скачать книгу бесплатно
И снова о любви
Александр Михайлович Шустерман
Любовь, что только о ней ни писали! В повести «И снова о любви» она выступает главным героем, проявляясь и перерождаясь заново в разных поколениях, превозмогая смерть и забвение. Действие начинается во второй половине прошлого века с истории любви двух старшеклассников и продолжается в наши дни.В истории переплетаются два времени, и на ее развитие не могут смотреть без участия высшие силы, где тоже не все чисто, и холодный расчет зачастую замешан на амбициях и страсти. Книга содержит нецензурную брань.
И снова о любви
Александр Михайлович Шустерман
© Александр Михайлович Шустерман, 2021
ISBN 978-5-0053-9748-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Many ideas grow better when transplanted into another mind than in the one where they sprang up.
Oliver Wendell Holmes
* * *
Небольшой костер дымил и потрескивал влажными ветками на утоптанной площадке возле небольшой избушки в лесу. Уже почти стемнело, и Димка с Саньком и Витей, вернувшись с разведки места завтрашней охоты, собирали на стол, ужинать. Над костром висел видавший виды, закопченный котелок, в котором варилась перловка. Димка добавил в котелок тушенки, и мясной запах защекотал ноздри. Искры снопами взвивались вверх от очередного треска ветки в костре. Димка задумчиво помешивал варево длинной ложкой. Витька нарезал хлеб и луковицу. Разлил водку по трем стопкам. Раздал приятелям.
– Ну, будем. – Все трое выпили.
Через какое-то время Витька нарушил молчание.
– Димон, ты со своей-то что? Расстались вы?
– Ох, Витек… Долго можно говорить. Да смысла немного. Расстались мы. Другого она себе нашла. Была у меня надежда, поговорить с ней, может, передумает. Да вот… – Димка вздохнул, – Поговорили. Не передумала. Так что надежды тут уже и нет. Расстались.
В лесу захохотала какая-то ночная птица. Димка вздрогнул, обернулся.
– Ну и фиг с ней, Димон. – Витька взял со стола кусок лука и смачно им хрумкнул.
– Я тебе так скажу, не ждала, и не надо. Только хуже будет. Насильно мил, сам знаешь, не будешь. А девок, ты в курсах, у нас в достатке. На любой вкус. Одна не по душе – другую бери. Я, вон, свою Светку, не сразу разглядел. Было у меня их, любовей, несколько… Особенно вторая, Марьяна, ух, потрепала мне нервы!.. стерва та еще была. То ей не так, и это ей не эдак. И одеваюсь я не представительно, и цветы, видишь ли, ей такие не нравятся. Все носом воротила, и меня за нос водила. А оно ей, как оказалось, вовсе и не по любви было. Интересу ради меня держала, стерва. Сейчас как вспомню, аж зло берет. А я наивный был, совсем. Велся.
– Марьяна – известная … – вставил словцо Санек. – С ней Андрюха гулять думал. Она с ним на пару свиданок сходила, мороженого слопала и послала его куда подальше. Хоть не дурила долго мозги ему.
– Да, она такая… – Витек сплюнул сквозь зубы. – По второй?
– Давай. – Димка поставил свою стопку на стол.
Выпили.
– Че там, Дим, готово уже? – Санек голодно посмотрел в сторону котелка.
– Похоже, что да. – Димка попробовал ложкой крупу. – Нормально. Прошу к столу!
Все расселись, каждый положил себе из котелка.
– Ну, а ты, Санек? У тебя-то что на любовном фронте? – поинтересовался Димка.
– А я не тороплюсь. – Санек уплетал кашу с мясом за обе щеки. – Отношения, свадьба, женитьба, обязательства! Не по мне это все. Мне погулять охота. И девушки мне с серьезными намерениями не надо. Вон, девиц веселых сколько. Погуляли, помиловались и разошлись. Только предохраняться не забывай. А не то… прощай веселая жизнь. Хотя, кто ей в случае чего запрещает сходить в больничку? Делов-то на полчаса!.. так что, народ, я пас. Мне рассказать нечего. Разве что была у меня одна… ух, огонь девка была! Что вытворяла! И квартира у нее была. Не по углам и не в парке тебе на скамеечке, на аллейке темной! Так вот она…
– Давай по третьей, охальник! – засмеялся Димка. – Казанова-мастер! Наливай давай!
Тихо потрескивал костер. За столом шел неторопливый разговор трех приятелей. Обсуждали важные для молодежи вещи. Сноровку, удаль, прочее…
– Так, уважаемые! – Витька поднялся. – Харэ лясы точить. Завтра вставать чуть свет. Давайте прибираться тут, и дрыхать. В избе или на лавках, или на полу можно. На горшок и спать!
Ночью Димка спал неспокойно. Ворочался. Снилось всякое. Девица. Белобрысая. Обнаженная. Длинные ее волосы скрывали наготу. Видно было как в тумане. Ходила по лесу, показываясь вдруг из-за деревьев. Строила ему глазки. Звала. Шепотом.
Димка проснулся в холодном поту. Посмотрел на часы. Час до подъема. Похоже, не стоит ему больше пить. И девушку себе найти стоит. Вот, вернутся они, в тот же день пойдет он в клуб, на танцы. Или познакомится с этой, что родители говорили, с Тоней, или как там ее… С этой мыслью он забылся неглубоким сном.
Димка шел по лесу в сторону заросшего озера, где они собирались бить утку. Пожелтевшие кусты обдавали брызгами холодных капель, когда он неосторожно задевал их прикладом ружья. Он старался идти как можно тише, чтобы бесшумно подобраться поближе к воде, где по словам Витьки обитали птицы, нагуливающие жир и готовящиеся к перелету на юг. Витька шел метрах в ста от него справа, а далеко слева Санек заходил сбоку, чтобы спугнуть уток и поднять их на крыло. Тогда Димка и Витька смогут стрелять по летящим мимо птицам. Такой у них был план. Стрелять нужно было упреждающе – на несколько утиных корпусов вперед – это Димка понял из объяснений Витьки. Стояла тишина. Он слышал только свои тихие шаги и дыхание. С непривычки он запыхался, и, пытаясь не производить большого шума, старался выровнять дыхание, глубоко вдыхая воздух открытым ртом. Эти попытки не принесли результата. Он продолжал пыхтеть, останавливаясь перевести дух через каждые несколько десятков метров.
«Не надо было вчера пить,» – подумал он. «Здоровья это однозначно не прибавляет». Впереди показался просвет в деревьях – до берега было уже близко. Едва Димка снял ружье с предохранителя, как вдруг услышал крик. Слева. Это Санек. Впереди послышалось крякание вспугнутых птиц, захлопали крылья. Димка вскинул ружье. Крик повторился. Но почему? Санек должен был выстрелить, и выстрелом спугнуть птиц. Почему он кричит? Что-то случилось? Димка прислушался. Крик снова донесся. Санек звал на помощь. Что уже могло там случиться? Может, зверь? Так у него же ружье с собой… мысли эти мелькали в голове у Димки, пока он несся, не разбирая дороги, на крики товарища. Он продирался через заросли, ветки кустов хлестали его по ногам. Внезапно он провалился по колено в топкую темно-зеленую жижу. Холодная вода неожиданно обожгла ноги. «Санек наверное забрел в болото» – лихорадочно подумал Димка. «Но оно же в стороне… напутал он, что ли… пошел не туда?» – Димка начал нащупывать дорогу ногой, но через пару шагов взял ружье, и стал им, как шестом, щупать впереди себя. Он уже видел Санька впереди метрах в пятнадцати. Тот по плечи ушел в трясину и, взмахивая руками, пытался удержаться на поверхности. – «Утопил ружье, обалдуй. И че только поперся сюда?» – подумал Димка, а вслух крикнул:
– Держись!!! Попытайся схватиться за ветки! Справа! Справа!..
Справа от Санька и в самом деле рос чахлый куст, но до него было не дотянуться. Димка по колено в воде искал место посуше, чтобы подойти поближе. Жижа жадным чваканьем отзывалась на каждый его шаг. До Санька оставалась пара метров, когда Димка, растянувшись на кочке посуше, протянул ему свое ружье, чтобы тот ухватился за ремень. Тогда бы он потихоньку подтащил его к себе. Впереди, с той стороны топи вдруг что-то мелькнуло. Димка поднял взгляд и увидел улыбающуюся чумазую девушку в редких зеленых лохмотьях. Белые грязные волосы свалявшимися веревками спадали ей на плечи. В улыбке ее сквозило злорадство…
«Это еще кто?» – подумал Димка, но не остановился и протянул дальше Саньку свое ружье, перехватив его за ствол. Потом снова взглянул наверх. На той стороне топи никого не было. И вдруг Димку оглушил грохот выстрела. Лоб его что-то обожгло, и единственное, что он успел, это удивиться, как глупо, однако, все получается…
Санек схватился не за ремень, а за приклад, и, в очередной раз взмахнув руками, чтобы перехватить ружье повыше, соскользнул и нажал на курок…
Он смог выкарабкаться из топи, и теперь лежал рядом с мертвым Димкой, оглашая громкими, истошными криками окрестности, рыдая в голос, потому что совсем того не хотя, по страшной и глупой случайности, застрелил своего друга, друга детства, который спас его только что от неминуемой смерти.
* * *
Дождь хлестал по лобовому стеклу, щедро рассыпая свои холодные капли. Уже стемнело, и свет фар встречных машин раздражающе слепил. С работы домой. Из дома на работу. И снова домой… заколдованный круг. Поди, вырвись из него. Выход надежно спрятан, скрыт за повседневной рутиной, за чередой процедур, которые прописал старший, самый основной Главврач жизни.
Вечер. Снова усталость наваливается, мягко, парализуя, и отбивая желание что-либо делать. В последние несколько месяцев это повторялось изо дня в день. Среди дня, в мелькающих в голове идеях виделись грандиозные начинания, которым можно было посвятить вечер. И превратить их, например, в дело жизни. Ну, или, на худой конец, просто в хобби. И очень хотелось, чтобы рабочий день поскорее кончился. Но, когда он уже заканчивался, предательская усталость сковывала мысли и не позволяла заняться тем, что еще пару часов назад вызывало такое воодушевление и прилив сил. Вечерами не хотелось уже ничего. Добраться домой, что-нибудь перехватить, приготовленное на скорую руку, и смотреть в экран, читая давно замусоленный текст книжки, пока глаза не начнут слипаться. Тогда спать. а наутро снова ощущение упущенного времени и возможности что-то изменить. Впереди рабочий день с надоевшей до чертиков работой, с ее напрягами и вечно недовольным начальством…
Радио было едва слышно. Вечерние новости, как всегда, переливали из пустого в порожнее. Сегодня в передаче дикторы мыли кости очередному проворовавшемуся и пойманному за руку политику. Пропесочивали кого-то еще, кто был в свое время слаб на передок. И вот теперь ему это сильно припоминают, как раз когда он имел нахальство пойти против главного, выдвигая себя в возможные цари местного уголка вселенной. Все было обыденно и противно. Хотя, с другой стороны, желание подглядывать в чужую жизнь заставляло продолжать прислушиваться к радио-бубнежу. В конце концов, при всей непотребности контента, радио не давало заснуть. Это было еще одной причиной, почему ему все еще позволялось жить на приборной доске машины.
– Добрый вечер, тетя Люда, – проходя мимо почтовых ящиков, окликнул он соседку по подъезду. В тусклом желтушном свете лампочки, одиноко свисающей с потолка, пожилая уже соседка выглядела слегка жутковато, и только задорный блеск глаз и добрая улыбка разбавляли это неожиданное впечатление.
– А, это ты, милай… – она слегка тянула гласные и акала на местечковый манер, – и тебе не хворать. С работы?
– Ага.
– Поздно ты, Леш… вон – ночь почти на дворе. Что ж за работа-то такая? С утра и до ночи…
– И не говорите, теть Люда. Давно уже пора в отпуск с таким графиком… хотя, похоже, нужно в отпуск на Марс лететь. Чтоб не дергали. Да и оттуда достанут.
– Никакой личной жизни. Прямо Стаханов, да и только!
– Ударник каптруда.
– Ну, иди, иди, ударник…
Лифт не работал уже несколько дней и сиротливо сидел в своем сетчатом гнезде-рукаве на первом этаже. Тетя Люда осталась внизу, а он, тяжело переступая со ступеньки на ступеньку, стал подниматься наверх. «Как старик, прям», – подумал он. «И это в неполные тридцать пять? Так и до одышки недалеко. И пузо скоро будет перекрывать передний обзор».
На кухне аппетитно шкворчала на сковородке яичница с обрезками докторской, а рядом маняще расположился запотевший стопарик. За окном ветер перебирал мокрые осенние листья старого каштана, как будто просматривая их насквозь на свет фонаря.
На экране еще мелькали кадры вчерашнего сериала, когда в дверь постучали. За дверью стояла тетя Люда.
– Милай, веревки на чердаке не поможешь подтянуть? Белье до полу отвисает.
– Сейчас?
– Ну а когда? До завтра скиснет мокрое. Помоги?
– Ну, пошли…
И они вдвоем стали подниматься на чердак. Тетя Люда мерным фоном рассказывала, как старушка-сказительница, обо всех домовых новостях, но Алексей ее почти не слушал. Односложно отвечая ей, зачастую невпопад, он вспоминал о том, как на чердаке они с пацанами играли в войнушку и тайком от родителей курили. Как устраивали там посиделки, когда стали старше, и девчонки-подружки-одноклассницы все более стали занимать мысли своими все четче обозначающимися округлостями… Давно дело было. Где теперь те дружбаны-приятели? И девицы разлетелись, повыходили замуж, позаводили детей. И только вот он, один, как-то не сподобился пока…
– … так я ей и говорю, пусть не ставит он свою машину здесь. Ни пройти, ни проехать! Хоть ты, Леша, скажи ему?!
– Ага…
– Из подъезда если кому с коляской – совсем ведь не пройдет же ж. Хотя кто у нас тут с коляской? Так… старухи одни. Разве что ты разродишься? Дык и тебе для того женщина нужна…
Слово «женщина» тетя Люда произносила мягко, с малоросским выговором «жэншчина», что выдавало в ней украинские корни. При мысли о корнях тети Люды в голове появлялись черно-белые кадры, как в старом советском фильме про комсомолок, с туго заплетенными косичками, в скромных платьицах ниже колен… тьфу ты. Позвонить что ли Аленке? Хотя вряд ли из этого что-то выйдет. Со времени последней их милой встречи она стабильно фильтрует его на телефоне. Слишком концептуальная она, в простоте слова не скажет. А ему просто тепла человеческого надо. Участия. Чтоб чай на кухне было с кем пить… Может посмотреть в Тиндере? Там девушки всякие есть. Но сама мысль об этом вызывала легкое отвращение. Наверное, он просто старомоден. Мда… судьба, похоже, не намерена заниматься устройством его личной жизни с возможным последующим размножением.
Продолжая топать наверх, на лестничной площадке предпоследнего этажа Алексей услышал веселый женский смех. Что-то завораживающее было в его серебряных переливах. В одной из квартир какая-то женщина, судя по голосу – молодая, обсуждала что-то по телефону. Слов было не разобрать, да Алексей и не стал бы прислушиваться. Встревать в чьи-то разговоры, пусть даже невольно, было не в его привычке. Не хотелось выглядеть навязчивым. Хотя иногда очень хотелось оказаться в центре событий чьей-то чужой реальности. Но сейчас его скорее удивляло само наличие смеха на этой площадке. Здесь же одни старики живут? Кто-то приехал в гости? – Теть Люда, а это что? – спросил он останавливаясь.
– Где что? – прерывая бесконечный свой монолог, спросила соседка.
– Да вот. Вы слышите? Смех?
– Смех?
– Похоже, в восемнадцатой гостит кто-то у тети Жени?
– А?.. Дык это внучка Евгении, Дианка, в гости приехала. Уже пару дней гостит. Помню, малая была – бегала под стол пешком. А теперь совсем барышня.
– А…
– Хороша девка. Мож, зайдешь к ним? Мож им подсобить чем надо? Чай без мужика они. А?
– Да ладно вам, теть Люда. Скажете тоже…
– Ты почем зря не болтай. Зайди. Худо по любому не будет. А там – и людям польза, и тебе поглазеть!
– Да ладно…
– Зайди и не спорь. Спорить с начальником будешь, если кишка не тонка. А я тебе не начальник! Я тебе кто?
– Тетя Люда…
– Вот именно!
Они поднялись на чердак, и Алексей перевязал веревки, потуже их подтянув. Веревки кое-где бахромились. «Надо подкупить новые» – подумал Алексей – «завтра зайду в хозяйственный».
Тетя Люда, всплеснув руками и пожелав ему жить триста лет, стала развешивать белье. Оглянув веревки еще раз, Алексей остался доволен и пошел вниз по ступенькам к себе. Проходя мимо квартиры тети Жени, он прислушался – может снова услышит этот звонкий смех. Ну, или просто голос. Он смутно помнил ее, тети Женину внучку. Раньше, бывало, ее иногда привозила ее мамаша – Танька-лисица, погостить к бабушке летом на недельку другую. Таньку дразнили лисицей ребята во дворе за ее рыжие волосы и вздернутый торчком нос. «Дианка! Поди ж ты… Имя-то какое…» он плохо ее помнил. Перед глазами прыгали светлые хвостики «плюнь-мне-в-ухо», которые мелькали во дворе с другими детьми, и из глубины памяти доносился топот сандалий по каменным ступеням в подъезде. Алексей тогда как раз учился в институте и на такие глупости как чьи-то дети не отвлекался. Дело давнее. Да и ну его.
* * *
Остывшая яичница ушла в темноту вечера. Следом за ней ушел и стопарик, подогрев на пару минут впечатления от сериала. Вечер закончился. Отсветы экрана озаряли лицо Алексея, задремавшего перед компьютером прямо в кресле.
* * *
Он проснулся от холода. Проветривал и забыл закрыть окно. Оторвав себя от кресла, Алексей подошел к подоконнику. На улице одиноким волком протяжно и негромко подвывал сырой ноябрьский ветер. Алексей закрыл окно на гашетку. Оно слабо скрипнуло и, как ножом, отрезало звуки улицы, оставив их снаружи. Внутри воцарилась тишина полная шорохов спящего дома. Часы на стене отсчитывали мерно секунды. Холодильник гудел, плавно перебирая обертонами в своей утробной песне. Кран каплями отсчитывал гулкий ритм об раковину. В этом дыхании дома желтые мокрые листья каштана за окном танцевали на свету фонаря свой меланхоличный танец, отбрасывая тень на стены комнаты. В этом танце и в какофонии шумов была заключена какая-то осенняя безысходность. Листья через день-другой опадут, наступит зима и все в этом мире оцепенеет от зимней стужи.
«Снова зима. Холод» – подумал Алексей. «Уснуть бы на всю зиму…»
Он прикрыл капающий кран, лег под холодящее одеяло и попытался представить, как это было, когда теплый бок Аленки согревал его ночью. Бок представился очень отчетливо, а вот лицо, выражение лица, было очень туманным. Размытым.
«Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, женское» – пришла на ум Алексею строчка из любимого стихотворения.
Через минуту он уже спал.
* * *
У Димы чесались руки. Опять в школе его задирал Миколайчук. Вот ведь урод патлатый. И язык его поганый без костей. Улыбка кривая, противная, зубы пожелтели от курева, строит из себя крутого. И что только девчонки в нем находят? Так и липнут к нему! И смешок у него противный, как будто клекот баклана на речке. Говорит, девушки у тебя нет, потому что ты, говорит, лопух! И ржет, как заводной… врезать бы ему, козлу такому, по рогам… Руки чесались, а в голове мысли фонтанировали: как бы он мог ему ответить и что сказать. Да только поздно после драки кулаками-то махать…
Он шел домой по центральной улице. Весна была в самом разгаре. Каштаны цвели белыми свечками. От их запаха слегка кружилась голова. Несмотря на это настроение было препаршивое. Школа заканчивалась, уже начались выпускные экзамены и надо было вовсю сидеть и готовиться, а сил и желания на это не было никаких. Да еще Миколайчук этот… Ну нету у него девушки. Не получается. Робеет он. Например, в классе их, Братская… он как увидит ее, просто немеет. А если та взглянет на него или спросит чего-нибудь, так теряется и не знает что сказать. Или Ражина. Какая она красивая. Рыжие ее волосы, стянутые в хвостик, волнами спадают на плечи. Он часто представлял себе, как он гуляет с ней в парке, над рекой. Как они смотрят вместе на заходящее солнце, касающееся темных верхушек деревьев… Но смелости пригласить ее ему не хватало.
Мимо него пронеслась пара пацанов – одноклассников Женьки, его младшей сестры. Значит она тоже скоро будет дома. Если уже не пришла.
Женька была на два с половиной года младше и в последнее время сильно вытянулась, превратившись из веретенообразной пухлой девчонки в стройную девушку. Слегка детское выражение ее лица как-то не увязывалось с формами, все больше и больше напоминавшими женские. И приколы ее над ним становились все более язвительными, как будто Женька на нем оттачивала свой талант будущей стервы.
Вдалеке показалась кирпичная пятиэтажка с магазином посередине и ушастыми входами в подвал по бокам. Его дом. Мама, наверное, дома. Она, кажется, собиралась делать голубцы. Рот его наполнился слюной, и Дима судорожно сглотнул. Проголодался. В голове у него одна за другой начали мелькать картинки: пар над тарелкой, сметана, которую он большой ложкой зачерпывал из банки. Он даже почти почувствовал запах голубцов, хотя пахло вокруг прелой землей и новой молодой травой на газонах, вперемешку с выхлопными газами машин… Так и до голодного обморока недалеко,» – подумал он, подходя к подъезду.
Но мамы дома не было. Пошла, наверное, к тете Оле. Зато голубцы были. Их запах доносился из кухни, где вовсю хозяйничала Женька, судя по грохоту посуды.
– Димка, это ты? Голубцы будешь? – Женька услышала стук входной двери.
– Ага.
– Иди тогда за стол!
– Ща, пять сек!
Дима скинул туфли, проскочил в комнату и бросил портфель на кровать.
Женька на кухне была не одна. Приглушенный разговор, перемежающийся сдавленным хохотом, доносился оттуда.
