скачать книгу бесплатно
«Погранец»
Вот как у него так получается? Я проснулся, а котелок с супом прямо перед носом стоит, а капитан ложку протягивает, и вкусно так! И когда они приготовить успели? Ого, к вечеру уже? А вчера я по лесу уйти хотел. Вот и бегал бы сейчас по лесу, кусок хлеба себе искал. Капитан ловок! Он когда про «Санитара» сказал, я не поверил, но всякое бывает. Потом «Санитар» автомат забрал и продукты, а винтовку выбросил. Мы со «Старшиной» за ним, а капитан уже перед «Санитаром» сидит, и чудно так, враз и не встанешь. Говорок тихий такой, капитан вообще тихо говорит, негромко, но весомо.
«Санитар» попятился и щелк, осечка. Гнида! Вдруг он падает! Я и движения не увидел, а потом гляжу – ножик, небольшой такой и почти без ручки, из горла торчит, а «Санитар» на дороге дергается. Я такого и не видел никогда. Потом автоматы эти глянул, и действительно в обоих автоматах, что на поляне под руками лежали, сверху патронов две стреляные гильзы. Вот когда он вставить их успел? А собрать когда? Значит, еще с засады на дороге готовился. Получается, что он так нас всех проверял, а не только «Санитара». И еще я теперь «Погранец»! Как он меня так назвал? Прямо влет, а мне нравится. И еду мне всю оставил. Сказал: «Ешь, тебе нужнее», а я и не заметил, как суп в котелке закончился.
Хозяйственный человек на войне всегда останется с прибылью. За вчерашний вечер мы обросли приличным хозяйством, но в первую очередь мне было интересно, что за ящик упер Серж. Ну да, чуйка – вещь великая. Самый настоящий тротил, тридцать два килограмма. Стандартный, кстати, ящик. Его и сейчас так упаковывают. Вот хомяк. Где он его в темноте нашел? Порадовался я и гранатам. Наша сборная команда мародеров надыбала, помимо немецких колотушек, четыре ящика «эфок». Кроме этого, из немецкого нестандарта были пять СВТ, одна из которых была с оптикой. Несуразно короткий пулемет ДП с металлическим почему-то прикладом. Три ППШ, пока не подсчитанное количество патронов, магазины и диски в комплекте. Видимо, немцы тоже намародерили, или им выдали, когда раскулачивали один из наших дивизионных складов. Я знаю, они всю войну наше оружие использовали.
СВТ были сорокового года и немного отличались от той, которая у меня была. Занимаясь в детстве стрельбой, я достаточно много читал историю стрелкового оружия и о происхождении снайперского оружия как такового. Наш тренер был фанатиком стрелковки и вообще считал, что спортсмен должен быть образованным человеком, по крайней мере в своем деле. А постольку-поскольку автоматические винтовки в нашей стране появились перед финской войной, я достаточно много читал и про саму войну, поэтому кое-какие теоретические знания у меня сохранились до сих пор. На СВТ-40 было крепление под оптику, а на СВТ-38, которые были в блиндаже, такого крепления не было, поэтому и пришлось Виталику крепить сошки на «Мосинку». Соответственно, поэтому я и тащил две винтовки. Зато теперь у меня есть две снайперки, а сошки Виталик переставит в пять секунд. Это ему раз плюнуть.
Обозревая все это богатство, я морщился, как кот, обожравшийся сметаны. Немцы порадовали, помимо четырнадцати винтовок, семь из которых мы собрали с трупов, а семь лежало в грузовике, двумя пистолетами, ручником, минометом и двумя автоматами, один из которых я снял с упившегося офицерского холуя. Были еще санитарные сумки, ящики с минами, гранатами и патронами, ракетница с ракетами, наборы для чистки оружия, инструменты, надо потом озадачить Виталика, пусть посмотрит, шанцевый инструмент и много другого снаряжения. Были и продукты, и достаточно много.
Понятно теперь, почему именно у этой машины стоял часовой. Наверное, это взводное хозяйство. Блин, если у них так снабжается простой маршевый батальон, надо озадачиться грабежом проходящих колонн. Если утром я собирался, отдохнув, двигаться дальше, то сейчас, обозревая все это немаленькое хозяйство, понял, что придется задержаться еще на сутки, а то и на двое. С эсэсовцев мы сняли два автомата, два пулемета, четыре пистолета и карабин с водителя грузовика. Нехило прибарахлились. Это я еще продукты не считал, но этим пусть «Старшина» занимается или тот, кого он местным «хомяком» назначит.
Глядя на карту, я пытался сформулировать мыслишку, что недавно у меня возникла, а именно тогда, когда я смотрел на богатства, подаренные нам немцами. Дело в том, что для осуществления диверсионной работы необходимо, помимо бойцов, слаженное и хорошо обеспеченное тыловое подразделение. На двадцать бойцов мне надо от восьми до двенадцати тыловиков. А их надо кормить и одевать, и не месяц, а в течение нескольких лет. Машина с тушняком, которую я удачно отмел на дороге, – это не продукты, а неприкосновенный запас. Значит, основные запасы надо сделать сейчас, в самое ближайшее время. Я собирался это делать позже, тогда, когда буду набирать местных. Но сейчас, имея в наличии десяток хорошо подготовленных людей, можно ускорить процесс формирования отряда и сбора материальных ценностей, а проще говоря, грабежа, пока не прошли маршевые части. Вдобавок надо поискать склады, как немецкие, так и оставшиеся наши, которые немцы пока не вывезли вслед за ушедшими вперед войсками или не раздербанили их на местные нужды.
Подозвав «Старшину», «Четвертого», «Погранца» и Виталика, я разложил карту и рассказал о своих идеях, заодно объяснив, почему мы не можем остаться в этом районе. Отсюда надо уходить, причем как можно скорее. Район, который я показал, понравился всем, в первую очередь тем, что был он малолюден, и из него можно было добраться в том числе и до Себежа по очень неплохим проселочным дорогам.
Разбирали и паковали свое хозяйство мы до вечера. Саперов и водил я озадачил разбором всех запасных колес и сбором всех инструментов. Мне нужны были камеры, а не слишком нужные диски и резину надо было закопать или оттащить подальше в лес, оставив себе две лучшие запаски. Гранаты Ф-1 пришлось отбирать, так как их уже начали распихивать по карманам. Заодно провел еще и ликбез, то есть ликвидацию безграмотности по бытовому минированию, что прошло на ура. Минировать гранатами трупы здесь пока не додумались, и понравилось это всем без исключения. Показал, как заминировать лимонкой машину, чтобы она взорвалась только после начала движения, отметив, что гранату лучше располагать рядом с бензобаком и сказав, что видел такое на Халхин-Голе.
Не забыл и про растяжки, потратив на это минут двадцать, правда, без практики, а только объясняя и рисуя прутиком по земле схемы минирования. Чего-чего, а растяжки мне приходилось и ставить, и снимать, и подрывать, и, чего греха таить, видеть последствия подрывов. Редко высказывающий эмоции «Серж», выползающий из-под грузовика, улыбнувшись, показал мне большой палец. Пока мы на привале, надо повышать боеспособность подразделения. Кроме всего прочего, приказал подобрать, постирать и надеть форму, собранную с ночных немцев. Тем более что она вся без дырок, а то «Серж» до сих пор в офицерском интендантском френче рассекает. У немцев так не принято, чтобы в одном подразделении были в разной форме. Сильно в глаза бросается.
Виталика озадачил дневником подразделения, вернее, в основном статистикой, собрав и вручив ему вчерашние солдатские книжки. Странно, но у этого работящего и почти деревенского мужика почерк был каллиграфический, поэтому я всегда, когда доходило до бумажной работы, сгружал ее на Виталика. Как ни крути, а шестнадцать немцев за вечер и ночь мы прибили. Весьма достойный результат. В общем, день прошел с пользой. Все отдохнули, немного восстановились, сделали огромное количество необходимой работы и немного поучились. Уже почти ночью, при последних лучах солнца, сидя за походным столом, который у нас расстеленный брезент заменяет, попросил слова.
– Сегодня у нас произошло неприятное событие. Во время утреннего дежурства дезертировал «Санитар». После того как я его обнаружил, он попытался меня убить. Свидетели – «Погранец» и «Старшина». «Санитар» был мною расстрелян. Я считаю, что в том, что произошло, есть и моя вина. Я повторю сейчас то, что сказал «Санитару». Вы можете не идти со мной. В партизанский, а тем более в диверсионный отряд идут только добровольцы. Слишком большой риск и ответственность, поэтому любой из вас может отказаться. Никаких последствий не будет. Отказавшемуся бойцу я выдам оружие, боеприпасы и продукты. Просто выжить одному в оккупированных немцами районах практически нереально. Решение за вами, завтра выезжаем в семь. Подъем в шесть ноль-ноль.
«Старшина», дежурства распределяешь сам. Смена через два часа. Первый на посту я – я только проснулся и спать не хочу.
Я не собирался никуда ехать, вернее, не собирался ехать завтра. Затаилась у меня одна безумная, на грани самоубийства, мыслишка и вот уже пару часов не давала покоя. Будь мы только вдвоем с Виталиком, я отогнал бы ее и спал бы спокойно, но сейчас, имея в качестве ударной силы «Старшину», «Погранца» и, главное, «Сержа», а в крайнем случае еще и Виталика, я мог попробовать ее реализовать. Останавливало меня только одно. Мне придется частично раскрываться перед спутниками, а у подозрительного «Сержа» может возникнуть слишком много вопросов, на которые я не захочу отвечать. Но рано или поздно вопросы все равно возникнут, и отвечать на них я все равно не буду, так что произойдет это сейчас или через месяц, существенной разницы нет.
Я собрался ограбить Освею. Желание возникло у меня такое, что аж зубы изнутри чесались. Нет, весь гарнизон мне не перебить, я не настолько самонадеян, но небольшой кусочек отщипнуть, вырезав два десятка полицаев, мы могли. Дело в том, что Освея располагалась на берегу огромного по местным меркам озера, на котором были рыбацкие лодки и то, что мне было крайне необходимо: рыбацкие сети. Мне, если я собираюсь кормить людей, надо было много сетей, и лодок, и вообще мне надо все, до чего я смогу дотянуться и захапать. Я же не просто так камеры автомобильные собираю. Мы идем в озерный район, я собираюсь в нем жить. Никому в голову не может прийти, что протоки можно пересекать на надутых автомобильных камерах. Это не лодка, камера весит всего ничего, и спрятать ее можно в любом кусте. На каждую протоку лодку не запасешь, а магазинов с китайскими пэвэхашными лодками здесь еще долго не будет. На паре-тройке камер, замаскировав, можно положить наблюдателя или снайпера. Это не тяжеленный плот, хотя потом такие плоты и помосты в разных ключевых точках мы поставим обязательно. Зима здесь длинная, а заняться будет нечем большинству обучаемого отряда.
Но сначала мне нужна разведка, а разведку придется облачать в наш камуфляж, а следом последуют вопросы. Вот сижу и думаю, как и рыбку, и косточку, и мимо промежуточного варианта проскочить без потери своей девичьей чести, но пока ничего не надумал. Время мое закончилось, меня должен был менять «Старшина», которого я тоже не забыл загрузить размышлениями, правда, другого плана. Я предложил составить список того, что нам необходимо, самый полный, который он может себе представить. Мне нужно было понять, что он думает и на что рассчитывает, а заодно получить хотя бы смутные предположения, о чем они договорились с лейтенантом.
Ни на какие два отряда в первый год я делиться не собирался. Это я всем по ушам проехался. Обучить местных в одно лицо я смогу только к концу первого года обучения, да и потом потери будут такие, что периодически я буду бегать по лесам в одиночку, дикими воплями распугивая овчарок карательных отрядов. Создать базу и набрать людей – это одна десятая дела, главное – обучить молодняк и в процессе не запалить базу, а там, куда я собрался, у меня под боком железка, и через пару лет рвать ее будут все кому не лень. Так что расположиться надо так, чтобы никому и в голову не пришло, что мы там сидим. Железная дорога мне нужна как необходимый транспорт, не самому же маршрут трамвая прокладывать. Я по ней куда угодно доеду, нахулиганю и вернусь с комфортом, говорил же, что пешком ходить не люблю. Поезда в этом времени ходят не в пример медленней, значит, забраться ночью на состав будет можно. Надо потом только технологию отработать, чтобы людей не покалечить, у меня-то с позднего детства такой опыт есть.
Хорошо еще, что я ни с кем не связан и мне не надо никому передавать по рации сообщения. Я реально не понимаю, как они жили, эти партизанские отряды. Вернее, как они выжили в первые два года? Как они не умерли с голода в первую зиму? Если у них была рация, то жизнь у них превращалась в сплошную беготню. Когда они боевой работой-то занимались?
Утром меня встретили, вместе с первыми лучами солнца и прохладой росы, девятеро напряженных, бросающих друг на друга взгляды бойцов. Подозвав всех к себе, сказал просто:
– Ребята! Мы теперь одна команда! Я вас учу тому, что знаю сам, а вы помогаете мне и себе выжить. С гранатой под танки бросаться не надо, вы мне очень дороги, а пару танков я, если понадобится, сам в болото загоню. Тоже мне, сложности, – добавил с улыбкой.
Заулыбались и они, даже невозмутимый «Серж» хмыкнул, видимо, представив себе картинку.
– Вот и ладушки! Всем мыться, бриться, питаться и не торопиться. Немцы ездят днем, а мы сегодня немцы. Выезжаем в восемь ноль-ноль. – Озвучивать свои идеи я пока не стал, чтобы не грузить народ. Для начала надо перевезти отряд на ту сторону Освеи, там по дороге есть поворот в лесной массив, и дальше мы, пройдя несколько деревень, выходим с другой стороны Дриссы, минуя ее. Вот дойдем до леса, там и посмотрим. До Освеи эта дорога тоже не доходит, сворачивая налево, так что это еще и разведка окрестностей.
Выдвинулись тем же порядком, только теперь все были вооружены автоматами, а в последний грузовик, у заднего борта, обложив его гимнастерками, набитыми землей, я посадил «Погранца» с пулеметом, обозвав его Анкой-пулеметчицей и немало всех насмешив. Белобрысый «Погранец» действительно был неуловимо похож на Анку-пулеметчицу из древнего фильма про Чапаева. Но это для нас с Виталиком древнего, а для них этот фильм вышел несколько лет назад и был одним из любимых культовых боевиков. Как в свое время «Пираты двадцатого века», и, глядя на смеющихся людей, я только сейчас начинал осознавать, какая пропасть лежит между нами.
Ехали опять неспешно. Систему сигналов я оставил прежнюю, и теперь отряд был более организован. Прошли одну деревню, пустую и какую-то безлюдную, хотя утро уже началось, потом еще одну. Дорога оставила ее справа, захватив только самый край, потом резкий поворот налево, и опять дорога через поля. Леса не было, даже куцые перелески отсутствовали. Только в одном месте были кусты, раздолбанные и обгоревшие, там же была небольшая траншея и лоскуток сгоревшей земли перед ней. Останавливаться я не стал, прекрасно понимая, что если и было там что ценное, то местные давно прибрали все к рукам. Затем был небольшой ручей, бегущий по этим бескрайним полям, с недавно восстановленным мостиком. Переползли и его, сильно сбавив скорость и высадив всех людей.
Где-то через километр была развилка. Направо Освея с видневшейся даже отсюда голубой гладью озера, налево – туда, куда нам надо. Прошли одну деревню, вторую, справа показался лес, но приличных съездов не было. Мы неспешно ехали вдоль леса, а съездов все не было и не было. Нет, тропинки-то были, но явно не рассчитанные на загруженные трехтонные грузовики. Мне же было необходимо не просто поставить машины, а замаскировать их, и так, чтобы меня не смогли обнаружить. Прошли язык небольшого перелеска, почти сливающегося с дорогой. Дальше дорога поворачивала направо, и сразу за очередным мостиком через ручей была деревня.
27 июля 1941 года. Сарья
Дорога только заходила в деревню и сразу на небольшом пятачке поворачивала направо, на выход из деревни. Справа было только несколько домов, а вся остальная, в общем-то, немаленькая деревня уходила налево. Зашли в нее и сразу попали на деревенский праздник. Здесь на пятачке стоял грузовик, такой же, как и у нас, «Опель Блиц», пара мотоциклов и болтались пяток полицаев или как там зовут эту падаль, в черной форме с белыми повязками на левом рукаве. По всей деревне слышались крики, стрельба, в основном из винтовок, и женский вой. Как я успел сказать «Старшине» «не стрелять»? До сих пор не понимаю. «Старшина» глянул на меня с такой обидой.
– В ножи, – добавил я. Свой мотоцикл я притер прямо к полицаям, а грузовикам показал рукой на выход с пятачка. Никифоров понял все сразу, двигаясь не торопясь и перекрывая грузовиком выезд из деревни.
– Оу! Партизан! Юде? – с вопросительной интонацией обратился я к полицаям. – Ком? – Это, пожалуй, был весь мой словарный запас немецких слов, кроме «Гитлер капут» и «Ахтунг», ну и неизбежных возгласов фильмов для взрослых.
Всякие там: «О! А-а! Я! Я! Дас ис фантастиш!» здесь стопудово не прокатили бы, но полицаям хватило и этого, и они с подобострастием сгрудились вокруг меня.
– Сигаретен? – предложил я, протягивая початую пачку сигарет, которую, повернувшись, достал из кармана кителя Виталика, мигнув ему при этом. «Старшина» в это время вылез из коляски и, потягиваясь всем телом, обошел полицаев справа. Виталя, сделав шаг от мотоцикла, повернулся в сторону деревни, но при этом оказался слева от полицаев. Получилось у него очень естественно. Автомат у Виталика висел на боку стволом вниз, а вот кобуру «Нагана» он расстегнул, прикрываясь мной.
Мне надо было, чтобы полицаи протянули ко мне руки. Как только сигарету взял последний, долговязый, огненно-рыжий полицай с крупными веснушками на лице, «Старшина» засадил ему нож в спину, а Виталик, ни секунды не сомневаясь, влупил левому рукояткой «Нагана» в висок. Опять перенял у меня очередную дурную привычку. Сколько раз говорил ему: «Не бери у меня гадости». Тот, что стоял передо мной, умер мгновенно – нож попал ему прямо в сердце. Он еще стоял на ставших вдруг ватными ногах, а оставшиеся двое уже завороженно пялились в ствол «Парабеллума», кобуру которого я расстегнул загодя.
– Тихо, уроды! Пасть откроете – сдохнете, а будете молчать – живыми оставлю. Кивни, если понял. – Ну да, «Старшина» успел раньше. Энерджайзер, блин. Остался у нас только один «язык», который белыми от страха глазами смотрел на вполне себе так обыкновенных немцев, выпрыгивающих из машин.
– Трупы в их грузовик, – это я саперам. – Никифоров, смени «Погранца» на пулемете, сюда его. – Черт, не дал я водилам и саперам номера. – «Старшина», «Серж»! Выяснить, сколько их, состав, вооружение. «Третий» – на пулемет у передней машины. Стрелять без команды. – Сам метнулся к кабине грузовика, еще один в грузовике спит – ноги из пассажирской двери кабины торчали. В смысле, спал. Резко открыв водительскую дверь, я пришпилил спящего водилу штыком к сиденью. Придержав дергающееся тело жестким захватом за горло и надавливая на штык, подождал, пока полицай перестанет дергаться, после чего вытащил штык и захлопнул дверь. Пусть полежит здесь, не до него пока. Торопливо перебежал к крайним домам, заскочил в ближайший двор и зашел в распахнутую настежь дверь дома.
Вышел я на улицу через полтора десятка секунд или несколько часов. Я так и не понял, сколько прошло времени и как я оказался на крыльце. Ноги вынесли меня из горницы без моего участия.
Именно здесь, в этом простом деревенском доме, я перестал быть самим собой. До этого дома все было как на фильме про войну, и я убивал немцев, как в реалистичной компьютерной игре. Мне и до этого дня пришлось побывать на страшной войне и увидеть такое, что никогда не покажут по телевизору. Я действительно видел жуткие вещи современной войны. В той моей первой жизни, которую я так старательно пытался забыть. Здесь же мне пришлось осознать, что на жестокость надо отвечать еще большей жестокостью.
Рядом с моим плечом к закрывшейся двери дома простыми деревенскими вилами с обломанным черенком была прибита десятилетняя девочка. К моему ужасу, еще живая. Трясущимися руками я поднял «Наган» и выстрелил ей в голову. И больше ничего не мог для нее сделать, а то, что полицаи сделали с этой большой еврейской семьей, будет стоять у меня перед глазами всю мою жизнь. Лужи засыхающей крови, внутренности, отрезанные детские головы. Много. Я даже не смог понять, сколько их. И зачем?
Во мне поднималась даже не ярость, а глухая, затопившая меня всего, черная, как деготь, злоба. Мне очень хотелось кого-нибудь убить, и я даже знал кого. На деревянных негнущихся ногах вернулся к грузовикам. Информация была нерадостная, полицаев было всего тридцать четыре штуки, значит, осталось двадцать восемь и двое немцев. Вооружены они были одним ДП, тремя ППД и винтовками, у немцев были автоматы. В этом случае у нас был шанс, никто не всполошится от выстрелов незнакомого оружия, но мне было все равно. Мне было до такой степени все равно, что я готов был вырезать их в одиночку.
Виталик потом сказал мне, что я почти ни на что не реагировал. Был как будто в трансе и все время смотрел на пока еще живого полицая, который, увидев, откуда я пришел, начал пятиться, пока не уперся спиной в кузов грузовика. Глаза у полицая были белыми от дикого ужаса, самого его била крупная дрожь, а я, не мигая и глядя на него, сжимал и разжимал ладони. Впрочем, я быстро пришел в себя, по крайней мере, внешне. Я хотел вырезать двадцать полицаев в Освее? Вот они!
– «Дочка» – вторым номером к «Третьему», водила – вторым номером к Никифорову. Пулеметы развернуть на выезды из деревни. Саперам взять ППШ, двигаетесь прямо по улице, наводите нас на полицаев. «Старшина» с «Погранцом». «Серж» со мной. Резать не обязательно, можно стрелять, по возможности брать пленных. Урода связать. Идем по улице группой. Мы немцы, в дома заходим парами. – Самих немцев мы обнаружили почти в конце деревни, около целой группы местных парней и девчонок, стоящих на коленях со связанными сзади руками, и лежащего ничком парня с перебинтованной ногой и в гимнастерке с зелеными петлицами. Все были здорово избиты, а девчонки еще и полураздеты, кто в разорванных платьях, кто вообще без них. Оба немца и десяток полицаев стояли почти шеренгой, спиной к нам, приготовив винтовки. Были мы вчетвером, я, «Серж» и саперы. «Погранец» со «Старшиной» развлекались на соседней улице, вернее, в переулке, добивая последних полицаев. Этим ухарям помощники были не нужны.
– Бьем, как развернутся, – вполголоса сказал я и громко во весь голос: – Halt.
Немцы просто повернули головы, но опустили стволы автоматов, а полицаи начали оборачиваться, отчего строй их сломался. Кто-то даже винтовку успел на плечо повесить. И тогда мы открыли огонь. Выпустив в четыре очереди весь магазин, я быстрым шагом прошел оставшиеся метры и с диким удовольствием добил штыком единственного раненого полицая, пробив его всего насквозь и пригвоздив к сухой земле, как муху булавкой. После чего ткнул в одного из подтянувшихся саперов пальцем.
– «Восьмой»! К нашим. Подгоняйте сюда их грузовик, с водилой приезжаешь ты и «Дочка» – И сразу во второго. – «Девятый»! К «Старшине». Вытаскивайте трупы на дорогу, подгоним машину и загрузим. Не забывать оружие.
«Восьмой»
– Я сегодня убил немца! Я! Убил! Немца! Не он меня, как половину нашего батальона здесь, на поле у Освеи, и не как лейтенанта нашего, которого танкеткой задавило и по гусеницам размазало. Потом нас согнали, как испуганных зайцев, и толпой к озеру погнали. И мыли мы эту танкетку, от лейтенанта нашего отмывали, все гусеницы и днище, а потом, когда боец один под танкеткой был, она вдруг раз – и провернулась на месте, и мы опять ее отмывать начали, а немцы смеялись, заходились просто.
Страшно было идти по улице. Одним. По совсем пустой улице. Ой, как страшно, господи! И на капитана смотреть было страшно. Он как из того дома пришел, переменился весь, черный стал, и голос изменился. Потом мы по улице шли, а капитан и тот второй, которого он «Сержем» назвал, в дома заходить стали. Зайдут, люди там кричат, бабы прямо заходятся, потом замолкнут и снова кричать начинают, а эти двое выходят почти бегом – и в другой дом. Я потом увидел, как это. Один полицай на улицу вышел и крикнул что-то. Капитан к нему подошел, рукой махнул, легонько, будто комара отогнал, мимо прошел, и дальше в дом побежал все быстрей и быстрей. Полицай стоит и за горло держится, а сквозь пальцы кровь течет. Сильно так! Прямо ручьем. Вдруг смотрю, полицай тот на колени упал, и только хрип слышен, потом на бок брык. Спиной к нам. Ноги по земле скребут, скребут, тише, тише. Вдруг ноги замерли, и полицай замер, руки на землю уронив, а под головой кровь черная. Много, целая лужа, и растет, больше становится. Я еще подумал: как это? Пыль же и песок на дороге! Она же впитаться должна? А капитан уже из дома возвращается, и «Серж» с ним, и в следующий дом.
Мы уже до конца улицы почти дошли. Там площадка небольшая у трех домов и полицаи топчутся, и много, и двое немцев, и мы к ним идем, а у меня ноги уже не идут. Как к земле прирастают. Там же немцы! И тут капитан стрелять начал, и я вместе с ним, и увидел, как мои пули немцу в грудь попали, а полицаи падают, падают. А я только своего немца вижу. Вижу, как мои пули его к палисаднику отбросили и убили его сразу. Он даже не дергается. Сразу убили! Я его убил! Я! Вдруг у меня страх пропал, совсем, как не было, а капитан уже от полицаев возвращается и мне пальцем: – «Восьмой»! К нашим! И я к машине побежал, и с ней приехал, и сам своего немца обыскал, и документы окровавленные в кучу бросил, и больше не боялся. Я с капитаном вообще больше не боюсь. И теперь я «Восьмой», и хорошо. Не первый, не последний. Я «Восьмой». Так капитан сказал.
Меньше чем за сорок минут мы перебили всех полицаев. Просто пока они чувствуют себя вольготно, не опасаясь вообще никого, не ставя охранение и творя жестокости за гранью человеческого восприятия. Всего только за два часа они вырезали шестьдесят семь человек и еще полтора десятка не успели расстрелять. Кто-то доложился им, что в одном доме скрывают раненого красноармейца. Вот только мы теперь, наверное, не узнаем кто. Ан нет, еще двое у нас есть. Один даже с пустой кобурой.
– Опять «Старшине» премию выпишу. – Как потом оказалось, не «Старшине», а «Погранцу». Правда, второго тащат под руки. – Ничего, сейчас я тебя вылечу, падаль! Ты у меня на руках бегать научишься, млядь. – Похоже, последнюю фразу я произнес вслух, подумал я, натолкнувшись на удивленный взгляд «Сержа».
С машиной приехала Вера, и я приказал ей с «Восьмым» обыскать трупы. Вид гражданской девчонки с двумя «Наганами» на поясе, обыскивающей окровавленные трупы, подействовал на сидящих на пыльной земле обессиленных и забитых людей, как ведро воды на голову в пустыне. В общем, за этим она и была мне нужна. Как раз подтянулись «Старшина» с «Девятым» и «Погранцом». Я сразу же отвел «Старшину» в сторонку и попросил поговорить с людьми, может, заберем кого с собой, но только тех, у кого нет родственников. Заодно дал команду забирать продукты и теплые вещи и то, что ему надо, по его списку в тех домах, где погибли люди. Только запретил набирать людей насильно и велел всем объяснять, что это диверсионный отряд НКВД. Просто затем, чтобы пошли слухи, да и хотя бы немного отведем от этой деревни гнев полицаев, а мы с «Сержем» пока разговорим пленных и вообще займемся неприятным, но необходимым делом.
Сара
Мне повезло, наверное. Нет, все же очень повезло. Когда в деревню пришли полицаи, я была во дворе. Сначала я услышала выстрелы, крики, опять выстрелы. Я испугалась и пулей взлетела на сеновал, и это ненадолго спасло меня. Потом я услышала крик, и довольные голоса полицаев, и опять крик, переходящий в вой, потом опять крики и выстрелы, и длилось это, наверное, целую вечность. Потом кто-то неожиданно начал подниматься на сеновал, и я испуганно вскрикнула и тут же зажала себе рот руками, но полицаю этого хватило. Он радостно заревел, схватил меня за волосы и скинул вниз, на небольшую копну свежего сена, а потом спрыгнул и потащил меня на улицу, а я схватилась за то, что было под рукой, как за спасительную соломинку, и в отчаянии оттолкнула тащившего меня полицая. Вдруг все закончилось, полицай выпустил меня, всхлипнул, ноги у него подкосились, и он как-то сразу осел на землю. Из груди у него торчал серп, который неизвестно как оказался у меня под рукой, но почти сразу страшный удар по голове опрокинул меня навзничь. Мне заломили руки, связали их и били, били, по лицу, по телу, по голове, потащили на улицу, и опять били, и бросили в толпу стоящих на коленях людей, и все равно топтались по мне.
Неожиданно все закончилось. Меня мыли и перевязывали, что-то говорили и гладили по волосам, а смысл слов ускользал от меня, убегал куда-то, и лица стоящих рядом со мной людей кружились все быстрей. Потом я очнулась, и оказалось, что лежу в горнице нашей соседки бабы Марфы и рядом с ней сидит большой, добрый дядька, который перевязывал меня и принес сюда на руках. А нашей большой, дружной, веселой семьи больше нет. Совсем, совсем никого нет. Нет моей сестренки и мамы, нет отца и младшего братика, а мне повезло, и я осталась жива. Дядька все говорил, и баба Марфа тоже, и они собирали меня, и пришла машина, и были еще люди и девочки. А мне повезло. Мне. Повезло.
Сначала вывезли за околицу полицаев, живых и более-менее целых раздели догола. Буду составлять коллекцию вражеской формы. Эта дорога в сторону Освеи. Эх, не судьба мне в ней побывать. Себе в помощь кроме «Сержа» я взял троих местных парней. По моему приказу местные начали таскать трупы по одному. Сначала к мостику, следующего на пятьдесят метров ближе к нам, следующего еще ближе. Ну а мы пока разговаривали разговоры с полицаями. Сломались они быстро. Первый, это который раненный, минут через семь. Секунд тридцать он хорохорился, потом минут пять не переставая орал. Как только крик перешел в истерический визг и мольбы, я передал его «Сержу» и местным, чтобы они послушали и в случае полезной для нас информации сориентировали нас на месте.
После того как я закончил строгать первого полицая, мы долго разговаривали со старшим. Я не спрашивал о нем ничего. Так и сказал, что мне неинтересно. Предложил ему самому заинтересовать меня, чтобы я убил его быстро. Как бывает небыстро, я показал сразу. Левое ухо, три пальца на левой ноге и кусок кожи на правом бицепсе у него отвалились в процессе предварительной беседы. Хорошо штык наточен. Сам ведь точил. Премию себе потом выпишу.
Надо сказать, что полицай меня заинтересовал, причем по полной программе. С такой информацией можно работать дальше. Сидел он спиной к деревне, и я махнул рукой в ту сторону, как будто приветствовал подходящего к нам человека, он оглянулся. Я стараюсь всегда выполнять свои обещания. Даже если даешь обещание такому. У меня не нашлось слов для определения этого существа. После чего я дал задание одному местному парнишке. Парнишка умелся в деревню, только пыль поднялась, и через десяток минут вернулся обратно вместе с Верой.
Местные побежали ставить таблички с надписью «мины» около каждого лежащего на дороге трупа. Такие же три тупешника разложили на дороге из деревни, с табличками, разумеется. Это так, для затравки, чтобы их проверили и успокоились, не найдя мин. Граната под трупом – это ведь не мина. Правда? Пусть сюрприз будет. Затем Вера тренировалась в стрельбе по лежащим на дороге мишеням. Не пропадать же добру. Вера действительно одинаково работает двумя руками, левой, правда, чуть лучше. Все двенадцать пуль попали в головы. После чего я обратился к последнему живому полицаю.
– Знаешь, я обещал тебя не убивать. Я очень редко даю обещания, но когда даю, я, капитан НКВД, их всегда выполняю. Это очень плохо для тебя, потому что когда творишь зверства, надо за эти зверства отвечать. И не забудь передать немцам привет из отряда «Второго». Запомнил? – После чего кивнул Вере, и та спокойно, как в тире, прострелила ему колени, а сам я с огромаднейшим, просто животным удовольствием перебил упавшему полицаю руки в локтях, подложил под потерявшего сознание урода гранату и приказал завалить его трупами.
Для него было бы лучше, если бы Вера его просто убила, это было бы быстро и почти безболезненно, но мне это было надо. Самому. Не дал бы слово оставить его в живых при своих людях, резал бы его сейчас на куски, выковыривая кончиком штыка глазные яблоки и оставшиеся после допроса зубы. Все, что я делал и сделал с ним и его приятелями, не было издевательством. Это было простым, доступным для понимания наказанием за то, что я увидел в том, первом, доме.
Делалось это только для местных, которые видели все от начала до конца, немного для Веры и совсем чуть-чуть для меня. А к куче трупов местные мальчишки прислонили еще одну табличку, со скромным словом «Второй».
Мы опять стояли на деревенском пятачке, где находились наши, теперь уже три машины. Полчаса назад, взяв с собой «Сержа» и пятерых местных, я дошел до одного деревенского дома и прямо в доме расстрелял хозяина с хозяйкой. Тех, кто выдал своих односельчан. После чего мы подогнали машину и вынесли из дома все, что нам было нужно по списку «Старшины», одобренному и дополненному мной. А потом прямо на печке, угольком, взятым из нее, я нарисовал крупную цифру «2».
Из местных с нами уходили три девушки, десять парней и один мужик лет сорока пяти. Как потом оказалось, ему тридцать два и у него только что каратели убили двоих детей и жену. Мужику прилетело прикладом по голове прямо во дворе его дома, после чего его от души попинали ногами, а добить не успели, так как там нарисовались «Старшина» с «Погранцом».
Я не стал давать людям время на похороны близких им людей. Понимаю, может быть, это не по-человечески, но немцы или полицаи могут нагрянуть в любой момент, и тогда хоронить будет некому. В деревне у всех есть соседи или дальние родственники, а нам бы свою пятую точку унести. Я уже сказал «Старшине», что дорога дальше перекрыта. Деревня, в которой мы сейчас находились, называлась Сарья, а дальше, километров через пятнадцать, будет большая деревня Росица. И в этой Росице, прямо на въезде в деревню с нашей стороны, сегодня утром немцы поставили пост из десятка солдат при одном броневике. Судя по описанию, нашему, так как в описании был пулемет ДТ.
– Вот и покатались, придется дальше пешком, – мрачно сказал «Старшина».
– Придется, – тяжело вздохнул я.
27 июля 1941 года. Росица.
Майя
Она ненавидела мужиков. Всех. Их потный мерзкий запах, сальные глаза и липкие руки. Даже тех, кто стоял на коленях рядом с ней. Но тогда она молила бога поскорее умереть. Все блага мира, лишь бы все это кончилось поскорее. Лишь бы не было перед глазами ухмыляющихся харь ее насильников. И тех, кто потом позже освободил их, и этого здорового и ласкового мужика, которого все уважительно называли просто «Старшина», она тоже ненавидела. А от того, в немецком мундире, с ног до головы заляпанного брызгами крови, что командовал всеми ими, ее просто трясло от ненависти. Когда он предложил ей это, она чуть не потеряла сознание от омерзения. Но девчонки согласились, и та девочка в мужской одежде, что приехала с ними, тоже, и она просто кивнула головой и закрыла глаза, когда он рвал на ней одежду.
Заканчивался очередной бесконечный летний день. Уже спала невыносимая июльская жара, и заходило надоевшее всем солнце. Скоро наступит долгий июльский вечер и появится вечерняя прохлада, а потом короткая летняя ночь с бесчисленными комарами и трелями соловьев. На въез-де в деревню стоял пост. Ранним утром, пока не навалился зной, солдаты сделали шлагбаум, срубив для него березку, стоявшую на краю дороги. Заступили они на сутки, и сменить их должны были только утром. Было скучно. Зачем их здесь поставили? Неоживленная дорога между дальними деревнями, по которой за весь день проехали только трое местных полицейских. Днем жара, ночью комары.
Неожиданно из-за поворота появилась странная группа, медленно, как похоронная процессия, двигающаяся по дороге. Впереди, перед почти неслышно катящимся мотоциклом, бежали четыре девчонки. Их хорошо было видно в бинокль. Часовой чуть больше минуты с удовольствием разглядывал их, а потом позвал фельдфебеля, который немедленно отобрал у наблюдателя единственный в отделении бинокль. За командиром отделения быстро подтянулись и все остальные солдаты, громко обсуждавшие происходящее. Процессия приближалась, и уже были видны детали.
Справа бежала невысокая худенькая светловолосая девчонка, в мужских штанах и короткой мужской майке, открывающей тоненькие руки, беззащитную шею и девичью грудь. Была она настолько красива и выглядела столь невинно, что часовой от волнения облизал потрескавшиеся губы. Рядом с ней бежала высокая, статная, красивая еврейка в порванной на груди ночной рубашке и с длинными, черными как смоль, растрепанными волосами. Третья тоже еврейка, чуть ниже, в юбке и белой нательной мужской рубахе, изорванной чуть ли не в лоскуты, отчего в прорехи просматривалось потрясающее тело молодой женщины. Четвертая совсем юная, тоже худенькая, в простом ситцевом платье, разорванном спереди почти до пояса.
Все три еврейки были жутко избиты. На шеях у всех были накинуты веревочные петли, а концы веревок были закреплены на мотоцикле. В руках девчонки держали такую же березку, что стояла недавно у дороги, только немного короче и с необрубленной кроной, и казалось, что эта безумно красивая четверка тащит мотоцикл.
Около шлагбаума собрались все, даже толстый ленивый Ганс вытащил свою задницу из недр русского броневика, где он вольготно проспал весь день. Все громко переговаривались, предвкушая незапланированную потеху. Метров за тридцать до шлагбаума из коляски поднялся в рост высокий русский полицейский в расстегнутом на груди мундире и, держа в руках здоровую стеклянную бутыль самогона, закричал.
– Герр офицер! Битте, презент! – Не удержавшись на ногах, полицейский покачнулся и тяжело свалился обратно в коляску, скрывшись за спиной высокой еврейки. Солдаты оживились еще больше. Неожиданно за семь или восемь метров до шлагбаума блондинка споткнулась и, увлекая за собой остальных девчонок, растянулась на дороге прямо перед неожиданно остановившимся мотоциклом.
Кинжальный огонь немецкого ручного пулемета, установленного в коляске, и двух русских автоматов, открывших огонь в упор, во фланг, прямо с поста, не оставил отделению ни единого шанса. Как только стихли выстрелы, из-за поворота появились три грузовика и шустро попылили в сторону поста.
Если бы хоть кто-нибудь понимал, что мне стоило уговорить девочек! Сдались они только на раненом. Мы реально на руках его бы не унесли. Можно было попробовать прорваться обратно, по дороге на Освею, но сколько бы нас осталось в живых, одному богу известно. Еще один вариант – попробовать вырезать пост ночью, но это не упившаяся маршевая часть, эти солдаты будут тащить фишку просто из чувства самосохранения. Да и пройти ночью эту деревню будет сложно. Без выстрелов мы немцев не уберем, а прорываться с боем – это все равно что с боем брать Освею. А вот такой простенький цирк не ждал никто, хотя все наши морщились, а новички брезгливо кривились. Не знаю, как кому, а мне лично наплевать. Мне необходимо сохранить их живыми, привести, куда запланировал, научить убивать и выживать, и брезгливости здесь места нет. Понадобилось бы, снял бы с себя штаны и на четырех точках поскакал перед мотоциклом.
Зато теперь у нас есть броневик. Теперь мы пойдем по дорогам спокойно и абсолютно беспроблемно, и пусть попробуют нас остановить. Нагрел меня полицай, про пулемет рассказал, а про орудие нет. Вот это подарок так подарок. Вернуться и убить его еще раз, что ли? Никифоров уже пятнадцать минут лазает по броневику и восхищенно, как белка, цокает языком, пока остальные занимаются привычной работой, подключив заодно и новичков. Два пулемета, орудие, полные баки, полный боекомплект, завелся в полпинка. Песня! Ну, твари, держитесь. Устрою я вам небо в алмазах.
Отделение тоже не разочаровало. Все то же самое, только больше автоматов и пистолетов, видно, оружие экипажа броневика. Пять автоматов и пулемет, семь винтовок и семь пистолетов, полно боеприпасов и гранат, медицинские сумки, снаряжение и, разумеется, продукты. Еще и полевой телефон, который я с благодарностью принял. Распихивать только все это хозяйство придется валом, мы и так загружены по самое не балуйся.
– Где бы мне взять еще одну машину? – задумчиво, вроде ни к кому не обращаясь, но громко и отчетливо заявил я, работая на публику.
– Хорошо, что мне сегодня не до Берлина, а то колонна вырастет минимум до Варшавы. – Публика меня не подвела. Группа стояла вокруг меня, но ближе всех «Погранец». Он-то первый и заржал, согнувшись и хлопая руками себя по коленям. Затем «Старшина», Виталик, саперы, захохотал в броневике Никифоров, которому передал мои слова «Девятый», улыбнулись даже Вера и высокая девушка, Сара, по-моему. Когда все отсмеялись, я подошел ко всем четырем своим девчонкам, взял их за руки и проникновенно сказал:
– Девчонки! Вы сегодня сделали для всех нас огромное дело. Вот это, – я кивнул на пятнадцать трупов, валявшихся на дороге. – В первую очередь ваша победа. Вы их так красиво в кучу собрали. Вы нас всех спасли и как мою личную благодарность и свою первую награду примите пистолеты. – После чего мы со «Старшиной» выдали всем девчонкам личные «Вальтеры», тем более что их уже скопилось приличное количество. – Ну а теперь по коням. Грузимся и сваливаем. Табличку не забудьте. – Ну да. Около кучки трупов, с традиционной гранатой между ними, притулилась очередная скромная табличка с надписью «Второй». Я еще верхнему немцу в задницу кустик ромашек вставил, распоров ножом галифе и подштанники. Но, думаю, не оценят.
«Серж»
Мы прошли, как раскаленный нож сквозь масло, и там, в деревне, и здесь, через пост. Все решения были безумными, нестандартными точно, а то, что он предложил перед постом, звучало дико и… красиво. До такой степени необычно и восхитительно, что я сразу понял – это сработает! И еще я понял, что мне до такого уровня далеко. Вырезать ножами тридцать полицаев среди бела дня мог предложить только безумец, но нас принимали за своих. Лебезили, лопотали заискивающе, улыбались и тут же умирали. То, что он делал, и главное – как он это делал, для меня было немыслимо. Таких действий я даже представить себе не мог.
В первый двор он зашел, закинув за спину автомат. Сорвав веточку с куста жасмина, капитан ногой распахнул дверь в дом. Войдя в просторную горницу и увидев разложенную прямо на столе кричащую женщину, он издал восхищенное: «Оу!» – и как ни в чем не бывало пошел по дому. Проходя мимо полицая со спущенными штанами, капитан мимоходом, но очень сильно ударил насильника ребром ладони по горлу и, не сбавляя шага, пошел дальше. Не ожидавший такого приветствия полицай отшатнулся назад, рухнул на колени и, задыхаясь и корчась практически без звука, припал головой к полу. Женщина замолчала. Я не успел зайти в комнату и все еще топтался в дверях кухни, как он уже возвращался обратно, так же непринужденно помахивая веточкой жасмина. Еще двое полицаев, находившиеся в соседней комнате, были мгновенно зарезаны, как свиньи, простым кухонным ножом, который капитан мимоходом прихватил со стола. Проходя мимо замолчавшей женщины, он приложил палец к губам и спокойно сказал ей:
– Свои. Кричи, как будто нас здесь нет, – и, уже обращаясь ко мне, насмешливо добавил: – «Серж», расслабь мимические мышцы лица. – Видя, что я не понимаю, капитан сплюнул и резко пояснил: – Морду кирпичом сделай. Ты всю Европу прошел. Ты хозяин жизни. Работай, твою мать! – Приведя меня этими словами в чувство, капитан сделал к так и стоящему на коленях полицаю еще один шаг, нагнулся и ударил его тем же кухонным ножом куда-то в шею, чуть ниже затылка.
Никогда до этого дня я не слышал выражения «сделай морду кирпичом», но объяснение этого выражения, сделанное им походя, как само собой разумеющееся, много позже, уже когда я спокойно обдумывал произошедшее, восхитило меня.
В третьем доме было четверо, и первый, видимо старший, знал немецкий язык. Он с ходу поприветствовал капитана возгласом «Хайль Гитлер», и… по простому деревенскому дому промелькнул кровавый смерч. Я опять не успел ничего сделать и только тогда понял, зачем капитану простая пехотная лопатка, правда, необычайно остро заточенная. Это я отметил еще на привале на лесной поляне.
Круговое движение – и в полицая, стоящего справа, ударил фонтан крови из разрубленной сонной артерии старшего полицая, окатив его с головы до ног. Первый полицай еще стоял, с жуткой гримасой на лице ухватившись за разрубленное горло, а второй уже валился с ног. Свист рассекаемого воздуха, брызги крови, слетающие с бритвенно-острой лопатки, разрубленная голова. Затем всего два скользящих шага, чмокающий звук – и третий полицай, избивавший ногами лежащего на полу связанного старика, получает страшный удар по шее сбоку. Лопатка застряла в трупе, но капитан и не собирался выдергивать ее. Нанеся удар, он просто выпустил свое страшное оружие. Шаг в сторону, резкий разворот вокруг собственной оси, невидимое глазу движение – и последний полицай прибит к стене дома штыком от СВТ. Необычайно сильный удар был нанесен левой рукой, в которой, я готов был поклясться, не было штыка. Собственный штык капитана так и висел у него на поясе.
Произошло все мгновенно. Шаг, разворот, стук – и мертвый полицай, протянувший руку к винтовке, прислоненной к стене, повис на почти полностью вошедшем в его тело лезвии. И только тогда я сообразил, что невесть откуда взявшийся штык капитан вытащил из ножен, висевших на поясе третьего полицая, при развороте. Войти в дом, мгновенно оценить обстановку, моментально убить троих противников, найти себе дополнительное оружие и воспользоваться им? Я был потрясен. На казнь четверых полицаев ушло менее тридцати секунд.
А лимонки под трупами? Этот элементарный способ минирования поразил меня до глубины души. Это было так просто, логично и эффективно. Ведь основная цель, убивать врага, достигается сама, с помощью этого самого врага, а заминировать труп таким образом сможет даже самая юная девушка из нашего сборного отряда. И ведь этого никто не ждет.
Ромашками же капитан меня просто растоптал. Я думал, что он тронулся умом от того, что увидел и делал в деревне, а капитан, делая это, объяснял всем, что да как, и почему он это делает. Спокойно, как на лекции, и логично, и опять красиво. Жутко красиво. Жестоко убивать противника, признаваться в содеянном зверстве и расписываться при этом? Это не укладывалось у меня в голове. Такое мог сделать только человек, абсолютно презирающий и противника, и саму смерть.
Уже уезжая с ним на мотоцикле, я обернулся, проводил взглядом удаляющуюся кучу мертвых немецких солдат с увядшим уже кустиком ромашек и понял: я хочу так воевать, а дальше будь что будет.
Эту идею с обозначением мест, где отметился отряд, я взял у популярного в моем времени сериала и посчитал для себя обязательной. Мне крайне необходимо, чтобы немцы знали о наличии нашего отряда и боялись только одного моего боевого имени. На эту скромную цифру мы станем списывать все зверства, которые будем творить в отношении захватчиков и их пособников. Просто потому, что я лично считаю, что слишком много карателей и их помощников выжили в той войне, если они даже в наше время позволяют себе гордо выходить на парады, потрясая наградами, выданными им за убийства детей. Такое ни понять, ни простить нельзя, сколько бы времени после этого ни прошло.
Вот и сейчас я очень надеюсь, что вид кучи голых трупов сильно «порадует» наших «партнеров». Ничего личного. Мне просто надо было проехать. Знал бы язык, написал бы это на бумажке, свернул бы в трубочку и в задницу кому-нибудь вставил, а пока, ребята, извините, только ромашки. Это не было глумлением или издевательством над трупами, это был голый практицизм. Я хочу, чтобы нас запомнили сразу, взбесились и начали искать. Выписывать награды и наде-яться, что отряд сдадут. Пусть гестапо напрягает информаторов и полицаев и тем самым поднимает волну и самостоятельно делает нам рекламу. Они сами будут давать людям информацию о нас.
Мы же выплывем в другом районе или области, опять ударим и опять пропадем. Через год групп станет больше. Они будут стрелять немцев, вешать полицаев, взрывать склады, жечь машины, резать связь и вообще вредить, где и как только можно. В разных районах этих немаленьких областей. Все это на ходу я негромко объяснял внимательно слушающему меня отряду. Просто чтобы потом, в процессе обучения, не повторять прописные истины.
Именно здесь, в этой изнасилованной полицаями белорусской деревне, началась моя страшная слава безжалостного командира НКВД. Безумная слава беспощадного «Второго», убивающего без разбора и немцев, и латвийских и литовских националистов, и украинских карателей, и местных полицаев, и их приспешников. Именно отсюда началась наша двухлетняя эпопея отряда «Второго», обрастающая жуткими историями и слухами. Убитыми немцами, повешенными полицаями, сожженными заживо карателями и посаженными на кол предателями. Жуткая слава карателя карателей.
Начальнику штаба
284-й охранной дивизии
подполковнику Генриху Штайнеру
