скачать книгу бесплатно
В следующий раз Оливия видит его, когда у канавы он склоняется к другой девочке, симпатичной худышке по имени Мэри, а та хихикает и шепчет ему что-то на ухо. Оливия ждала укола зависти, но ощутила лишь облегчение.
Закончив снимать шкурку с картофеля, Оливия рассматривает нож. Держит его на весу на тыльной стороне ладони, осторожно подбрасывает в воздух и ловит за ручку. И улыбается потаенной улыбкой.
– Чокнутая, – бормочет Ребекка.
Оливия поднимает взгляд, смотрит на нее и грозит ножом, будто пальцем.
Ребекка хмурится и отворачивается к другим девочкам, словно Оливия – призрак, на которого не стоит обращать внимание.
Зато разговоры о мальчиках, наконец, заканчиваются. Теперь обсуждают мечты.
– Я была на берегу моря…
– Да ты в жизни моря не видала!
– Что с того?
Она берет еще картофелину, вонзает нож в крахмалистую кожуру. Работа почти закончена, но Оливия тянет время, прислушиваясь к болтовне.
– Почем тебе знать, что это берег моря, а не озера?
– Там были чайки. И скалы. И вообще – не обязательно знать все о месте, которое тебе снится.
– Конечно, обязательно!
Разрезав картошку на четвертинки, Оливия опускает ее в кастрюлю. Девчонки говорят о снах, будто это нечто осязаемое, что можно принять за реальность.
Они просыпаются, и у них в голове целые истории, запечатленные в памяти образы.
Мать так же описывала сны, но ее сны были жестокими, там бродили мертвые возлюбленные и когтистые тени, настолько страшные, что она сочла необходимым предупредить дочь.
Однако предупреждение матери пропало втуне.
Оливии сны никогда не снились.
Разумеется, она воображает, придумывает себе иные жизни – притворяется кем-то другим: девочкой из большого семейства с огромным домом и залитым солнцем фруктовым садом, – сказку. Но ни разу за все четырнадцать лет Оливию не посещали сны. Заснув, она словно оказывается в темном туннеле, скрытом черной пеленой. Порой, только очнувшись, нащупывает какую-то нить, что смахивает на паучью, прилипшую к коже. Странное ощущение чего-то недосягаемого, образ, дрожащий на поверхности. Чуть помедлив, он подергивается рябью, но вскоре исчезает.
– Оливия.
Имя рассекает воздух. Оливия вздрагивает, сжимая нож, но это всего лишь матушка Джессамин с костлявым лицом. Стоит у двери, поджав губы, будто лимона наелась, и манит скрюченным пальцем.
Оливия покидает пост.
Вслед ей поворачиваются головы, провожая взглядом.
– Опять она что-то натворила? – шепчутся девчонки.
По правде говоря, Оливия даже не знает. Может, дело в отмычках, которые она смастерила, или в украденных у матушки Агаты сладостях, или в меловой доске, что схоронена в подвале.
Чуть дрожа, Оливия поднимается по лестнице, душную кухню сменяют прохладные коридоры. Впереди – кабинет старшей матушки, и сердце Оливии замирает. Дело дрянь, когда вызывают сюда.
Джессамин стучит, и с той стороны доносится голос:
– Войдите.
Стиснув негромко клацнувшие зубы, Оливия входит.
Комната узкая. Стены уставлены книгами. Было бы здорово, окажись это волшебные сказки или истории о пиратах и ворах. Но нет, на толстых корешках красуются другие названия: «Дамский этикет», «Путешествие Пилигрима»[1 - «Путешествие Пилигрима в Небесную Страну» Джона Баньяна – одно из наиболее значительных произведений английской религиозной литературы.]. Целую полку занимают энциклопедии. Насколько Оливия знает, они использовались лишь для выработки хорошей осанки.
– Мисс Прио?р… – произносит костлявая фигура, сидящая за столом темного дерева.
Старшая матушка школы Мериланс древняя. Она всегда такой была. Не считая пары новых бороздок на и без того изрезанном морщинами лице, директриса совсем не изменилась за то время, что здесь живет Оливия.
Ее плечи всегда расправлены, глаза не моргают, тонкий голос хлещет будто прут.
– Садитесь.
Для посетителей в кабинете старшей матушки предназначено два места. Деревянный стул у стены и выцветшее зеленое кресло перед столом. Тот, что у стены, уже занят. Там сидит маленький худосочный гуль, он наклонился вперед и болтает ногами, слишком короткими и не достающими до пола. Оливия бросает взгляд на полупрозрачную девчонку, гадая, кто мог выбрать из всех комнат Мериланса своим пристанищем кабинет директора.
Старшая матушка откашливается. Этот звук – словно костлявая рука, что щиплет Оливию за подбородок. Призрак тает в досках стула, и Оливия заставляет себя шагнуть вперед и опуститься в выцветшее кресло, поднимая в воздух облачко пыли. Она безучастно таращится на старуху, надеясь, что лицо выражает скуку, но увы – директриса Мериланса никогда не обманывалась насчет Оливии, не принимала молчание воспитанницы за глупость или безразличие. Для этого матушка была слишком прямолинейна.
Под испытующим взором голубых глаз Оливия ощущает себя жалким суденышком в бурных волнах.
– Вы живете в школе довольно давно, – объявляет директриса, будто Оливия сама не знает. Будто она потеряла счет годам, как узник в темнице. – Мы заботились о вас с самого детства. Взращивали вас, и вот вы выросли и стали юной женщиной.
«Взращивали». «Выросла». Словно Оливия комнатный цветок. Она рассматривает пыльные шелковые розы на столе старухи; бутоны выцвели от света, что падает из окна. Оливия старается припомнить – всегда ли те были серыми? Но тут старшая матушка совершает нечто чудовищное.
Она раздвигает губы в улыбке.
Когда-то в Мерилансе был кот. Маленький бродячий зверек околачивался у сарая и ловил мышей. Набив брюхо, валялся на жестяной крыше, бил хвостом, кривил морду в самодовольной ухмылке.
У старшей матушки точно такое же выражение лица.
– А теперь ваше пребывание в наших стенах окончено.
Оливия каменеет всем телом. Она знает, что случается с девочками, когда они покидают Мериланс. Их отправляют чахнуть в богадельнях, дарят, как призовых свиноматок, каким-нибудь старикам, хоронят в недрах чужих домов.
– Знаете ли, у девушки в вашем… состоянии не так уж много перспектив.
Оливия обдирает с ее слов шелуху: матушка хочет донести, что у вспыльчивой сироты, которая не способна говорить, перспектив маловато. Ей твердили: если б не характер, из нее бы вышла прекрасная жена. Из нее бы вышла прекрасная служанка, вот только многие считают молчание признаком серьезной болезни. Или же оно их по меньшей мере раздражает. И что остается? Ничего хорошего. Оливия мысленно мечется коридорами школы, планируя бегство. Есть еще время обчистить запасы матушек, есть время улизнуть в город и отыскать иной путь… Но тут старшая матушка стучит костлявым пальцем по столу, привлекая ее внимание.
– К счастью, – заявляет она, – похоже, этот вопрос решили за нас.
С этими словами директриса достает конверт. Еще не взяв его в руки, Оливия видит: он адресован ей. Ее имя выведено на бумаге диковинным почерком: буквы падают косо, словно капли дождя.
«Оливии Прио?р».
Конверт вскрыт, содержимое явно было извлечено, затем возвращено на место. Какое гадкое посягательство на ее права! Но раздражение быстро сменяется любопытством: матушка вручает ей бумаги, и Оливия достает письмо, написанное тем же странным почерком.
«Моя дорогая племянница, – гласит оно. – Признаться, доподлинно мне неведомо, где ты сейчас обитаешь. Я разослал такие письма во все уголки страны. Возможно, именно это отыщет тебя. Вот что мне известно: когда ты родилась, твоя мать была нездорова. Она забрала новорожденного младенца и убежала от нас, преследуемая воображаемой опасностью. Боюсь, она уже умерла. Я лишь надеюсь, что ты еще жива. Должно быть, ты думаешь, все тебя бросили, но это не так. Ничего подобного. Ты желанна. Ты нам нужна. Твое место – здесь. Возвращайся домой, дорогая племянница. С нетерпением ждем встречи.
Твой дядя, Артур Прио?р».
Оливия читает письмо еще и еще, мысли несутся вскачь.
Племянница. Дядя. Дом. Сама не сознавая, она держит бумаги так крепко, что они сминаются.
– Судьба улыбнулась вам, мисс Прио?р, – провозглашает матушка, но Оливия не в силах отвести взгляд от письма. Она переворачивает конверт: с обратной стороны есть адрес. Буквы и слова сливаются в какую-то тарабарщину, за исключением одного в самом верху.
«Галлант».
Ребра будто стискивают сердце в груди.
Оливия ведет пальцем по очертаниям слова, того самого, которым заканчивается дневник матери. Оно всегда казалось ей бессмысленным. Однажды, давным-давно, Оливия подсмотрела его в одном из толстых словарей матушек и выяснила, что оно означает: храбрость, проявленную в самые тяжелые времена. Мужество перед лицом угрозы.
Но для ее матери – и для Оливии – это было не просто описание.
Это место. Дом. Слово обрушилось на нее приливной волной, выбивая почву из-под ног. Закружилась голова, накатила слабость.
Возвращайся домой, говорилось в письме.
Держись подальше, предостерегала мать.
Но дядя сказал: твоя мать была нездорова. Что и так ясно из дневника, но предостережение – последние слова матери, и уж конечно у нее имелись основания…
Старуха опять откашливается.
– Предлагаю вам пойти и собрать вещи, – заявляет она, указывая на дверь. – Путь неблизкий, машина скоро прибудет.
Я так счастлива. Так напугана.
Оказывается, двое могут шагать вместе, рука об руку…
Глава четвертая
На соседней кровати, скрестив ноги, сидит гуль и смотрит, как Оливия собирает вещи. Над узкой челюстью парит глаз, черты лица искажает солнечный свет. Кажется, будто духу грустно, что Оливия уходит.
Матушки выдали ей маленький чемодан – хватит, чтоб унести пару серых платьев, блокноты для рисования и дневник. Письмо с приглашением дяди Оливия кладет в дневник, по соседству с предостережением матери.
Ты будешь в безопасности, если станешь держаться подальше от Галланта.
С нетерпением ждем встречи.
Одна помешанная, другого Оливия и вовсе никогда не видела, кому верить? Да, в конце концов, это и неважно. Ее могли и специально заманивать. Наверное, следует бояться неизвестности, но любопытство гремит в душе барабанным боем. Она уходит. Ей есть куда пойти.
Домой.
Дом – это выбор, писала мать, и пусть Оливия не выбирала Галлант, возможно, стоит дать ему шанс. Все-таки ты можешь сделать выбор и после того, как выбрали тебя. И если выяснится, что это не ее дом, по крайней мере, там ждет семья.
У канавы, не глуша двигатель, дожидается черная машина. Оливия видела такие в Мерилансе, старшая матушка вызывала кеб, когда очередной воспитаннице наступала пора покинуть школу. Прощальный дар, билет в один конец. Распахнутая дверь – будто зияющая пасть, что жаждет поглотить пассажирку. Страх покалывает кожу, хотя Оливия уговаривает себя: «Где угодно лучше, чем здесь».
На ступеньках, точно часовые, выстроились матушки. Другие девочки не явились взглянуть на ее отъезд, но двери открыты, и далеко в вестибюле мелькает серебристая косица Анабель.
Невелика потеря, думает Оливия, забираясь в брюхо зверя. Ревет мотор, шуршат по гравию шины. Авто выезжает в арку и выворачивает на улицу. Сквозь заднее стекло Оливия смотрит, как скрывается из виду садовый сарай, а потом и Мериланс. Вот он уменьшился и тотчас затерялся среди окружающих зданий и угольного чада.
В глубине души что-то трепещет – то ли ужас, то ли возбуждение. Будто бежишь по лестнице и оступаешься, а восстановив равновесие, оглядываешься назад и понимаешь, что едва не случилось, какой катастрофы избежала.
Слышно лишь урчание двигателя, город тает, здания становятся все ниже: сначала трехэтажные сменяются двухэтажными, а те – одноэтажными, затем меж ними и вовсе появляются провалы, как в ряду гнилых зубов. Но потом случается нечто чудесное. Последние строения, весь этот дым, испарения и копоть исчезают. Им на смену приходят холмы, и мир превращается из серого в зеленый.
Оливия открывает чемодан, достает из дневника письмо дяди. «Моя дорогая племянница», – написал он, и в этих словах ей чудится обещание. Она перечитывает послание, впитывая взглядом чернильную вязь, тщательно ища в словах и пробелах ответы и ни одного не находя.
От бумаги, словно сквозняком, веет каким-то запахом. Оливия втягивает носом аромат письма. Сейчас царит лето, и все же лист пахнет осенью, сухой и прохладной, тем кратким периодом, когда природа увядает и погибает, окна закрываются, из труб курится дым, а обещанная зима невидимкой притаилась за порогом.
Сквозь облака пробивается солнце; Оливия поднимает взгляд – по обеим сторонам дороги расстилаются поля. Вереск, пшеницу, высокие травы обдувает легкий ветерок. Вот бы выбраться из машины наружу, растянуться средь колышущихся стеблей, раскинуть руки, как в прошлом году во время снегопада делали девочки, хотя слой снега был тонким и при малейшем движении снизу кололся гравий.
Но Оливия не выходит, и автомобиль катит себе дальше по сельской местности. Неизвестно, как далеко лежит их путь. Никто ей не сказал, ни старшая матушка перед отъездом, ни водитель, который сидит впереди и барабанит пальцами по рулю.
Оливия убирает письмо в карман, пусть покоится там, словно символ, талисман, ключ. Потом смотрит на дневник, что лежит распахнутым у нее на коленях. Окно приоткрыто, ветер воздушными пальцами переворачивает страницы, листая исчерканные записи, тут и там залитые провалами черноты. Эти непроглядные лужи выглядят будто потеки, но, если всмотреться, понимаешь, что мрак образует фигуры. Это вовсе не случайность, а рисунки.
В отличие от аккуратных набросков в блокнотах Оливии, здесь расцветают абстрактные чернильные пятна, которые поглощают листы целиком, просачиваясь сквозь бумагу. Они расползаются по страницам дневника матери, но будто принадлежат не ей.
Странные, даже красивые, гармоничные, они шевелятся и клубятся на листах, постепенно обретая форму. Вот рука. Коридор. Человек с тенями, извивающимися у его ног. Цветок. Череп. Вот дверь, распахнутая перед… кем-то? Куда-то ведущая?
И хоть рисунки потрясающие, Оливия не любит их разглядывать.
Они тревожат ее, мелькают перед глазами, словно чешуйницы на бетонном полу подвала. От них мутнеет зрение и болит голова, кажется, будто рисунки вот-вот сольются в цельное изображение, но те под пристальным взором лишь рассыпаются, подобно призракам.
Ветерок набирает силу, треплет свободные страницы; Оливия закрывает дневник и принимается рассматривать залитые солнцем поля, проплывающие за окном.
– Да ты не из болтушек, – замечает водитель с грубым акцентом, будто его рот полон камешков, которые он пытается не проглотить.
Оливия качает головой, но с того мига печать молчания словно сорвана, и водитель продолжает рассеянно и путано разглагольствовать о детях, козах и погоде. Люди любят поговорить с Оливией, вернее – при ней, потому что одним тишина кажется неуютной, другие же воспринимают ее как приглашение. На сей раз Оливия не возражает, внимание ее приковано к живописной природе снаружи, к полям, отливающим всеми оттенками зелени.
– Никогда так далеко на север не забирался, – бормочет шофер. – А ты?
Оливия снова качает головой, хотя, по правде сказать, не знает. Ведь было время до Мериланса, но для нее оно даже не имеет очертаний, это просто пестрая черная полоса. И все же чем дольше путь, тем больше мрак меркнет, на его месте возникают не сами воспоминания, лишь лакуна, где они могли быть.
Возможно, это просто игра воображения.
Возможно, дело в том слове – «дом», – или знании, что кто-то ее там ждет, или мысли о том, что она нужна.
Уже после обеда машина въезжает в очаровательный городок и замедляет ход. Сердце Оливии учащенно бьется – неужели это он, Галлант? Но водитель лишь хочет размяться и перекусить. Он выбирается из авто, стонет, потягиваясь, суставы щелкают и хрустят. Оливия выходит следом, дивясь на тепло, царящее снаружи, на облака, пронизанные солнцем.
Купив в лавке пару пирожков с мясом, водитель протягивает один своей пассажирке. У нее нет денег, но в животе громко урчит от голода, и он сует угощение с горячей корочкой в ладонь Оливии. Та знаками его благодарит, но водитель то ли не замечает, то ли просто не понимает ее.
Оливия озирается по сторонам, гадая, долгий ли впереди путь. Наверное, вопрос написан у нее на лице, потому что водитель вдруг говорит:
– Немного осталось. – Откусив пирога, он кивает на холмы вдалеке, что выглядят более высокими и необитаемыми, чем местность, которую уже проехали. – До темноты доберемся.
