скачать книгу бесплатно
Американский экспресс (по мотивам повести-документа «Breakfast зимой в пять утра»)
Илья Петрович Штемлер
Приключения писателей
«Американский экспресс» создан по мотивам путевой повести «Breakfast зимой в пять утра», ставшей итогом путешествия автора из Нью-Йорка в Калифорнию по железной дороге.
На страницах книги описаны встречи с колоритными пассажирами американского поезда, переплетенные с лирическими эпизодами из жизни автора, его друзей и близких, дорожными зарисовками, историческими заметками о Соединенных Штатах и любопытными лаконичными рассказами об отдельных американцах и русских эмигрантах в США, очень точно и ярко характеризующими разницу в мироощущении тех и других.
Илья Штемлер
Американский экспресс
(по мотивам повести-документа «Breakfast зимой в пять утра»)
© Штемлер И. П. текст, 2000
© «Страта», 2017
* * *
В связи с ранним прибытием в Лос-Анджелес просьба к пассажирам I класса явиться на завтрак в 5 утра.
(из текста)
Америка, сэр, такая большая, что у каждого – своя Америка.
(из текста)
Удивительная страна Америка – здесь даже нищие говорят по-английски.
(из текста)
Пен-стейшен
Пенсильванский вокзал размещен в районе Седьмой авеню и Тридцатых улиц Нью-Йорка. Мое привычное представление о «каменном торте» вокзальных зданий, этих аляповатых ампирных громад, было посрамлено – Пен-стейшен вообще закинут в подвал. В подвал знаменитой спортивной арены Медисон-сквер-гарден…
Вокзал валился в преисподнюю эскалаторами и широченной лестницей. Людей, обремененных громоздким багажом, я не видел, в путь отправлялись налегке. А что перевозить? Все, что было здесь, есть и там – возить нечего.
Анфиладу просторных, как площадь, помещений занимали декоративные стилизованные повозки на колесах со стрельчатыми спицами и металлическими ободами. Груженные всевозможными товарами: бижутерией, сувенирами, дорожной снедью, всякими вкусностями. Кто только тут не продавал свой товар – индусы, китайцы, японцы, малайцы, белолицые…
Компанейские по интерьеру, «невокзальные» ресторанчики, кафе, бары, книжные магазины, банкоматы, почтовые пункты… Славные с виду молодые люди в крахмальных сорочках, отмеченных дирижерскими «кисами», в ожидании клиентов топтались подле высоких черных кресел с подставкой для ног – чистильщики обуви… И никакой толчеи – просторная площадь всех рассеивала…
В своем сером плаще я, вероятно, кажусь представителем бездомного племени «хомлес», человеком «без прописки», все богатство которого умещается в одном чемоданчике. Конечно, я лукавил, я точно знал, что никто не обращает на меня внимания, я такой же, как и все, а со своей седой шевелюрой так даже и представительнее многих. Я сейчас о другом: иногда – не часто, но иногда – я физически чувствую, что я из России. Странно. Возможно, оттого, что я сам безошибочно узнаю во встречных своих земляков, отличаю по какому-то «российскому шарму». И проецирую этот «шарм» на себя, как сейчас, в этом подземном вокзале.
Мой маршрут сложный: Нью-Йорк – Чикаго – Лос-Анджелес – Салинос. А там еще часок на машине до Монтерея, под крышу дома дочери… «Зачем тебе это? Терять трое суток, – недоумевали друзья. – Глупость! Самолет домчит тебя за пять часов напрямую, до Сан-Франциско, а оттуда до Монтерея рукой подать. И поездом в два раза дороже. В Америке не принято ездить поездом на далекие расстояния, только если особые обстоятельства. Ты будешь в вагоне один…»
Я пожимал плечами. Что в Америке не принято, я приблизительно знал, не в первый раз перелетаю через океан. А поезд выбрал, чтобы поглазеть из окна вагона, тем более есть специальные салоны со стеклянными стенами, для обзора. Нет, не такой уж я простак…
Дневной экспресс из Нью-Йорка до Чикаго целиком состоит из «сидячих» вагонов. Зато из Чикаго до Лос-Анджелеса, в вечернем поезде, меня дожидается отдельное купе первого класса в спальном вагоне…
Пустой вагон ощерился рядами кресел с вытянутыми в любопытстве спинками. Места не нумерованы, выбирай на вкус. Закинув чемодан на багажную полку, я подсел к окну.
Следом за мной вошла стайка пассажиров: две старушки, божьи одуванчики, ярко подрумяненные лица которых выражали неукротимую жажду жизни. За старушками шаркал высокий, «деревянного» склада старик, похожий своим острым, длинноносым профилем на президента Авраама Линкольна. Молодая негритянка держала под мышкой пацана, точно свернутый коврик. Малыш таращил глазенки и улыбался. Следом, посвистывая, протиснулся парень, птичья голова которого пряталась в огромные пухлые наушники. В руках он держал лыжи. Видно, его путь в Колорадо, к снегам. Стайку замыкал кондуктор – плотный черный дядька в ладной униформе с тяжелой связкой ключей на поясе.
– Что-то сегодня много пассажиров. – Хриплый голос кондуктора напомнил знаменитый тембр Луи Армстронга. – В прошлый раз мы выехали с тремя. Думал, пора закрывать дорогу.
– Ничего. В Пенсильвании набегут, – компетентно заверил «Линкольн».
– Самое время отправляться амишам в Техас, – общительно пискнула одна из старушек.
– Амиши, да, – согласился кондуктор. – На амишей только и надежда.
– Амиши свое дело знают, – поддержала беседу вторая старушенция и чихнула. В ответ на дружное «Блэс ю!» сказала, мило улыбаясь, что не надо беспокоиться, она не больна, а чихает от перемены мест и еще от волнения, что едет к своему папе, погостить.
Я представил себе этого папу. Должно быть, ему лет сто, не меньше…
В отдалении захлопнулась автоматическая входная дверь. Предметы на платформе потянулись назад – мы поехали, плавно, словно в масле.
Кондуктор принялся проверять билеты.
Взяв мой, он проговорил с уважением:
– Мистер до Чикаго.
– Мистер до Лос-Анджелеса, – поправил я. – С вами до Чикаго. Там пересадка.
На каждый маршрут выдавался специальный билет, «лос-анджелесский» я положил отдельно, на всякий случай.
– Мистер, вероятно, очень состоятельный человек, – пошутил кондуктор. – Иначе бы он летел в Лос-Анджелес самолетом.
Я со значением улыбнулся.
Кондуктор пробил компостером мой билет и сунул его в щель багажной полки, где билет торчал голубым флажком, – теперь каждый мог подойти и узнать из любопытства, куда направляется пассажир, сидящий под флажком…
Поезд катился вперед, пересчитывая светильники туннеля. Жаль, что в вагоне не слышен серебряный перезвон колокола, предупреждающего о приближении поезда. Обычно колокол звучит в туннеле или на подходе к станции – ритуал, сохранившийся со времен освоения Дикого Запада. Туннель закончится далеко за Гудзоном, в другом штате, на далекой окраине славного города Джерси-Сити. В этом городе живет моя жена, многие родственники жены, тут жила моя дочь до переезда в Калифорнию. И, в конце концов, тут живу я сам, когда приезжаю в Америку. Не раз я слышал здесь серебряный звук колокола, выплывающий из черного зева туннеля…
А пока надо мной пластался Нью-Йорк, а точнее, вздыбливался к небу. Город-Мир, город-Вселенная. Попав впервые в этот город, я испугался, физически испугался. Это произошло в 1970 году, когда я, советский турист, возвращаясь из Мексики с чемпионата мира по футболу, задержался на сутки в Нью-Йорке: что-то случилось с самолетом. Целые сутки – без сна – я бродил по Нью-Йорку, не веря сам себе. Букашкой ползал в ногах небоскребов. Запах Гудзона сравнивал с запахом Ист-ривер, другой реки, обрамляющей Манхэттен. Таращил глаза на Линкольн-центр, жевал банан у Рокфеллер-центра, столбенел от реклам Таймс-сквера, приходил в себя от жары в прохладе трехсотвосьмидесятиметрового Эмпайр-стейт-билдинга. Замирал от буйства каменно-архитектурной роскоши Гранд-Централа, старого железнодорожного вокзала – великолепного образца неоклассицизма, в самом центре города, на Парк-авеню…
И вдруг, среди этого могучего прибоя из бетонно-стеклянных громад, фантастических мостов, магазинов, памятников, музеев и театров, круглосуточно сияющих реклам, сабвея со своим особым подземным миром, красочной разноязычной людской толпой, возникла главная достопримечательность города, его «Кремль» – Центральный парк…
В 1857 году мэр Нью-Йорка одним выстрелом убил двух зайцев – успокоил безработных крикунов-ирландцев, баламутивших город, и начал обустраивать дикий север Манхэттена, обещая горожанам отдых и развлечения. Рабочие-ирландцы взялись за инструменты и отправились на заработки в северную часть Манхэттена, в ап-таун… Двадцать лет строили Центральный парк, двадцать лет!
Я частенько заглядывал в парк – мой приятель-американец жил напротив, в знаменитой «Дакоте», первом многоквартирном доме, построенном в 1884 году. Темно-желтый фасад дома, состоящего из нескольких блоков под остроконечными крышами, со своими эркерами, коньками, мансардными окнами, балконами повидал за свою жизнь много знаменитостей. Леонард Бернстайн написал здесь «Вестсайдскую историю». Здесь жил Джон Леннон, один из четырех знаменитых Битлов. Его пристрелил фанатик у крытого перехода, неподалеку от барельефа с изображением головы индейца, венчающего главный подъезд дома…
Признаться, я никогда не пересекал весь парк и не знаю, много ли найдется любителей прошвырнуться от Пятьдесят девятой улицы до Сто десятой. Не потому, что далеко, – в дороге много соблазнов. Стоишь и решаешь: как «вкуснее» пройти, скажем, от пруда – левым берегом, откуда открывается панорама армады небоскребов, словно растущих из гущи деревьев, или правым берегом, по аллее, проложенной в скалах и поросшей диковинным кустарником, между склоненными к зеленоватой воде высоченными деревьями. Когда разговор заходит о Нью-Йорке, я вспоминаю Центральный парк, потом уже все остальное.
Поезд уносил меня от Нью-Йорка с приличной скоростью – автомобили на параллельном шоссе заметно отставали, а американским водителям, как известно, лихости не занимать, тем более на хайвее.
Я вполне освоился в вагоне, мне тут нравилось… Кондуктор положил на подлокотник кресла плед в целлофановом пакете и подушку.
– Признаться, сэр, я никогда не был в Лос-Анджелесе, – с доверительной хрипотцой в голосе проговорил он. – Говорят, там качается земля и жить очень опасно.
– Проверим. – Я принялся разминать подушку.
– А еще я слышал, в этом Лос-Анджелесе много геев.
– Гомосеков? – уточнил я.
– Вот-вот, – кивнул кондуктор. – Говорят, Лос-Анджелес – столица таких парней.
– Проверим, – повторил я и засмеялся.
Засмеялся и кондуктор, показывая прекрасные зубы из-под пухлых лиловых губ: белые, крупные, ровные – предмет моей зависти.
Кондуктор отошел, оставив мне хорошее настроение. Вспомнился забавный случай. Бывший мой земляк Корабельников пригласил меня к себе «на ранчо», в трех часах езды от Нью-Йорка, в предгорье Аппалачей. Поутру мы пошли на речку, поглядеть, если повезет, как форель пытается пройти валуны вверх по течению, благо речка текла чуть ли не у самого порога дома. Неожиданно из леса появился мужчина средних лет в болотных сапогах. Вязаная шапчонка открывала его широкое улыбчивое лицо, засиженное веснушками. Это был Шон, ирландец, ближайший и единственный сосед Корабельникова. Тот представил меня Шону, сказал, что я приехал погостить из Нью-Йорка. Шон протянул мне широкую ладонь.
– Я знаю Нью-Йорк, – сказал он по-свойски. – Был раз, с отцом. Гусей там видел… А что, гуси там еще до сих пор бродят?
– Как вам сказать? – ответил я уклончиво. – И отцу гуси понравились?
– Не помню, – вздохнул Шон. – Отец умер. Замерз в лесу в День святого Патрика, пьяный был. Пошел капкан ставить на волков. Уснул и замерз… А то пошли ко мне. Покажу могилу отца. Памятник ему своими руками сделал. Люди из Скрентона приезжают посмотреть…
– В следующий раз придем, Шон. – Корабельников похлопал Шона по плечу. – Как мой пистолет, стреляет? – вслед соседу крикнул он и, повернувшись ко мне, пояснил. – Пистолет я ему подарил, пневматический. Шон радовался, как ребенок.
– Он и вправду ребенок, – ответил я. – Взрослый мужик. Гуси в Нью-Йорке, это ж надо… Может, его с отцом высадили в Центральном парке и там же подобрали?
Эта давняя встреча с Шоном припомнилась мне при разговоре с кондуктором вагона, который ни разу не был в Лос-Анджелесе, где «качается земля и жить опасно». Впрочем, там и впрямь зона землетрясений, и жить, признаться, небезопасно. Так ведь и в Нью-Йорке бродят гуси… кое-где.
Солнечный луч проник в купе. Я прильнул лбом к остуженному оконному стеклу, за которым, точно паста из тюбика, сплошняком выдавливались поселки, фермы, предприятия, раскрашенные четкими красками: кровля одного цвета, корпус – другого. То ли сами хозяева эстеты, то ли «Амтрак» прижучил: дескать, нечего портить вид из окон наших вагонов, люди деньги платят. Ибо в «родном» Джерси-Сити я встречал такие чумазые предприятия, словно оказался в Колпине, под Петербургом, у стен Ижорского завода. А тут все напоминает мне американо-российский концерн «Пепси-кола», что раскинул свои угодья на Пулковском шоссе, по дороге в аэропорт. Рождественская игрушка, а не промышленный комплекс…
И опять: поселки, фермы, небольшие городочки, кладбища. Уж больно зачастили кладбища: небольшие, почти плоские наделы земли, нередко без ограды, с ровными, точно поставленные на попа костяшки домино, аскетичными памятниками темно-серого цвета. Понятное дело – каждому поселению положено иметь свое кладбище, как и свою церковь… Взгляд продолжал инспектировать ландшафт… Скопища легковушек, спящих на просторных площадях, перемежались со стадами гигантских трейлеров, автобусов или целой рощей белоснежных яхт на аккуратных стеллажах, хотя никакой воды вблизи я не видел. Или стоящий крыло к крылу выводок легких одномоторных самолетиков – видно, где-то сборочный цех…
Но где люди?! Люди! Где они?! Не воскресенье ведь, не суббота, когда американский народ прыгает в автомобили и несется куда глаза глядят… Четверг сегодня, четверг! Где люди?! Одни автомобили! «А в них и люди», – догадливо заключил я.
Нью-Бронсвик, Трентон и Капитан Великих морей
Как я ни хитрил – вскидывал резко голову, тер пальцами виски, – дремота продолжала меня одолевать. И еще этот унылый, без эмоций, громкий свист, что доносился из глубины вагона. Свистун сидел в нескольких рядах от меня, тот самый парняга, что вошел в вагон с лыжами.
Погулять бы сейчас на свежем воздухе – окна вагона так закупорены, что и огонек зажигалки не дрогнет.
За окном, разрывая лесную изгородь, выпростался Нью-Бронсвик, городок штата Нью-Джерси. С непременной церковью, изящными строениями и белолицыми обитателями. Нью-Бронсвик считался «белым» городом, темнокожие в нем практически не проживали.
В отличие от «белого» Нью-Бронсвика Трентон считался «черным» городом. Я полагал, что столица штата Нью-Джерси заслуживает того, чтобы поезд остановился наконец передохнуть. Но поезд, едва притормозив у платформы, высокомерно отправился дальше… Когда-то я уже побывал в Трентоне, на автомобиле, по пути в Филадельфию. Провинциальный городок, казалось, оккупирован пуэрториканцами и людьми из Африки. И это столица штата с населением около восьми миллионов человек! Вообще, столицы штатов, за редким исключением, – поселения пасторальные, тихие, резко контрастные: современные билдинги высятся над домами подобно лошади пастуха над овечьим стадом. Да и сама столица всей Америки – Вашингтон – город сравнительно небольшой, музейный, чиновничий. И тоже – словно взят на абордаж темнокожим людом. Вероятно, такова традиция – американцы берегут свои столицы, как дети родителей. А почему в столицах так много темнокожих? Испытывая нравственную вину перед некогда угнетенными народами, американская конституция предоставляет темнокожим режим наибольшего благоприятствования. А столицы, как известно, напичканы муниципальными учреждениями и, соблюдая закон, в первую очередь предоставляют работу темнокожему люду. Не то что частные компании – те вольны брать на работу кого хотят, кто принесет им большую пользу…
Так что и Трентону досталась такая судьба – тихий, полусонный город, составленный из мозаики старых традиционных строений и неожиданно модерновых вкраплений, над которыми возвышается монумент со статуей на вершине. «Что это?» – спросил я у встречного пуэрториканца. «Это памятник Колумбу, – ответил он, польщенный вопросом. – Там похоронен Колумб». Я усмехнулся наивной кичливости прохожего. Но, к моему изумлению, и второй трентонец, белолицый толстяк, ответил точно так же. «Верно, мистер. – Белолицему не понравилось мое недоверчивое выражение. – Тут и накрыли его плитой, а для верности поставили эту башню».
Я слышал о четырех «истинных захоронениях» Колумба – в испанской Севилье, в Генуе, на родине великого мореплавателя, и еще где-то два, не помню. Жители каждого из этих мест уверяли, что останки генуэзца покоятся именно у них. И Трентон туда же?! Не поленившись, я приблизился к основанию стелы. Бронзовая дощечка тускло извещала, что сей обелиск воздвигнут в память о Гражданской войне Севера и Юга Америки.
Метрах в тридцати, в стороне, под тенью раскидистого вяза, молодая женщина покачивала коляску с младенцем. Под пышным балдахином младенец напоминал херувима в розовом оперении. Поравнявшись, я спросил беспечно, что за памятник возвышается над славным Трентоном? «Колумбу. – Глаза женщины сияли счастьем материнства. – Там покоится великий Христофор Колумб, да благословенна будет его память».
В связи с этой забавной историей мне вспомнился другой случай…
Как-то я отправился на север штата Нью-Джерси к своему знакомому, что работал механиком в автомастерской городка Стокгольм. Названием своим городок был обязан первым здешним поселенцам-шведам. На пути к Стокгольму заблудился совсем уже пустяковый городишко Кинеллон, даже не городишко, а так, поселок коттеджей на тридцать. С сугубо белым населением. В том самом Кинеллоне мы и условились встретиться с Николаем – так звали моего знакомого. Николай хотел показать нечто удивительное… а дальше мы доберемся до Стокгольма на его машине, миль десять, не более.
Автобусом я доехал до Кинеллона к вечеру. Городок точно вымер, ни души. Что может быть тут интересного! К тому же на доме, к которому мы направились, висел замок, а табличка извещала, что Клуб путешественников закрыт. Николая это обстоятельство не смутило. Он куда-то слинял и минут через десять вернулся с пожилым американцем, внешне похожем на лорда Глинервана из кинофильма «Дети капитана Гранта»… «Глинерван» источал лучезарную улыбку, бренча связкой ключей. Ради русского он готов пренебречь отдыхом и открыть дверь клуба в неурочное время… Как так случилось – не знаю. Возможно, кто-то из великих морских путешественников и имел отношение к крошечному Кинеллону. Трудно представить этот заброшенный в глубину штата Нью-Джерси городок как «столицу покорителей океанов» – однако именно здесь разместился в старом аккуратном коттедже известный всей Америке клуб. Тихие полутемные комнаты клуба хранят бесценные реликвии: морские карты, лоции, фотографии, личные вещи, курительные трубки, компасы и многие другие предметы, принадлежавшие некогда славным мореплавателям. Почетным членом этого элитарного клуба является англичанин сэр Фрэнсис Чичестер, удививший мир кругосветным плаванием в одиночку, которое он совершил в шестьдесят пять лет. А также Джон Кондуэлл, проплывший на яхте от острова Фиджи до Панамы. И тоже в одиночку… Но более всего меня поразила биография Капитана Великих морей американца Уильяма Уиллиса, семидесятипятилетнего мореплавателя, предпринявшего три сверхдальних океанских перехода. И каких!
Первый свой поход он совершил еще «молодым», шестидесятилетним, на бальсовом плоту. Правда, не в одиночку, а с попутчиками – кошкой Макки и попугаем Икки, присутствие которых на фото придает облику аскетичного смуглолицего американца детскую чистоту. Верно подмечено – животные облагораживают. Скучать в такой компании не приходилось. Мало того что надо следить за курсом, рулем, парусом, надо еще и кормить своих попутчиков. И в шторма, и в ураганы. Спать урывками, питаться консервами и мачикой – мукой из жженой кукурузы.
Однажды, во время ловли рыбы, Уиллис свалился в океан, но успел ухватиться за леску, а акула, сопровождавшая плот, почему-то не тронула моряка. Было и такое: ремонтируя такелаж, Уиллис упал с мачты и ударился головой. Травма вскоре дала о себе знать – он… ослеп. Но судьба была милостива к моряку – через несколько дней зрение вернулось, а вскоре показался остров Самоа – конечная цель путешествия. Тогда-то Уиллис и удостоился звания Капитана Великих морей. Второе свое путешествие Уиллис предпринял в возрасте семидесяти лет. Он решил пройти весь Тихий океан от Чили до Австралии, свыше восемнадцати с половиной тысяч километров. Правда, на более надежном, стальном трехкорпусном плоту – тримаране. Одна ко конструкция оказалась слишком легкой для океанских волн. Однажды во время урагана Уиллиса швырнуло на палубу с такой силой, что он потерял сознание. Когда пришел в себя, почувствовал, что не может встать: ноги оказались парализованными. Едва дополз до каюты, как вновь потерял сознание. Очнулся спустя неделю. Превозмогая страшную боль, принялся делать физические упражнения и массаж. Постепенно восстановил чувствительность стоп и голеней. Свой семьдесят первый год рождения встретил у берегов Австралии, в августе 1964 года. Цель была достигнута. Оставалось пройти через рифы. Помогла гигантская волна, перебросившая тримаран через кораллы, швырнув его на песчаный берег… Но мореплаватель не успокаивался. «Свое семидесятипятилетие отмечу в океане». И отметил.
– Он никогда не отказывает русским туристам в посещении Клуба, – кивнул Николай на «Глинервана». – Из-за советского траулера, который спас судовые документы Капитана Великих морей. Траулер обнаружил в океане полузатопленную посудину Уиллиса, но, увы, без Капитана. Того, вероятно, смыло в океан…
Николай из Стокгольма
Наш автомобиль покинул игрушечный Кинеллон. Николай радовался моему приезду. Знакомство наше было недавним. Состоялось оно на вечеринке в доме бывшего ленинградца Леонида. Он и его жена – обаятельная и доброжелательная Клара – любили принимать гостей в своем просторном доме в престижном районе Квинса. Они жили в Америке двадцать пять лет и достигли немалого. Клара была совладелицей довольно крупной компании по установке сантехнического оборудования, а Леня – хозяином нескольких карвашей: автомоек и автомастерских. Бизнес позволял им жить на широкую ногу, принимать гостей и, что отличало многих бывших россиян от аборигенов, вкусно и обильно угощать. В их доме царила ленинградская аура. В субботние вечера дом жил особой жизнью, и быть принятым в этом доме почиталось за честь и доверие…
Честно говоря, меня удивило присутствие Николая в той компании. Среди излучающих успех людей Николай выглядел белой вороной со своим снулым морщинистым лицом, острым залубененным носиком, серыми мелкими глазами, которые, казалось, с трудом выкарабкиваются из-под бугристых век. Шершавые с виду узловатые руки с бурыми от табака ногтями в этой компании выглядели особенно неуместно. Да и костюм его – серый, помятый – будил воспоминания о фабрике имени Володарского еще хрущевского времени. Внешность деревенского мужичка, выросшего на картошке… Компания, разгоряченная танцами и вином, поначалу залезла в финскую баню, размещенную в подвале дома, потом, отчаянно веселясь, перебралась в просторные джакузи, под колкие струи воды… Николай, как и я, участия в веселье не принимал. Уронив себя в мягкое кожаное кресло, Николай потягивал пиво из банки, закидывая соленые орешки в свой лягушачий рот.
– А вы что же не купаетесь? – спросил я.
Николай не ответил. Даже не одарил меня взглядом. Те, кто сейчас плескался в серебристой воде, прошли суровую эмигрантскую школу – отчаяние, беспокойные ночи учебы, всевозможные превратности каждодневной жизни людей «без языка». Но выдюжили, устояли. Им и сейчас нелегко. И это веселье в джакузи у многих напускное.
– Ненавижу, – проговорил Николай. – Шваль.
Я скосил глаза и приметил у ножки его кресла бутылку водки. Наверняка Николай подливал ее содержимое в свою бездонную банку с пивом. Тут к нему подошел хозяин дома и похлопал по плечу.
– Поеду домой, – решительно проговорил Николай, вскинув лицо.
– Ну да, – ответил хозяин. – Как же артисты? Вот-вот приедут.
– А ну их в жопу! – Николай вытянул себя из кресла. – Не видел я артистов!
– Ты что? Ульянова пригласили. И, кажется, Дурова с Джигарханяном. То ли их вместе.
– Вот вместе их и в задницу…
Во многих домах удачливых эмигрантов появилась мода – собирать друзей и приглашать на эти сборы заезжих гастролеров, потоком хлынувших на заработки в Америку. Гости сбрасывались – «кто сколько сможет». Такой благотворительный вечер в пользу приглашенных артистов. А те пили-танцевали, рассказывали всякие актерские байки и расходились довольные своей судьбой. Не говоря уже о всякой эстрадной шушере, в таких благотворительных междусобойчиках можно было встретить и «классиков» драматической и оперной сцены. Импресарио, организовавшие «зарубежную гастроль», старались пристроить своих подопечных в наиболее богатый дом. Между хозяевами домов нередко даже возникало соперничество – кто какую «звезду» переманит… Меня смущали эти посиделки с российскими «звездами». Что-то было в них унизительное. Не знаю, как для самих «звезд», а для меня точно. Было стыдно. За свою страну, опустившую своих талантливых людей до состояния скоморохов. Я часто ловил на таких посиделках открыто мстительный взгляд благодетелей. Ведь в той, другой жизни многие из «звезд» и на порог не пустили бы кое-кого из них. Вот как судьба обернулась. Мне казалось, что подобное чувство томит и Николая…
Вышли мы вместе. Николай предложил подвезти меня до метро. «Успокойтесь, я совершенно трезв», – он разгадал мои мысли… Машину Николай вел уверенно и осторожно. Вскоре мы добрались до метро. Но тут Николай предложил добросить меня до дома – ночью метро работает отвратительно. Круглосуточный работяга – нью-йоркский сабвей – не отличался прилежанием. Менялись маршруты, перерывы между поездами – гигантское и старое хозяйство требовало беспрестанного ремонта и обновления, а когда, если не ночью…
– К тому же и дряни черной полно ночью в метро. – Николая, видно, тяготило наше скованное общение.
– Что-то вы не очень жалуете местную фауну, – мягко обронил я.
– Возможно. – Он засмеялся. – А чем вы занимаетесь? Впрочем, мне сказали, что вы писатель. И что вы такое написали?
Меня всегда коробил подобный тон – снисходительный, нагловатый, точно дружеская пощечина…
– Написал кое-что, – ответил я безучастно. – Фамилия моя вам ничего не скажет. Разве что названия книг, и то вряд ли. – Я переждал, распаляя любопытство своего колючего собеседника. – Романы «Таксопарк», «Универмаг», «Архив»… Еще кое-что…
