скачать книгу бесплатно
Её глаза вдруг округляются, а навязчивый образ Диминых сновидений – мягкие губы – кривится в усмешке. Он тоже улыбается: наверно, Лену веселит его произношение. Но она смотрит ему за спину. Дима оборачивается – и видит того самого белобрысого парня, третья парта, ряд у окна. Пока они говорили, он стоял сзади и беззвучно передразнивал Диму. На лице у него расплылась самодовольная ухмылка.
Kick. Удар.
Дима бросается на соперника. Раздаётся девчачий визг. Разозлённому Диме прилетает удар локтем в живот. Он в ответ бьёт обидчика кулаком в челюсть. Противники яростно кувыркаются по школьному коридору, пока над ними не возникает Ираида Александровна со своим извечным шарфом с ненавистным ему узором. Много позже Дима узнает, что он называется «английская клетка Бёрберри».
– Что тут происходит? – спрашивает она. Голос дрожит от негодования и исполнен типично преподавательского чувства превосходства.
– Ираида Александровна, мы разговаривали с Олегом, когда этот урод набросился на него!
– Лена! – Учительница прерывает её и вопросительно смотрит на Диму.
– Так и было! Он просто набросился на меня! – жалуется белобрысый, потирая покрасневшую шею.
Дима хочет что-то сказать в своё оправдание, но замирает на полуслове.
Звенит звонок. Толпа учеников начинает редеть.
– Вы двое, – говорит учительница, – марш на урок! А ты, – презрительный взгляд в сторону Димы, – живо со мной в кабинет завуча.
Издевательская улыбка Лены Смольниковой. Холодное лицо преподавательницы и её уродливый клетчатый шарф. Спина Лены, исчезающая в дверях класса. Скользкий паркет школьного коридора.
Beat. Пауза.
Acceleration. Ускорение темпа.
Вскоре он стал прогуливать школу. Вначале ему часто звонили домой, вызывали к завучу, угрожали исключить. Но после того, как его отец, очухавшись от запоя, пришёл в школу и высказал всё, что думает о системе образования, больше никто не мешал старенькому телефону семейства Волчковых мирно дремать на столе в прихожей.
В восьмом классе у Димы было тридцать процентов прогула. В девятом классе – шестьдесят. В десятый класс он так и не пошёл.
Transition. Переход.
Tardation. Замедление.
Дима Волчков жил в старом многоэтажном доме. Его бледно-жёлтый фасад выходил в переулок, а тыл, сросшись с другими безликими зданиями, образовывал с десяток дворов и двориков, соединённых тёмными сквозными арками. В одном из таких дворов Дима случайно встретил своих будущих друзей.
Однажды, когда он вместо школы в одиночестве блуждал по району, к нему подошёл незнакомый парень:
– Эй, пацан, мелочугой не выручишь?
«Пацан» покопался в карманах и сунул парню десять рублей, от чего тот сразу заулыбался:
– Спасибо, братишка.
Дима порадовался, что так быстро прошёл путь от «пацана» до «братишки», и собрался уже уходить, но парень внезапно добавил:
– Слышь, а я тебя знаю. Ты из двенадцатого?
Дима кивнул.
– Кипиша знаешь?
Дима покачал головой.
– Ты чё, язык проглотил?
– Не-е-ет. Не з-знаю.
– А-а. Ну ладно. Спасибо за монету, даром не пропадёт. Слушай, раз ты местный, приходи к нам на пятачок в шесть. Там и Кипиш будет.
Дима кивнул.
– А я – Белый. Ну, бывай.
Вот так и получилось, что Дима от скуки пришёл к «пятачку». Это было что-то типа дворика со скамейками, где тусовались подростки со всего района. Стены домов, испещрённые граффити и тэгами, отлично гасили любые звуки, скамейки и обрезанные чахлые тополя обеспечивали уют, а три сквозных прохода – возможность при случае драпануть. Идеальное место.
Белый стал личным Диминым гидом в этом новом захватывающем мире. Он был старше всего на три года, а выглядел так, словно ему стукнуло тридцать. На его массивном черепе с редкими белёсыми пятнами вместо волос виднелись подозрительные отметины. У него были чёрные ногти на руках, самодовольная ухмылка, а на левой щеке – рваный шрам. Говорил он громким хриплым голосом и постоянно похабничал.
Его дружки тоже были ребята не промах. Иногда они отлучались в подъезды, а когда возвращались, то на их губах играла глупая улыбка, речь ускорялась, а зрачки напоминали два тёмных пустых колодца. Этим парням и девушкам далеко было до совершеннолетия, но развлекались они совершенно без тормозов.
Диму воротило от алкоголя. Наблюдая за тем, как отец каждый день напивается, он поклялся себе: «Ни за что на свете не стану таким же». Но вот сигарета скоро стала для него естественным продолжением руки. Дима и сам не заметил, когда успел так привыкнуть к маленьким оранжево-белым палочкам. Из-за этого он чувствовал себя слабаком, но остановиться уже не мог.
Он всё чаще ходил «потусоваться» на пятачок и всё реже удостаивал своим присутствием школу.
В школе его никто не понимал. Единственным местом, где он не замыкался в себе, стал физкультурный зал, а единственной отдушиной – бег. Это приносило спасительную пустоту. Но стоило Диме остановиться, как его засасывала Зона Отчуждения. Друзей в школе он завести не сумел. Даже его соседка по парте за несколько лет едва ли сказала ему пару слов. Он был обречён стать изгоем.
А вот с проблемными ребятами на «пятачке» сойти оказалось нетрудно. Они сами были изгоями и поэтому сразу угадали в Диме родственную душу. Правда, он ни с кем не откровенничал. Даже если бы захотел, не смог. Дима молчал, скалился над очередной сальной шуткой Белого, целовался с пьяными девицами из двора и курил сигарету за сигаретой, всматриваясь в беспросветное небо, на котором едва ли можно было разглядеть далёкие звёзды.
Stop! Стоп!
Acceleration. Ускорение темпа.
Эскалатор уносит цепочку людей всё ниже и ниже. Эта станция считается одной из самых глубоких в мире. Дима откидывает со лба упавшую прядь волос и морщится от воспоминаний. Вся эта круговерть случайных сцен напоминает безумие.
Резкий выкрик слева – пьяный спор между плечистым таджиком и небритым мужиком в спортивных штанах.
– И чего будет??? – орёт мужик.
Freeze! Замри!
– И где ты был??? – орёт невменяемый отец, когда Дима вваливается в прихожую, еле-еле держась на ногах.
В тот день они с ребятами сидели у одного товарища на квартире. Там Дима попробовал кое-что новое. Под смешки парней он вдохнул глубоко – и вначале не почувствовал ничего, но затем это началось. Сперва он ощутил небывалую лёгкость и уверенность в себе. Казалось, весь мир, словно наливное яблочко с дерева, вдруг подкатился к ногам, ожидая, когда у парня наконец хватит решимости его подобрать. Всё стало так просто, понятно. Планы казались легко осуществимыми, а дорога жизни ясно расстилалась впереди. Оставалось только сделать первый шаг… Но вдруг закрутились-завертелись мрачные набережные, оранжевые огни и тёмные переулки, бесконечные разговоры обо всём и ни о чём сразу, обрывки фраз, откровения… Всё это кружилось в зловещей пляске, а Дима зачем-то шёл всё дальше и дальше.
В конце прогулки на его лице застыла глупая улыбка. Ему казалось, что он понял всё на свете, хоть он и не мог припомнить ни одного слова, ни одной мысли из своих ночных прогулок.
И вот Дима вернулся домой, с пятого раза повернул ключ в замке и, смеясь, ввалился в неосвещённую прихожую. С трудом нащупал выключатель и скинул грязные стоптанные кроссовки, далеко не сразу заметив плечистого мужчину с неряшливой бородой, возникшего над ним внезапно, словно грозовая туча.
– ГДЕ ТЫ БЫЛ?
Молчание.
– Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ, ГДЕ ТЫ БЫЛ?
Молчание.
– СЕЙЧАС ШЕСТЬ ЧАСОВ УТРА, ГДЕ ТЫ БЫЛ?
– Да ка-а-кое тебе дело? Тебя не ждёт гора Ар-р-рарат?
Мужчина молча подходит к сыну. Тишину разрезают три звонких, хлёстких удара. Щёки моментально розовеют, а два тёмно-синих овала обретают осмысленность. Исчезает зловещая пляска огней. Им на смену приходит ярость.
Поймав взгляд сына, отец моментально протрезвел и обнял его. Из глаз отца катились слёзы, он гладил Диму по спине и по волосам.
– Прости, прости, прости меня. Я не знаю, что творю.
Дима кивнул, с отвращением отмахнулся и ушёл в свою комнату. Эйфория испарилась, силы тоже куда-то делись. Теперь его знобило, а сердце стучало так, будто хотело проломить рёбра. К горлу подкатывала тошнота.
Дима лёг и закрыл глаза.
С отцом они ещё месяц после этого не разговаривали.
Acceleration. Ускорение темпа.
Дима бежит. Вдоль набережных, мимо деревьев, по замёрзшим паркам, вдыхая холодный ветер с залива. Он меняет темп бега: быстро, медленно, очень быстро, словно метеор, бег на месте, бег вверх-вниз по ступеням и мостам, бег на пятках, бег на носках.
Только в эти мгновения полного напряжения воли и мышц он чувствует себя свободным, почти счастливым. Первые шаги даются с трудом, но вскоре кровь несётся по венам быстрее, а на душе становится легче. Ко второму километру на лбу и висках выступают капли пота. К пятому в теле появляется ощущение невесомости. После часа беспрерывного бега невозможно остановиться. Приступ эйфории на пятнадцатом километре.
Зрачки с луну. Дыхание ровное. Люди, здания, машины, фонари – всё проносится мимо. Затем снова дверь подъезда, снова пьяный отец, снова Зона Отчуждения размером с галактику. И снова миллион навязчивых мыслей в голове, и ненависть, ненависть, ненависть.
Noise. Шум. Noise. Шум. Noise. Шум. Noise. Шум.
Beat. Пауза.
Transition. Переход.
Дима опять разговаривал со сфинксом. Розовато-серый сфинкс, вместе с братом-близнецом несущий свой вечный дозор на набережной, – единственное существо, кому он мог довериться в этом мире. Дима приходил к нему, стоял около его массивной лапы и вёл нескончаемый мысленный диалог с куском камня. Или монолог?
Он рассказывал сфинксу о своих печалях, об отчуждении, о мечтах, а тот внимательно слушал и никогда не перебивал. Идеальный собеседник. С его братом отношения у Димы как-то не заладились.
В тот день он снова пошёл в сторону набережной. Вдоль дороги текла небольшая речка с тёмно-зелёной мутной водой, в которой, словно запутавшись в клейкой патоке, тяжело и беспокойно передвигались грязно-серые утки. Дома, дома, провода. Тяжёлые облака. Пустырь. Парк. Завод.
Завод. Старый заброшенный завод, куда Дима несколько раз лазил в детстве. Раньше здесь изготавливали что-то из железобетона. Отец даже проходил тут практику. Он рассказывал Диме об этом месте. Давно, когда они разговаривали.
Длинные ржавые покорёженные балки, грязные контейнеры, полуразрушенные и покинутые цеха. Всё железобетонное давно растащили на металлолом предприимчивые люди. Осталось только битое стекло, использованные презервативы, выброшенные шприцы. И музыка.
Музыка?
Музыка!
Stress. Акцент.
Drum. Барабан. Drum. Барабан. Drum. Барабан.
Drum. Барабан.
Base. Басовая партия.
Trumpet. Guitar. Horns. Трубы. Гитара. Духовые.
Stress. Акцент.
Он действительно слышит музыку!
Из недр покорёженных цехов, разрывая забвение в клочья, гремит неумолчный ритм. Стены трясутся от рокота басов. Звенят весёлые струнные, отражается эхом рифмованный речитатив. Скрип кроссовок. Задорные возгласы. Смех.
Дима замирает на полушаге, разворачивается, перелезает через ограду и медленно идёт на звук. На зов.
Он видит просторный, пыльный цех с дырами в потолке. Прямоугольный магнитофон, кусок линолеума шесть на шесть метров и силуэты в ярких одеждах, которые выделывают под музыку фантастические кульбиты.
Во все стороны бьют волны энергии.
Всё вибрирует.
Change of level. Смена уровня.
Next level. Следующий уровень.
Step 2. Foundation. Основа
Не важно, что такое жизнь. Основа – первое, что ей необходимо. У тебя должна быть основа… вне зависимости от того, веришь ли ты в Бога, обезьян, космическую пыль упавшей кометы, всё это где-то зародилось. Всё это началось с чего-то. И плевать, была ли это идея, или микроэлементы, или семенная жидкость, или что-то ещё. Мы всегда с чего-то начинаем. Именно это и есть основа. Если у тебя нет основы, ты просто не сможешь существовать. Вот как я себе это представляю…
Waaak One
Tardation. Замедление.
Более всего в трёх силуэтах Диму поразил сам характер движений – молниеносно быстрых, чётких, как высокое разрешение, отрывистых, словно удары кнута, но в то же время пренебрежительно-дразняще-ленивых и плавных, текучих, бесформенных, как вода. Фигуры то застывали скульптурами в напряжённых статичных позах – фризах, то, вдруг превращаясь в дервишей, взрывались потоком неожиданных финтов, которым Дима не мог подобрать описания.
Но связывал весь этот поток воедино ритм – биение пульса, каданс и требовательный зов. Нить всей истории.
О чём рассказывала эта история? О ледяном спокойствии и об огне восторга, о любви и ненависти, об испытаниях и наслаждениях, о боли, страсти, пороке и выживании. О силе духа и насмешке над проблемами. О слабости и горечи утраты. О нас с вами и о людях в целом, о забавных происшествиях. О чьих-то мечтах, о далёких местах, о прекрасном и об уродливом. Но более всего эта история воспевала гимн свободе, свободе самовыражения, свободе творчества, которой уступают дорогу даже неумолимые законы физики.
Harmony. Гармония.
История эта была бесконечной. Стоило лишь одному силуэту сменить другой на танцполе, передав эстафетную палочку усмешкой ли, словом, лёгким касанием либо провокационной выходкой, как перед сторонним наблюдателем разворачивался новый рассказ, новая песня, новая ода движению. И невозможно было оторвать глаз от этого гипнотического процесса – симбиоза музыки и души, застывших в потоке бесконечных превращений.
Stress. Акцент.
Постепенно в его глазах чёрным волчком закрутился водоворот восторга.
