скачать книгу бесплатно
– Монеты брал?
– Ничего я не брал. Я даже не знаю, где они лежат.
Вру, конечно. Чтобы я и не знал!
– Ага! Он знает, знает! В спальне на шкафу. За швейной машинкой.
– Так это Василий знает, а не я. Теперь, правда, и я в курсе. На шкафу, говоришь, Вася?
– Василий! Так это ты монеты брал?
Съел?
А не надо было на брата стучать. С кем пытаешься интригами меряться, салага?
Впрочем… как-то само собой стрелки перевелись. Даже без особых усилий с моей стороны. Все, теперь начнутся разборки. Следственно-педагогическое дознание.
Давайте-ка без меня.
– Мам, я посплю. Чего-то в сон клонит. Это от ранения, наверное…
В конце концов, кто сегодня здесь пуп Земли?
– Температуры нет? Дай лоб. Вроде нет. Поспи. Завтра в поликлинику.
– Да слышал я, слышал.
– Василий! А ну иди сюда…
Успехов.
Так. Поликлиника – это даже хорошо. Это отмазка от тренировок, хотя заниматься я люблю. Мои инструкторы Сан-Саныч и Ирина соскучиться не дадут никогда. Всегда что-то интересное показывают. К примеру, как безболезненно задержать дыхание почти аж на три минуты. Или как порезать противнику кожу, имея под рукой только лист бумаги. Или, скажем, способы бесследного нанесения побоев негодяю. Очень болезненных. Гораздо болезненней, чем уколы в спину.
Знала бы мама, чем я там занимаюсь в этом своем шахматном кружке Дворца пионеров, – не пугала бы уколами раненого героя. Веселенькие такие у нас тренировки. Полезные и познавательные. Да только… «летопись» пока болит. Не стоит ее перегружать.
– Мам!
– Да. Ты почему не спишь?
– Передумал. А во сколько завтра в поликлинику? У меня же школа.
– К восьми. Сейчас схожу за талончиком. Опоздаешь на первый урок, ничего страшного. Что у тебя первым, кстати?
– Русский.
– Вот и хорошо. Перепишешь потом задание на дом. А я тебе еще и дополнительно дам упражнение.
– Чегой-то?!
– А не будешь… Осторожнее будешь на этих ваших горках сумасшедших! Чего тебе, Василий?
– А чому Витьке на горки можно, а мне нельзя?
– Сколько тебе говорить: не «чому», а «почему». Научишься выражаться как следует – тогда и посмотрим.
– А я уже умею, умею! Гля: По! Че! Му! Почему-почему-почему!!!
– Хватит! Я тебе сейчас ремнем покажу, где у тебя такое «гля»!
– Ы-ы!
– Мне тут дадут поспать когда-нибудь? Больному человеку?
– Ы-ы-ы!
– Васька! Скоти… То есть братик, дорогой! Не будешь ли ты так любезен ЗАТКНУТЬ СВОЮ ОРАЛКУ!
– Виктор!
– Ы-ы-ы-ы!!!
Обычный семейный вечер. Теплый и задушевный.
Типовой.
Глава 2
Прелести бесплатной медицины
Не все так просто! Здесь вам не тут.
В сказку, что ли, попали?
Талонов к доктору с записью на следующий день не было. Кончились, и что-то мне подсказывает, что и не начинались особо. Пришлось матери с раннего утра лететь в регистратуру – к открытию, к семи часам. А точнее – к половине седьмого, чтобы зазорчик был ефрейторский небольшой… с поправкой на пенсионеров, страдающих перманентной бессонницей.
Ничто не напоминает? Хоть что-то в этом мире остается незыблемым.
Мама – за талончиком, я – из дома вон, хотя точно знаю, что братиком родненьким буду заложен с потрохами. Главное, успеть до маминого возвращения из больницы. Тогда Васькин «стук» можно списать на издержки буйной дошкольной фантазии. И рвение подрастающей ябеды, отягощенное необходимостью вновь идти в опостылевший детский садик.
Коварно? Не буду спорить. Не мы такие, жизнь такая…
На первом этаже нашей жилой пятиэтажки по улице Батумской – проектное бюро, и вход туда по центру противоположного фасада. Но самое главное – рядом с крыльцом этой конторы, которая в такую рань пока еще не работает, есть чудесная телефонная будка. Без стекол по бокам, о чем я заведомо предусмотрительно позаботился. Это чтобы ногами становиться на ребра проемов и комфортно коннектиться с кем угодно. Роста мне не хватает, да я уже прежде рассказывал…
Надо думать, автомат здесь специально поставили, чтобы чертежники не злоупотребляли служебным телефоном внутри конторы. Видимо, какой-то из начальников считает себя жутко предусмотрительным. Поборник трудовой дисциплины во славу социализма, впрочем, спасибо ему…
– Але! Дежурный? Мой код… Ага. Да-да, он самый. Чего? Да сам ты такой. Короче! Веня! Не балуйся на службе. У меня для Пятого сообщение. Записываешь? Знаю, что и так положено. Я просто напоминаю тебе, что-то больно игривое у тебя настроение спозаранку. Открывай кавычки: «Вторник, четырнадцатое января семьдесят пятого. Взял отгул по семейным. Подробности в среду. Старик». Есть? Что? Ну вот тебе какое дело? Чего? Чего-чего? Вы там все что, с дуба рухнули? Какие зачеты? Мне восемь лет! Какая история партии? Веня! Ты прикалываешься, что ли? Все! Все, я сказал. Не знаю ни про какой марксизм-ленинизм. Да! И про него тоже ничего не знаю. И про Мавзолей не помню. Беги, стучи! Все! Конец связи.
Хотел врезать трубкой по рычагам, да чуть сам не рухнул вниз – забыл сгоряча, что стою тут враскоряку в канонических пропорциях. Как идеал витрувианский.
Идиот этот Веня. И тоже – канонический.
Хотя, скорей всего, это шутка юмора. Веня всегда хохмит с очень серьезным видом и замороженным голосом. А поскольку большей частью хохмит тупо, уровень его сарказма вообще не поддается измерению. Может быть, наши и сдают зачеты по идеологическим нормам, только с какой такой пьяной радости и я должен корячиться?
Дебилы! Так и норовят испортить настроение с утра пораньше.
Не стану утверждать, что и мать вернулась в чудесном расположении духа: в регистратуре явно была очередь. Многим, наверное, не спалось. Минут пятнадцать еще впустую ушло на размазывание подрастающей ябеды по стенам родных пенатов – здесь мой тонкий расчет оказался верен, – и только потом мы выдвинулись в сторону поликлиники. Здесь, на мое счастье, идти недалеко – до площади Восставших, минут десять ходу. «На счастье» – потому что с недавнего времени мне булками лишний раз шевелить стало как-то не в кайф. Может, нерв зацепил? Тянет что-то в ягодице. И если приходится сидеть, то совершенно без удовольствия.
Как, например, в этой долбаной очереди в поликлинике.
Я и не сидел особо. Слонялся по выцветшим линолеумным квадратикам коридора, пытаясь установить закономерность их шаловливой расцветки в общей цветовой гамме. А заодно со скуки рассматривал посетителей.
– Витя! Далеко не ходи! Скоро наша очередь.
Ага! Знаю, как «скоро».
Зачем, спрашивается, вообще талоны дают? За которыми нужно ни свет ни заря еще и очередь отстоять в регистратуре. А на нашем талоне, прикол, еще и время указано – «восемь-четырнадцать». Не пятнадцать и не десять. Четырнадцать! Какое тонкое глумление. Глава иезуитского ордена, наверное, прыщами изошел бы от зависти.
В четырнадцать минут наша очередь, разумеется, не подошла. И даже не собиралась, собственно. Больше скажу: мы даже не были «следующими», как предполагалось. Впереди маячили еще две персоны на прием – парочка пожилых бабуль без видимых повреждений. Впрочем, мои увечья тоже особо в глаза не бросались. Кстати, непонятно – начало приема в восемь, у нас назначено на четырнадцать минут, а перед нами – трое! И все с талончиками. Прием по четыре с половиной минуты?
Чудеса бесплатной медицины.
Непостижимо!
– Это ведь ужас какой, – убеждала старушка, та, что перед нами, ту счастливую бабулю, чей заход к эскулапу должен был сейчас состояться. Тон рассказчицы явно рисковал вот-вот сорваться с менторских интонаций на драматично-завывающие. – Скоро из дому во двор нельзя выйти будет. Куда участковые-то смотрят? Безобразие!
– Нет таперича милиции. Такой, как раньше. И не видно, и не слышно. Беда!
– А ведь были времена – на каждом перекрестке стояли! В белой форме! В ремнях!
– Ага! Герб на шлеме. Рево?львер. И палочкой так машет – туда, мол, езжай. А туда, стало быть, нельзя. Никак не можно.
Шлем?
Это же сколько лет бабушке? Точно знаю – с двадцать пятого года у представителей рабоче-крестьянской милиции были предусмотрены фуражки с околышами. Или еще раньше?
– А сейчас? Сейчас-то как? Говорю же, безобразие!
И богатый мимический пассаж на тему «да чего там говорить, и так все ясно».
– Да уж. – Гримаса понимания и солидарности в претензиях. – А давеча в Камышла?х?
– Ох уж эти Камыши, Господи, страсти Христовы! Кошмар наяву! Беда бедовая.
– Да не в Камышах, Петровна! Не в Камышах, а в Камышлах! Ты че путаешь-то? То бухта, а то деревня. На Северной стороне. Чай, не знаешь?
– Как не знаю? У меня кума там огородик держит. В Камышлах-то. Ногу там сломишь, ни дороги, ни тропинки.
– И то верно…
Я от нечего делать навострил уши – все равно заняться нечем.
Ну, что там у вас за ужастики?
– А что у вас говорят?
– Так то же, что и у вас: убили всех. Почитай, всю семью – три человека. Бабку, деда и дочку, разведенку без детей. Всех изверги жизни лишили! Не пожалели.
– Говорят, кровищи-то, кровищи!
– Так все залито было! И ведь терпит на земле Господь зверей этих.
Да уж. Ну и новости у старушек! Я думал, кости сейчас станут перетирать какой-нибудь «шалаве», юбку ей заочно мерять, а тут…
Камышлы? На Северной стороне, значит. Приблизительно представляю, где это. Хотя и не точно, надо спросить у начальника.
– …Топором, известное дело. Покуда спали. Прямо в постелях. И домик обчистили подчистую, – продолжала выдавать информацию первая старушка.
– Так что там грабить у пожилых-то людей? На похороны разве что, – со знанием дела отвечала вторая. – Так и не нашли кто?
– Нашли, знамо дело. На следующее утро и отыскали душегуба.
Еле заметная пауза. Бабке не чужда теория драматургии момента.
– Ну-ну! Кто же это?
Мне самому стало интересно.
– Так алкаш местный. Из той же деревни.
– Выпить, что ли, не на что было?
– Вестимо дело.
– А как нашли?
Толковая какая старушка! Я сам точно такой же вопрос задал бы на этом этапе. Недооцениваем мы старость…
– Так ведь по следам! Ирод этот выходил ужо из дому, так и собаку старую да глухую зарубил. Та даже и не тявкнула ни разу. А он в раж вошел, остановиться не мог. И пятна кровавые по снегу до его дому так и тянулись. Через всю деревню. А утром, как нашли его, он пьяный и оказался. В одной руке бутылка, что в доме у убитых взял, а в другой – топор в крови.
Странный какой-то убийца. Тоже какой-то театрально-демонстративный.
– А говорил что?
– Так поди ж знай! Мне не докладывают. Только понятно и так: трубы горели.
Со знанием дела говорит бабуля. Знакома не понаслышке. Дед, что ли, бухает?
– Моего старого, почитай, как прижмет раз в месяц, так лучше самой дать, – подтвердила мою догадку рассказчица. – Рука у него… ух, тяжелая. Так неделю и пьет беспробудно. Тихо и культурно. Только и успевай подносить, чтобы не осерчал. Говорит: «Я в Адлер уехал». Запой, стало быть. А как вернется снова, считай, «из Адлера» – душа-человек!
