скачать книгу бесплатно
– Она всегда где-то участвовала, старалась заработать в массовках, презентациях, на телевидение, в шоу. Ее же мать одна растила. Мы решили в память о ней издать книжечку ее стихов «Ванильное небо» с ее рисунками. Ты нас поддержишь?
– Какой разговор. Сколько?
– Мы не обговаривали сумму.
– Ясно. Сейчас бы водки, – неожиданно для себя сказал он.
– Мне до сих пор не по себе – продолжала девушка. – Пойдем отсюда, пока не принесли заказ. Просто, побродим по бульвару.
Девушка тоже сникла, куда девалась ее отчаянная смелость.
– Верно, – согласился парень, – желание поесть мороженое пропало начисто.
Сиреневый бульвар место забытья. Он успокоит, как тихая мелодия. Они взялись за руки и медленно пошли вперед, не оглядываясь, смотря друг на друга, еще не в силах забыть потерю подруги.
Играет солнышко, отражается с каждой гладкой поверхности. Солнечные зайчики забавно прыгают, по лужам, стеклам машин, витринам. Может, один из этих зайчиков улыбка Марьянки?
* * *
После печального диалога молодых людей решил, что только в космосе возможно забыться от земных невзгод. Вся надежда на аттракцион «Космический драйв».
У входа кинотеатра «София» стоит из белого камня огромная скульптура, изображающая женскую фигуру, что олицетворяет святую Софию. Это дар болгарской столицы Софии, городу побратиму Москве. Кинотеатр облеплен неоновой рекламой, самых изощренных подсветок. Кажется, здесь есть все, развлечения на любой вкус. Где-то в утробе центра, ходят слухи, было подпольное казино. «София» всегда была местом притяжения, культурным центром Сиреневого бульвара. Выставки, фестивали, встречи со знаменитостями. Люди тянулись сюда, интерес к кино был огромным. Постоянные поиски лишнего билетика. Помню, сам с трудом достал два билета, чтобы сходить с женой, на показ фильма Андрона Кончаловского, снятого им в Голливуде.
Рядом в детском городке пыхтел тихоходный паровозик, время от времени подавая сигналы, забавно раскрашенный, ехал осторожно, медленно, по кругу маленькой железной дороги. С десяток пассажиров-детей махали руками родителям и были рады, как самому большому счастью. Другие аттракционы были посмешнее. Надувной городок, яркий, зазывной, оглашался ребячьим криком. На горках творилось что-то невообразимое, все сталкивались, падали друг на друга. Рядом, на сплошном батуте, огороженном надувными стенами, детвора подпрыгивала как можно выше, пытаясь кувыркнуться, сделать сальто.
Увы, билеты на аттракцион «Космический драйв» закончились. Раньше в «Софии» был огромный зрительный зал. Сейчас он разбит на шесть небольших, где одновременно показывают шесть разных фильмов, как правило, американских. Голливуд представлен во всей красе.
К слову, о красе. Здесь же, на перекрестке, знаменитый салон красоты «Виктория». Приземистое двухэтажное здание с огромными окнами, с рекламой стильных причесок, маникюра, педикюра и разных омолаживающих лицо и шею процедур.
Женщины надеются стать, посетив его, счастливыми красавицами.
Вдоль бульвара много разных заведений с характерными вывесками: спорт-бар «Допинг», где в витрине вывешена целая коллекция шарфов разных футбольных, хоккейных команд. Здесь же электронное табло ставок, тотализатор работает бесперебойно на законных основаниях. У окошечек молодые ребята заполняют талоны, на предстоящие матчи футбольных команд, с азартом обсуждают, на что менее рискованно делать ставки. Как же хочется выиграть. Это случается редко. Лохи всегда проигрывают, чутья у них нет.
Здесь можно увидеть под одной крышей детскую кухню, где спозаранку толкутся в очереди, позёвывая, молодые папаши. Парикмахерскую. Ремонт обуви, где неунывающий башмачник постоянно что-то мурлычет себе под нос. Ателье с сосредоточенным портным с иголками, большими ножницами примеряет платьице выпускнице. Ювелирный магазин с охранником на пороге. И библиотека, где книги, да и сами сотрудники покрыты внушительным слоем паутины пребывают в сладостной дрёме.
Идешь по милому бульвару, до боли знакомому, каждая травка и каждый листочек родной и такая благость на душе от мирного неба, солнца, спешащих людей на работу, по делам со своими житейскими заботами. Как же дорог покой в этой привычной суете, толчее и, казалось, в бестолковой жизни. Как дорог нам хрупкий мир благополучия и ускользающая жизнь каждым мгновением, которым мы трепетно дорожим.
Люди, как люди. Обычные люди, как сама жизнь. Свободно идти, дышать, думать, видеть чистое небо над собой, чувствовать жизнь, ее биение, ее пульс, слышать разговор людей, детский смех.
Как же не хочется, чтоб кто-то покушался на это, не отнимал жизни, не нарушал этот привычный ритм. Неужели война, даже выговорить это страшно.
* * *
Весна навеяла в памяти мелодию Дунаевского «Кричат скворцы» из кинофильма «Весна». В связи с этим сразу же возникла мысль о музыке советского периода. Это не случайно. Меня включили в государственную комиссию по разработке концепции создания «Музея СССР». Кино и музыка тех лет, как глоток воздуха, как кислород, дыхание надежды и мечты.
Первомай – это не только вожди на мавзолее, народ, приветствующий власть. Люди искренно верили КПСС, в будущее, шли под марши с цветами и транспарантами: «Мир, труд, май». Пляски под гармошку, радость на лицах от мысли, что «жить стало веселей», так говорил отец народов.
Как громко был воспет простой человек, трудовой народ во всех жанрах социалистического реализма. Вопреки идеологии авторам удавалось подняться до истинных высот подлинного искусства.
В музее СССР должен быть раздел, где будут материалы об авторах романов, пьес, музыки, живописи, что не поддакивали власти. Пришло время вспомнить таланты, пропавшие без вести в идеологической пропасти. Разверзлась земля российская, и миллионы пали в небытие.
Пока ждешь троллейбус, чего только не вспомнишь. Война 1905 г. Первая мировая. Октябрьский переворот. Гражданская. Голодомор на Волге. Исход в иммиграцию. Гулаг, рабский труд и страх. Насильственная коллективизация. Разорение деревни. Идея фикс о мировой революции. Вторая мировая. Непостижимая стойкость советского солдата. Победа. Воскресшая Россия из руин покорила космос. Безграмотные управленцы, неквалифицированные специалисты, и зашоренная партийная элита привели к убийственной перестройке. Грабительская приватизация, петля дефолта. Коррозия коррупции. Аборты в норме вещей и незаживающая язва наркомании.
Выйдем на улицу, запоем «Широка страна моя родная», собьемся в колонны и сольемся в едином порыве необъяснимого энтузиазма, с плакатами за социальную справедливость, смело шагнем на проспекты, площади и улицы. Советская музыка, песни не имеет аналогов. Они до сих пор строить и жить помогают. Люди помнят их, поют и будут петь, потому что в них душа, радость, надежда.
На Украине маршировали другие колонны с факелами в руках и масками на лицах. Почему они прятали их, выдавая этим свои недобрые намерения. Под бой палок по металлическим бочкам, в гари и копоти от горящих шин, бойцы, подготовленные в спецлагерях, с нашивками, напоминающих гитлеровцев, громили все на своем пути. Они поджигали коктейлями «Молотова» здания, машины и людей. Вакханалия, безумие, отсутствие всякой логики напомнили нацистские шабаши. На Западе об этом молчок. Там создали поле искаженной реальности, где все с ног на голову, вверх тормашками или с больной головы на здоровую. Мирные жители восставшего юго-востока стреляют сами в себя, также поджигают и разрушают свое жилье.
Должно ли это отразиться на стендах музея СССР? Не следствие ли его распада.
Весна, унеси своим половодьем разлившихся рек мелкими ручейками, все, что тяготит память, пусть дожди и грозы, пусть ливни смоют все, что несправедливо. Да воспрянет род людской и человек вспомнит, что он человек.
* * *
Дебаты на остановке продолжались. Протиснулся вглубь павильона, чтоб зрительно запечатлеть женщину, плачущую о сыне.
– Вот что теперь делать? В армии все взрывается, дедовщина, а как там воруют?
Женщина, сидевшая на скамейке, выделялась не только причитающим голосом и согбенным видом, словно приплюснутая безысходной мыслью, со следами бессонницы на лице, но и какой-то изношенностью во всем.
Словно опавшая, оголенная до боли, с невидимыми ранами, рубцами в душе о своем сыне, что не спрячешь в чулане. Бедность скрутила ее да страх, рожденный неразберихой на Украине.
– Но почему не пойти служить? – заговорил пожилой грузный мужчина с портфелем внушительных размеров и заметной резной деревянной палочкой с ручкой в форме рыбы, отполированной до блеска временем, на которую опирался, до этого напряженно молчавший и внимательно слушавший разговор.
– Не надо думать, что ваш сын непременно погибнет. Кто-то должен Родину защищать. Войны не будет, это однозначно. Если к власти пришли одержимые, им не дадут на кон человечество поставить. Американские хитрецы-мудрецы всех и все посчитали, одной базой больше или меньше, а дойдет до атомной кнопочки – всем каюк. Украина думает, содержанкой, к кому побогаче. Только Запад и ломаный грош просто так не даст. Довели страну до ручки, а народ пустили по миру. Вместо одних кровососов пришли другие, похлеще. Америка – держатель контрольного пакета акции Земли, за доллары, за бумажки купила целую планету. Россия у Америки, как кость в горле, стоит поперек.
Замолчав, мужчина взглянул на рядом стоящих людей, пытаясь разобраться по выражениям лиц, понятно ли выразился, ясна ли его мысль. Может, надо было сказать попроще, а так, как из телевизора, агитируя, вещал. А новости оскомину набили, отрыжка от них. Кто-то вовсе их не смотрит.
Люди, вроде не слышали его, были рассеяны, отвлеченно смотрели по сторонам, и каждый думал о своем. Причитавшая женщина о сыне, словно оглохшая, никого не слыша и не видя, продолжала сокрушаться и плакать. Другая женщина, ругавшая ее, та, что в красном берете, с сединой, поняла всю бесполезность что-либо доказывать.
– Каждый себе на уме, – рассуждал мужчина, теребя рукой то ручку портфеля, то делая какие-то нетерпеливые движения палкой.
«Что-то заждались мы транспорта», – хотел он посетовать, но не стал говорить вслух, посчитав это лишним.
Он знал, казалось, всё, что происходит вокруг, не иначе, как бывший сотрудник КГБ. Лицо его предельно спокойное, сосредоточенное на какой-то мысли, наверняка, глобальной. Он понимал, несмотря на трудности, как и прежде, Россия выстоит.
* * *
Не все стоявшие на остановке, ожидавшие троллейбус, готовы были шагнуть через лужи, стряхнув с себя каждодневные заботы, колоннами демонстрировать свое несогласие с социальным неравенством. Я присмотрелся: в большинстве своем, пожилые люди, пенсионеры, им не до этого, как бы выжить – одна забота.
Когда приглядывался, среди стоящих под крышей стеклянного павильона, не сразу заметил Софью Федоровну, давнюю и близкую подругу моей покойной тещи, Анны Николаевны. Женщина лет семидесяти пяти, ухоженная, со вкусом одетая, резкая и прямодушная, говорившая откровенно то, что думала. Взгляд ее, всегда цепкий, все замечающий, по ее словам, настроенный, как геодезический прибор.
– Мы – геодезисты, с особым зрением, должны видеть широко, далеко.
Она в силу своей профессии не только хорошо ориентировалась на местности, но также прекрасно разбиралась в людях и взяла себе за правило – не делать поспешных выводов. Вырастила двух детей, сына и дочь, двоих внучек, что вот-вот должны выйти замуж. Олечка и Юля, обе окончили МГУ, чем бабушка очень гордилась. Сын Андрей – известный архитектор, работает в Германии, дочь Таня – библиотекарь, сейчас педагог в детском доме. Муж, Анатолий Сергеевич, умер два дня назад.
Опутанная своими тягостными заботами, Софья Федоровна ничего не замечала вокруг. Молча подошел к ней, погруженной в печальные мысли, обнял и поцеловал, прижав к себе.
– Это ты, Володя? – ей достаточно было мельком взглянуть, чтобы узнать, тихо заплакала у меня на груди. – Ты все знаешь? – спросила она, – Вера тебе сказала? Я ей звонила. Не стало Толи, мы только отметили золотую свадьбу. Через несколько дней у него день рождения. Было бы восемьдесят пять лет.
Она говорила и плакала, вокруг переглядывались люди, я подыскивал слова утешения, потом вдруг сказал:
– Не слезы нужны, а залповый салют, он сражался за Родину до последнего…
Софья Федоровна не поняла моего оптимизма, напротив, она изобразила недоумение. Моя патетика ее явно раздражала, а может быть, и злила.
Я помню, как-то при разговоре, она резко заметила, когда расписывал прелести нашей дачи и Верочкиного цветника.
«Мне вензелями не надо, все эти завитушки в разговоре ни к чему. Приглашай, приеду, сама увижу. Как говорится, удостоверюсь. Ты, Володя, не обижайся, знаешь, мы люди простые, все говорим прямо в глаза. А эти твои высокохудожественные отступления от сути, вроде трепа, ты всегда грешил словесными балясинами. Это не по мне».
– А ты знаешь, как он умер? – встрепенулась она, на лице появилась свойственная ей грустная улыбка сожаления и досады. – Как всегда стал спорить, ты же знаешь его, упертого, если разговор о войне, то последнее слово за ним, он воевал. Да еще на Украине жуть да страсть добили его.
Я его увещевала:
– Хватит тебе убиваться, первый раз у них майдан, и все закончится, как всегда будут христарадничать. Ты вспомни, как у них чуть голод не был и кто им крупу, муку послал. Сейчас будут просить газ подешевле. Всю перестройку Украина с протянутой рукой, позор. У нас воруют, а там, видно, до порток народ обобрали.
А он сидел у телевизора, все охал:
– Апокалипсис, апокалипсис…
– Таблетку за таблеткой. Ну, что ты делаешь, – говорю, – доведешь себя, удар хватит. Как в воду глядела, схватился за бок, и дышать не может. Его по скорой в 57-ю больницу с подозрением на инфаркт в терапию, в общую палату, под капельницу, а там – до утра разберемся. На следующий день прихожу с припасами, он бодрый, с мужиками о войне спорит:
– Да не так все было, – горячится, – войну не расскажешь, не опишешь, на ней побывать надо, чтоб потом всю жизнь хотелось забыть, чтоб спать спокойно, чтоб в башке постоянно не стреляло и не взрывалось. Когда рядом твой друг из родного хутора, с кем ты за одной партой в школе учился, вдруг замертво падает, и лишь вспоротый ватник на груди указывает, что в него попал осколок от снаряда прямо в сердце. А ему было восемнадцать лет. Тогда только охнешь, и нет сил даже заскулить, как щенку, так схватит за кадык, не вздохнуть, не выдохнуть.
И всего-то я хотел еще раз на прощанье посмотреть в его глаза, да закрыл он их, чтоб я не видел ни страха, ни боли. Не успел он испугаться или застонать, как не успел много чего в жизни. С девчонкой ни разу не был.
После этого вдруг в палате стало темно, страшно и тоскливо, никто уже не мог говорить, молча смотрели куда-то в себя.
Потом зашел разговор про Киев.
– Вот тебе и братский народ, первым делом русский язык запретить, да памятники сковырнуть, постаменты освободить другим, героям – националистам, а те, кто Родину освобождали, – предатели. Наверное, это его доконало. Он громыхал. – За что новая Киевская власть на Россию взъелась. Как оголтелые, кто их натравливает. Мы ж им ни в чем не отказывали. Как в бездонную бочку миллиарды, словно в прорву какую, в яму провальную, что стараниями олигархов выкопана.
– Толик, окликнула его, – я тебе гостинцев принесла.
А он мне вдруг:
– Дай я тебя напоследок обниму. А на ухо шепчет: – Прощай, мать, не поминай лихом, иди домой, тебе еще жить и жить. Ты еще молодая, может, правнуков увидишь…
Я в слезы. – Толя, – кричу, – что ты!
А он:
– Я книгу почитаю, успокоюсь. Это я так, на всякий случай, не бойся, – и улыбнулся, и книгу взял, читает, к стенке отвернулся.
Я к дежурному врачу, мол, чует мое сердце неспроста это. Она заверила, если что, в реанимацию, будут следить. Я стала проситься остаться, она мне:
– У нас всё отделение такое, что ж все с родственниками ночевать будут, переволновался он. Хорошо, что под капельницей, сейчас ему снотворное введут.
– Утром звонок. Ты знаешь, как в наших больницах лечат, во сне от разрыва сердца умер. Андрей специально из Германии приехал отметить юбилей. Теперь другие хлопоты. Сказал, что все устроит.
* * *
Подошел троллейбус, нашлось и нам местечко. После паузы трудно было возобновить разговор. Не знал, что сказать. Мужчина, державшийся за поручни, возраст которого выдавали только глаза проникновенные, очень располагающие, говорившие о том, что знает жизнь, готов проявить сострадание каждому. Ему явно немало лет. Склонившись, над нами посмотрел мне в лицо так пристально, словно что-то читал на нем. Так и хотелось спросить, что там написано, что интересного, чего сам не знаю о себе, о чем, может быть, не подозреваю.
– Как ваша радость, доченька, Лиза, там, в Новой Зеландии»?
Софья Федоровна спросила это в силу своей воспитанности. Надо было проявить заинтересованность в том, что волнует меня больше всего.
– Да Бог ее знает, отсюда не видно.
Помолчав, я добавил:
– Может, зря отправили туда учиться.
Больше ничего сказать не мог. Не хотелось расстраивать, у нее и так потеря. Не буду же пояснять сейчас, что дочь там вышла замуж за индуса из касты воинов. Нас поставила в известность по скайпу, не спросив совета.
Софья Федоровна увидела, что я не расположен к разговору. Сходя на своей остановке, попросила ее не провожать, правда, почему-то заметила.
– А где же твоя машина, в ремонте?
– Мы ее продали.
– Почему так? – но, махнув рукой, добавила, – ладно, потом об этом.
Вопрос о машине давно был решен, еще, когда я ушел из журнала «Иносфера», где отработал тридцать лет.
Сейчас мне машина ни к чему, прежде ездил на работу, отвозил Лизу в школу, потом в институт. Жена пользуется общественным транспортом. На дачу теперь редко, только в сезон, на электричке – так проще.
* * *
Мужчина, оказавший мне внимание, сел рядом на освободившее место.
– Мне кажется, что мы знакомы, – сказал, приятно улыбнувшись.
Нет, он не старый, но, наверное, очень искушенный, многое повидал, прошел через испытания, может, служил в горячих точках или работает спасателем, скорее, психологом в МЧС и каждый день сталкивается с трагедиями. Вначале я не понял, что он обращается ко мне.
– О чем вы? Простите, мне не только не до вас, мне не до чего, даже до себя.
Я пытался освободиться от роя мысли, что жалили со всех сторон. Не мог отвлечься, переключить свое внимание.
– Вот моя визитка, он торопливо открыл бумажник. Моя остановка, пояснил он, кивнув на дверь, давая понять, что ему время выходить.
– Позвоните, мне много что надо вам сказать. У вас поразительное лицо, – продолжал мужчина. – Вы словно предок…
Последнее слово я не расслышал. Из динамика громко объявили остановку, и двери с шумом открылись.
– Какая глупость, – сказал я себе молча, даже не взглянув на визитку, машинально положив в карман, вновь погрузился в свои мысли.
* * *
