скачать книгу бесплатно
– Случилось не самое худшее. Просто Сталин с Рузвельтом подписали договор на поставку самолетов через Аляску, Анадырь до самого Красноярска. Создано пять сводных перегонных полков. Какой— то Мазурук будет теперь нами командовать.
– А мы— то причем? – спросил Краснов, закуривая.
– Мы как раз и есть те пилоты, которые будут перегонять самолеты по трассе Аляска— Сибирь.
– Нет, я не согласен. Я сейчас пойду к бате и откажусь. Лучше я буду бить немцев!
– Никуда ты не пойдешь! Это, Валера, приказ! Я было полез отстаивать свои права, так он мне такую песенку про мою маму спел, что я засомневался, не мой ли он папаша!? Так что, собирай манатки и пошли, пока начфин, начпрод, зам. по тылу на месте. Подпишем аттестаты и к Клавке за водкой. Отметим с пацанами наше убытие. Гулять будем всю ночь, до утра. Нам же завтра не на вылет…
Краснов сидел, понурив голову и подперев её руками. Папироса одиноко дымила во рту. Было такое ощущение, что он просто про нее забыл. Несколько минут он обдумывал, а потом неожиданно сказал:
– Я, Ваня, одного не могу понять. Неужели они не могли взять курсантов из летных школ? На хрена там нужны такие пилоты как мы?
– Трасса, Валера, сложная. Нужен опыт. Самолеты— то американские. Нас, я думаю, еще месяца два будут натаскивать в тылу!? – ответил Ваня и, толкнув друга в плечо, собрался на выход. – Ты идешь или будешь тут сидеть, словно филин на дубу?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА
В последнее время все чаще и чаще Краснов приходил к Леди во сне. После такой ночи Ленка Лунева просыпалась вся в слезах, и уже с самого утра все валилось из рук. Уже восемь месяцев она одна воспитывала сына Димку и каждый день верила в то, что вот— вот откроется дверь, и на пороге появится её любимый Краснов. Но он не появлялся. Где он, что с ним, задавала она вопросы, стараясь хоть краем уха в сводках информбюро услышать его фамилию. Ей до сих пор не верилось, что прошло восемь месяцев, как она живет в Москве в квартире хирурга и начальника санитарного поезда Альберта Сергеевича Зверева. Его жена Екатерина Дмитриевна, довольно приятная седая женщина лет шестидесяти пяти, стала ей второй матерью. После того, как под Минском, еще в сорок первом году погиб их сын, она всю свою любовь и тепло отдала Димке и Леночке. Словно родная мать, она была всегда рядом, называя Димку не иначе, как внучок, а Леночку дочка.
Действительно, она была Ленке почти настоящей матерью, поскольку её отношение к Луневой поражало своей любовью и душевным трепетом. Екатерина Дмитриевна никогда не жалела продовольственного пайка своего мужа и до последней крошки делилась с Ленкой теми жалкими продуктами, которые получала по его аттестату.
В тот год в Москве было очень сложно. Враг, хоть и отбитый зимой на сотню километров от столицы, все же досаждал ночными бомбардировками. Почти каждую ночь приходилось прятаться в метро и пережидать этот кошмар до утра, который тоннами бомб и зажигалок сыпался на головы москвичей. Днем немцы летать над Москвой не решались. Плотный огонь зениток и истребительной авиации наносил врагу невосполнимый урон и только благодаря этому, столицу удалось отстоять.
Денежный аттестат матери был хоть и небольшой, но все же позволял жить чуть— чуть лучше, чем многим рядовым москвичам. Раз в месяц она ездила в финчасть военного госпиталя Москвы, где стояла на довольствии, чтобы получить те небольшие деньги, которые полагались ей по материнскому и своему аттестату.
В один из дней конца октября, спускаясь в метро по эскалатору, она увидела, как ей навстречу движется компания военных— летчиков. Они улыбались, что— то рассказывали друг другу, не обращая внимания на окружающих понурых людей с печатью скорби на лицах. Сердце Ленки как— то странно затрепетало в груди. Странное предчувствие пронзило её словно молния. В этот миг она мгновенно узнала молодого, стройного старшего лейтенанта! Она узнала бы его из сотен тысяч! Да! Это был он, Краснов!
Лена хотела крикнуть, позвать Валерку, но подкативший к горлу ком, словно веревочная петля, перекрыл ей дыхание. От собственного бессилия в её голове сознание помутилось, и люди превратились в общую серую и расплывчатую массу.
Хватаясь за бегущий поручень эскалатора и падая в обморок, Ленка присела на ступени. На какой— то миг темная пелена опустилась на глаза, и все звуки этого мира пропали, превратившись в постоянный звон. В тот миг чьи— то сильные мужские руки подхватили её и понесли вперед, держа её на весу. Лена неожиданно вернулась в сознание и очнулась. Летчики скрылись из виду, поднявшись из метрополитена на улицу.
Что делать? Бежать наверх и догнать его? Лена знала, что это просто невозможно. Упустив Краснова, хоть на мгновение она уже никогда не сможет найти его среди многочисленной толпы москвичей и гостей столицы. Он, слившись с массой людей, словно привидение растворится в этом гигантском муравейнике. А возможно, он вновь исчез из её жизни на долгие годы. Чувствуя, что она бессильна перед таким поворотом судьбы, Лунева заплакала. В тот миг ей было очень тяжело. Горечь, обида на свою беспомощность, голодным зверем глодали её душу и она не знала как ей поступить дальше.
Тихо всхлипывая, Лунева плакала, украдкой вытирая платочком набежавшие на глаза слезы. Словно в тумане она дошла до скамейки и присела, опершись на холодную мраморную стену. В горле стоял ком.
Мало ли тогда было плачущих людей? Кто— то потерял отца, сына кто— то все вообще всех родных и близких. Война не щадила никого.
Несомненно, это был Краснов. Его лицо, его улыбку она бы узнала из миллионов. Её сердце, словно было связано невидимыми нитями с сердцем Краснова. Из всего, что ей довелось пережить в этой встрече, это было не только разочарование, но огромная – огромная радость. Нет – это было настоящее бабское счастье! Валерка ведь был жив! Он был жив, и это еще больше вселяло в нее силы и надежду на счастливое будущее, и долгожданную встречу.
Получив причитающиеся деньги, она мчалась домой, словно на крыльях. Даже Екатерина Дмитриевна была в полном недоумении, когда Лунева появилась дома. Ленка, словно заново влюбилась. Её душа пела и она, словно бабочка, порхала по квартире доктора. Бутылка 777 портвейна возникла на столе, словно по повиновению волшебной палочки.
– Что с тобой, Леночка? – спросила Екатерина Дмитриевна.– Ты прямо вся светишься от счастья! По какому поводу гуляем? – спросила она, видя, как девчонка расцвела. – Ты часом не влюбилась? А может, Гитлера в плен взяли, да я еще не знаю об этом!?
– Екатерина Дмитриевна, мой Краснов жив, жив, жив!!! – так и перло её из груди. – Я его видела сегодня на Маяковке – в метро! Я ехала вниз, а он поднимался наверх.
– Он узнал тебя!? – спросила Дмитриевна, радуясь счастью своей приемной дочери.
– Нет, он ехал с несколькими летчиками. Они о чем— то между собой разговаривали. Но зато я знаю, что он жив! – сказала Леночка, почти подпрыгивая от радости.
– Я, как деньги получила, так сразу решила выпить с вами за его здоровье!
Она налила в замысловатые старинные граненые рюмочки вино и сказала:
– Екатерина Дмитриевна, давайте выпьем! Давайте выпьем! Сегодня такой радостный день! Я никогда не думала, что здесь, в Москве среди миллионов людей, можно вот так просто случайно встретить человека, а тем более моего любимого.
– Это, Леночка, твоя судьба! У вас с Валерой все будет хорошо, поверь мне. Так тебе сейчас и карты в руки, милая! Раз ты знаешь, что он летчик и еще жив, то его значит и найти легко. Я постараюсь через управление кадров ВВС РККА узнать, в какой части он служит. Напишешь ему письмо. Может быть, ему отпуск дадут, чтобы с тобой расписаться!? – лукаво сказала Дмитриевна. – Давай выпьем за вашу встречу!
– Давайте выпьем за встречу, – сказала Лунева и подняв бокал подошла к кроватке, где мирно спал сын Краснова. – Димочка, твой отец жив— жив…
В тот день Ленка была на седьмом небе от счастья. Легкое опьянение от вина, вперемешку с прекрасным настроением, вскружили ей голову, еще больше вселив в нее надежду. Под звуки патефона Ленка танцевала по комнате, обнимая Димку. Она радовалась, что господним проведением их пути вновь сошлись, и теперь оставалось только ждать. Возможно, пройдет не один год. Возможно, встреча будет такая же нежданная, как и сегодня, но она обязательно будет. Как и будет победа в этой страшной войне.
Вечером того же дня Лунева села за письмо. В её душе еще тлела надежда, что через Валеркину мать она узнает о том, где служит Краснов. Ей хотелось поведать Светлане, что она видела Валерку. Взрослого, красивого, а самое главное – жизнерадостного и возмужавшего. Ей так хотелось поделиться счастьем со всеми, кого она знала, что казалось, сердце Леди просто выпрыгнет из её груди.
Не знала, да и не могла Лена знать, что все связи с Красновым будут скрыты покровом государственной тайны. Не могла она представить, что все поиски приведут в никуда! Новое служебное задание Краснова было настолько засекречено, что даже мать до поры до времени не сможет узнает о том, где он служит. Письма уходили на фронт, а в Валеркиных ответах не было даже намека о его полетах по трассе Аляска— Сибирь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ТРАССА АЛСИБ
Город Иваново – это славный город невест… Еще с давних времен он был одним из городов мануфактурного производства почти всей великой Российской империи. Тут— то и расположилась учебная база летного состава пяти сводных перегонных полков. Лучшим летчикам, снятым с фронтов, предстояло не только изучить новую материальную базу иностранных самолетов, но и выучить английский язык, чтобы хорошо понимать далеких союзников и их непонятную техническую документацию.
– Ну что, товарищи летчики, будем знакомы? – сказал начальник политотдела армии комиссар первого ранга Орлов.
– С этого дня мы работаем в закрытом режиме. Хочу с первых минут предупредить, то, что поручено нам Государственным Комитетом обороны СССР и товарищем Сталиным, есть на данном этапе наиважнейшая задача. Вам уже через месяц предстоит перегонять самолеты с американской базы Фербенкс, через Анадырь, Магадан, Якутию и дальше до Иркутска и Красноярска. С правительством США достигнуто соглашение о бесперебойных поставках военной техники. Трасса, скажу вам, очень— очень сложная и проходит через полюсы холода Оймякона и Верхоянска. Вам, товарищи командиры, придется работать над тайгой, горами на запредельных высотах и в кислородных масках. Фактически, сесть вне подготовленных аэродромов, некуда. Я хочу сказать, что успех дела по перегонке будет зависеть от вашей самоотверженности и вашего самопожертвования и командной работы.
После слов, сказанных Орловым, по залу полкового клуба прошел легкий шепот. Все понимали, что эта работа не менее опасная, чем на фронте. Каждый из летчиков представлял, в каких условиях придется им летать. Тысячи километров леса, туманы, дьявольский мороз и еще множество скрытых опасностей, которые обязательно дадут о себе знать. После осознания произошедшего, зал мгновенно стих, словно наступила минута молчания. Мало тогда кто— то мог представить, насколько трудными окажутся эти полеты. В первые месяцы зимы резина на шасси лопалась от шестидесятиградусных морозов. Самолеты «разувшись», падали на брюхо, калеча отличных военных пилотов и выхода этому на первых порах не было.
– Ты слышал, Иван? Вот тебе и второй фронт! Ни самолет посадить, ни с парашютом выпрыгнуть. Будешь болтаться на елке, пока рыси или сибирские тигры не сожрут, или еще, какие бурые медведи, которые шляются по лесу. – сказал Краснов, подзадоривая своего друга. – Навигации нет, связи нет, девушек нет, и чего у них там еще только нет!? Я бы лучше на фронте остался, там не так опасно, как барражировать над бескрайними просторами Якутии!
– А это, Валерик, как кому Бог, на руку положит! Я так думаю, разницы особой нет, что тебя «мессер» или «фокер» завалит, что ты шандарахнешься в тайге на башку медведя. У каждого ведь своя судьба! – сказал Заломин, без энтузиазма.
После собрания продолжение обсуждения темы перегона среди летчиков продолжилось.
Хоть и было новое задание Родины необходимым для фронта, все же каждый из военных летчиков лелеял надежду после командировки вернуться в свои части и эскадрильи. Только там, на фронте, в боевой обстановке крепчал дух воинского братства. Только там, в атмосфере постоянной опасности, хотелось беспощадно бить ненавистного врага, чтобы каждую свою небольшую победу вложить в общую копилку великой победы всей страны.
Мало еще кто из них представлял, что в эти дни происходит по намеченному маршруту следования самолетов. Тысячи людей, лошадей, сотни тракторов, где в тайге, где в тундре, создавали десятки основных и запасных аэродромов. День и ночь, люди в жутких условиях севера, ногами втаптывали в вечную мерзлоту густую глиняную массу, забивая ей деревянные решетки будущих взлетно— посадочных полос. Строили дома, гостиницы, ангары, котельные. Вся территория от Иркутска до Чукотки стала одной большой стройкой со своими порядками и правилами.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ФИРСАН
Поселок Сеймчан сурового Магаданского края в те годы стал одним из основных перегонных аэродромов. Природная котловина, окруженная горным хребтом, словно была вымыта полноводной рекой Колымой на протяжении нескольких миллионов лет. Золотые прииски ежедневно десятками килограммов метала №1, пополняли фонд страны, а работающие на них зеки, иногда все же получали досрочное освобождение и отправлялись на фронт, чтобы отдать свою жизнь Родине, воюя в штрафных батальонах.
Вокруг поселка располагалось около двадцати лагерей, где отбывали «наказание» не
сколько десятков тысяч человек. Фактически, вся территория магаданского края была одним сплошным лагерем.
– Ну шо, марксисты троцкисты утописты отдыхаем!? – спросил Саша Фирсанов, войдя со своими «шестерками» в барак к политзаключенным,
– С кем сегодня в буру партейку другую сгонять!? Чай, рыжья в ваших закромах еще осталось еще не один килограмм!? Пора бы и на воровской «общак» отстегнуть для пополнения баланса! – сказал он, перетасовывая самодельный крапленый «пулемет», как на воровском жаргоне назывались самодельные карты.
Фирсанов, за два года своего отбывания наказания, стал довольно авторитетным жуликом. На полных правах он выступал на воровских «сходняках» и «правилках» и порой даже мог одним своим словом вынести справедливый вердикт, какому— нибудь провинившемуся урке. Молодые «блатари» держались Фирсанова за его духовитость, видя в нем будущего лидера воровского движения. Неоднократно бывало, что он бросался с заточкой и кулаками на тех, кто подминал воровские законы и устои, за что снискал себе славу бешеного.
Уставшие, почти смертельно голодные люди молчали. После того, как многих сняли с золотых приисков на строительство Сеймчанской взлетно— посадочной полосы, доходы от продажи «песка» упали. Работа, не прибыльная и не доходная, выматывала все силы. Если раньше небольшой самородок величиной с клопа или даже спичечную головку, можно было обменять на хлеб и чай, то сейчас подобный натуральный обмен канул в лету. Никому из политзаключенных не хотелось вступать с блатарями в дискуссии, зная, что споры могут закончиться поножовщиной. Голод и холод гнал людей на те поступки, которых они ранее в своей цивильной жизни чурались и стыдились.
Воров в зоне было немного, они нигде не работали, поэтому им приходилось побираться по мужицким баракам в поисках еще оставшегося «золотого песочка» и прочих вещей, на которые они «клали глаз». Администрация колонии хоть и лишала их полноценных пайков и отоварок в лагерном ларьке, но делала на блатарей ставку в устрашении всякой «контры» и пресечении всякого рода смутьянства. Жулики, поэтому и ставили себя выше остальных, считаясь настоящими каторжанами и страдальцами сталинского режима. Это нынешнее их положение шло из тех далеких времен, когда вся Сибирь и Дальний Восток гремели кандальными маршами еще старых царских этапов.
– Пошли, Ферзь, у этих вшивых доходяг уже взять нечего! Все вертухаям просрали за хавчик! Шпилевых среди «контриков» нормальных нет! Так, одна гнилота собралась, фитили! – сказал один из друзей Ферзя, положив блатному корешу руку на плечо.
– Вон глянь, как «враги народа», словно крысы, свои птюхи по шконкам точат! И путь их лежит в Магадан, в столицу колымского края! – запел Шмаль, растопырив веером свои пальцы.
– Да погоди Ты Шмаль, дай – ка мне глянуть, может земляки есть? Вчера этап новый пригнали, а я не покурсам… Эй, доходяги, среди вас Смоленские есть? – спросил он, желая найти знакомых по пересылке. – Что, бродяги, затихорились!? Смоленские есть!? – снова спросил Фирсанов, но ответа опять не услышал.
Холодный, промерзший барак скрадывал все звуки, и лишь жалкое потрескивание и шипение сырых дров в печи, напоминало о том, что здесь еще есть живые. В бараке было тихо. Даже бугры из авторитетных политзеков, из числа бывших генералов, не обращали на ворье никакого внимания. Всем было известно, что любая перепалка с блатными перерастет в сражение, виновниками которого опять останутся те, кто как раз и сидел по 58 статье УК РСФСР.
В большой бочке, стоявшей посреди барака, продолжали шипеть сырые дрова, которые, даже полностью сгорев, не могли наполнить огромное помещение живительным теплом.
Дневальный постоянно подкладывал в печь свежие палки, но от них было мало толку. Жуткий холод все равно пронизывал до костей. Цинга, тиф, дизентерия косили людей не меньше, чем на фронте. Еще летом похоронная лагерная команда из раскоинвоированных зеков из числа доходяг, отрывала до нескольких сотен могил в колымской вечной мерзлоте. Как правило, летних заготовок не хватало и трупы умерших за зиму и убитых в воровских разборках урок, складывали до наступления тепла в сарае, что стоял за лагерной баней. Даже там, в этом «морге», можно было видеть тех, кто от голода решился промышлять человечиной, оставляя на еще не остывшем теле свежие ножевые вырезы.
– Пошли, Ферзь, мне жутко видеть этот гадюшник! – сказал Шмаль, и вытянул Фирсанова из барака за рукав его фуфайки.
В тот момент при виде всего этого, что— то острое кольнуло в сердце Саши Фирсанова. Он вспомнил смоленский централ, «Американку» и отца своего заклятого врага Краснова. Почему это пришло на память, он не знал, но именно эти слова сейчас всплыли в его сознании яркой картинкой. Как сейчас, он видел изуродованное лицо майора, который сквозь опухшие, окровавленные губы говорил:
– Саша, любое дерьмо можно отмыть в бане, но никогда ты, не сможешь отмыть того дерьма, которое внутри тебя. Береги свою честь смолоду!
От этих слов кровь застыла в его жилах. Он знал и понимал, что если жулики узнают о его сомнениях в «правильной воровской жизни», они в тот же день поднимут его на ножи, а уже к утру следующего дня его труп обглодают «чуханы и лагерные чайки». Вряд ли он тогда сможет пережить эту зиму, и придется лежать его косточкам в вечной мерзлоте Колымы, словно рыжему мамонту, сдохнувшему миллионы лет назад.
Сводки информбюро доходили и до лагеря. В каждом бараке висел репродуктор и все из уст самого Левитана знали о положении на фронте. Сердце Саши Фирсанова, в отличие от его многих блатных корешей, сжималось от боли, когда он слышал про оккупированный Смоленск, про сожженные города и села Смоленщины. Блатная романтика, навеянная ему когда— то жуликом и бандитом Шерстяным, словно снег в погожий апрельский день постепенно, постепенно таяла, а вся воровская бравада в его душе превращалась в талую воду и покидала веру в эти каторжанские и воровские идеалы.
– Пошли, Шмаль! Босота здесь, голая и нищая! Одни фитили, да доходяги! – сказал он, сочувственно взглянув на «контру».
Он понимал, что— то здесь было не то. Люди, угасающие, словно свечи, верили в победу и старались из последних сил вложить в нее свою лепту. В тоже самое время, воры и всякие блатари, лишенные всего людского, жрали от пуза украденный мужицкий паек, запивая его вертухайским спиртом, который за золотой песок таскали в зону охранники. Так, в памяти Саши Фирсанова осталась жалкая картинка барака политзеков, которая каждый день все сильнее и сильнее терзала его душу, вызывая в ней потуги сомнения.
Кто прямо в одежде, завернувшись в тюремное одеяло, уже спал, кто перед сном доедал остатки хлеба, бережно сохраненного с пайка, запивая его на ночь голым кипятком. По серым и даже почти черным лицам с ввалившимися глазами было видно, что этим людям было сейчас не до карточных игр. Каждый из них, имея огромный срок, в отличие от воров тянул его из последних жизненных сил, не теряя надежду на возвращение домой. Хотя надежда эта была мизерная и эфемерная. На фронт забирали только бытовиков и даже воров, а политзеки— «контра», вкалывала дальше, постоянно ожидая от Сталина какого— то чуда, которое так никогда и не произойдет.
Лагерное отделение Управление Северо— Восточных исправительно— трудовых лагерей «Искра» МВД СССР находилось невдалеке от аэродрома. Подъем в зоне был ранним. В пять часов утра все были на ногах и после короткого завтрака в лагерной столовой, под конвоем пешком, направлялись на работу. Окруженная трехметровым дощатым забором и тремя рядами колючей проволоки, зона располагалась в конце посадочной полосы, так называемого «подскока». Каждый раз, взлетая или садясь на приготовленное зеками поле, летчики перегонного полка рисковали нечаянно зацепить забор или торчащую вышку с вертухаем. Как ни опасался командир полка подобного инцидента, он все же случился:
Это не был первый полет Краснова по трассе Анадырь – Сеймчан. В условиях полярной ночи, он всегда выходил спокойно на аэродром и садился без проблем. Но сегодня что— то было не так. Самолет с самого начала полета трясло и странные, лязгающие звуки двигателя за его спиной заставляли насторожено держаться весь путь, вплоть до самого «подскока».
Валерка сажал промерзшую на высоте восемь тысяч метров «Аэрокобру», в условиях полярной ночи. Ведущий А— 20«В» «Бостон» уже приземлился и освободил рулежку для посадки «Аэрокобр» и самолетов «Хиттихоук», идущих следом за ним «журавлиным клином».
Из— за разыгравшейся метели, Краснов фактически не видел посадочной полосы. Жалкое свечение фонарей и аэродромных огней разрывали внезапно опустившуюся на поселок поземку. Через мрак ночи и снежную круговерть, Краснов уже четко видел заснеженный «старт» и заходя по глиссаде привычно потянул ручку управления на себя. 1450 километров полета были позади, и ничего не предвещало неприятностей. Где— то уже голодным желудком Валерка предвкушал плотный ужин в офицерской столовой в компании друзей летчиков его перегонного полка, как вдруг…
Полоса была рядом… Он ощущал всем своим телом, как самолет послушно приближается к земле и касается занесенного снегом металлического аэродромного покрытия. В этот самый миг, промерзшие на большой высоте резиновые шасси из американской резины, рассыпались, словно стеклянные. Самолет «разулся», и громыхнул по металлическим полосам аэродрома магниевыми дисками, поднимая клубы ослепительно белого огня. Поломав выпущенные стойки, истребитель без тормозов и управления, прямо на «брюхе» понесся в сторону лагеря. Намотав на винт колючую проволоку запретной зоны, он протаранил дощатый забор и замер между занесенных снегом бараков осужденных.
Что было после, старший лейтенант Краснов не помнил. Очнулся он от яркого красного света, который бил прямо в лицо. Голова в тот момент разламывалась от нестерпимой боли. Странный силуэт человека во всем красном склонился над ним и что— то проговорил. Но Валерка не смог разобрать даже слова. Отвратительный, насаждающий звон стоял в ушах, а изображение в глазах рассыпалось, словно мозаика. Странное бульканье звуков исходило, словно из— под толщи воды. Тошнота подступила к его горлу и он, вцепившись в простыню обеими руками, вновь отключился, и полетел в черноту небытия, вращаясь, словно сброшенное деревом кленовое семя. Иногда, делая глубокий вдох, он приходил в сознание, но лишь, открыв глаза, видел вращающийся над собой крашеный потолок. За несколько секунд он, словно винт самолета, набирал обороты, и когда горящие лампочки сливались в сплошной яркий круг, Валерка вновь проваливался в какую— то мягкую и черную бездонную яму.
Очередной раз, придя в себя, он услышал, как кто— то рядом сказал:
– Ну, Ты мужик, и даешь! Неделю, блин, в полной отключке!
Краснов, не поворачивая головы, осмотрелся, двигая только своими глазами. Потолок вращаться перестал, а нестерпимый звон в ушах значительно стал тише. Сегодня было уже легче. Лишь повязка из бинтов туго стягивала голову, и от этого было как— то не по себе. Создавалось впечатление, что он был внутри яичной скорлупы, или в куколке шелкопряда, через которую ему предстояло вылезти на свет божий.
– Где я!? – спросил он еле слышно.
– На больничке! – послышался какой— то голос извне. – Ты бродяга, рубанулся прямо в запретку! ВОХРовцы всю ночь дыру в заборе заматывали колючкой. Думали козлы, что зеки по тундре разбегутся, словно олени! А кому тут бежать и куда? Кругом тайга, тундра и медведь шатун, он и прокурор тебе и судья в одном лице.
Краснов постарался приподняться на локти. Головокружение вновь возобновилось. Закрыв глаза, он выдержал паузу и, подняв сквозь силу свое тело, оперся спиной на подушку.
– Эй, лепила, Натан, вали сюда, летун воскрес! – услышал он уже знакомый глухой голос, словно тот приходил из— за стены.
В палату вошел человек в белом халате и, подойдя к Краснову, взял его руку и измерил пульс. Посветив фонариком в глаза, он осипшим и простуженным голосом сказал:
– Оклемался, горемычный!? А я, было подумал, что крякнешь!
– Я где? – спросил Краснов, стараясь сквозь щели в бинтах рассмотреть помещение.
– В лагерном лазарете, – ответил мужик в белом халате. – В лазарете лагеря «Искра» управления Севердальстроя НКВД СССР.
– А самолет? – спросил Валерка, смутно вспоминая, что произошло.
– Самолет твой уже оттянули в ремонт. Ты летун, неделю как без сознания. Мы думали, что ты сандалии завернешь! Больно голову свою ушиб, бедолага! Да! Командир твой приезжал, приезжал касатик, хотел тебя в поселок забрать! Но мы решили тебя здесь пока оставить, уж сильно Ты старлей, был плох, – сказал доктор, закуривая папиросу. – На вот, лучше дерни, это взбодрит, – и воткнул горящую папиросу в рот Краснову.
Тот сухими от жажды губами сжал её и втянул в себя дым. От него голова сделалась какая— то мягкая, словно вата и, отделившись от тела, медленно поплыла по палате. Валерка, прибитый дозой никотина беспомощно положил голову на подушку и, пустив слюнку, крепко заснул.
Проснулся он от какого— то странного то ли шума, то ли шепота. Не открывая глаз, прислушался.
– Слушай, Ферзь! Перо мне в ливер, я своими ушами слышал, как «Знахарь» тебя под сомнение поставил! Сказал, что на ближайшем «терлове» раскачает этот «рамс», чтобы тебя «зачуханить», как дешевого черта! Он говорит, что Ты как положняковый жулик должен этого служивового на штырину посадить. Ты же знаешь, что вору западло с красноперыми в одной хате зависать! – сказал неизвестный голос.
– Мне, Шмаль, понты корявые «Знахаря» известны. Он, сучара, вместо меня хочет стать положенцем, чтобы весь срок тут на больничке оттянуть. А меня на крови этого красноперого повязать! Ему по концу срока и указу грузина, штрафбат светит. Будет он на фронте своим тендером немецкие дзоты закупоривать. А он знает сука, как возьмет ствол в свои грабли, так его ссучат и самого воры к «чуханам» опустят. Вот он и бесится. – сказал знакомый Краснову голос.
Валерка, вроде как во сне перевернулся на бок, и сквозь щель в бинтовой повязке взглянул в сторону говорившего. На кровати, в рубахе и кальсонах, по— турецки сидел не кто иной, как Саша Фирсанов, и из алюминиевой кружки пил ядреный чифирь. Рядом с ним, опершись на спинку больничной койки, сидел другой урка. Он дыми папиросой и почти шепотом разговаривал с Ферзем. Удивлению Краснова не было предела. Что это было? Происки судьбы или настоящий господний промысел? Саша Фирсанов! Кто бы мог подумать, что здесь в глуши колымского края, за тысячи километров от Смоленска, он встретит не только земляка, но и своего заклятого врага детства. Как, как он поведет себя, когда с его лица снимут повязку? В тот миг Валерка вспомнил последнюю встречу с Сашкой, когда он вырубил его на футбольном поле. Вспомнил и мальчишескую дуэль из— за Ленки, в которую они оба были влюблены.
Сейчас Фирсанов не знал, что среди этих повязок, среди этих бинтов лежит Краснов. А зная, мог вполне задушить его. Мог, убить его ножом. Ведь по воровским законам все было бы честно и правильно. Завалить служивого было во все времена каторжанского закона в почете.
Анализируя свое положение, Краснов испугался. Не было страха, когда за ним гнались НКВДешники. Не испытывал он такого страха, когда один на один шел в лобовую атаку на «мессер». Не испытывал Валерка и страха в плену, когда знал, что его в любой момент могут расстрелять немцы. Сейчас он просто не хотел быть зарезанным, словно безропотная овца. Он не хотел погибать от рук того, с кем раньше делил не только окурок «Беломора», но и авторитет среди дворовой шпаны.
Знахарь появился на больничке на следующий день, когда Валерке было уже значительно лучше. Он делал вид, что лежит без чувств, а сам впитывал все то, что происходило в тот момент в лагерном лазарете.
– Эй, Ферзь! Я тут с жуликами покалякал, тебе западло в одной хате с краснопогонником чалиться! Ты же знаешь наши законы? Или ты его, или мы тебя! Самсон сказал: «Пусть Ферзь сам решает». А я, так кубатурю, ты в полном форшмаке! На вот, держи перо, и подумай, куда его воткнуть. – сказал Знахарь, и бросил каленую заточку на кровать Фирсанова.
– Да пошел, ты! Я знаю, что ты замыслил. Ты же чуешь, что тебя уже через месяц в штрафбат за яйца возьмут. Ты же не «контрик» и не РТДешник, а блатной! А по указу грузина все блатные, после срока, идут в штрафбаты. Будешь сука, кровью искупать свою вину перед Родиной. А я тут отлежусь! А что касается красноперого, так он летун. Как прилетел, так и исчез! Его уже сегодня или завтра заберут в поселковую больничку. Там все кремлевские «лепилы» сроки тянут.
– Мое дело предупредить! – зло и с гонором сказал Знахарь.
Оставленная на кровати Ферзя заточка, мелькнула в свете лампочки белой молнией и с хрустом костей, впилась ему в шею. Знахарь замер. От мгновенной боли, пронзившей его, он вытянулся, словно телеграфный столб, и тут же, отдав богу свою душу, рухнул лицом на пол. Кровь из горла и рта растеклась большим бурым пятном по свежевыскобленному больничными «шнырями» полу.
