скачать книгу бесплатно
– Думается мне, норны говорят слишком много лишнего, – отметил Хомиш, но Афи решила пропустить мимо ушек это замечание. Хорошо, когда у тебя ушки, как у норны, можно всегда сделать вид, что мимо них что-то да промышгнуло. И Афи продолжила как ни в чем не бывало извергать свое недовольство.
– Глаза бы Афи не видали эту выскочку. – Норна скривила мордочку и сделала нарочно противный писклявый голос: – «О, Хомиш, посмотри, какие у меня миленькие рюшечки на воротничке, м-м-м! О, Хомиш, а ты разве не заметил, какие я сегодня завила кудряшки-очаровашки, м-м-м?» Бр-р-р! Она противная и липучая! И совсем некрасивая даже.
– Афи, запрещаю говорить про Лапочку так. И наберись вежливости, она где-то недалеко, раз зонтик тут.
– Ах, раз так, – норна перевернулась от возмущения и попыталась подбочениться крошеными лапками, но куда уж норне, лапки-то совсем коротки, и они повисли в воздухе, – Афи, в таком вот случае, лучше вообще домой вернется!
– Не стану отговаривать, – ответил Хомиш.
– Так вот, да? Ну все, я возвращаюсь, – и Афи снова перевернулась и растворилась в воздухе.
– Возвращайся, – махнул Хомиш в пустоту и только поднял зонтик, как над ним опять прожужжало:
– Я точно возвращаюсь.
– Афи! – взмахнул Хомиш зонтиком.
– Смотри, меня уже нет здесь, – ответила пустота голосом Афи.
– Сказать откровенно, это хорошо. Тишина-а-а, – протянул муфель.
– Афи все слышит! – заговорило возле его уха.
– Но тебя же здесь нет.
– Теперь нет точно.
Хомиш подождал, еще раз позвал Афи, но, на его счастье, уже никто не ответил, и муфель мечтательно вздохнул:
– Лапочка, Лапочка…
У Хомиша стало сладко во рту, как после пыльцы радости или меда из нее. Он двинулся вперед шагом пружинистым и быстрым. Хомиш уже представил, как они увидятся после долгого расставания, как она удивится его росту, а он будет рассказывать о своей новорожденной рассаде радостецветов, как вручит Лапочке приглашение. Она поблагодарит, а потом он достанет ее милую потерю, а она обязательно подарит ему поцелуй. И уже на празднике он обязательно ей признается в том, что она ему мила.
Нет, он даже скажет, что готов ей подарить любоцвет. Хотя нет, дарить Лапочке любоцвет слишком рано.
«Ну а что, – на ходу размышлял и спорил сам с собой Хомиш, – Фрим уже подарил любоцвет Каве из нашей деревни, а Фрим всего-то ничего меня постарше».
Мечтательный муфель не обращал внимания, что ступает по гигантским глубоким следам, которые оставил тяжелый некто. Он пришел в себя только тогда, когда вышел на огромную поляну без единого крупноствольного дерева. Кудрявые кусты цветущего вальтургия, трава, дикие злаки – все щурилось в зеленых улыбках от ярких лучей высокого солнца. Хомиш пробирался сквозь густую сочную поросль, обходя попадающиеся огромные валуны. Эти развалившиеся громадины, как заснувшие в дороге уставшие великаны, подставляли лучам светила один бок, греясь и лоснясь, а другой бок, поросший мхом, красноречиво рассказывал, что эти «великаны» заснули надолго, если не навсегда. Хомиш иногда облокачивался на их буровато-серые жесткие тела, чтобы перевести дыхание и попить еще мамушиного напитка. Стояла редкая для этой поры тишина, и скусные ароматы сочности и просыпающейся жизни заполняли собой все от земли и до облаков.
Глава 4. Неведомое чудище
– Вот и еще. Ярче яркого, кто ж ты такой?– обратился Хомиш к очередному незнакомому цветку, но тот не проявил желания общаться с муфлем.
Цветы, мой дорогой читатель, не великие охотники разговаривать. В отличие от иных словоохотливых трав и кустарников, цветы говорят мало, и то только когда им задают важные вопросы. Но Хомиш – особый. Он знал язык растений, он понимал чувства деревьев и кустарников, он мог разговаривать с цветами, ведал, какие вопросы достойны их ответов, оттого яркие красавцы охотно посвящали ушастого в свои тайны. Но сегодня муфлю не везло. Уже который цветок он не узнавал, и все как один незнакомцы категорически молчали.
Лапка сама потянулась к растению с крупным огненно-красным высоким венчиком, но замерла в воздухе. Каждый лепесток по краю был ворсист и словно бы обрисован неведомым художником черной каемкой. Цветок вызывал странные, спутанные чувства. От его вида на шкурке муфля появились крохотные бугорки и зашевелилась каждая шерстинка. Цветок же не просто не желал общаться, он даже намеренно отвернулся от путника.
– Чудик! Молчишь? Не бывало такого на этой поляне, – обсмотрел его Хомиш и даже попытался заглянуть под подрагивающую от ветерка чашечку. – Молчишь! Тогда ж возьму с собой.
Хомиш посчитал, что цветок непременно нужно изучить в оранжерее и показать мамуше. И обязательно Хранителю. Муфель дотронулся до стебля, но тут же отпрянул. Пальцы словно обдало огнем. Хомиш, что неуклюжий тюк, перевалился через раскинувшийся рядом куст вальтургия, упал на ближайший камень и возопил от боли, на пальцах мгновенно вздулись воздушные пузырьки, как от ожога.
– Ополоумел, Хомиш? – в ответ на его крики зашипел кто-то из-за камня и вслед сильно потянул за закатанный до локтя рукав. – А ну, не кричи.
Прижавшись к мшистому бочку, за развалистым валуном пряталась муфлишка в крохотной, но милой шляпке. Она прижимала пальчик к губам и шипела «тсс-с», пытаясь быть как можно незаметнее.
– Лапочка, ты! – загорланил Хомиш, увидев прямо перед собой ту, к которой шел, сбивая пятки. Он и забыл на радостях о вспухших пальцах и жалящем цветке.
– О, Хомиш, тихошенько сиди, – взмолилась муфлишка. – Не кричи, тсс-с… – и вновь выглянула одним глазком.
Здесь, под мшистым валуном, трава оставалась влажной и лоснящейся. Блестящие лепестки вальтургия покрыли землю под камнем сиреневым ковром, и крошечный детеныш змеекуса поглощал длинным языком росу с них. Земля, как можно было почувствовать, еще не совсем прогрелась и обдавала свежестью. Всего этого муфель уже не замечал. Так близко рядом с ним была самая прелестная муфлишка во всем Многомирье.
– Лапочка, да что ты? – ничего не понимая, но на всякий случай прибрав голос, попытался выяснить Хомиш. – К тебе шел! Чего тут сотворилось?
– Глупышец вовсе? Сказано, тихо посиди. Тихо – это негромко. Тихо – это вот так, – и Лапочка зашептала едва слышно: – Я только совсем чуть назад времени спряталась, и ты тут как тут, раскричался. Нас заприметят, и все. И погибель.
– А ты от меня пряталась или от кого-то другого? – произнес уже совсем тихо Хомиш, настороженно посмотрел влево-вправо и лишь сейчас обнаружил глубокие провалы в траве с северо-западной стороны. Трава была примята и спереди, и позади. Словно кто-то очень большой оставил следы на земле, покрытой влажной молодой порослью.
– О-о-о, Хомиш. Страх какой! Ну надо было мне именно сегодня пойти по неотложным делам, – наклонилась к нему и продолжала шепотом вещать Лапочка. – Что с твоими пальцами? – заметила она, как Хомиш дует на вздувшиеся пальчики. – Ничего страшного? О, радость, – выдохнула муфлишка после того, как Хомиш махнул лапкой. – Хорошо, что я надела платье зеленое, под цвет глаз. Это совсем новое. У него и крой удобный, и талию оно мою подчеркивает, ну и, как оказалось, прятаться в нем – одно удовольствие. Смотри, правда, я в нем прелесть? И смотри, как я постройнела за белоземье!
Она показала глазами на свою талию, но, сидя в три погибели за камнем, разве можно что-то рассмотреть? Хомиш попытался встать, однако Лапочка приложила палец к губам и настойчиво потянула его снова вниз, за валун.
– Сказать откровенно, не понимаю, – покачал головой Хомиш и решил уточнить: – Так ты не про платье, ты вспугалась чего? Я к тебе направлялся, глянь, а там цветок незнакомый, да еще и жалящий. А тут ты…
– Ах, ну да, конечно, – опомнилась Лапочка, привстала, вытянула тонкую шею и выглянула из-за верхушки камня, потом вновь присела, пригнувшись, и зашептала: – Ты разве не видал? Тут великантерша проходила. Не видал ее?
– Велика-а-а-антерша-а-а? – протянул муфель, окончательно забыл о пальцах да волдырях и прижал уши. – Вот так дела. Что-то мне тревожно. Ты, может, путаешь чего? – переспросил он.
– Убереги нас всех Хранитель, – подняла глаза вверх Лапочка. – Она. Точно, я видела. О, Хомиш! Зачем я ее увидела? Теперь буду бояться уснуть, так и будет она стоять перед глазами с этими полурогами, грязными ножищами. Жутчее ничего не видела. Я аж вся дрожала от страха, пока она не ушла. Все из-за зонтика. Стоило потеряться моему зонтику от неприятностей, как эти неприятности на меня навалились. Как другие муфли живут без такого зонтика? Думается мне, невозможно это. Вот как ты справляешься, Хомиш?
– Зонтик! – спохватился Хомиш и погрузил лапу в недра своей бездонной сумки, доставая потерю. Но вдруг краешки его ушей вздернулись, и оба уха развернулись самопроизвольно и заподрагивали. Зонтик выпал из его лап. – Прячься шибче, – успел шикнуть Хомиш и точным движением сшиб Лапочку налево, в куст вальтургия, а сам же зарылся под валун и сровнялся с землей. С каждой травинкой и с каждым серым камешком на ней.
Сердца муфля и муфлишки затрепетали от вида зверя, что приблизился к ним. Зверь в холке был почти в два раза выше любого муфля. Косматые его пегие бока впали. Тупая широкая морда с заостренным носом проворачивалась направо-налево. Зверь зорко осматривал поляну пронзительно-желтыми глазами. Острые длинные когти-клинки вонзались в землю. Было не разобрать, то ли он так чудовищно ужасен, то ли лютости ему придают грязная, неопрятная шерсть, волочащаяся по молодой траве, и слюна, вырывающаяся белыми струями из пасти, как из кастрюли с кипящим бульоном.
Зверь издал пугающий рычащий звук и остановился возле валуна, за которым дрожал Хомиш. Потыкался мягким мокрым носом и, широко раздувая ноздри, фыркнул.
«Фу, фу, не совайся сюда, уходи шибче, страшила, я жалящий, как и тот красный цветок. Даже не мысли меня пробовать на зуб. Кустик вальтургия, уразуми его, чтобы прочь уходил», – проговаривал мысленно Хомиш, пытаясь прогнать зверюгу.
Тот словно услышал мысли Хомиша – или куст вальтургия решил помочь испуганному насмерть муфлю и отвел внимание на себя. Скорее второе, ибо зверюга, тяжело выдувая воздух, неторопливо подошел к цветущему кусту вплотную, втянул в широкие ноздри несколько сиреневых лепестков и зашелся в чихе. Пена и слюна полетели во все стороны. Зверь чихал и чихал. Он не мог уняться.
Хомиш затаил дыхание. В нем отчаянно боролись страх за себя и страх за Лапочку.
«Сердце трусится. Поди рассуди, не соваться или прогнать зверя? Или отсидеться? Я бы не совался», – панически крутилось в его муфликовой трусливой голове. Мысль «отсидеться» победила, и Хомиш, зажмурив глаза, решил не высовываться.
Было стыдно, но жутчее было муфлю за себя. Он затаил дыхание и решил: «Будь что будет».
На его счастье, прочихавшись, зверь отошел от куста и переключил внимание на лежащий розовый зонтик.
И тут воздух взорвался от гулкого и громогласного крика, такого жуткого, что язык холода пробежался по холкам под шерсткой у обоих муфлей:
– Э-э-эй, ты где? Э-э-э-эй, Шэ-э-эм! Э-э-эй!
Зверь проворно развернулся тяжелым задом, издал утробное рычание, да такое, что все, кто утаивался до сей поры под валунами, все, кто копался в траве и собирал нектар для меда, все чешуйчатые, крылытые и хвостатые разбежались врассыпную и разлетелись. Мимо Хомиша пронеслись с беспокойным жужжанием золотистой стайкой пчелоптицы и несколько норн с ними. Они метнулись, стрекоча крошечными перепончатыми крылышками, и растворились за горизонтом. А громогласное трубное: «Э-э-эй, Шэ-э-эм, где ты-ы-ы?» – повторилось троекратно.
Зверь схватил в зубы зонтик, явно предпочитая появиться перед глазами своего хозяина хоть с какой-то добычей, и был таков. От него остался только щекочущий ноздри мокрый звериный запах да ужас в муфликовых головах.
Хомиш и Лапочка не решались выглянуть из своих убежищ и еще некоторое время прислушивались. Пугало все. Но, наконец, установилось спокойствие. Первой из кустов показалась шляпка на голове Лапочки.
– Хомиш, Хомиш, жив ты там? – зашикала муфлишка и стянула свою шляпку.
– Жив. Едва жив, – процедил стыдливо Хомиш.
Оба с оглядкой вышли и уселись на спасительный валун. Хомиш еще дрожал, а Лапочка принюхивалась к шляпке и морщила аккуратный носик.
– Нет, ты видал, ты видал?! Фу-у-у, он своим мерзким чиханием попортил шляпку. Это чудище попортило мою дивную новую шляпку. Жутчее не придумать. Не упасть бы в бомборок от этого запаха. – Лапочка поднесла шляпку Хомишу под самый нос, тот сумел не отстраниться. – Понюхай, Хомиш, пахнет?
Хомиш не хотел расстроить Лапочку и промолчал.
Молчать о правде и говорить неправду – это разные вещи. Об этом знает каждый муфель.
Ничего не сказать – это значит не обидеть. А произнести заведомую ложь… О, так не принято у добрых муфлей. Муфли всегда говорят правду и только правду. Ну, либо тактично молчат. Таков закон.
Вот и Хомиш промолчал и стал что-то искать в своей бездонной сумке.
– Уж не шляпку ли ты там пытаешься сыскать? – оживилась Лапочка и поникла после того, как Хомиш ответил, что надеялся найти остатки успокаивающего чая от мамуши, но нашел только напиток бодрости. – Мало того, что это чудище утащило мой зонтик, так я сейчас еще и отвратительно некрасивая, – вздохнула Лапочка. – И, верно, пахну прегадко.
Ей хотелось плакать, но она сдерживалась и изредка трогала указательным пальчиком нос.
– Как бы не расплакаться. Нельзя. Я когда плачу, такая становлюсь неприятная, и кожа краснеет. Нет, плакать нельзя сейчас, – бормотала немного растерянная Лапочка. На нее это было не похоже. Обычно находчивая и смелая, она сейчас неприкрыто куксилась. Хомишу стало так стыдно, как никогда, и даже куст вальтургия смотрел на него с осуждением.
– Тебе кажется, – наконец решил он успокоить Лапочку. – Ты красивая. – И совсем тихо добавил: – Для меня всегда красивая.
– Значит, это мне от страха кажется? – обмякла Лапочка и немного упокоилась. – Ну конечно, от страха и не такое напридумывается. Страх, он ведь все увеличивает, как очки у соседской бабуши Круль. Ну, той, у которой самыми первыми в саду цветут дивоцветы. Ты еще просил у нее ростки, чтобы вырастить такие же редкие розовые дивоцветы.
– А, да-да, вспомнил, – оживился Хомиш, отвернувшись от куста, что выпялился на трусливого муфля каждым сиреневым цветком. – Ее дивоцветы прижились. Нужно будет обязательно отнести ей мамушиных оладушек. Мамуша сказала, что пышнее кустов дивоцвета она во всем Многомирье не встречала.
– О, оладушкам бабуша Круль обрадуется. Но вот ее дивоцветы пожрали скоропрыги. Развелись они за белоземье. Ну я же не об этом тебе рассказывала. Конечно, а о чем? А-а-а, об очках бабуши Круль. Ты видел ее очки? Не видел? Она слеповатая, как отживший каняка, и ее очки увеличивают все в звездаллион раз. А если подумать, что через ее очки посмотреть на страх, так какого он будет размера? Как раз страх будет размером с великантершу. И жить вовсе не схочется. О, Хомиш! Это хорошо, что мне кажется, а то такую шляпку я второй раз не смогу повторить. Я разболталась? Ну конечно, это, Хомиш, тоже от страха. Кстати, такого зверя раньше я не видела. Может, это за белоземье кто-то из мира людышей к нам пробрался? Что-то какое-то неудачное было белоземье. Убереги нас всех Хранитель.
– Кто ж знает, – пожал плечами Хомиш, продолжая стричь воздух ушами. – Главное, чтобы мамуша не узнала, иначе она меня совсем перестанет отпускать ходить пешком.
– Глупышец! – легко стукнула лапкой по лбу Хомиша муфлишка. – Все все уже знают, видел же, норны с пчелоптицами выпорхнули. Точно уже норны разнесли новость другим норнам. А уж ежели новость попадет на язычок к норне, ну ты знаешь. Что за день, одни неприятности! – Лапочка снова заволновалась. – Как же быть мне без зонтика теперь? Как думаешь? Этот зверь его съест? Не будет же он ходить под ним?
– Благодаря твоему зонтику мы, может, и остались живыми, – проговорил, озираясь, Хомиш.
– Он украл мой зонтик! Этот немытый, невоспитанный зверь еще и воришка! Хомиш, ну что за день?! Все, все, все! – воскликнула Лапочка и вскочила с валуна в полный рост, потянув муфля за лапку вслед за собой. – Хомиш, я не хочу смотреть на страх через увеличительные очки старой Круль. А когда вспоминаешь про страх, это все то же, что увеличиваешь его еще и еще в разы. Ох, ладно. Жаль, конечно, мой зонтик, как я теперь без него?
– Я попрошу Фрима, он тебе сделает новый. Он ведь изобретатель, – предложил Хомиш и осторожно соскользнул с камня, не переставая осматривать окрестности.
– Фрим? – иронично переспросила Лапочка. – Этот твой братиша, который недоизобрел самополивательницу для полей радостецветов? Который перепутал формулу и вместо порошка для быстрого разжигания печей сделал порошок, взрывающий печи? Который…
– Лапочка, – настала очередь перебить ее муфлю, – не будь такой злючной. Тот самый братиша мой. Ну, другого-то у меня нет. Откуда?
– Хомиш, – наклонилась к нему Лапочка, лицо ее сделалось и смешным, и серьезным одновременно, она эмоционально замахала лапками, – глупышец, я хочу прятаться от неприятностей под зонтиком, а не чтобы неприятности под зонтиком меня замучили до глубокого бомборока. Нам, муфлишкам, бомбороки и неприятности крайне вредны. От первого болит голова, от второго появляются глубокие морщинки. Сама снова сделаю, – сказала как отрезала Лапочка и резко дернула Хомиша за рукав: – Пошли. Разумно будет тебе проводить меня.
И муфли засеменили рядом вниз по поляне к деревне Сочных Лугов.
Хомиша страх еще не совсем оставил, но ему так хотелось загладить вину перед красивой муфлишкой, что он охотно согласился. Рядом с ней ему казалось, что он выше ростом и осанистей. Его муфликовое сердечко билось рядом с ней не от страха, а от другого чувства. От этого муфель периодически придерживал то самое место на груди: уж не выскочит ли?
– Что все трогаешь? Сердце от страха дрожит, как подбородок у морщинистой бабуши Круль? – засмеялась беззлобноЛапочка, но тут же осеклась. – Хомиш, а ты бы меня спас, если бы это страшилище… ой, вспоминаю, и опять меня дрожь бьет. Ты бы спас меня, если бы оно меня захотело… ну не знаю… съесть?
– Я бы очень хотел тебя спасти, – сказал Хомиш и внутри залился густой краской стыда за то, что на самом деле струсил и его муфликовая душа ушла в его пушистые острые муфликовые пяточки.
– Ладно, – фыркнула и задрала нос Лапочка, – будем считать, что спас бы. Мне так интереснее и приятнее считать. А я всегда предпочитаю выбирать считать так, как мне приятнее. Это мой рецепт красоты. Поэтому я не буду тебе говорить, что я все поняла: ты в очередной раз струсил.
– Но как же ты не будешь говорить? – попытался уточнить Хомиш и осекся. – Ты об этом уже сказала.
– Ах, вслух сказала? – взмахнула лапками муфлишка и подперла щечки. – Надо же! Ну что ж. Теперь ты об этом знаешь. Нет, ну а что, лучше уж тебе знать о том, что ты трусишка. Так ты будешь знать про себя правду и не наделаешь глупостей. И не нужно так переживать. Подумаешь. Одни любят кушать, иные любят носить красивые шляпки, а ты любишь всего бояться. У каждого свои слабости. Я вот красивая. Хотя, хм. Это же не моя слабость, это же моя сила. Ну, какая разница. Я красивая, и поставим на этом точку.
– Лапочка, – пролепетал Хомиш виновато, – прости, а? Мне до икоты стыдно.
– Мог бы об этом и не говорить. Видно же. Твоя шкурка поменяла цвет на ягодно-красный. Это цвет стыда.
«Или другого чувства», – подумал про себя Хомиш, но решил промолчать. В этом случае Лапочка была права. Он залился краской стыда.
Быть муфлем, скажу я тебе, мой дорогой читатель, не очень удобно. Точнее, совсем неудобно. Видите ли, шкурка муфля имеет свойство менять свою окраску в зависимости от того, что он чувствует. И это «карашмар» – по выражению самих муфлей и норн – как неудобно.
– Ну, пошли прытче, я ведь тебя чудесно знаю от макушки до шпор на пяточках, так что, Хомиш, перестань стыдиться. Не всем же быть смелыми и отважными. Кому-то надо быть просто радостениеводом, как ты. Я не обижаюсь, вот ни капулечки, ни капулюсечки не обижаюсь.
Глава 5. Норны не носят шляпки
Муфли вошли в редкий лес из невысоких деревьев, с зарослями вальтургия да полянками ковынь-травы и дикой солодрянки. Через этот лес проходила натоптанная широкая тропинка, а за ним раскинулась деревня Сочных лугов. Деревня с зелеными крышами, поросшими травой да цветами. Лапочка рассказывала, что на некоторых крышах даже ягоды и грибы собирать можно.
Хомишу было волшебно хорошо снова идти с ней плечом к плечу. За белоземье накопилось столько новостей, и муфлишка болтала и болтала, а он изучал ее, как новый цветок: кожа Лапочки выглядела мягче и приятнее в оттенке, щечки округлели, глаза стали яснее и больше, пушистые опахала ресниц делали их еще прекраснее, чем в прошлое цветолетье.
Она же рассказывала, как в это белоземье ей плохо спалось. Как она однажды проснулась, и ей до щекотания в носу захотелось, чтобы скорее пришло тепло, и они снова чихали от пыльцы радостецветов и визжали, убегая с Хомишем от докучливых норн. И еще, что она особенно любит цветолетье за то, что можно наконец-то надевать все свои цветастые платья и гулять в них по деревне. И после этого ей сразу пришла идея связать платье для самого любимого праздника всех муфлей – праздника Большой Радости и воцарения вечного мира. Она вязала, а ветер выл так громко, что ей стало тоскливо, и она снова уснула.
– Обожди, – спохватился Хомиш и остановился. – У тебя есть платье, а я как раз нес тебе приглашение на праздник Большой Радости в нашей деревне. – Муфель рылся в сумке, внутри что-то брянькало, шуршало, звякало, тыцкало…
– О радость, радость! – захлопала в лапки муфлишка и невысоко подпрыгнула. – Разумно и правильно будет пригласить в ответ тебя на наш. Когда же у вас праздник? Ах, до икоты люблю праздники. Опять на храмовой площади? Как в прошлое цветолетье?
Хомиш выпрямился, кивнул.
– Он совсем скоро, через тридцать дней. На храмовой площади, где ж еще вместить всех званых муфликовых гостей Многомирья.
– О, Хомиш, – отошла на пять шагов и осмотрела его с головы до ступней муфлишка, словно увидела в первый раз, – я и не заметила от страха. Что за славные стали твои уши. И, – она вернулась и прислонилась к его плечу, – ты ведь стал много выше. – Лапочка искренне восхитилась: – О, Хомиш!
– Вот на столько выше! – вскинул вверх лапки Хомиш и потревожил ветки дерева. Дерево зашуршало и осыпало муфлей, мило беседующих под его кроной, листьями.
– Что за невоспитанное дерево, – возмутилась Лапочка, скидывая со шляпки листву и мелкие ветки, – почему оно сбрасывает листья на нас, даже не спрашивая нашего разрешения?! Хомиш, а ты можешь вывести такой вид деревьев, чтобы они никогда не сбрасывали листья?
