скачать книгу бесплатно
Когда-то я был журналистом и работал в газете. До сих пор при воспоминании о том времени ноют душевные раны и прошибает стыд за профессию. Я без сожаления вычеркнул её из памяти.
Зато теперь, работая слесарем-наладчиком пятого разряда, я пишу не то, что мне навязывают и приказывают, а то, что мне интересно, что меня волнует и чего просит душа.
А она с детства крайне болезненно воспринимала всякого рода несправедливость и очень возмущённо на эту несправедливость реагировала. За что нередко получала плевки и уколы, а я – пинки и зуботычины.
Но мы выстояли и с пути не свернули. На сегодняшний день я опубликовал две книги. В одной поместил две повести, с социально-философским креном, и десяток рассказов, а другая книга – это сборник рассказов, иронично-сатирических и сказочно-утопических.
Вот как раз на презентации моей первой книги произошла интересная встреча, которая впоследствии заставила изменить направление моих мыслей и духовных поисков.
Случилось это в мае прошлого года. Презентация, это, конечно, слишком громко сказано. Так, торговая точка на улице, наподобие тех, что торгуют редиской, петрушкой, огурцами и т. д.
Я обустроился у главного входа в БГЭУ – Белорусский государственный экономический университет. Естественно, с разрешения администрации и муниципальных властей. Первому поспособствовала тёща Юлия Олеговна, преподаватель в этом учебном заведении. Чего ей это стоило, я не знаю, но догадываюсь. Она рядовая штатная единица, очень грамотный специалист, но без регалий. И уговорить ректора, в разгар пандемии страха, дать разрешение неизвестному автору на публичное представление книги неизвестного содержания на подотчётной тому территории, это, доложу я вам, что одному разгрузить вагон угля.
Через свой сайт я пригласил всех желающих прийти в назначенное место к 9 часам утра. Местные подписчики, друзья, товарищи и знакомые, кто пожелал и не был обременён трудовой повинностью, начали подтягиваться заранее.
Я подъехал в половине девятого, к открытию университета. Вытащили с ребятами из конференц-зала стол, один стул, потом мне помогли перенести из автомобиля книги и разложить их на столе.
Мне, кстати, ректор предлагал презентацию провести именно в конференц-зале, подальше от «глаз» круживших дронов и бдительных граждан, видящих даже в рогатке опасное оружие, несущее потенциальную угрозу государству в целом.
Я был против и убедил профессора, что ни в моей книге, ни в моём выступлении и ответах на вопросы не будет и намёка на дискредитацию существующей власти и её представителей. К тому же, как уже упоминал вам, вопрос о мероприятии был утверждён в горисполкоме нашего района. С трудом, но был. А это уже была заслуга тестя, который там возглавляет отдел культуры.
Хотя, честно признаюсь, во всём этом самая большая заслуга моей жены Жени, которая уговорила на этот шаг своих родителей. Особенно трудно было с Игорем Ивановичем, который долго упирался и мялся, опасаясь нежелательных последствий.
К их облегчению и к моей радости, всё прошло культурно, благопристойно и даже относительно массово. Человек сто собралось на мой клич, подходили, сновавшие туда-сюда, любопытные студенты. А ещё с проспекта, завидев толпу, с опаской подходили не менее любопытные прохожие.
Лишь один молодой человек, если и студент, то бывший, задал не то чтобы провокационный, но не совсем корректный вопрос:
– Как вы лично относитесь к тотальной слежке? – Он широко махнул рукой вверх, указывая на летающих в автономном режиме дронов. – На улицах, в общественном транспорте, в домах, на предприятиях, в подъездах, на этажах, в интернете, в телефонах?
Я, не смутившись и ничуть не обидевшись, как можно мягче ответил:
– А как вы относитесь к асфальтированным и ухоженным улицам? К общественному транспорту? К предприятиям? К интернету? К мобильной связи? К домам, многоэтажным и многоквартирным?
Ждать, когда оппонент подыщет ответ, я не стал:
– Мы получаем побочный эффект того, к чему стремимся. Это всё следствие научно-технического прогресса и устойчивого человеческого стремления управлять себе подобными при полном отсутствии нравственных тормозов. Нами движет не любовь и доброта, а честолюбие и алчность. Человек желает подчинить человека. Директор – рабочих, президент – народ, страна – страну. Мы сначала изобрели и применили атомную бомбу, а уже потом – атомную электростанцию.
На этом дискуссия закончилась. После развёрнутой аннотации своей книги и дружеской беседы, я присел на стул и приступил к автограф-сессии и инскрипту.
Я не вхожу в когорту известных и популярных авторов, поэтому любопытных было намного больше, чем покупателей книги, даже с инскриптом. Если бы я был богатым, я бы свою книгу дарил. Но мне хотелось покрыть хотя бы часть расходов, потраченных на её издание. Рынок. Без рекламы и протекции и раньше было не пробиться, а теперь и подавно. А это всё деньги. А ещё у каждого писателя своя высота. Но я верил, что мой путь к вершине только в начале. Я ещё у подножия горы. Я надеялся, что планка моего творческого прыжка будет подниматься вверх.
Но для меня и в тот день уже был успех. 50 экземпляров, взятые с собой, были проданы. Рассчитывая на лучшее, но готовый к худшему, я был почти счастлив. Творчески счастлив.
И вот, когда почти все разошлись, а я, подписав последнюю книгу, собрался встать и приступить к зачистке торгового места, внезапно услышал тираду, заставившую меня вновь опуститься на стул и поднять голову:
– Чтобы мир стал лучше, каждый человек должен осознать две константы – страх Божий и чувство греха. Это необходимо для раздираемых противоречиями человеческих душ.
ГЛАВА 5
Передо мной стоял невысокий плотного телосложения мужчина лет шестидесяти-шестидесяти пяти. С лысиной, окаймлённой полукругом тёмно-русых, с проседью, волос, с чуть вздёрнутым не большим, но широким носом, синими глазами с проницательным взглядом, со слегка выдвинутым вперёд подбородком с ямочкой. Стандартных размеров рот, если есть такой стандарт, улыбался. Но как-то скромно. Можно было подумать, что он стесняется и стыдится своей стеснительности. Одет мужчина был в тёмно-серый костюм, белую рубашку и чёрные туфли.
– Это к концепции вашей книги, – сказал он, глядя мне в глаза. Стеснения и стыда я в них не увидел. – Без этих условий все попытки человечества создать не то что духовное и гармоничное, но даже справедливое общество обречены на провал. Это аксиома, которую вычеркнули из всех книг и учебников. – Ни заносчивости, ни фанатизма в глазах и в голосе не было. Скорее, сожаление и разочарование. – А ваш ответ молодому человеку мне понравился. Он хорош. За небольшой, правда, ремаркой. Атомная бомба есть абсолютное и несомненное зло. Атомная электростанция таит в себе потенциальное зло. Данное зло есть нежелательное следствие благих намерений.
– Тех намерений, которыми устлана дорога в ад? – спросил я, тоже улыбнувшись. – Типа, хотели, как лучше, а получилось, как всегда?
Мужчина улыбнулся шире:
– Ну, типа того. Всякая научно-техническая идея, даже самая светлая, имеет в своей цветовой гамме чёрный, траурный спектр.
Я перестал улыбаться.
– Прогресс не остановить и вспять не повернуть, – грубовато сказал я. – А научно-технический прогресс обратно пропорционален духовному прогрессу. Чем выше один, тем ниже другой. Закон сообщающихся сосудов. Научная мысль – прогресс, духовная – регресс. И, к сожалению, это соотношение не изменить. Когда прогресс достигнет верхней точки, а регресс – нижней, произойдёт взрыв. И это так же неизбежно, как восход и заход солнца. А раз так, то ваши константы, это чистейшая утопия. Человечество обречено.
Незнакомец, покачивая головой в знак согласия, тихо, но твёрдо возразил:
– Даже если человечество обречено в целом, каждый человек в отдельности имеет шанс на спасение. Зачем ему волноваться о судьбе всего человечества, когда он сам может не дожить до завтра? А если завтра, всё-таки, наступит, но в другом месте?
Такой поворот разговора поторопил немногих оставшихся и слушавших друзей и коллег по работе. Все дружно засуетились.
– Встань, – приказал мне Валера. – Я отнесу стул.
– И вообще, – добавил Слава, – выйди из-за стола и отойди в сторонку. Не мешай. Витёк, бери за тот край стола. Валентин, ты куда? Открой нам входные двери.
– Вы здесь преподаёте? – спросил я у незнакомца, когда мы отошли в сторону. Я был уверен, что это не так, но мне не хотелось затевать на улице дискуссию на глобальную тему.
– Ну что вы, – смущённо улыбнувшись, ответил тот, чья лысина, доходившая мне до носа, отражала солнце и слепила мне глаза. – Мне не по силам постичь всех тонкостей сей науки. В годы моего ученичества экономика и законодательство были намного проще и понятнее. Сегодня сии дисциплины настолько сложны и запутанны, что мне проще обойти пешком Землю, чем разобраться в их лукавых и противоречивых хитросплетениях.
– А вы, собственно, кто? – задал я вопрос напрямую.
Незнакомец не обиделся, но, казалось, смутился ещё больше.
– Я, собственно, странник, – ответил он тихо и без улыбки. – Странствую по свету, наблюдаю людей, изучаю их идеологии, аккумулирую и анализирую человеческие знания, доступные моему пониманию. А ещё ищу близких по духу людей. Людей, пытающихся разобраться в установленном порядке мироздания, ищущих сокровенный смысл жизни, истоки и эволюцию человеческой души и человеческого разума, их приоритетное значение в повседневной…
– А как же эволюционная теория Дарвина? – бестактно перебил я. – Она в своё время произвела мировой переворот в мышлении людей. И до сих пор для многих она, в несколько, правда, изменённом виде, является новой библией.
Я его провоцировал. Почему, не знаю. В доктрине Дарвина, особенно касательно происхождения человека, я сомневался ещё в школе. Потом перестал вообще в неё верить. Следующим шагом стала ненависть как к учению, так и к учителю. С годами успокоился, но признавать, что я произошёл от каких-то приматов-гоминидов категорически отказывался. И мне было интересно, как этот бродячий философ, не понимающий и отвергающий современную экономику и юриспруденцию, ответит на этот вопрос.
Странник серьёзно посмотрел на меня, вздохнул, окинул взглядом суетящихся на проспекте людей, вернулся глазами ко мне и ответил:
– Если бы обезьяны знали нашу историю, они сами отреклись бы от родства с нами.
– А всё-таки? – настаивал я, не удовлетворённый остроумным, но уклончивым, метафоричным ответом. – Я понимаю, что это сложнее экономики и законодательства.
– Дело не в этом, – сказал мужчина, вновь улыбнувшись. – Вы ведь тоже не экономист, не юрист и не учёный-биолог? – Я отрицательно покачал головой. – Ну вот. Наше личное мнение, если у нас нет стопроцентных собственных чему-либо доказательств или опровержений, зависит от нашего общего мировоззрения и внутренних, духовных, устремлений и убеждений. А наука сама многое не может ни доказать, ни опровергнуть, даже когда уверенно это делает. Сколько было таких доказанных гипотез, которые впоследствии оказывались ложными?! А сколько было таких наук?! И какой прок в том, что мы, учёные-дилетанты, начнём беседу о ДНК, РНК, генных мутациях и ещё о более сложных и заковыристых вещах, о которых и сам Дарвин не имел ни малейшего представления? Мы можем лишь быть сторонниками того или иного убеждения.
В это время вышли мои друзья.
– Генрих Адамович, вы выходите за рамки регламента, – смеясь, сказал Валера. – Дело сделано, пришёл потехе час. Водка же прокисает!
Я не скажу, что меня поначалу сильно заинтересовал этот лысый мужичонка, но уходить, не закончив разговор, почему-то, не хотелось.
– Парни, начинайте без меня, – ответил я, махнув рукой. – Я минут через десять подъеду.
– Смотри, не опоздай, – предупредил Слава.
Я вновь повернулся к незнакомому собеседнику.
– Извините, что вас задерживаю, – виновато сказал он. – И большое спасибо за внимание и такт.
– Всё нормально, – небрежно ответил я. – Я виновник торжества, но не полноценный участник. Мне сегодня на вторую смену, поэтому алкоголь категорически не рекомендуется. У остальных тоже свои дела. Так что, просто посидим часок, поболтаем. Так каковы лично ваши выводы по этому, я считаю, очень важному вопросу?
Странник вилять хвостом, как маркитанская лодка, не стал:
– Вопрос действительно важный. Но не в деталях, а в принципе. В нашем выборе жизненной позиции. Либо мы разумные млекопитающие, занимающие высшую ступень в иерархии всего живого на Земле, либо мы одушевлённые и одухотворённые создания Божьи. Да и разумность наша под большим вопросом. Как правильно заметил профессор Кунафин: «Дарвиновский идеал – жизнь наиболее примитивного, сильного и злобного существа, умеющего только жрать и размножаться. Всё остальное время, с перерывами на убийства себе подобных и отбирание у них пищи, существо спит или получает удовольствия. Это и называется естественным отбором».
Я ничуть не удивился приведённой цитате. Более того, у меня было такое ощущение, что этот странный (странник!) человек знает гораздо больше, чем говорит. Но это был ещё не конец.
– Но вот в чём штука, – сказал он, прищурив глаза. – Разрушать всегда легче, чем созидать. Это факт. Поэтому, разрушив или основательно поколебав одно учёное здание, осторожный и прагматичный разрушитель не спешит на его место возводить своё научное здание, с крепким научным доказательным фундаментом. Почему? А потому, что такого фундамента нет и в данном случае быть не может. Какой-нибудь другой умник, у которого больше, чем семь пядей во лбу, вдруг, осенённый внезапной вспышкой гениальности, возьмёт и разрушит возведённое здание, казавшееся неприступной крепостью. И какой из этого следует вывод? А вывод прост. Учёные в подобных человеко-обезьяньих и расовых вопросах сами придерживаются больше веры, чем строго научных знаний. Только свою веру они именуют научной гипотезой. И в своём арсенале имеют большое количество сложных и непонятных слов, математических величин, физических и химических формул, которые в совокупности может понять максимум тысячная часть процента населения Земли. Это та же цыганка, гадающая по руке, или ворожея, гадающая по воску в кипятке, только с целой кучей дипломов и научных регалий.
Не спорю, беседовать и слушать его было приятно. Да и сам он мне начинал нравиться. Ну, это можно было объяснить схожестью наших взглядов. Но…
– Ну и какой общий вывод? – спросил я, глянув на часы.
Странник понимающе и виновато улыбнулся:
– Ни один человек не может научно доказать ни существование Бога, ни его отсутствие. Я же могу рассуждать, исходя из своей интуиции, огромного опыта, логики и здравомыслия. Всё определяет наша вера. И неудивительно, что истинно верующие в Бога люди незримо чувствуют его постоянное присутствие.
И, вздохнув, закончил:
– Ещё мгновение и я от вас отстану. Я потому сюда пришёл, что увидел в вашей книге зерно истины. Оно ещё не проросшее и даже не набухшее, но оно есть. А это главное. Особенно в наше ужасное время. Ваша книга полезна и нужна людям.
Я грустно усмехнулся:
– Судя по спросу читателей, не очень.
– Не отчаивайтесь, – успокоил странник. – Полезное зерно требует ухода и времени. Это сорняк буйствует, орошаемый лишь низменными чувствами людей. Но это пустоцвет. – И вдруг спохватился. – Я не только это хотел вам сказать. У меня вот, – и он откуда-то из-под полы извлёк толстую тетрадь, – записаны кое-какие мысли, наброски, короткие сюжеты, которые, надеюсь, вас заинтересуют. Но мне особенно будет приятно, если мои записи послужат вам стимулом для написания новой книги. Просто когда-нибудь на досуге полистайте.
– А почему вы сами не хотите написать книгу? – недоверчиво спросил я.
– Увы, но у меня нет литературного таланта, – просто ответил загадочный мужик.
Я принял протянутую тетрадь.
– Спасибо, конечно, но как-то неудобно. Будет похоже на плагиат?! Некрасиво.
– Некрасиво воровать и отнимать силой. А когда дарят от всей души, да ещё благодарны, что возьмут, то не взять, это уже свинство.
Странник широко улыбался, показывая щели между желтоватыми зубами.
– Как, хотя бы, вас зовут? – спохватился я.
– Ох, за мою долгую жизнь меня по-разному называли. Но разве дело в имени?
– Дайте хоть номер телефона?! Мне приятно было бы с вами ещё встретиться и поговорить.
– У меня нет телефона. Ни мобильного, ни домашнего. Мне некому звонить.
Я был в полном недоумении. Шутит?
– Но адрес-то у вас есть? – спросил я, повысив голос. – Где-то же вы живёте?!
Странник грустно, почти мучительно усмехнулся:
– У меня давно нет ни точного адреса, ни постоянного дома. Я странник и дом мой – Земля. А с вами, Генрих, мы ещё, возможно, свидимся. Не смею задерживать. Спасибо за беседу.
ГЛАВА 6
Дверь в комнату, в которой я энергично стучу пальцами по клавиатуре ноутбука, приоткрылась, и жена, просунув голову, певуче сообщила:
– Гена, немедленно приходи завтракать. Остынет – выброшу в мусорное ведро.
Что, подумали, что она сказала это со злым умыслом? Ничуть. С искренней любовью и заботой о моём телесном здоровье. Пишу-то я с ночи, а кроме трёх чашек кофе в желудке ничего нет. Творчество, это не Минотавр и не идол женской красоты – ему жертвы не нужны. И Женя не желала, чтобы я на этом поприще заработал гастрит или, того хуже, язву. Болезнь лучше предотвращать, чем потом лечить. Профилактика безболезненна и дешевле.
Мой совет. Мужчинам, конечно. Не доверяйте слишком, а то и вовсе, девушкам и женщинам, а то и жёнам, со сладко приторной, фальцетной заботой в голосе и с обворожительно лживой улыбкой на красивых, подрагивающих губах. В любой момент голос может огрубеть и осипнуть, под маской улыбка окажется гримасой, а из-за шикарных губ покажется ядовитое жало.
Это, кстати, первое и последнее бытовое отступление, если в повествовании не будет на то сюжетной необходимости. Без срочного дела больше никаких отклонений ни в кухню, ни в туалет, ни спальню. А на всё остальное я не отвлекаюсь. Даже не принимаю ванну. Временно.
Позволю себе ещё одно пояснение. Не отступление, их я предвижу много, а именно личное пояснение. Речь пойдёт обо мне и моей семье.
Хотя по паспорту я Генрих, почти все с детства называют меня Геной. Без официоза. Этак уменьшительно-ласкательно. Жена не исключение. Только девятилетняя дочь Вероника называет меня одновременно и уменьшительно-ласкательно, и абсолютно правильно – папочка. Приятно.
Жена, между прочим, тоже не совсем Женя. В том смысле, что не Евгения. Заинтриговал? А с учётом моей фамилии, взятой ею после нашей свадьбы, жена в своём звучании переплюнула даже меня. Женевьева Потоцкая! А?!
Однако, повторюсь: не имя красит человека, а человек имя. И чтобы это имя не было запятнано ни чужой кровью, ни чужим горем, ни чужими слезами.
Я когда-то поинтересовался у ещё будущей жены, почему родители выбрали для неё такое редкое и непонятное имя. Женевьева засмеялась и витиевато всплеснула руками, сказав: «Зато красиво. Жаль, что я родилась не в Женеве». А смех и жесты я прочитал так: «Давно это было. Родители были молоды и сумасбродны, со своими причудами и закидонами». Мол, что с них взять?! Но имя своё любила. Причём, как полное, так и сокращённое. А если ещё к этому прибавить доброту и чуткость, миловидность лица и стройность фигуры, ум и здоровую принципиальность, то перед Женевьевой не смог бы устоять и слепой.
Надеюсь, я этим сравнением не выказал неуважения к людям, лишённым зрения. Любой физический изъян или недостаток, это человеческая драма. Таким людям надо помогать, не заостряя на этом внимания. Помогать, как равный равному. Но, как сказал мой товарищ и хозяин этой квартиры, самые страшные изъяны человека, это духовная слепота и душевная глухота. Как таким помочь? Ведь первая половина о своей инвалидности не догадывается, а вторая этой инвалидностью гордится. Вот и сравните.
А сейчас совершим ещё один экскурс в недалёкое моё прошлое. Это очень важно. По крайней мере, для меня.
Получив тогда от странного субъекта потрёпанную тетрадь, я её, конечно, не выбросил. Подарки, вообще-то, выбрасывать некрасиво, даже если они вам не нужны. Но чтение решил отложить до лучших времён. Не до того было. Я был в творческом ударе. Только удар этот не был одним мощным романом или, на худой конец, повестью, а носил характер дриблингов-рассказов. Собрав воедино которые, намеревался забить гол, издав вторую книгу.
А рукопись благополучно легла в ящик письменного стола и скромно там затаилась. И я о ней забыл. Так бывает. Когда поглощён чем-то своим, то чужое не видишь и не помнишь.
Сегодня, когда я пишу эти строки, на календаре 30 июня, понедельник. А событие, о котором хочу рассказать, произошло поздним вечером субботы 3 мая. Извините, буду описывать подробно не только само событие, но и что ему предшествовало. Ну, просто потому, что мне так хочется. Кто здесь писатель – я или вы?
Я сидел в комнате, оборудованной под личный кабинет, и усиленно пытался создать шедевр. Таково моё писательское кредо – если не можешь написать шедевр, не пиши вовсе. Брось и жди! Максимализм? Да. Есть юношеский максимализм; есть зрелый, называемый кризисом среднего возраста; есть старческий, называемый маразмом.
