт. боль останется: в этом
её сила.
я готова в новый идти полёт
и к тому, чего ещё не просила.
страха нет. есть полоской к сердцу лучи.
они будут к сердцу медленно пробираться.
только ты (в моём сердце), пожалуйста,
не молчи. ты попробуй таблеткой внутри рассосаться.
Врождённое чувство штиля
врожденное чувство штиля
ломает о спину копья
а я (остаюсь без силы)
внутри создаю комья
из боли, осколков скорби,
из страха и тишины,
я, знаешь, теперь нисколько (вообще)
не боюсь войны
она – внешний фактор риска
(что мне нипочём уже),
а мир – это просто миска,
что вертится в неглиже
(и это совсем не страшно),
с улыбкой иди вперёд,
там солнце, восход и пашня,
там новый по счёту год
Шлейф
был май. он цвёл. дарил мечты и жажду.
был свитер тёплый стянут. тих был плач.
и город разливался в сердце дважды:
в любви и приходил когда палач.
и мы могли до вечера, до ночи,
под утро расставаясь тяжело.
и город над дарил себя кусочек
(закуской был под красное вино).
и это повторялось безвозвратно.
рекурсией сходило в никуда,
был май. он канул в лету. и обратно
не натянуть (как было) кружева.
был май. цвела сирень. и сердце ныло
(а мысли протекали как вода)
и я тебя (наверно) не любила
а ты меня (наверное) всегда
Нареки
нареки меня правой, и буду правой,
а упрямство своё сгребу в охапку.
отсеки меня прямо. и станет правом
то, что было окном (заляпанным) в пятнах
нареки меня мелом, столовой солью,
ссыплюсь крошкой, оставлю нелепый след.
нареки меня тенью, лучами, болью —
стану невесомой (на пару лет).
нареки меня рубищем, платьем, лифом
(не интимной частью, скорее бра),
буду второй кожей (как в древних мифах),
защищаться не латами – богом Ра.
нареки меня именем своей бывшей,
настоящей, будущей (да любой),
растекусь по вене, и жерло дышащее
(не вулкана). уж такова любовь
Слух
но если бы ты могла меня слышать,
мне было бы легче петь
БГ
я робко спускаюсь в тёмный подвал.
там краски, холсты и сны.
мне этот январь стал безмерно мал,
но тянется до весны.
ручная, тягучая тишина —
ей вторит гранатовый сок.
мне было чуть меньше
лет тогда, когда был прицел в висок.
и пусть был высок
у реки дом,
пригрел нас второй этаж.
напейся воды (в ней и есть исток),
испитое не продашь.
я робко спускаюсь в тёмный подвал.
акустика, помоги.
пюпитр и ноты (концертный зал)
так точно услышишь ты.
Полковник больше не читает
полковник не читает писем. он мёртв.
весна настала, почки сбросив на стол.
рука дрожала (я писала письмо).
ответа больше не получит (никто).
полковник больше не читает. газет
никто ему не посылает в ответ.
полковник тихо сядет с краю. он дух.
а я архивное читаю. в дверь стук.
Плыви
а потом тебе просто захочется плыть —
и тогда ты просто плыви.
и отрепья, и всё, что мешало жить,
позади оставляй и жги.
даже рифма пошлая, та, что (бред)
глагол кладёт на глагол,
уже не принесёт тебе сильный вред,
только стопку писчей, да в стол
и ты будешь просто (волна, лучи)
самобытной, самой собой.
а в окно пусть кто-то ещё стучит —
не нашедший пути домой
Зыбь
это случилось днём (или даже ночью):
не скажешь точно, мне совсем тогда не спалось,
а моё королевство содрогалось очень
от тревожной пряди твоих волос
эта сказка была не выдумкой, не о принцах:
ты тихо (не шёпотом) мне говорил своё,
искажались, плавились, плыли лица,
но казалось сочным в блеске зрачков кино.
сюртучок твой (шёлк, тонкой нитью вышит),
голос чуть дрожащий, трепетный и родной,
маленький мой принц (из романа вышедший),
навсегда забрал зыбкий мой покой
Конь
я, можно, тебя запрягу и пущу по полю —
пусть свищет холодный ветер по мочкам уха,
весна (как я жду её), окна на кухне мою,
пою, что есть мочи, насколько впустил Бог слуха.
красивый, ты можешь резко рвануть упрямо,
нет сил, очень страшно, жду, когда станешь тих,
в одиннадцать: мушкетёров читала, спину прямо
держала. теперь: ни спины, ни их
(тех, с кем разделить и огонь, и воду, и трубы,
и путешествия, и обман)
коня на скаку? нет, я мажу губы
ги-ги-е-нической. слёзный в глазах туман.
Расшторивай
давай, расшторивай: впускай лучи,
они будут нежно касаться твоей лодыжки.
я им по секрету скажу, где лежат ключи
от дома, в котором слова и книжки
из детства тихо сопят и ждут,
когда их откроют и впустят воздух
(они смогут снова пускать корабли
по лужам) – ну же, пока не поздно.
давай, давай: впускай, пусть порадуются, как дети
ведь мы были тоже когда-то там (коленка разбита и в уши ветер
влетает, ропщет, несёт судьбу (счастливую,
всё будет в лучшем виде)).
проснись, умоляю (уже не жду).
…закатное солнце. проснулся? видел?
Вопроса, конечно, нет
и ты не получишь ответ
покуда не будет вопроса
а вопроса, конечно, нет
(если только в руках папироса не задаст его вместо тебя)
потому что ты тих и вечен,
