Чистые сердца

скачать книгу бесплатно

Чистые сердца
Замба Шорван

Кто способен выжить в жестоком мире дикой степи, где мысль о смерти более жестока, чем сама смерть? Тот, кто не боится умереть во имя жизни! «Чистые сердца» – приключенческая повесть о пяти братьях, величественных овчарках, оберегающих границы человеческого мира от коварных и жестоких степных хищников, прошедших долгий и тернистый путь ради выхода к истинной свободе. Вместе с героями повести вы познаете истинную сущность кровного родства и крепости духа, столкнетесь со знамениями предопределенности судьбы, изучите природу зла и добра, прочувствуете суть первозданного звериного насилия во имя выживания и сущность человеческого мира, как единственного пути освобождения от оков животных инстинктов.

Замба Шорван

Чистые сердца

«Мысль о смерти более жестока, чем сама смерть»

    Боэций

Пролог

Далекое, забвенное, ушедшее навсегда и безвозвратно, унесенное порывистым ветром прошлое, забравшее с собой суровые законы своей эпохи, правившие безраздельно и жестоко в бескрайней степи в то время, когда эти равнины были истинно дикой землей. Непрекращающийся и порожденный самой природой хаос, как круговорот смерти и жизни, казался столь же вечным, сколь вечен степной ветер. И борьба. Каждый миг своего короткого безрадостного существования дикие звери обречены на борьбу под неумолимо палящим солнцем за право прожить сегодняшний день, чтобы на следующий – вступить в борьбу за выживание вновь. Борьба есть сама цель их рождения, и неважно, будь то знойное лето, ветреная осень, дождливая весна или суровая зима – борьба за выживание не останавливалась ни на миг. И тот, кто отказывался от борьбы, был стремительно низвергнут в степную пыль. Предрешенность и предопределенность жестокой судьбы не явилась для них облегчением; облегчения и благоденствия, обреченные на вечную борьбу с рождения, познать не могли, но способны были узреть смерть, встретиться с ней, коснуться её и, в конце концов, быть пойманным ею, ибо борьба за выживание есть борьба со смертью, а в борьбе со смертью нет победителя, кроме самой смерти.

Кочуя с необузданным ветром по дикой земле, люди и звери боролись со смертью во имя жизни и выживания, оттягивая свой неминуемый конец, а повсюду расцветала и угасала безжизненная и живая степь так, как солнце сменяло луну. Именно в ту эпоху вечной истории случились следующие события.

Глава Первая

Однажды… в степи

Часть I

Яркое желтое солнце стремительно взошло над горизонтом и осветило всю степь. Легкий летний ветер, ещё не успевший нагреться от палящего зноя, обдувал смуглое и морщинистое лицо старого пастуха, а свет солнечных лучей отблескивал от серебряной серьги в форме полумесяца на его левом ухе. Он сидел на лавке рядом со своей юртой на животноводческой стоянке, где жил в мирном уединении уже четверть века. Пастух традиционно, ранним утром перед работой, всегда выходил покурить табак из длинной и тонкой бриаровой трубки. У ног пастуха лежал его верный спутник – породистый банхар Старый Бурул.

Банхар не был старым псом, хоть и вёл себя крайне спокойно, по-старчески размеренно, но если приходилось его гнать работать – пасти овец и коров, то шел он такой походкой, будто завтра покинет этот бренный мир. Главное, он не был болен и ленив. Он был овчаркой в самом расцвете сил, и всё же всякое движение его тяготило, но ум его был тонок, а манеры от природы были наполнены учтивостью и нежностью домашней собаки. Банхар обладал редкой, среди его рабочей аборигенной породы, белоснежной пышной шерстью, а кончик хвоста, лапы и круглые брови были желтовато-золотистого оттенка. Бурул был самым старшим из стаи пяти братьев-банхаров, работавших на животноводческой стоянке.

Пастух, будучи человеком старой закалки, считал его вожаком по праву старшинства и очень ценил покладистый характер Бурула, его умение сходу выполнять команды. Поэтому Бурулу доставались самые лучшие куски из тех мясных обрезков, полагавшимся собакам на стоянке, а холодными зимними вечерами его впускали поспать в теплую юрту на деревянном полу, накрытом коврами у кровати самого хозяина.

Бурул мирно дремал у ног курящего трубку пастуха. Ветер разносил дым от тлеющего табака и растворял его в океане запахов степи. Вдруг человек хлопнул себя по коленям и с прищуром, ехидной улыбкой о чем-то заговорил с псом. Бурул медленно встал перед хозяином и довольно завилял хвостом, открыл пасть и также прищурил глаза. Он, ясное дело, не знал языка, на котором говорил человек, но интуитивно понимал, что речь идет о еде. Хозяин всегда кормил банхаров утром, когда выходил покурить трубку, и вечером, перед тем как уйти спать. Пастух неспешно зашёл к себе в юрту, а Бурул развернулся и отправился будить своих братьев.

Часть II

Старый Бурул направился в длинный крытый загон, стоявший в двадцати метрах от жилища пастуха. Прохладный земляной пол загона был лучшим спасением от жары солнечным и душным летом. У входа в загон на мягкой сенной подушке спали два крупных лохматых пса – Харал и Тайшар.

Харал – высокая и мощная овчарка с присущей банхарам темной шерстью, разбавленной огненно-оранжевыми круглыми бровями и черно-подпалым окрасом. На крупной массивной голове виднелось множество шрамов, а свисающие треугольные уши были надкусаны и изорваны. Шея и хвост были обрамлены гривой из колтунов свалявшейся шерсти, служившей ему лучшей броней, защищающей редкие уязвимости могучего тела. Левый глаз у Харала всегда был закрытым. Еще в нежном щенячьем возрасте на него напала ласка, забредшая на стоянку в поисках легкой добычи. После этой встречи Харал остался слепым на один глаз, но уже в первые дни своей жизни успел проявить недюжинную отвагу, встретив грудью смертельную для себя опасность.

Тайшар был ниже остальных братьев. Лапы у него были заметно короче и шире, но оттого крепче он стоял на земле и свалить его с ног было задачей не из простых. Подобно Бурулу, Тайшар был необычного окраса для банхара, но если его старший брат был элегантным белоснежным банхаром с ухоженной шелковистой шерстью молочного цвета, то шкура Тайшара, будто выгорев на солнце, была грязного рыжего оттенка. И всё же, Тайшар был красивой овчаркой, а осознание собственной красоты только подпитывало его скрытую надменность и ощущение собственной важности.

Звук хрустящей соломы под лапами Бурула разбудил Харала. Он открыл один глаз и недовольно спросил:

– Чего ты приперся, старший брат?

– Хозяин уже покурил трубку. Сейчас будет готовить для нас еду. «Нужно вставать», – с безразличием произнёс Бурул.

От разговора двух братьев проснулся Тайшар, но не подал виду, продолжая лежать и делать вид, что спит.

– О-о! «Он готовит?» – акцентированно произнёс Харал. – И что же на этот раз? Мутную воду и голые кости?! А, может быть, непромытые говяжьи кишки или же мои любимые бычьи копыта, которые я буду переваривать, пока не помру от старости?! – язвительно заметил он.

– Не знаю, – с тем же спокойствием и безразличием говорил Бурул. – Лишь знаю, что нам следует казаться для него бодрыми и готовыми к работе.

Бурул несколько понуро вышел из загона, но не был расстроен или зол. Он, уже привыкший к нападкам Харала, относился к сложному характеру младшего брата с принятием, но в душе искренне не понимал его озлобленности. Бурул обошёл загон и заглянул в старенькую, обветшавшую будку, где всегда можно было найти четвертого из братьев – Санана. Санан вообще редко спал и в большей мере просто лежал в одиночестве. Он любил работать, но держался отстранённо, когда это было возможно. К примеру, во время весенней стрижки скота от собак требовалось удерживать огромную отару овец в определённом месте, и для этого была необходима железная дисциплина, умение держать позицию и быстро реагировать на команды хозяина. С этой задачей Санан справлялся лучше всех. Работе он отдавал всего себя, но отдыхать совершенно не умел. Весь его досуг состоял из лежания в своей старой будке и самокопании.

Не успел Бурул подойти к будке, как из неё послышался голос Санана:

– Хозяин зовёт?

– Да, Санан. Идёшь?

– Иду…

Санан, словно большая черная тень от облака, с плавностью змеи выполз из будки и пошёл за Бурулом. Санан и Харал были близнецами – похожи, как две капли воды. Может быть, Харал был несколько крепче, но всякое движение Санана было плавным и легким, в то время как Харал двигался с бурной импульсивностью и агрессией. И ещё Санана, в отличие от старшего брата, не украшали шрамы по всему телу, в шкуре не было проплешин, а уши были целыми. Всё это объяснялось не трусостью или малодушием, а скорее отсутствием желания у Санана бороться за власть в стае. Помимо наличия левого глаза и целой шкуры, Санан в целом был неотличим от Харала. Единственное, что выдавало в нем другого банхара и выделяло на фоне всех остальных братьев, были большие глаза цвета яркого янтаря.

Бурул, а за ним и Санан, подходили к юрте пастуха. Параллельно им из крытого загона вышли потягивающийся Харал и зевающий Тайшар. Пастух уже подошёл к мискам собак и выскреб из деревянной долбленой чаши немного забродившую густую похлебку из баранины, от мяса которой остались лишь обглоданные кости. Желеобразной жижей застывшая похлебка падала в собачьи миски. У Харала, несмотря на всю строгость его вида, потекли слюни, медленно сползающие наземь, а Тайшар хищно облизывал пасть, обнажая розовые десна, из которых выходили белые острые клыки. Все псы готовы были броситься на еду, но терпеливо ожидали отмашки от хозяина. Пастух выгреб остатки похлебки в миску, отложил в сторону чашу, сел на лавку и продолжил раскуривать табак. Он смотрел на собак с мудрым безразличием и ни одной эмоции нельзя было прочесть на его плоском смуглом лице. Его черные, как смоль, глаза из-под морщинистых нависших век заглядывали прямо в душу каждому из псов, и каждый отводил взор, не выдерживая тяжелого взгляда старого пастуха, признавая власть человека над собой. И даже буйный и непокорный Харал был не в силах противостоять старому пастуху в этой дуэли взглядов. Человек привстал с лавки, его лицо на мгновение искривилось в полугримасе, походящей на оскал, как тут же вся округа услышала пронзительный свист.

Это был клич для Цухула – второго по старшинству, но первого по силе и власти среди них. Цухул был единственным из братьев, кого пусть не уважал и не боялся, но опасался Харал, а потому и признавал его. Цухул появился неожиданно, поднявшись по пологому склону и выбежав из балки неподалёку от животноводческой стоянки. Он всегда спал отдалённо от всех, охраняя человеческие владения, – в самой низине широкой и глубокой высохшей балки, где когда-то протекала большая степная река, отгоняя запахом своего присутствия нежелательных гостей: лисиц, хорьков, корсаков, шакалов. И даже волки, почуяв его, не решались напасть на стоянку.

Цухул за считанные секунды добежал до юрты хозяина и встал в ряд с остальными псами. Он был заметно крупнее всех. Если сила Тайшара была сплавом жира и природной мощи, а Харала заключалась в неудержимой агрессии, пограничной бешенству, то Цухул был опытным волкодавом, бойцом, охотником, сторожем и пастухом. Кроме того, в росте и мощи он превосходил каждого из своих братьев. Его тело и воля были будто сотканы из стальных прутьев – такое впечатление он производил. Абсолютно черного окраса – он был словно тень во время погони за дичью. Плотная шерсть облегала его мышцы, а колтуны на шее, как у Харала и Санана, будто грива, делали его похожим на льва. На черного льва – властителя этих степей.

Пастух вновь сел на лавку и еле слышимым шепотом назвал каждого из псов по имени, начав со старшего и закончив самым младшим: Бурул, Цухул, Харал, Санан, Тайшар. Изрезанное глубокими морщинами смуглое, несколько коричневатое, широкое лицо с треугольными толстыми бровями и узкими черными глазами, оставалось безмолвным. Человек выдохнул облако табачного дыма из своего рта и носа и звуковой командой, похожей на щебет птиц, скомандовал овчаркам есть. Собаки налетели на миски и опустошили их за какие-то секунды.

Часть III

Лето в степи – время тяжелое. Днём неистовое солнце плавит всё, до чего только может дотянуться своими огненными лучами, а ночью безветренная духота, исходящая от неостывшей земли лишает последнего, что может предложить этот мир – возможности дышать. Лишь одинокая луна и миллионы звёзд заставляют людей и зверей на миг улыбнуться в этом суровом мире великой степи. И всё же, жизнь здесь цветет, и нет ни единой секунды мертвого покоя тишины. Где-то в океане из ковыля и полыни, танцующих на ветру, стрекочут кузнечики. Бабочки, порхая на порывах ветра, выискивают на земле цветы. Из многочисленных нор доносятся писки сусликов и тушканчиков, а в небе величественно парит степной орёл. Издаваемый им звонкий клёкот, разносящийся на многие километры по округе, лишь разукрашивает всю суровую, но романтичную действительность бескрайних степей.

Вдруг резкий и пронзительный свист ворвался в идиллию природных звуков – это была пастушья команда для собак. Цухул, как всегда, с щенячьим энтузиазмом рванул к хозяину, Санан, будто предугадав команду, уже направился к юрте, а Харал вместе с Тайшаром неторопливо шли вразвалку. Ну, а Бурул и так был у ног пастуха, где проводил всё своё свободное время. Собаки кружились вокруг хозяина и никак не могли понять, почему они не принимаются за ежедневную работу, механизм которой уже довели до безупречного автоматизма.

– Почему мы не выходим? – устав от ожидания, спросил Тайшар.

– Жалкий старикашка! Он уже, наверное, забыл о работе, – язвительно ответил Харал.

– Закрой свою поганую пасть! – прорычал Цухул, окинув гневным взглядом Харала.

Собаки начали бесноваться. Цухул и Харал рычали, обнажая до розовых десен свои острые зубы, а остальные братья лаяли, бегая вокруг очередной драки между двумя сильнейшими братьями, где всякий раз победителем выходил Цухул. Пастух, начав интенсивнее выдыхать дым, с интересом стал наблюдать за назревающим боем, и все собаки это заметили. Цухул с Харалом начали рычать еще яростнее, а остальные псы залаяли громче. И всё же, неминуемую бойню удалось избежать – пастух, а затем и братья уловили шум.

Глухой звук копыт скачущей лошади доносился до стоянки и с каждой секундой становился всё отчетливей. Всадник на молодом гнедом коне подъехал к юрте и ловко спешился. Это был сын пастуха. Он работал здесь с детства, помогая отцу во всём. Парень подбежал к отцу, проигнорировав всех собак, и эмоционально заговорил с ним на непонятном человеческом языке. Братья не могли понять, о чем идет речь. Особенно любопытно было Бурулу, ведь ему доверяли играть с маленькими детьми этого молодого мужчины, в то время как остальным псам запрещалось подходить к ним. Санан же, завиляв хвостом, начал вглядываться в степь, ожидая девушку, приезжавшую с сыном пастуха, – его жену. Она была единственным человеком, с кем Санану было по-настоящему комфортно, и кому он позволял себя гладить. Он, обычно равнодушный и спокойный, превращался в ласкового и робкого щенка при виде неё. Девушка всегда приносила с собой белоснежные солоноватые шарики, каких Санан никогда не видел и не пробовал до встречи с ней. Угощая Санана, она гладила его с материнской любовью и заботой, но не забывала о почтении к банхару, уважительно не переходя границы дозволенного. А ночью, когда безбрежная небесная синь превращалась в темный небосвод, Санан лежал на коленях доброй девушки, вглядываясь ввысь. Они оба, всякий раз, замечая вспыхнувшую падающую звезду, провожали взглядами её исчезающий след – тонкую полоску звездной пыли, меркнущую в темноте, а потом вновь долго смотрели на мерцающие звезды, собравшиеся в созвездия в недосягаемой вышине занебесья.

Сын продолжал говорить, размахивая руками, прикрикивая и немного улыбаясь, но улыбка его была скорее не от веселья, а от бури самых разных чувств, смешавшихся внутри него. Пастух встал и зашел в юрту, оставив свою тлеющую трубку на лавке. Вышел он уже в черном стеганом полукафтане и лёгкой кожаной шапке, обитой овечьим мехом со свисающей красной кистью на шелковом шнуре. Полукафтан был опоясан толстым ремнём с серебряными колокольчиками, на котором висела крупная плеть, длиной чуть меньше метра, с буковой рукоятью, плотно оплетённой бычьей кожей и кнутовищем в четыре переплетенные между собой пряди, оканчивающиеся вшитым свинцовым набалдашником весом в четверть килограмма. Также на поясе висел тканевый кисет для табака и небольшой чехол для трубки, а нож, как и все степняки, старый пастух носил в голенище сапога. В руках он держал длинный трехметровый бич.

Собаки, услышав характерный звон серебряных колокольчиков на поясе пастуха, возбуждённо залаяли и забегали вокруг него. Они знали, что звук колокольчиков для них означал лишь одно – охота. Молодой сын пастуха, немного улыбаясь от волнения, нервно переступал, ожидая одобрения пойти на охоту вместе со своим отцом. Он перебирал поводья в своих руках, чем только беспокоил лошадь. Было видно, что он хочет отправиться на охоту, а старый пастух молча сел на запряженного коня, на котором приехал парень, и умчался галопом в ту сторону, откуда прискакал его сын. Вполуоборот он негромко произнёс:

– Цухул, Харал, Тайшар!

Три банхара вмиг ринулись за лошадью и быстро догнали её, поравнявшись с ней. Пастух предсказуемо не взял с собой Санана, которому в охоте явно не хватало решительной жестокости хищника, и Бурула, которому не хватало всего, чтобы быть хорошим охотничьим псом: ловкости, хитрости, скорости, силы. Они остались в помощь молодому пастуху, им предстояло выпасти отару курдючных овец и гурт красных быков. Необходимо было прогнать стада вниз по балке на выпасные пастбища, а затем вернуть их обратно на стоянку. Кроме того, домашний скот нужно было напоить, загнав на водопой у небольшой речки, что была неподалеку. Бурул с Сананом и вдвоем смогут справиться с этой нелегкой задачей. Из пяти братьев-банхаров именно Старый Бурул и Санан были лучшими пастухами.

Не успела пыль от копыт ускакавшего коня и лап бежавших вслед банхаров окончательно осесть на земле, как молодой пастух уже запряг старую хромую кобылу чубарой масти и выгнал из длинного крытого загона гурт красных массивных быков, за которыми шли мычащие коровы и неуклюжие телята. Из овечьего открытого загона, стоявшего рядом с коровьим, молодой пастух вывел отару овец. Громкие и неказистые курдючные овцы вместе с гуртом коров выходили в открытую степь, подгоняемые лаем Бурула и Санана.

Глава Вторая

Благородная охота

Часть I

В зарослях золотистой, высохшей от летнего зноя травы, припав телом к земле, медленно крадется к своей добыче дикий степной кот. Настоящим подарком для хищника оказалось дрофиное гнездо, в котором изредка попискивали хриплым голоском два недавно вылупившихся, еще не оперившихся птенца. На эти еле уловимые звуки и пришел степной хищник. Уже готовый броситься к гнезду, он надыбился и зашипел, как вдруг вокруг него с ярым остервенением закружила хозяйка гнезда. Дрофа атаковала незваного гостя с отчаянной смелостью, присущей только матери, защищающей своих детей. Надувшись и раскрыв свои широкие крылья с пестрым окрасом, она яростно бросалась в бой. Но изголодавшийся дикий степной кот не собирался отступать – если не сейчас, то когда ещё ему предстоит насытиться. Его зрачки сузились, походя больше на глаза змеи. Он шипел, нападая на дрофу с раскрытыми лапами, пытаясь вонзить в неё свои острые когти. Весь взъерошенный и озлобленный, голодный зверек нападал на крупную птицу, кружившую вокруг него, пытаясь укусить дрофу за шею и исцарапать её грудь.

Развернулась битва – за жизнь кота и за жизнь птенцов, но далеко не эта кровавая схватка сейчас сотрясала степь. Уже четвертый час кряду старый пастух со своими овчарками гнал волка, которого заметил его сын на подступах к стоянке. У отвесного оврага он увидел суетливые попытки молодого хищника прогнать надоедливых пернатых падальщиков: черных грифов, коршунов, сорок и ворон, пытавшихся стащить свой кусок с туши мертвого крупного верблюда, сражённого старостью и болезнями. Поодаль, не рискуя подойти ближе, трусили лисы. Молодой волк бесновался с показной агрессией, кружась вокруг туши и преследуя разлетавшихся птиц. Теперь же преследовали его.

Старый пастух, имеющий богатейший опыт жизни в степи и сопровождаемый тремя хорошо обученными банхарами, был смертным приговором для волка. Человек мог бы выстрелить в хищника из лука, сблизившись с ним после недолгой погони, и его, израненного и напуганного, загрызли бы разъяренные псы. Одного Тайшара бы хватило для этого полуторагодовалого волчонка, не говоря уже о яростном Харале или опытном Цухуле, но старый пастух охотился так, как охотился на волков его отец, а до него – отец его отца. Люди степи относились к этим зверям с уважением и опаской. Честь не позволяла степнякам стрелять в грациозного хищника с безопасного расстояния, но разум не разрешал оставлять его в живых. Поэтому старый пастух будет гнать волка до того момента, пока тот не выдохнется, а выдохнется волк быстро, ведь пастух умышленно дал ему время жадно набить своё брюхо жирной верблюжатиной, понимая, что сытый зверь долго бежать от него не сможет. Хищник, конечно, мог срыгнуть это мясо, и тогда бы шансы в мучительной погоне по степной жаре уравнялись, но старый пастух был мудр, и то умело приближался, не позволяя зверю срыгнуть верблюжатину, которую он жадно пожирал ещё несколько часов назад, то отдалялся, чтобы волк не кинулся на него или овчарок. И вот уже четвертый час, наматывая десятки километров в рваном изнурительном темпе, старый пастух вместе с Цухулом, Харалом и Тайшаром не позволяли ни на секунду остановиться и передохнуть своей жертве, которая еще утром была хищником.

Человек и руководимые им банхары специально гнали волка так, чтобы тот не смог уйти слишком далеко от стоянки. Овчарки подгоняли хищника то слева, то справа, каждый раз заворачивая по кругу. Приученные с рождения пастушьему маневру, они каждый день гнали бесчисленные отары курдючных овец, гурты массивных быков и табуны вольных жеребцов по бескрайним степям. Самым сложным в охоте на волка было держать необходимую выверенную дистанцию. Если зверя отпустить дальше, чем требуется, то умный дикий хищник воспользуется шансом на рывке скрыться от своих преследователей, и приблизиться к ещё не выдохшемуся, пусть и молодому, но волку, было бы глупо. Человек знал, что его банхары – крупные и сильные собаки – значительно медленнее здорового взрослого волка. План старого пастуха заключался в изнеможении хищника непрерывной, но умеренной погоней рысью. Так, чтобы зверь не осознавал таяние собственных сил. Необходимо было измучить его на расстоянии, не вступая с ним в открытый бой, а когда он – обессиленный телом и духом, свалится наземь, напасть на него и оборвать нить его жизни.

Часть II

Горячее солнце неумолимо выпекало землю, накаляя её до предела. Всякий зверь сейчас мечтал залечь на часок-другой в речную топь, спасаясь от надоедливых насекомых и жаркого зноя. Особенно об этом мечтал уже измотанный бесконечной погоней молодой волк. Он выдыхался из сил, ковыляя уже пьяной рысью подкашивающимися лапами, с широко раскрытой пастью и высунутым языком, с которого пеной стекали слюни уставшего зверя. Пастух, невозмутимо скача на лошади, подстраивался под скорость своей жертвы и замедлял ритм собак своими командами, чтобы одна из них в охотничьем азарте не решила догнать и напасть на уставшего волка, превратив интеллектуальный тактический подход к охоте в грязную бессмысленную возню в пыли. С хищной уверенностью человек продолжал гнать его по выжженной степи. С такой же уверенностью богомол, замерев среди травинок и сжав свои шипастые лапки, поджидает свою жертву, твердо зная, что его томное ожидание обязательно вознаградится успехом.

Вдруг он, бежавший от погони больше четырех часов по раскаленной солнцем степи, остановился и в ту же секунду рухнул от бессилия на землю. Его ноги подкосились, и он из последних сил поднимал ослабленной шеей тяжелую голову, чтобы держать своих преследователей в поле зрения.

Волк был молодой – около полутора лет от роду. Опытный пастух это сразу понял, но не малый рост выдавал возраст волчонка, а рыжеватая шерсть с подпалинами. Издалека его можно было перепутать с большой лисой, если не обращать внимания на тонкий хвост, как будто облезлый из-за летней линьки.

Банхары, завидев лежачего зверя, возбудились, прекратив семенить рысцой, остановились и залились неустанным лаем. Цухул, предостерегая своих младших братьев, скомандовал:

– Не приближайтесь к нему! Он хитрит! Будьте внимательны и выполняйте команды хозяина!

Цухул знал, что так неожиданно волк решил прилечь только для того, чтобы набраться сил для своей финальной атаки. Несмотря на свой возраст, хищнику хватало ума понимать, что от собак он уже не убежит и только чудо сможет спасти его, но, как известно, чудес в суровой степной жизни не бывает, поэтому он готовился дать последний бой своим мучителям.

– Боишься, Цухул?! Боишься этого щенка?! Я сожру его живьем на твоих же глазах! Дайте мне его! Ну, Тайшар! Так и будешь просто лаять!? – пытался раззадорить братьев Харал.

– Не глупи, Харал! А ты, Тайшар, слушай хозяина, а не его дурацкие советы! – рыком ответил Цухул.

Будто поддавшись провокациям Харала, Тайшар неожиданно ускорился и направился к волку. Он не успел и близко добежать до хищника, как его спину окропил хлесткий удар бича пастуха. Пес, взвыв, упал на землю и с рычанием посмотрел в сторону хозяина. Но рычал Тайшар совсем недолго – сразу же последовал и второй удар, угомонивший увлекшегося охотой банхара.

– Поставили на место?! – рычал на младшего брата Цухул. – Слушай Харала и умрешь молодым!

Собаки окружили зверя, но держались на почтительном расстоянии. Харала это явно не устраивало, и он порывался приблизиться к загнанному волку, но свистящие удары бича перед носом удерживали одноглазого банхара от этой затеи. Цухул понимал хозяина и без его команд – на высшем мыслительном уровне, какое только могло быть между собакой и человеком. Тайшар также держал заданную дистанцию. Обжигающая боль на месте ударов напоминала Тайшару о том, что лучше собаке слушать человека, а не идти ему наперекор.

Волк тяжело дышал, полностью высунув язык, и не подавал виду, что он готовится напасть на человека – лежал и лишь искоса смотрел на своих преследователей. Пастух на лошади рысью пошел к зверю, закрутил длинный бич, закрепив его на своем поясе. Верхом, подойдя к лежачему волку, он достал свою плеть со свисающим вшитым набалдашником. И если бич и волчьей шкуры не пробил бы, то размашистые удары плетью могли переломить неокрепшие волчьи кости и отбить сухие мышцы хищника, превратив их в отбивную.

Призвав свои последние силы, молодой волк, ощетинившись, внезапно бросился в прыжке на лошадь, пытаясь вонзиться своими острыми клыками в шею пастуха, но человек слишком долго гнал его по жаркой степи, и слишком мало сил было сейчас у него. Свирепый хищник не допрыгнул не только до всадника, но и до лошади, быстро среагировавшей на его неожиданный выпад. Лишь звонкий лязг его зубов просвистел рядом с гарцующим мерином. Пастух управлял своим вороным конем так умело, что казалось, будто лошадь является продолжением его тела, и это сам пастух уворачивается от яростных атак хищника. Всадник кружился вокруг волка на лошади, поднимая пыль, а тот раз за разом пытался достать его, но каждый волчий выпад оказывался напрасным. Уж слишком хорошо человек чувствовал дистанцию, словно зная все возможности тела его противника. Каждый последующий прыжок был всё медленнее и короче. Силы молодого зверя таяли, и собаки, заметив эти изменения, хищно облизнулись. Тайшар уже представлял у себя в голове, как повалит добычу своим массивным телом. Цухул, не раз помогавший хозяину в охоте на волков знал, что при первой же возможности нужно хватать хищника за шею и душить до тех пор, пока дикий зверь не испустит дух. Харал же хотел только одного – волчьего мяса. Он, конечно, понимал, что волк похож на него самого и его братьев, но желание вкусить волчатину внутри него говорило об обратном. К тому же он не раз видел, как они ели собак, и рассматривали их исключительно как добычу, хотя слабых и больных соплеменников волки тоже рассматривали как добычу. Харала оскорбляло то, что его, гордого банхара – того, кого остерегаются даже люди, сравнивают с убогими степными падальщиками, которых боятся лишь трусливые лисы и неуклюжие барсуки. Харал зарычал и залаял еще сильнее, будто отстаивая у человека свое право на убийство загнанного зверя.

Часть III

Пастух продолжал кружить вокруг волка на лошади, заставляя того выпрыгивать в слепой надежде достать своего противника вновь и вновь. Хищник уже и не надеялся достать до человеческой шеи или ноги, как он планировал изначально. Сейчас он мечтал впиться своими смертоносно острыми зубами хотя бы в лошадь. Волк прыгал и прыгал. Атаки на человека уже успели превратиться для него в рутину, но в один из таких выпадов, зверь допустил глупую осечку – он прыгнул слишком высоко и продержался в воздухе слишком долго. По крайней мере, этого времени пастуху хватило, чтобы развернуть коня и проскакать рядом с уставшим волком. Вместе с покинувшей хищника скоростью ухудшилась и реакция. Он долго летел и долго приземлялся, ведь теперь его тело казалось ему чрезмерно тяжелым. Молодой волк не успел среагировать, и удар плетью по голове, ставший для него роковой неожиданностью, он встретил своим затылком. Он слышал звук копыт приближающейся лошади, но уставшее тело не слушалось его. Пастух, одной рукой удерживая поводья, а другой крепко держа плеть, свис под углом с лошади, чтобы достать до него, и размашистым ударом поразил набалдашником плети волчью голову. Зверь замертво упал на землю, словно сраженный разрядом молнии. Будто в пьяном бреду он пытался встать, но раз за разом ему это не удавалось. Крепкое поджарое тело, сотворенное природой как идеальная машина для убийства, больше не слушалось его. Ноги у волка расходились, и все движения были хаотичны. Его голова находилась в неестественном положении, будто шея уже не может её удержать. Взгляд у него больше не походил на тот хищный уверенный взор, заставляющий содрогаться и бояться. Теперь он был пустым – с широко раскрытыми потрясенными глазами волк вертел своей головой и никак не мог удержать ее, совершенно не понимая, что происходит. Хищник был ошарашен и находился в абсолютной растерянности. Пастух смотрел на волчонка каменным беспристрастным взглядом, но глаза его горели охотничьим азартом. В ту же секунду, соскользнув с седла, он подбежал к поверженному сопернику и, крепко схватив ошарашенного скулящего волка за шею, прижал хищника к земле. Хищник смог лишь немного приоткрыть пасть и жалобно тявкнуть. Единственной конечностью, которая хоть немного слушалась его, он карябал смуглую руку пастуха своими тупыми когтями на передней лапе, оставляя лишь белые следы, какие остаются от тонких человеческих ногтей. Хищник жадно ловил воздух раскрытой пастью, из последних сил пытаясь поймать взгляд человека, который возвышался над ним и закрывал собой солнце. Он искал его глаза, но взгляд тускнел, и победивший соперник превращался в темный расплывающийся силуэт. Лишь серебряная серьга изредка рикошетила солнечные лучи в уже закрывающиеся, стекленеющие глаза умирающего зверя. Старый пастух, достав из своего сапога короткий нож, провел острым, сверкнувшим на свету лезвием по волчьей шее, разрезал грубую шерсть, а затем и нежную кожу. Теплая темно-красная кровь хлынула на землю. Перерезанное горло хищника хрипело. Лапы его задергались в конвульсиях из-за быстро сокращающихся мышц. Волчьи глаза уже закрылись, и через несколько минут хищник уже не дышал.

Псы ликовали, заливаясь лаем и размахивая пышными хвостами. Старый пастух спокойно стоял над поверженной жертвой, посасывая трубку во рту и выпуская клубы дыма из ноздрей. Человек испускал удовлетворение и довольство собой, ведь это была благородная охота на благородного зверя, выполненная по всем канонам степного кодекса чести. Харал тоже держался рядом, стоя вблизи бездыханного тела хищника. Обнюхивая его и вдыхая свежий запах смерти, он унюхал волчью кровь, стекавшую частыми каплями из перерезанной глотки. Харал с наслаждением принялся вылизывать её с пыльной земли, уставившись при этом в своё отражение в остекленевших глазах. Цухул настороженно держался по левой стороне от хозяина, чтобы не мешать ему расправляться с добычей. А Тайшар же старался не подходить близко к человеку. Несмотря на то, что бич был завернут и закреплен на поясе и ему был любопытен запах и вкус волка, за которым он гнался больше четырех часов по раскаленной степи, Тайшар не решался подойти ближе. Рыжий банхар прекрасно запомнил ту трепку, совсем недавно устроенную ему старым пастухом.

Выпустив последние капли крови из хищника, старый пастух поднял тушку, собираясь закинуть её на лошадь. Но конь начал фыркать и бить копытом, широко раскрытыми глазами таращась на убитого волка, распластавшегося на плече у человека. С каждым шагом пастуха к нему мерин подавал назад. Старый пастух сбросил тушку на землю и ухватился за висевшие поводья, затем похлопал коня по шее, погладил и что-то шепнул на ухо. Стащив с себя верх полукафтана, обнажив торс, он снял нательную холщовую рубашку и завязал ею глаза коню. Потом подвёл за поводья к мертвому волку, поднял тушку зверя и закрепил подле задней луки седла. Снял с мерина рубашку, развязав скрученные в узел рукава на его подбородке, надел её на себя, натянул стеганый полукафтан и взобрался на лошадь.

Уже темнело, и необходимо было возвращаться домой. Зычный свист пронесся по округе – команда идти домой.

Глава Третья

Резня

Часть I

В степи вечерело. Обжигающие лучи уходили за горизонт вслед за огненным солнцем. Лазурное небо окрасилось пурпурно-розоватыми предзакатными оттенками. В гуще золотисто-коричневой травы, опершейся стебельками друг на друга из-за беспрестанного ветра, стрекотали сверчки, а над ней в поисках добычи летали разноцветные стрекозы, приземлявшиеся для трапезы на ветвистые тамариски.

У берега полувысохшей речушки отдыхали охотники: старый пастух вместе со своим вороным конем, Цухул, Харал и Тайшар. Старший из братьев, утоливший свою жажду после изнурительной многочасовой погони, мирно дремал у ног хозяина, а Харал с Тайшаром, лежа поодаль, хищно облизывались, смотря на окровавленную тушку мертвого волка, что была закреплена перед седлом на лошади. Они смотрели на неё настолько явно и жадно, что смутили этим мерина. Вороной конь косился на них, недовольно фыркал, переступал и бил копытом землю, но ничуть не впечатлил этим ни Харала, ни Тайшара.

– Я голоден. Почему хозяин не делится с нами волчатиной, ведь мы гнали его так долго. Почему он не даст нам то, что наше по праву? – призывая к собственной справедливости, рассуждал Тайшар.

– Старик всегда был жаден, – язвительно добавил Харал.

– Когда мы вернемся на стоянку, то я возьму двух… нет! Трех цыплят!

– Не будь глупцом, Тайшар. Разве глупости я тебя учу? Возьмешь слишком много – и старик прознает, что это мы воруем его птичек.

– Не веди себя как Цухул, Харал! Не надо меня учить жизни. К тому же у этих птенцов одна судьба – стать едой. Так какая разница – для меня или для человека?

При упоминании старшего брата, Харал злобно оскалился, но с наигранной снисходительностью продолжил:

– Я лишь хочу, чтобы хоз-яя-ин, – протяжно и акцентированно произнес Харал, – не подвесил моего младшего наивного братца на крюках, как он это делает с освежеванными тушами забитых овец. Как ты думаешь, какая мысль придет старику в его пустую, пропитанную табачным дымом, голову, когда он узнает, что это мы убиваем его птенцов, а не проклятые хорьки и лисы. Или твоя судьба стать убитым этим немощным пастухом?

– Я не боюсь ни смерти, ни человека, ни кого-либо еще… И потом, чему быть, того не миновать. Все мы рано или поздно умрем.

Наивность младшего брата лишь искренне рассмешила Харала, но он сдержал свой смех, лишь слегка ухмыльнувшись. Тайшара же охватило негодование и скрытая злоба. Он уже планировал свою ночную вылазку в курятник и делить свою добычу с Харалом не собирался. Он представлял, как дождется ночи, прокрадется мимо спящих братьев и перепрыгнет невысокий заборчик, огораживающий курятник. Тайшар воровал понемногу: одного-двух цыплят в месяц. Он пристрастился к ним, когда молодой сын пастуха по своей неопытности скормил заболевшего цыпленка Тайшару. Старый пастух запретил своему отпрыску более кормить цыплятиной собак, но Тайшар запомнил этот нежный вкус неокрепших желтеньких птенцов и совсем не собирался от него отказываться. К тому же, ему в его ночных грабежах охотно помогал Харал.

Бурул, Цухул и Санан пытались отучить Тайшара от этой дурной привычки. Особенно усердно наставлял самого младшего брата обычно спокойный и отрешенный от всех бытовых проблем Бурул. Для него воровать у хозяина было тяжким проступком, не поддающимся пониманию. Старый Бурул просто не мог представить себе, что можно идти против воли хозяина. Для него это было бессмысленно и противоречило самой цели благородных банхаров – служению людям. Но Тайшар своевременно нашел, по его собственному мнению, вескую причину для воровства у человека, ибо всему в этом мире необходимо обоснование.

– Каждому животному предписан свой конец, так зачем довольствоваться скромным малым? – рассуждал Тайшар. – Чему быть, того не миновать. Курица рождена, чтобы её съели, а я рожден, чтобы есть. У каждого своё предназначение и своя судьба. Не я сделал этот выбор – за меня уже выбрала сама природа.

С тех пор старшие братья, посчитали, что Тайшар, будучи взрослым самостоятельным псом, сам сможет разобраться со своими делами и, наконец, определиться со своей судьбой. И все-таки Бурул находил это кощунством для рабочей собаки, хоть и старался скрывать свои чувства, а все свои пламенные речи для наставления младшего брата уходили на философские разговоры с самим собой. Санан также верил в судьбу и предрешенность всего сущего, но его возмущала столь удобная жизненная позиция. Она не направляла младшего брата, а лишь оправдывала его проступки, вынуждая не бороться со своими страстями, а идти у них на поводу. И все же Санан видел, как непоколебим Тайшар в своей вере, потому и не решался подвергнуть сомнению его слова. Все три брата переживали за Тайшара, но Цухул видел корень всех проблем в Харале.

Часть II

Злобная и трусливая душа – это частое явление в жизни, но Харал трусливым не был. Не получив в детстве любви и нежности, он начал питаться страхом своих врагов. Он упивался жестокостью и ненавистью, потому как иных сильных чувств он попросту не знал. Его считали кровожадным мясником, насыщающимся не столько результатом охоты – добычей, сколько самим процессом – кровавым убийством. Харал славился своей испорченностью, поэтому он невольно находился в изгнании в среде собственной семьи. Но Харал не был одиночкой по своей натуре, потому, лишенный крепкой связи со своими братьями, в душе он, наверняка, сильно тосковал, хоть и сам того не признавал. Если Санан был замкнутым по характеру с самого своего рождения, находясь ото всех на расстоянии в собственном уединении, то Харал с жаждой к жестокости не родился. Ему просто не повезло родиться третьим. Появившись на свет после Цухула – энергичной и сильной овчарки, Харал был невольно обречен на вечное соперничество с ним.

С самого детства он воспитывался под градом ударов от старого пастуха, которого упорно не хотел слушаться, нарушая всякие порядки на животноводческой стоянке. Кусая овец и ягнят, гоняя юных жеребчиков и лая без умолку по ночам, он только вынуждал своего хозяина еще больше вымещать на его шкуре всю человеческую ярость. Харал испытал и удары звенящего бича; и тяжелые палки, что разлетались в щепки – настолько сильно били ими; и хлесткие удары крепких кулаков старого пастуха, но самые глубокие раны на шкуре Харала оставили не побои от чужого по происхождению человека, а зубы его родного старшего брата – Цухула.

Так уж вышло, что Харал был третьим по старшинству после Бурула и Цухула. И ввиду того, что Бурул был самым старшим, а потому неприкасаемым, да и по своему нраву он был добродушным псом, роль главного соперника Цухула выпала именно Харалу. Цухул с самого детства был одарен и мощью, и скоростью, и несгибаемой силой воли. И каким бы сильным или быстрым ни был Харал – Цухул был сильнее и быстрее. Сотни схваток – и во всех побеждал талантливый во всем Цухул, одаренный самой природой для бойни и насилия.

С возрастом Цухул, конечно, понял, что та звериная озлобленность, сидевшая в Харале, не что иное, как результат соперничества между ними, в котором предсказуемо победил старший из них. И все-таки, глубоко внутри Цухула гложила вина. Именно поэтому Цухул защищал спокойного и совершенно неагрессивного Санана от нападок Харала, дабы прекратить бесконечную цепочку, что он начал, и замкнуть порочный круговорот жестокости среди братьев на несправедливо единственной его жертве – Харале. И теперь, наблюдая за юношеским, самонадеянным и показным бесстрашием Тайшара, Цухул не пресекал вольности самого младшего брата, тем самым позволив ему самому прийти к признанию собственной неправоты.

Часть III

Большой и сильный, с огромной черной гривой из колтунов свалявшейся шерсти, косматый банхар Цухул был словно степной лев. Не всякий зверь в этих местах был способен одолеть его. Сила этой овчарки была настолько впечатляющей, что сам старый пастух стремился испытать её раз за разом.

В прошлом году, поздней осенью, когда холодный степной ветер пробирал до самых костей, а участившиеся ливни размывали глинистую почву и делали степь труднопроходимой, к старому пастуху на животноводческую стоянку приехал неизвестный человек. Но не он вызвал любопытство банхаров, а то, что пришло вместе с ним. На длинной веревке, что крепилась на толстом кожаном ошейнике, за человеком, сидящем на гнедо-пегом коне, шел большой белый алабай.