История села Мотовилово. Дневник. Тетрадь 19

скачать книгу бесплатно


6) Налог на холостяков

Натуральные

1) Зерно

2) Картофель (17 кг с сотки)

3) Мясо (40 кг)

4) Молоко (230 л)

5) Яйца (50 шт.)

6) Шерсть (400 гр.)

7) Кожа (полкожи)

Да плюс ко всему этому 6 дней дорожной трудовой повинности. Но всё бы ничего, да сборщики (агенты) этих налогов подбирались люди «твёрдые» – чтобы не давали никаких поблажек народу, а взимали налоги с налогоплательщиков беспрекословно и в сроки, вплоть до изъятия имущества и скота. Власть сборщикам-агентам давалась в руки ничем не ограниченная ничем, охраняемая законом, которая из-за невежества налогосборщиков доходила до произвола и издевательства. Часто наблюдались случаи вероломства, самовольства и произвола, в нарушение прав трудящихся, которые охранялись Советской Конституцией: сборщики, не давая никаких поблажек и снисхождений налогоплательщикам, не давая никаких отсрочек по изысканию денег на уплату «следующего» налога безжалостно отбирали имущество и скот, причём старались нагрянуть в дом налогоплательщиков ночью. Произвол агентов, их самовольство и прямое издевательство над налогоплательщиками создали в народе злобу и недовольство. И недаром испытавший на себе произвол агентов, Фёдор Крестьянинов, однажды в беседе перед мужиками высказался так:

– Всякая власть есть насилие, а насилие, как правило, вылетает из дула винтовки! Так что управлять народом с пистолетом в руках не представляет собой никакой хитрости и мудрости! За неподчинение властям живо отправят в Соловки или ещё хуже! – с явным недовольством добавил Фёдор. – Какая-то невидимая рука, зловеще протянувшаяся над всей Россией, от центра до самых низов, в лице рьяных, и неумолимых, представителей местной власти, завинчивает гайки пресса, который безжалостно давит на трудовой народ, особенно на нас, на трудовое крестьянство! Выжимая из мужика последние крохи! – философски закончил Фёдор свой сказ о налогах.

– Но ведь бают, на нас немец снова с войной хочет пойти! – высказался Яков Спиридоныч.

– Только сунься, мы его шапками закидаем! – с храбростью в голосе отозвался на слова Якова Кузьма Оглоблин.

– А в общем-то пока не видно, ни войны, ни миру! – заключил беседу Фёдор.

Карпов председатель колхоза, Смирнов и Анания, Наташка

Не имея опыта в руководстве большим хозяйством, Карпов управлял колхозом и руководил колхозниками довольно-таки своеобразно. Имея низшее образование, прошёл два класса, третий – коридор! Вначале Иван Иванович немножко было спасовал, испугался такой обузы, как колхоз, но, чувствуя поддержку со стороны колхозников, которые в беседах меж собой отзывались о нём с похвалой.

– Что и говорить, он увёртливый мужик, артикульный, он бригадирствовал не плохо, и тут справится, – торочили бабы.

– Ловкий, проворный и изворотливый! – поддакивал и Василий Савельев.

Но, как раньше при старом руководстве среди честных колхозников не исчезли причиндалы и прихлебатели: то просят у Карпова отпуск на недельку, то просят выписать со склада незаработанного ими хлеба, то просят ещё чего-нибудь, только бы получить чего со склада. Карпов, от природы не любивший дармоедов, с ними разговаривал резонно и категорично:

– Вы меня вынуждаете задаться таким вопросом: здраво рассуждать в такой сложной, сложившейся для меня обстановке, ведь руководить колхозом, это вам не в жмурки играть, а вы просите у меня того, что вам совсем не положено!

Но некоторые настойчивые просители, нагло требовали, и даже грозили. Если угрозы в свой адрес Карпов слышал через людей, то он говаривал:

– Разве только найдётся какой-нибудь подхалим, с признаками идиотизма, чтоб без всякой причины угрожать мне.

А если же угроза слышалась Карповым своими ушами, то он такому нахалу фигурально выражался, говорил прямо в глаза:

– Тогда придётся мне тебя взять на мушку! – искусно щёлкая в воздухе пальцами, сложенными «троицей» и нервно мигая единственным глазом и скороговоркой приговаривая: «На то и щука в море, чтоб карась не дремал!»

А те, кто в приливе слепой ярости наговаривал председателю лишнего, и обидного, тут же, спохватившись, раскаивался перед ним, извинялся и просил прощения, не принимать дерзкие слова в расчёт. В таких случаях деликатно Карпов отвечал:

– В связи с этим, я думаю, что при всём твоём светлом и прозорливом уме, ты и мои слова насчёт взятия тебя «на мушку» не примешь всерьёз, а отнесёшь за счёт шутки!

Если же кто с ним вступал в спор, он таких обычно грубо обрывал и урезонивал словами:

– Сразу видно, что ты оспариваешь не истину, а споришь просто ради своего широкого рта!

Быв в поле и наблюдая за колхозниками, кто как работает и, заметив неповоротливого за работой вполне здорового и молодого мужика, Карпов подходил к нему и всенародно его отчитывал:

– Что у тебя тело-то в шарнирах-то плохо чуется, словно тебе не под 30, а 60 годов, а ты будь поразворотливее, поразвитее, разламывайся на работе-то, а для этого по утрам под радио гимнастикой занимайся. А то поворачиваешься, как брюхатая баба!

Такое словесное назидание сильнее кнута действовало на попавшего под председательскую исповедь колхозника. Как бы то ни было, а обуза по руководству колхозом отразилась на Карпове и телесно, и нравственно. По бокам, свисающегося на лоб чуба, появились высокие взлизины под щеками, на коже появились косо ниспадающие складки.

В моральном отношении у колхозного бригадира Смирного в жизни произошла тоже перемена. Он перешёл на жительство к Анисье в дом.

– Ты что надолго к ней вселился, или так только время наводишь? – спросил по-дружески его Василий Савельев.

– На всё время, ведь у неё мой ребёнок растёт. Так что мне есть смысл жить около него! – с твёрдостью ответил Николай Фёдорович.

Анисья, наживя ребёнка, вся иззаботилась и похудела, ребёнок так её всю иссосал, что вместо прежних полных и пышных грудей у неё на коже свисали две тощие сумки. Как в соревновании, в селе родила ещё одна безмужняя женщина Наташка Статникова из Балахны, куда она обычно каждое лето отправлялась на торфодобычу, в этот раз она возвратилась домой с ребёночком. По этому поводу её отец Емельян с замысловатой речью обратился к своей жене:

– Овдотья, слышишь, как кукушка в лесу кукует?

– Слышу! – горестно вздыхая, отвечала ему Овдотья.

– Это наша доченька накуковалась, и с ребёночком на руках домой приехала! – с нерадостной озабоченностью дополнительно проговорил Емельян. – Вот теперь и нянчийся с игрушкой-то, – проговорил Емельян Наташке. – Со всеми лясы точила, вот тебе и результат!

Жгучая волна стыда нахлынула ей в лицо, жаром опалила щёки и уши.

– Это кто же ей, Наташке-то, состряпал? – удивлялись бабы, встретившись на мостках на озере, идя с вёдрами за водой.

– Хы, удивляются! Разве не найдутся такие парни-ухари, которые на ходу подмётки рвут! Есть такие бухрачи, в целом месте дыру проделают, – резюмировала Анна Гуляева.

– С кем поведёшься, того и наберёшься! – улыбаясь, подтвердила Анна.

Приобретя ребёнка и точно не зная, кто его отец, Наташа с горя повесила нос, загрустила и запечалилась. Потому что он ей совсем не нужен, он ей сильно мешает продолжать свою разгульную, невестинскую жизнь, и она была не против от него избавиться.

– А ты, Наташеньк, помолись на церковь покрова богородицы, и грусть-то пройдёт, всё уладится, а ребёночка-то я как-нибудь воспитаю.

Разговор о хлебе

У Федотовых, между Иваном и Дарьей шёл разговор о хлебе:

– Егорий да Влас всему хозяйству глаз! – позёвывая после сытного обеда, слащаво проговорил Иван.

– Да, а хлеб всему голова! – с деловитостью в голосе отозвалась Дарья и продолжала: – Хлебное-то не только людям на пользу, а и скотине-то, оно впрок, а теперь и скотину не обманешь, сразу видать, кто чем скотинушку кормит. Вот наши куры раньше, когда они дома совсем зёрнышка не видели, я заметила, как стала курам зернеца покидывать, так наш кочет стал чаще на кур запрыгивать. От зерновой-то кормёжки не только куры лучше нестись будут, а, пожалуй, и петух обновится? – с весёлой улыбкой на лице заметил Иван.

– Обновится-то, пожалуй, не обновится, а ярче петух-то будет! – подметила Дарья. – Частенько наблюдала, как они запрыгивали на гузно шабровой свиньи и пристально заглядывали ей под хвост, в ожидании, когда свинья-то надумает выпростаться. У неё из–под хвоста вместе с навозом вываливались непереварившиеся в свином брюхе зёрна овса. Куры-то и поклёвывали их в драку. Значит, шабры-то свою свинью кормят не одной картошкой, а и зернеца ей подкидывают.

– Да и у нас зернецо-то пока ещё ведётся. Бога гневить не приходится! – заключила Дарья. – Да бишь Иван, я позавчера в мазанку за мукой на хлебы, а в ларю-то её чуть на дёнышке осталось! – с тревогой в голосе известила Дарья Ивана.

– Эх, это не совсем радостно! – встревоженно ответил Иван.

– Вот как хошь! Ещё разве на разок или на два муки-то осталось! – сказала Дарья.

– Так ты, Дарьй, тогда прекрати зерно курам-то травить, самим спонадобится! – по-хозяйски предупредил Иван свою Дарью и, вспоминая былые времена, вслух рассуждал: – Бывалоча, рожь и прочее яровое зернецо в сусеках амбара не переводились, и мука в мазанке в ларю всё время велась, а нынче хрен в сумку! И всё спрашивается из-за чего?! А из-за того, что нас до этого товарищи довели со своим колхозом! Не надо было тогда вступать в колхоз-то! Вот ты, Дарьй, тогда меня спонталыги сбила, сказала: «Как люди, так и мы, что в миру положено, того и нам не миновать». Чай мы не отретчики какие! Вот теперь при укоротном хлебе и жди у моря погоды. Не испробовав кислого, не вкусишь сладкого! С хлебом благодарение бога, без хлеба – им до порогу! – закончил свою речь Иван.

В другом же доме у Крестьяниновых о хлебе разговор шёл совсем в другом плане. Фёдор перед своими домочадцами Анной и Панькой пространно глагольствовал, высказывался так:

– Люди весь век без хлеба бьются, как рыба об лёд! И в колхозе-то сначала, когда заманивали людей в колхоз, прямиков обещали, а теперь и хлеба-то дают в укорот. Ни только из колхоза, всем бы хлеба давать вдоволь, а они, наоборот, с нас, с единоличников да и с колхозников-то требуют какой-то хлебозакуп, а где мы его возьмём хлеб-то, у нас его у самих-то в укороть! А им вынь да выложь десять пудов ржи! Это рай дело: хоть купи да им сдай. А кто его продаёт, у каждого он на строгом учёте. Да хоть бы и в колхозе-то, которые работают ездовыми на лошадях, едва зарабатывают себе на пропитании, и лошади на овёс! И то работяги: полуголодные мужик и лошадь, не смотря на своё тягостное житьё-бытьё всегда гордо держат голову, никогда её не вешают. Не печалят хозяина. А ещё в 1932-м году товарищи обещали превратить колхозы в большевистские, а колхозников сделать зажиточными. На бумаге-то это так, а на деле-то как. Середка-то сыта, да копцы-то голодуют! То ссылались на вредительство врагов народа. Уж давно рассчитались с ними, а дело всё равно не блестит! Видимо, безбожников-басурманов бог с рук скинул. Он всевышний, с высоты небесной всё видит, и карает всех за отступничество от божественной религии. Что заслужили, то и получай! На народ бог попустил Гогов-Магогов с железными носами. Сатрапы, нахалы, мироеды ходят по домам, налоги теребят: то хлеб им в заготовку сдавай, то деньги в налог выплачивай, то мясо, то и кожу, молоко, то яиц полсотню дай! А нам яичек-то приходится отведывать только в Пасху. Есть ли они у тебя, нет ли, а видно, больно товарищи их кушать любят, им вынь, да положь. У бедного силком обнимают, а богатому так отдают! В общем-то, жулики-трутни живут на плутни! Кто с кого сможет, тот того и гложет! Креста на них, басурманов, нету. Вандалы! Патриоты, набивающие себе карманы за счёт трудового народа. «Мы, – говорят они, – социализм строим!» Какие из них социалисты?! Дармоеды! Жандармы! Приспособленцы! Квакеры! Вероломы! Поборники лжи! Триглодиты! Узурпаторы! – наделял, заглазно обзывая досадчиков Фёдор, пользуясь обличительными непристойными словами из своего начётнического лексикона. – Да, прошло то доброе время, когда неподневольный труд в своём личном хозяйстве был для мужика–крестьянина не в тяготу, а в услаждение и забаву! Есть неувязка и недостатки у капиталистического строя, но лучшего строя человечество ещё не придумало. Все недостатки в жизни людей при капитализме народ переживает, имея в достатке у себя на столе хлеб, мясо, масло, яйца и молоко! А у нас всё ссылаются на трудности роста?! И вечно чего-нибудь да не хватает! И товарищи-начальники, нудясь, из кожи лезут с пеной у рта, доказывают чёрное белым! А свои некоторые односельчане ради своего чрева в сатрапы подались и, продав душу чёрту, после чего у такого человека тело есть, а душа отсутствует. Видимо, когда такой человек становится сатрапом, его душа переходит в пятки, а человеку без души ничего не составляет обидеть близкого, и ни за что ни про что предать своего односельчанина! – философски рассуждая, глаголил Фёдор.

– Я вот слыхал, что, если от лозунга «Сделаем колхозников зажиточными!» отрезать кусочек и сварить его в воде в кастрюле, то похлёбка получится с аппетитным мясным наваром! – под общий усмех отца и матери сказал долго молчавший Панька.

– А я анекдот от людей слышал, будто бы тонувший в нашем озере человек, крича, просил о помощи. Гулявшие парни услыхали, вытащили его из бездны. Когда его вытащили, он говорит спасителям: «Знаете вы кого, от гибели спасли, я есть большой начальник! Чего попросите за моё спасение, я вам выдам в награду». «Ничего нам не надо, только, пожалуйста, не говори нашим мужикам, что мы тебя спасли, а то от мужиков нам будет большая взбучка!» – ответили ему парни.

Ванька Савельев перед отправкой в армию

Приехавши с автозавода, в своё село Мотовилово, для прощания с родной семьёй перед отправкой на службу в армию, Ванька Савельев, в беседе с родными и с пришедшими сюда соседями и шабрами, высказывал свои познания и интересные факты, которые он узнал из прочитанных им книг и журналов. В частности, он нашёл уместным сообщить не безинтересующимся слушателям о том, что у слонов-гигантов бивки-клыки достигают 2-х метровой длины каждый и оба весят до 225 кг по 7 пудов каждый. Слон сам по себе животное мирного поведения, но если появится около него враг, слон давит его своими мощными ногами, так, что от него остаётся только мокрое место!

– В желудках хищных прожорливых акул моряки находили разнообразные вещи: от дамских шляп, до барабанов и примусов! А вот страшилище крокодил, когда поедает свою жертву, у него на глазах появляются слёзы, отсюда в народе и появилась пословица: «лить крокодиловы слёзы», т.е. без жалости уничтожать свою жертву лицемерно провозглашать сожаления к этой жертве. И тот же крокодил маленьких птичек, которые симбиозно (выгодное сожительство) питаются мясом, застрявшим у него между зубами, и крокодил их не трогает.

– Эх, а я вот от кого-то слыхал, что в Москве есть больно большой колокол! Не знай, его на пушки перелили иль нет? – прервав Ванькину речь, вступил в разговор его отец Василий Ефимович.

Ванька хотя и не был в Москве, но перед слушателями объяснил:

– Царь-колокол, который находится в московском кремле, весит 1000 пудов, он покоится на кремлёвской площади, он со времени его отлития … году, не был поднят ни на одну колокольню Кремля, и в него ни разу не ударили (от него отвалился большой осколок), и он, теперь стоит невредим.

Ванька также известил слушателей, что часы – на башне кремля весят 20 тонн, большая стрелка – 4 метра и весит она 2 пуда.

– Эх, вот часики, – удивилась Ванькина мать Любовь Михайловна.

А Ванька, продолжая высказывать свои познания перед собравшимися, продолжал:

– А вот совсем недавно в сентябре 1939 года американцы во время выставки в одном из городов, на глубину 15 метров в землю зарыли набор разнообразных бытовых вещей, с тем расчётом, чтобы через 5 тысяч лет люди того далёкого времени, разрыли этот «клад» и по этим вещам судили о том, какова была бытовая жизнь их предков!

– Эх, не приведёт это всё к хорошему, быть большой кровопролитной войне. Недаром в прошлом лете на черёмухе вместо ягод какие-то неведомые раньше стручки выросли, да и кровяное зарево на небе, которое все наблюдали в нынешнем году – ночью 23-го марта! – высказалась Анна Крестьянинова.

– Да новой-то войны-то вроде бы и не должно быть, ведь финская-то окончилась, и всё замурилось, а новой вскорости-то не должно быть, – высказал своё мнение Митрий Грунин.

– Не дай бог, если вспыхнет новая война, то несдобровать нашим сынкам, всех заберут и ни за что ни про что погубят! – со скорбным выражением лица проговорила Любовь Михайловна.