скачать книгу бесплатно
Баба Глаша (сквозь бормотания): «… ещё тебя переживу».
Томка (истерично): «Убью собственными руками!».
Василий: «По ней … давно яма плачет».
Баба Глаша (неожиданно ясно): «Вася, ты же сын мне. Я тебя, маленького, на руках держала, грудью кормила, всё тебе отдавала. За что ты теперь-то?».
В ответ полился сплошной поток брани.
Несладко доживает свой век баба Глаша. Похожая скорее на призрак, чем на живого человека, она сильно сощурилась (почти ослепла) и дрожащим голосом произнесла:
– Здравствуй, Любочка.
– Здрасьте! Только я Аня.
Спутать меня с принцессой с третьего этажа может только слепой. Вот уж та поистине «Любочка»: всегда чистенькая, аккуратненькая, опрятная, словно надушенный цветочек.
– Здравствуй, Анечка, – покорно согласилась баба Глаша…
В письме из Куйбышева между прочими новостями сообщалось, что сестра купила дублёнку («Только не пугайтесь!») за семьсот рублей.
Родители всё же немного испугались.
– Семьсот рублей! – ахнула мама. – С ума сошла, модница самарская! Теперь, наверное, в долгах…
Папу занимала другая сторона вопроса.
– Общежитие, – сказал он мрачно. – Украдут.
Это переросло в один из семейных скандалов, и письмо уже не радовало…
Едва солнце скрылось за Сунженским хребтом, двор стал ночным. Я накинула кофту и выскользнула на балкон. Меня знобило, и, глотая, я тихонько ойкала, но притворялась перед самой собой, будто не знаю, что за этим последует. Только не заболеть! Не сейчас, когда мы с Олей…
Стрекотали сверчки. Под фонарём у четвёртого подъезда лупили костями доминошники. Вдали справа сверкали огни аэропорта «Северный». Пассажирские самолеты разбегались и взмывали в небо. Другие шли на посадку – прямо над нашим двором. Гул не поспевал за огнями… День за днём я засыпала и просыпалась под этот ровный надёжный гул.
На балконе появилась мама, и я молча прильнула к ней.
– Как спартакиада? Понравилась?
Из-за Вериного письма и папиных разборок мы ещё не успели поговорить.
– Я обогнала Ритку, – после паузы ответила я. – А на эстафетах была болельщицей. Места в команде не хватило.
При воспоминании об этом я зажмурилась.
– Да ты вся дрожишь, – обеспокоенно заметила мама. – И голос хриплый. Болельщица…
– Мы с Олей шли домой вместе, – перебила я, – и всегда будем вместе. А лоб мне щупать не надо – я прекрасно себя чувствую!
– Совсем по-спартански, – усмехнулась мама.
Меня словно толкнуло. Спарта! Спартак. Спартакиада. Как глупо, что я не сообразила сразу…
В воздухе что-то промелькнуло. Запахло колбасой.
– Томка подкрепляется, – хихикнула я и мстительно прошептала: – Чтоб ей подавиться! Пусть слышит. Я встретила на лестнице бабу Глашу. Она такая… мне её жаль.
Мама согласилась:
– Ужасная старость. И шелуху с балкона бросать нехорошо. Но всё-таки не надо никому желать зла. Кто знает, что на душе у этой Тамары?..
Перед сном я думала о том, что мама очень добрая – её доброты хватает даже на такую, как Томка. А вот я не могу быть такой доброй. И не хочу. Это что же значит – я и с Рамочкиной должна ладить, и Вовку за всё простить? И Эсэску не доводить? И Джабраилову улыбаться, когда он подножки ставит?
Последнее, что я слышала, засыпая, – удар костяшек домино о поверхность стола. После полуночи разразилась гроза и разогнала азартных игроков по домам.
Пазл 5. Несостоявшаяся дружба
Май – июль 1989 г.
Спартакиада была в субботу. Утром в понедельник я так сильно кашляла, что казалось – в моей груди с треском лопаются маленькие воздушные шарики.
Меня уложили в спальне. Кровать была узкой для взрослого, но мне в самый раз. Я кашляла, проверяя свои «шарики», и одновременно слушала, как за стеной бабушка Тольки Степнова будит его в школу. Сначала ласково: «Толик, Толюшка, вставай!». Потом нетерпеливо: «Толь, ну кому сказала? Какие пять минут?!». И наконец громогласно: «Анатолий! Марш в ванную!!!». Этот своеобразный ритуал повторялся каждое утро.
Я уставилась на платяной шкаф.
Диза-Мазиза…
В других квартирах могли жить домовые (хоть и не одобренные советской властью). А у нас жила Диза-Мазиза. Это уникальное существо поселилось в верхней петле встроенного шкафа и познакомилось прежде всего со мной, годовалой, а через меня – с другими членами семьи. Я боялась оставаться одна в комнате, и, когда родители поняли причину моих капризов, с Дизой-Мазизой беспощадно расправились: краска и кисть – прощай, рожица! Но это не помогло. Очень скоро на петле вновь проступили черты одноглазого зловредного существа. Завешивать картонкой (как однажды предложила Вера) было куда страшней. Ведь там, за ней… ещё более злая…
Постепенно отношения наладились. Диза-Мазиза стала чем-то привычным, неизбежным, вроде утра понедельника, и я почти скучала по ней, когда ездила на море. Я хорошо знала, что такое суеверия, и боролась с дурацким страхом к какой-то там петле. Я уже октябрёнок, я уже пионерка… а Диза-Мазиза всё не исчезает, сидит на облюбованном месте, ухмыляется, строит рожицы, подмигивает единственным глазом!
Остальные члены семьи не видели в ней ничего особенного: петля как петля, облупленная немного…
В этот день мысли об Оле вытеснили даже Дизу-Мазизу. Когда оторван от того, к кому тянешься, он или она начинает дорисовываться воображением. Спартакиада виделась мне калейдоскопом картинок с такими названиями: «Оля здоровается со мной», «Оля улыбается мне», «Мы с Олей перешёптываемся», «Оля говорит то-то и то-то». Воображение, подстёгнутое температурой и естественным желанием человека приукрасить события в свою пользу, услужливо подсказало мне, что Оля не случайно поздоровалась со мной первой, но специально искала в толпе. Она не поздравила меня с победой в забеге, потому что всерьёз не принимает все эти «пупонадрывы» (по меткому выражению Ромки Зарубина). А кто как не Оля утешил меня после такой обидной ссылки на лавку! «Повезло тебе», – сказала эта удивительная девочка, и всё сразу переменилось. А на моё предложение ходить вместе – разве не ответила она «давай» так, словно сама только что собиралась это предложить?!
Угораздило же заболеть именно сейчас. Как там Оленька, с кем возвращается из школы?.. Ревность царапала меня коготками котёнка, ещё не раскрывшего глаз, – слабенькая, новорождённая, но самая настоящая ревность. Я поправлюсь, вернусь в класс, и Оля встретит меня своей особенной улыбкой и скажет: «Хорошо, что ты пришла». Это будет означать: «Я так по тебе скучала!». И мы возьмёмся за руки, и все-все-все увидят, что мы – Лучшие Подруги. И плевать на перебежчицу Валю, на злоязычную Манашку, на всех дураков, что дразнят меня в школе и дома. С Олей-Оленькой они мне не страшны! Как же я сразу не разглядела, что рядом со мной такой чудесный человек? Что изменилось? Была Олька-тихоня, самая обычная, и вдруг…
А может, это монетка? Ровно десять дней прошло с тех пор, как в день своего рождения сделала я новый «секретик». Да, конечно – монетка!
Я так старалась скорей выздороветь, что возбуждение мешало температуре спасть. Но вот уже тридцать семь и девять, и мама вечером ставит мне банки (в этой процедуре есть что-то пыточно-средневековое, хотя совсем не больно), и чай с малиной, и пропотеть, а наутро – почти огурец, только кашель ещё булькает да слабость такая, что руку трудно поднять. А за стеной всё то же: «Толик, Толюшка, вставай!.. Анатолий!». И даже хулиганистый Степнов кажется милым, потому что идёт в школу и там, может быть, увидит Олю.
Наконец меня «отпустило» (так всегда говорит тётя Дуся про свои болячки). Цвели вишни, делались домашние задания, а однажды пришел Ахмед, неловко сунул мне в руки кулёк со свежей клубникой:
– Отец велел…
И, ещё сильней сконфузившись, добавил:
– От меня тоже. Выздоравливай…
У нас в альбоме есть снимок – любительский, чёрно-белый в рыжих пятнах: я, годовалая, делаю на травке свои первые шаги, Вера склонилась надо мной – тяжелая коса до земли… Снимал Юсуп, старший из братьев Асхабовых.
– Сколько книг у вас! – внезапно сказал Ахмед. – Как в библиотеке…
Эти слова я слышала не раз, они давно приелись и наскучили – как приелся и наскучил вопрос, «не вышли ли сестрички замуж?». Ахмед такое не спросит, и на том спасибо. Конечно, он – не Оля, и никто не Оля, и без веления отца он бы не пришёл, но всё равно я была рада его видеть.
– Ты не бойся, я уже не заразная, – сказала я.
– А мне по фиг. Я толстый, меня микробы не берут, – ответил он.
– Какой же ты толстый? – неловко возразила я.
Вспомнилось, как недавно я сама дразнила его жиртрестом. Вот дура!
И снова потянуло в школу…
В первое утро своего официального (по справке) выздоровления я проснулась раньше обычного. Поплескала на себя водой и скользнула в узкий проём между столом и холодильником, на свой любимый трехногий табурет. Напротив было место мамы. Папа садился с торца. Пока сёстры жили с нами, стол приходилось отодвигать. В остальном всё по-прежнему: двухкомфорочная плита, газовая колонка, холодильник «Саратов», стиральная машинка «Волга» с круглым аквариумом на ней (так причудливо трансформировалась моя мечта о котёнке). На окне – белые в вишенку занавески. А за окном цветут настоящие вишни…
– Мам, – начала я с набитым ртом, – я так соскучилась по Оле!
Но тут пришёл папа, и я умолкла.
Папа сел на своё место, принялся есть и отпускать шуточки – забавные, как ему казалось, в незатейливом, рассчитанном на привычную аудиторию стиле. Мама смеялась, я тоже, но и украдкой разглядывала его… Какой знакомый и незнакомый человек – папа! Как причудливо сплелось в нём всё самое хорошее и плохое!
История знакомства моих родителей напоминает сюжет старого фильма «Доживём до понедельника». Игорь Солопов работал завучем в средней школе, куда пришла молоденькая «француженка» – моя мама. В свои тридцать восемь лет он не был женат. На него всерьёз положила глаз математичка. А он взял и женился на Лиде Сидоренко! Математичке пришлось проглотить это. Возможно, ей достался муж с более лёгким характером…
Отец не признавал компромиссов. Однажды я услышала, как мама сказала своей подруге Таисии Григорьевне: «Игорь положил партбилет на стол, хотя все пугали его последствиями. Мол, и свою карьеру погубишь, и детей… Шутка ли – из Компартии выйти!» Казалось очень странным, что какой-то там билет, лежащий на чьём-то столе, может погубить папу и меня. Во всяком случае, я «погубленной» себя не чувствовала. А папа даже как-то повеселел. Он перевёлся в другую школу простым учителем литературы, взял классное руководство и очень быстро вывел свой класс в лидеры. Знакомые удивлялись: «Игорь Ильич, вы ещё не в гороно?»[2 - Гороно – городской отдел народного образования.]. А он физически не мог пресмыкаться. Без этого качества карьеру не сделаешь…
Уже два года он был на пенсии, оглох на левое ухо и целиком посвятил себя семье. А это значит: не только встречал меня из школы, забавлял сказками и таскал бутерброды к телевизору – но и контролировал каждый мой шаг.
«Лучше бы он поменьше нас любил!» – сказала Вера в последний свой приезд. Даже мне – тепличному цветочку – порой претил его контроль и ласка, расспросы о самочувствии, поглаживания по головке… Не говоря уже о чтении моралей со скрежетом зубов. Отец никогда нас и пальцем не тронул. В хорошем настроении – веселил и развлекал. Но в любой момент он мог стать «плохим». И тогда… лучше бы бил…
Папа подмигнул мне и за спиной у мамы стащил сахарницу. Спрятал её под стол, изо всех сил делая вид, что он тут ни при чем, и тем самым выдавая себя с головой.
– Тю, а где сахарница?
Я захихикала: меня всегда смешило мамино «тю».
– Папа, это ты взял? – с интонацией «я твои штучки знаю» продолжала мама.
– Нет её у меня! – Отец развёл руками. – Ты за плитой смотрела?..
Я хохотала. Такое не надоедает, как любимая сказка.
Обязанностью дежурного из числа старшеклассников было запирать и отпирать дверной засов. В дежурные шли охотно, ибо это освобождало от занятий на целый день, а хлопот немного: гляди себе в окошко, властвуй и повелевай. За стеклом мелькала прилизанная голова Романа Рамочкина из 9-го «Б». Я слегка поморщилась: раз там Любкин брат, значит, и пробовать не стоит. Раньше времени он не пустит. Такого зануду свет не видывал – это у них семейное…
Тут сердце трепыхнулось, словно рыбка в сачке: в кругу одноклассниц я увидела Олю.
Не будь там Оли, я не решилась бы подойти. Как назло, собрались самые противные. В центре стояла Кошечкина, по обыкновению что-то тараторя, и все жадно её слушали.
Одолев минутную робость, я шагнула вперед и тронула Олю за рукав коричневого платья:
– Привет!
Я хотела сказать тихо, но радость захлестнула. Получилось звонко, да ещё в паузе, когда Наташа переводила дух.
Оля обернулась – и, если бы про Онопко не ходила молва, что она ничему не удивляется, я решила бы, что именно удивление промелькнуло в её карих глазах. Может, её так увлекла история двух разлучённых близнецов (Наташа пересказывала индийский фильм), но Оля лишь кивнула мне – и снова отвернулась.
Зато Ялхароева громко фыркнула:
– Сопля явилась. Ещё краше стала. Вали отсюда!
Я сжалась, стиснула ручку портфеля. Но с места не сдвинулась. Не имеет права какая-то Монашка прогонять меня, когда тут Оля!
– Чё, глухая? – Ялхароева подскочила ко мне. – А может, ты слепая? Это видишь? – И ткнула мне в лицо растопыренной пятерней.
Я невольно заморгала. Глупенькая Эльза захихикала. Но даже после этого я не сдвинулась с места. Где-то под рёбрами щекотала надежда: может быть, Оля… вот сейчас… Но Оля стояла с привычным безмятежным выражением и смотрела не на меня, а на Кошечкину.
– Ну рассказывай, что ли, – капризно протянула Ритка Жнец.
И все загалдели: «Что там дальше? Они увидели друг друга – и что?».
Наташа воодушевилась:
– Смотрят и ревут. У Амалы родинка на правой щеке, у Анилы – на левой. Как в зеркале, значит…
– Зеркальные близнецы, – по-взрослому кивнула Каменева.
Тут Ялхароева снова влезла:
– Пусть Сопля уйдет!
Ритка закатила глаза. Наташа нахмурилась. Оля по-прежнему молчала…
– Да пусть слушает, – вступилась Алка со снисходительной усмешкой, которая обидней самых злых дразнилок. Но сейчас я была ей благодарна. – Уймись, Манаша!
С дылдой Каменевой не поспоришь. Ялхароева буркнула что-то и заткнулась. Кошечкина продолжила свой увлекательный рассказ про родинки, внезапное родство и роковую любовь. Слушали с вниманием и пониманием: на Кавказе индийские фильмы пользовались особенной популярностью.
Я была единственным человеком в компании, кто не проникся драмой Амалы и Анилы. Глупая, тягучая история. Но почему Оля смотрит Натке в рот, почему ведёт себя так, будто забыла о моём существовании, обо всём забыла – как мы бежали под дождём, как условились всегда быть вместе?! На самом деле такого условия не было, но горю свойственно преувеличивать.
Появилась Айдамирова и с разбегу обнялась с Кошечкиной. Они здороваются так каждое утро… Я стояла, опустив голову, несчастная-пренесчастная, и вдруг Оля прошептала мне:
– Классно, правда?
Я встрепенулась, закивала – «да-да, супер», и это было не лицемерие – это была радость. Обжигающая. Я разом полюбила все индийские фильмы! Хотела ещё что-то сказать, но Оля с едва заметной улыбкой прошептала «тсс!» и слегка сжала мне руку. Вот теперь история про зеркальных близнецов сделалась по-настоящему волнующей, и я слушала её с упоением: мы с Олей стояли рядом и держались за руки.
И когда Рамочкин сдвинул засов и впустил звонкоголосую толпу, рук мы так и не разжали. Было обидно, что нельзя сесть вместе, но, в общем, я была счастлива.
– Ты долго болела, – сказала Оля, пока мы протискивались в толпе.
