Катастрофа Московского царства

скачать книгу бесплатно

Таким образом, посадские люди, особенно действуя «скопом», могли представлять собой грозную силу. Вряд ли в волнениях Смуты «черные» действовали отдельно от белослободцев, но зачинщиками волнений, стороной, недовольной и требующей перемен, были, скорее всего, именно «черные» как наиболее ущемленная часть посада.

Борис Годунов, будучи правителем при Федоре Ивановиче и став затем царем, уделял большое внимание «посадскому строению», то есть восстановлению платежеспособности городского населения. Это было необходимой мерой для возрождения экономики после глубокого кризиса в царствование Ивана Грозного. В 1585 году издано распоряжение возвращать на посад беглых тяглецов и брать с них поруки, «чтоб им жить по-прежнему в старых их дворах и государевы подати платить». Эта мера была распространена и на волостных (государственных) крестьян. Выход с места без царского указа посадским и крестьянам был запрещен. В 1600–1604 годах, непосредственно перед Смутой, черные слободы пополнялись не только беглыми людьми, но и теми, кто был освобожден от «тягла». Позднее «сироты»-горожане жаловались, что при царе Борисе «збирали на посад оброчных людей из дворцовых сел, и из?за монастырей, и с княжецких, и з боярских дворов дворников и из?за попов бобылей». Особое внимание уделялось более состоятельным торговым людям. На посад переводили крестьян из окрестных сел. Под раздачу попали даже служилые «по прибору»: пушкари, затинщики, воротники, казенные сторожа, рассыльщики. Симпатий к Годунову в городской среде это совсем не добавляло, наоборот. Не добавляло и спокойствия.

Насколько опасны были посадские люди, которые, в отличие от служилых, не обладали боевыми навыками? Сложно судить о навыках владения оружием, однако само оружие у горожан имелось. Об этом свидетельствуют переписи городов XVII века, составленные с целью определить, «с каким хто оружием в приходное время будет». В «Росписном списке Москвы» 1638 года было учтено 10 787 человек разных сословий, включая служилых людей «по отечеству» и «по прибору». Из них 5508 были вооружены пищалями, 2070 – рогатинами, 306 – пищалями и саблями, 103 – пищалями и рогатинами, 99 – копьями, 49 – бердышами, 30 – мушкетами, по 2 – карабинами, пистолетами, саблями и саадаками (наборами из лука со стрелами). Лишь у 2616 (24,2 %) оружия не было вообще. По сравнению с другими городами в столице имелось много огнестрельного оружия. В провинции было проще. В Галиче из 643 горожан 279 были вооружены луками, 256 копьями и только 38 пищалями. Отмечалось, что в Новосили у посадских «бою лишь рогатины и топоры». Итак, посад был опасен. Рогатины имелись и при удобном случае могли пойти в дело.

Опыт Смуты показал «черным» посадским людям их силу, и при царе Михаиле Федоровиче они повели активную борьбу против белых слобод. Закончилось это противостояние победой «черных»: после серии городских восстаний 1647–1648 годов новый законодательный кодекс – Соборное уложение 1649 года – отменил существование белых слобод, за исключением царских.

Молчаливое большинство

В одном из сочинений XVI века положение разных «чинов» обрисовано с исчерпывающей откровенностью:

Царие и начальници в мире сем установлении суть, да суд, правду и управление подвластником творят <…> Пастырь же церковный за господина своего временного молитесь должен есть; господин же пастыря своего с вещми церковными защищати должен есть; селянин же труждатись и питати обоих.

Тяжкое положение крестьянина, кормившего всю феодальную иерархию, вызывало горячие симпатии советских историков, готовых видеть в нем главного участника Смутного времени. Концепция «крестьянской войны», якобы составившей основное содержание событий Смуты, базировалась на следующих положениях. В конце XVI века феодалы, стремясь окончательно поработить крестьянство, установили крепостное право. Это вызвало социальный взрыв, катализировавшийся в кризис Смутного времени. Центральным событием Смуты являлась «крестьянская война под руководством И. И. Болотникова», главную движущую силу которой составляли крепостные крестьяне и холопы. Они определяли программу восстания и характер борьбы. Главными лозунгами восставших были отмена крепостного права и ликвидация феодального гнета. Являясь стихийной попыткой, восстание Болотникова было подавлено феодалами. Но его историческое значение состоит в том, что восстание положило начало борьбе против феодального гнета, продолженной впоследствии революционными силами (И. И. Смирнов).

Эта концепция дала начало официальному наименованию Смутного времени, которое в исторических трудах и учебниках называлось «Крестьянская война и иностранная интервенция в России в начале XVII века».

Представления о «крестьянской войне» господствовали в историографии до середины 1980?х годов, когда Р. Г. Скрынников, а затем А. Л. Станиславский доказали, что главными участниками Смуты были дворяне и казаки, и ввели новый термин – «гражданская война». Крестьянин удалился с арены боевых действий за кулисы, однако крестьянский вопрос остался одним из самых важных для понимания Смуты и вместе с тем одним из самых запутанных.

В 1560–1580?е годы центр и северо-запад страны были охвачены глубочайшим экономическим кризисом. В первую очередь он коснулся крестьянского хозяйства. К кризису привели повышение налогов во время Ливонской войны, опричные погромы и эпидемии чумы (факторы перечислены в хронологическом порядке). Свою роль сыграло и широкое распространение помещичьего землевладения, поскольку поместье являлось менее эффективным типом ведения хозяйства по сравнению с вотчиной.

Разорение заставляло крестьян переходить от одного землевладельца к другому в поисках лучшей доли. Право свободного перехода было зафиксировано в законодательстве. Это был «выход» на осенний Юрьев день (за неделю до и после 26 ноября по старому стилю, с выплатой «пожилого»). Кроме смены помещика, существовал иной путь устроить свою жизнь. В 1570?е годы открылся путь на юг и юго-восток, где правительство активно отстраивало линию крепостей. Гарантированной защиты земледельцу эти укрепления не давали, однако при некоторых из них удавалось пахать государеву пашню для обеспечения гарнизона, а при других крестьян верстали в казаки, стрельцы и даже в дети боярские.

В результате крестьянских переходов земледельческий центр обезлюдел, сильно упали налоговые сборы с крестьян, обнищали служилые люди. Как и в случае с посадскими, правительство было вынуждено запретить крестьянский «выход» до особого распоряжения («государева указа»). Вероятнее всего, этот запрет не был введен единовременно, а устанавливался постепенно как временная мера (или под видом временной меры).

Указы о сыске и возвращении государственных и дворцовых крестьян и запрете их «выхода» появились в начале правления царя Федора Ивановича (1584–1585). Одновременно с этим на частновладельческих землях был установлен режим «заповедных лет», согласно которому владелец земли получил право бессрочного сыска беглых крестьян. Способ поиска предполагал подачу иска, «обыск» местного населения, суд. Все это было неудобно и трудновыполнимо, поскольку крестьян разрешалось искать начиная с 1581 года. Для упрощения процедуры в 1594 году срок сыска был ограничен пятью годами после выхода. Указ от 24 ноября 1597 года подтвердил эту практику, установив пять «урочных лет» сыска и суда с целью возвращения беглых крестьян. Он распространялся на всех частных землевладельцев, церковных и светских.

Крестьянское бегство грозило помещику не только потерей рабочих рук. Оно часто сопровождалось воровством, поджогами и другими преступлениями. Например, в 1627 году крестьяне новгородского помещика Богдана Обольянинова украли «живота, платья и кузни» на 15 рублей, а жену и детей «мучили до полусмерти и мучив заперли в клети». Таким беглецам было нечего терять, и они стремились на «украйны», скрыться среди служилой мелкоты или «показачиться».

Меры по закрепощению тяглых и крестьян вступили в противоречие с задачами освоения степной «украйны» на юге. Ценные сведения об этом сохранили документы, связанные с организацией гарнизона пограничного Ельца. 11 августа 1592 года воеводам князю А. Д. Звенигородскому и И. Н. Мясному было указано вернуть помещикам крестьян, которых записали в казаки, а впредь «крестьян с пашень имати не велели бы». Однако уже через месяц смысл правительственных распоряжений изменился на противоположный. 29 сентября Мясному был объявлен выговор за то, что он выдавал «прибранных» в службу казаков, стрельцов и пушкарей детям боярским (очевидно, помещикам), «от того многие казаки дрогнули, розбежались по городом, и в осадное время быти не с кем». «И ты дуруешь, что казаков выдаешь», – заключала грамота. Огорчение составителя грамоты вызывало не только бегство гарнизона, но и то, что казаки успели получить хлебное жалованье. 29 марта 1593 года решение вновь поменялось в пользу помещиков: Мясному был направлен приказ выдать помещичьего крестьянина, а впредь на службу брать «из вольных людей, а не из холопства и не с пашни».

Впрочем, проблемы с казаками-крестьянами были в Ельце постоянно и носили разнообразный характер. Крестьяне не только бежали от помещиков и прятались в елецком гарнизоне, но и наоборот – бежали со службы и прятались у помещиков. Беглецы забирали с собой жалованье и даже оружие («и пищали, и зелье, и свинец»). Некоторые из дезертиров повторно записывались в службу в других «украинных» городах. Таким образом, на южном пограничье формировалась из бывших земледельцев своеобразная военно-служилая среда. Эта среда, не пропитанная служилой идеологией, надо полагать, была восприимчивой к призывам самозванцев.

Богомольцы

Церковь занимала особое положение в иерархии и системе отношений в Московском государстве.

Служилые, торговые, посадские и пашенные люди были обременены обязанностями перед государством и друг другом: первые – службой, остальные – тяглом. Наряду с обязанностями, имелись и права, хотя и незначительные. Общим было право на суд по бесчестию. Служилые владели землей и зависимыми людьми и вместе с торговыми людьми привлекались к участию в управлении (включая земские соборы). Посадские и крестьяне обладали правом на самоуправление и до 1580?х годов – свободой перехода.

Духовенство разделялось на черное (иерархи и монахи) и белое (приходские священники и дьяконы). Верхушка этого сословия (епископы и игумены) обладала существенными привилегиями (феодальное землевладение, участие в управлении, право на суд по бесчестию, право на суд над подвластным населением), исполняло обязанности по молитвенному предстательству пред Богом за монарха и всех христиан.

Для секуляризированного сознания молитвенная обязанность духовенства не представляется важной и необходимой. Петр I называл монахов тунеядцами и стремился возложить на монастыри обязательства перед государством и обществом. Однако в Средние века считали иначе. Церковь осуществляла важнейшую роль, обеспечивая идеологическую основу всей русской жизни, освящая земную иерархию и мироустройство. Церковью благословлялась царская власть и ее деяния, утверждались обязанности и, отчасти, права подданных. Духовенство осуществляло обряд крестного целования в верности монарху и его службе. Измена этой клятве влекла за собой строгое церковное наказание (епитимью) – до 20 лет поста, как за убийство или блуд с кем-то из близких родственников. В некоторых покаянных текстах этот грех и вовсе объявлен непростительным. Соборное уложение 1649 года карало за измену государю смертью, а за ложное целование креста в гражданских исках – отлучением от Церкви на шесть лет. В Смутное время страну захлестнула эпидемия крестных целований, отказа от присяги и новых присяг. Книжники справедливо усматривали в этом признак глубокого нравственного упадка общества.

Молитвенное предстательство черного и белого духовенства осуществлялось ежедневно и по нескольку раз на церковных службах. На литургии возглашалась молитва за царя и членов его семейства, за духовенство и всех православных христиан. Ежедневно читались синодики-помянники, содержавшие списки имен усопших христиан, за поминовение души которых совершалась молитва. Синодики открывались именами князей, царей и иерархов, затем перечислялись вкладчики обители или храма. В дни памяти служили панихиды и совершали трапезы в память умерших жертвователей (кормы). Поминальные практики в Средние века имели широкое распространение и большую популярность. Русские люди всех сословий, от бояр до крестьян, стремились жертвовать в монастыри с тем, чтобы там совершалось поминовение их предков, родных и самих вкладчиков. Наибольшей популярностью пользовались монастыри, прославленные своими чудотворцами и святынями: Троице-Сергиев, Кирилло-Белозерский, Иосифо-Волоцкий, Соловецкий, Чудов, Новодевичий, Симонов, ярославский Спасо-Преображенский и другие. На вкладах росло монастырское землевладение, пополнялась казна, строились и украшались храмы и другие сооружения.

К концу XV века в руках монастырей и архиереев оказалось значительное количество земель, пожертвованных чаще всего вкладами на помин души. Верховную власть такое положение не устраивало, поскольку земля пропадала для службы. В монашестве также существовали противники церковного землевладения – последователи преподобного Нила Сорского, получившие имя нестяжателей. Опираясь на нестяжательскую традицию, Иван III попытался отобрать у Церкви земельные владения. Но на церковном соборе 1503 года иерархи восстали против секуляризации, и верховной власти пришлось отступить. Церковное землевладение осталось в неприкосновенности и продолжало увеличиваться в размерах. Мощный всплеск пришелся на годы опричнины и после нее, когда бояре и дворяне, напуганные репрессиями, массово жертвовали вотчинные земли в монастыри на спасение души.

Не имея возможности изъять церковные владения, верховная власть стремилась ограничить приток земель к церковным феодалам и урезать их права. Запретительные меры принимались в 1551 («Приговор о вотчинах» на Стоглавом соборе), 1562, 1572, 1580 и 1584 годах. Были отменены налоговые льготы духовенства (тарханы), сокращены пути поступления новых владений в монастыри и установлен контроль над этим процессом со стороны государства. Однако ограничения работали недостаточно, а главное – огромные земельные владения по-прежнему оставались «втуне». Чтобы хоть как-то компенсировать это, на церковные земли были наложены налоги, а в военное время иерархи и монастыри обязали выставлять даточных людей (вспомогательное войско).

Иерархи, настоятели крупных монастырей и священники городских соборов составляли элиту духовного сословия. Помимо них, существовало немало мелких обителей, небогатых приходов на посадах и в сельской местности. На Стоглавом соборе эти представители черного и белого духовенства стали объектом жесткой критики со стороны Ивана IV, обвинившего монахов, попов и диаконов в «упивании безмерном», небрежении обязанностями, ругани, драках во время службы и «всяком безчинии». Невысоким был и уровень образованности духовенства. Церковные иерархи сетовали, что общины («земля») представляли на должность священников малограмотных и даже вовсе безграмотных кандидатов. Но какими бы ни были эти попы, они составляли единое целое с прихожанами, их избиравшими. Священник воспринимался, прежде всего, как жрец, посредник между общиной и высшими силами. Он занимал важную роль в коллективе слобожан или сельчан, участвовал в местном самоуправлении и сношениях общины с внешним миром. Плоть от плоти посада и волости, священник был активным участником мирского волнения в Смуту, что нашло отражение в сатирическом стихотворении XVII века «Поп Емеля»:

Ехала свадьба, семеры сани,
Семеры сани, по семеру в санях,
Семеро пешками, а все с бердышками,
Семеро верхами, а все с мешками.
Навстречу той свадьбе поп-от Емеля,
Поп-от Емеля, крест на рамени,
Крест на рамени, полуторы сажени:
«А Боже вам в помочь, духовные дети,
Духовные дети, в чужия-то клети,
В чужия-то клети, молебны пети,
Добро-то берите, а душ не губите».

Чудеса, знамения, слухи

Средневековое сознание было насыщено мистикой. Чудеса воспринимались как естественная и необходимая часть жизни. Между духовным и материальным мирами не было границ, а сверхъестественное представало в разных видах и формах. В религиозном сознании русского средневекового человека органично уживались христианское вероучение и реликты дохристианских (языческих) представлений. Чудесные явления ангелов и святых отнюдь не отрицали чародейства и оборотней, а составляли с ними единую и вместе с тем разнообразную картину мира. В земную жизнь людей проникали малые и большие послания и посланники горнего мира и преисподней. Божественный знак, равно как и бесовская природа могли быть обретены в самых обыденных явлениях. Для понимания событий Смутного времени эти особенности мышления русского средневекового человека имеют принципиальное значение.

Религиозное мировоззрение было нанизано на ось эсхатологических ожиданий. И конец света, и постоянные чудеса являлись отчетливой реальностью. Признаками грядущего апокалипсиса были появления монстров, природные бедствия, умножение грехов, нестроения и мятежи. Братоубийственная Смута соответствовала представлениям о «последних временах». Но это был не первый апокалипсис в русской истории. Ожидание конца света пронизывает русское летописание и церковные сочинения XII–XIV веков. Удельные книжники видели слуг Темного властелина в князьях – объединителях Руси Иване III и Василии III, а царство Антихриста – в Московском царстве.

Эсхатологией наполнена эпоха Ивана Грозного. Согласно концепции А. Л. Юрганова, царь создал опричнину для подготовки к Страшному Суду. «Иван Грозный видел свою функцию в наказании зла в „последние дни“ перед Страшным Судом», – пишет историк и называет опричнину «русским чистилищем». Ученый показал тесную связь между эсхатологическими представлениями и символикой опричнины. О конце света размышлял в те же годы и противник Ивана Грозного Андрей Курбский. В «Истории о делах великого князя московского» он неоднократно сравнивает царя с Антихристом, называя его новоявленным зверем, ядовитым змеем, губителем Святорусской земли, сыном и сотоварищем Антихриста. Схожими категориями мыслил автор сочинения о Смутном времени Иван Тимофеев. Он писал, что царь Иван «возненавидел все города земли своей и в гневе своем разделил единый народ на две половины, сделав как бы двоеверным». Такими действиями царь привел людей в «смятение», а еще хуже повел себя дальше, когда поставил царем Семена Бекбулатовича, а сам превратился в удельного князя, но потом все вернул обратно, «играя так людьми Божьими». Этими и другими подобными деяниями Иван Грозный «вложил голову в уста аспида» (то есть Антихриста) и вызвал ярость самого Бога.

Чем больше размышляли о деяниях Ивана Грозного книжники, подобные Курбскому и Тимофееву, тем яснее должна была проявляться страшная мысль: «А царь-то ненастоящий!» Тем более что теория о ложном царе была не просто известна, но и разработана знаменитым апологетом православной монархии преподобным Иосифом Волоцким. В «Просветителе», получившем широкую популярность, святой Иосиф утверждал, что, если царь, властвуя над людьми, «над собою же имеет» царствующими скверные «страсти и грехи, сребролюбие же и гнев, лукавство и неправду, гордость и ярость», – «таковой царь не Божий слуга, но диавола, и не царь, но мучитель».

Выдающийся филолог и историк Борис Андреевич Успенский констатирует:

Появление самозванцев может как раз свидетельствовать о начинающемся процессе сакрализации монарха; не случайно, может быть, первый самозванец появляется в России вскоре после того, как в церемонию поставления на царство входит, наряду с коронацией, миропомазание, что как бы придает царю особый харизматический статус: в качестве помазанника царь уподобляется Христу <…> и соответственно с начала XVIII в. может даже именоваться «Христом».

Истинный (правильный) и ложный (неправильный) цари противостоят друг другу. Первый – избавитель, предтеча и символ Христа («праведное солнце»); второй – самозванец, губитель и слуга Антихриста, если не сам Антихрист. Эти образы, вероятно, сложились к исходу правления царя Ивана Грозного. Подогреваясь ожиданиями «последних времен» и питаясь знамениями, они ожидали своего часа, чтобы явиться, как только показались первые признаки грядущей катастрофы.

В Средние века информация распространялась в основном в виде слухов и пересудов. Они вызывали не меньшее, а в кризисные времена большее доверие, чем официальные сообщения. Собранием слухов и толков является замечательный памятник неофициального летописания – «Пискаревский летописец», автор (возможно, авторы) которого жил в Москве во времена Ивана Грозного и Смуты. Летописец говорит о странной свадьбе князя Василия Дмитровского (племянника царя): «А свадьба была в Слободе с великим срамом и с поруганием». Несчастную невесту Иван Грозный «выслал за заставу в одной сорочке, и она ходила по деревням; нихто не смеет пустити; и тако скончалася». А еще царь «тогда же опоил царицу Марью Черкаскову». После того как в 1571 году Москву сожгли татары, Иван Грозный встретил посла, нарядившись «в сермягу, бусырь да в шубу боранью», и заявил:

Видишь де меня, в чем я? Так де меня царь зделал! Все де мое царьство вьшленил и казну пожег, дати де мне нечево царю!

Через несколько лет царь посадил на трон Семена Бекбулатовича, а сам переехал на Арбат и «звался „Иван Московский“». Слухи об этом невиданном событии были такие:

А говорили нецыи, что для того сажал, что волхви ему сказали, что в том году будет пременение: московскому царю смерть. А иные глаголы были в людех, что искушал люди: что молва будет в людех про то.

Будущую смерть царя предсказало появление птицы:

Явися на Москве птица велика, голосиста; а прилетела ночию и вопила; а садилася на церквах: на Архангеле и на Пречистой большой, и на Благовещенье.

Перед смертью государя Федора Ивановича были другие знамения:

Того же году падоша звезды с небеси, аки дождь сильный, 106-году, перед смертию царя Феодора. Того же году на Москве явишася птица сова в большой церкве, в Пречистой на площади, и быша много, адва вылете…

В литературных памятниках, повествующих об эпохе Смуты, отмечены 40 знамений и 80 видений. Инфернальное не ограничивалось литературой, а мощно стучалось в действительность. В 1603 году в Галиче нашли «ведунов», которые «напустили» на русскую землю «недород». Состоялся «розыск», во время которого допросили почти 500 человек (!). Один из допрошенных, Тренка Онуфриев, сообщил, что во всем виноваты «лопяне», которые «добывали на Москве мужнину жену и имали у ней от грудей женское молоко, да то молоко в кость гусиную наливали, да печатали, да вкапывали деи ту кость в землю на Москве ж». Коварство ведунов не знало предела: у той же женщины они «имали кобылье молоко, да в гусиную ж кость наливали, да в землю ж копали – ино деи потому на лошади и на всякую животину падеж».

Ничего, кроме суеверного ужаса, этот рассказ вызвать не мог. Да и как было не ужасаться, если колдовство добралось даже до придворного Благовещенского собора? В том же 1603 году кто-то вырезал «лоскут атласу золотного» из царского места в храме. Не иначе, как для того, чтобы навести порчу. Было наряжено следствие («многие люди на пытке были, протопоп благовещенский и многие попы, и пономари, и сторожи за приставы были»), да, похоже, без толку.

А в «разруху» вдруг заговорили из гробов «святопочившие» государи. В ночь на 27 февраля 1607 года сторожа, назначенные караулить у паперти Архангельского собора, услышали из храма голоса и увидели свет свечей из?за дверей. Из собора доносились «шум» и «говор велик», будто разговаривали 20 или 30 человек. Слышался даже смех. Хорошо слышно было два голоса: один говорил «по-книжному за упокой без престани», а второй был «голос толст», «а против де его говорили все встречно». «И толстоголосой на них всех крикнул, и они же пред ним умолки». Потом раздался плач «велик», появился мощный свет, освещавший всю церковь, и перемещавшийся внутри нее. Затем все затихло. Авторы описания ничего не сказали про фигуру с «толстым» голосом, но, кажется, это был не кто иной, как царь Иван Грозный.

Уже после Смуты, при Михаиле Федоровиче, «хвостатая звезда» на небе вызвала всеобщий суеверный ужас. Еще бы! Появление кометы совпало с походом на Москву королевича Владислава. «Она же стояла над Москвою, и хвост у нее был большой. И стояла на Польскую и на Немецкую землю хвостом». Однако мудрые люди, «философы», рассмотрели: «звезда не к погибели Московского государства, но к радости и тишине», потому что она стояла к Московскому государству головой, а к странам Запада хвостом, знаменуя там «кровопролитие многое и междоусобная брань и войны великие между ними».

Звезды, птицы, волхвы, затмения солнца, странные и загадочные знамения, большие и малые чудеса, жестокость и чудачества царя Ивана, козни и злодеяния Годунова, чудесное воскрешение или явления царевичей, нашествие иноплеменных ратей – толки и разговоры об этом наполняли восприимчивую к мистике народную массу (толпу), будоража и электризуя ее вплоть до состояния аффекта, после чего начинался бунт.

Декорации великой драмы

Историческим центром Московского государства было ядро территорий, ранее составлявших Северо-Восточную Русь – Великое княжество Владимирское XII–XIII веков. В XVII веке за этими землями закрепилось наименование «замосковные города» («Замосковный край»).