скачать книгу бесплатно
– С фигурантами дела вы лично не знакомы? Это профессор Раевский, его ассистенты доцент Синявин и врач кардиохирургического отделения Шихранов, а также анестезиолог Сапрошин.
– Нет, ни с кем не знаком. О Раевском, правда, слышал.
– Да кто же о нем не слышал! – всплеснул пухлыми руками Ямрушков. – Светило! Знаменитость! Второй Кунчулия! И умен, как никто. В свое время все удивлялись тому, что он по собственному желанию ушел в сто восьмую больницу, руководить крошечным филиалом кафедры, несмотря на то что мог остаться в Бакулевке. Но Раевский рассудил правильно. Известно же, что лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе. В Бакулевке он был бы одним из многих, между нами говоря – далеко не первым среди равных, а в сто восьмой он – царь и бог! Не место красит человека, а правильный выбор места!
Произнеся последнюю фразу, Ямрушков обвел взглядом стены своего кабинета и хлопнул ладонями по подлокотникам кресла. Намек был более, чем ясным – не смотрите, уважаемый, что я здесь только профессор, зрите в корень, я тоже царь и первый после Бога!
– Вы со мной согласны, Владимир Александрович?
Данилов снова кивнул, хотя на самом деле он считал более правильным канонический вариант пословицы, согласно которому человек красит место.
– В принципе-то дело простое… – Ямрушков дважды прикоснулся кончиками пальцев правой руки к губам. – Молчу! Молчу! Сначала нужно чтобы вашу кандидатуру утвердила Лариса Вениаминовна, которая рассматривает дело в суде, а затем мы соберемся втроем, сядем рядком, да поговорим ладком, то есть все изучим и обсудим. Никаких подвигов от вас не потребуется. Просто изучите материалы и сообщите свое мнение. Вопросов немного, дело не такое уж и пухлое, так что смею надеяться на то, что мы ограничимся двумя заседаниями. На первом вы получите материалы, а на втором мы выработаем заключение. Собираться станем после работы, чтобы не огорчать нашего уважаемого Владислава Петровича…
«Сильно, однако, тебя задело, – констатировал Данилов. – За пять минут – уже вторая шпилька в адрес шефа. И явно с расчетом на то, что я ему обе шпильки передам… Перебьешься, я тебе не почтальон».
К своему шефу Данилов относился без восторгов и пиетета, но с уважением. Нормальный, в целом, начальник, попадались и хуже, гораздо хуже.
– Да и у меня, признаюсь, дел выше крыши, так что спокойно поговорить можно только после шести часов вечера, – продолжал Ямрушков. – Надеюсь, что у вас после работы нет каких-либо неотложных дел?
– Абсолютно никаких, – заверил Данилов.
– Тогда я, как председатель экспертной комиссии, должен официально спросить согласны ли вы принять участие в ее работе? – Ямрушковиспытующе прищурился. – Только учтите, что коней на переправе не меняют. Если уж согласились, то согласились и работаете. Возможно, вам придется выступить на судебном заседании. Обычно это делаю я, но разные бывают ситуации. Тут уж, как говорится, все дела пускаются побоку, потому что из-за вашей занятости никто заседание переносить не станет. Возможно, у суда возникнут новые вопросы и дело затянется. Но тут уж, как говорится – коль взялся за гуж, не говори, что не дюж…
Данилов кивком подтвердил свою готовность сражаться до победного конца.
– И вот еще что, Владимир Александрович… – голос Ямрушкова заметно построжал. – В нашем с вами случае вопрос звучит так: «Кто виноват?». Ваше мнение кого-то оправдывает, а кого-то обвиняет, нейтралитет в данном случае соблюсти невозможно. Имейте, пожалуйста, это в виду, чтобы потом я не выслушивал рефлексий на тему: «ну как же я могу обвинить коллегу?». Можете! И должны, если уж взялись разбираться в ситуации! Или вообще не беритесь. Могу дать совет – относитесь к делу как к логической задаче, абстрагируясь от конкретных личностей. Так проще.
Данилов подумал, что вряд ли уместно решать судьбу человека, абстрагируясь от его личности, но с Ямрушковым своими сомнениями делиться не стал.
– Я все понимаю, Валентин Семенович, и готов участвовать, – сказал он.
– Вот и хорошо! – видимо, это выражение явно было у Ямрушкова одним из любимых. – Полдела сделано, осталось произвести хорошее впечатление на Ларису Вениаминовну. Но я уверен, что у вас это получится!
– Вообще-то я не мастер производить впечатление, – признался Данилов. – Да и зачем? Я же не свататься собираюсь.
– К словам станете придираться, когда будете читать материалы! – хохотнул собеседник. – Хорошо, скажу иначе – станете придираться, если Лариса Вениаминовнасочтет вашу кандидатуру подходящей. Приготовьтесь к тому, что она станет интересоваться вашей биографией, начиная с детского сада. Это я, варящийся в одном котле с вами, ради экономии времени заранее собрал о вас сведения и потому лишних вопросов не задавал. А Лариса Вениаминовна начнет с чистого листа. Кстати говоря, она считает себя знатоком психологии, так что не удивляйтесь, если некоторые вопросы покажутся вам странными…
Судья Тимирязевского районного суда Лариса Вениаминовна Подолячко старалась выглядеть лет на двадцать моложе своих законных, что было хорошо, поскольку возрасту поддаваться не следует, но при этом сильно перегибала палку, что было не очень хорошо, потому что все хорошо в меру. В первый момент Данилов подумал, что застал за столом в кабинете судьи какую-нибудь стажершу или курьершу, уж больно эта платиновая розовощекая куколка не соответствовала облику судьи. Но куколка властным хозяйским жестом пригласила его войти, а вблизи оказалось, что ей не меньше сорока пяти лет (это Данилов определил по рукам и сети морщин вокруг глаз).
Первый вопрос слегка озадачил Данилова.
– Семья у вас есть? – спросила Лариса Вениаминовна, пристально глядя прямо в глаза Данилову.
Ее низкий хрипловатый голос заядлой курильщицы совершенно не сочетался с кукольным обликом, впрочем, как и холодный испытующий взгляд.
– Есть, – кивнул Данилов. – Жена, взрослый сын, дочь-школьница.
– Это хорошо, – одобрила Лариса Вениаминовна. – Наличие семьи – показатель серьезности человека. А эксперт, от заключения которого зависит судьба человека, должен быть серьезным.
Кукольный облик дамы среднего возраста нельзя расценивать как признак недалекости. Мало ли, как человек видит себя? У каждого из нас есть свои представления о прекрасном. А вот склонность к изречению прописных истин признаком ума никогда не считалась, и совершенно справедливо не считалась. Хотя, может это у нее стиль такой – сначала косит под недалекую дуру, а потом как схватит собеседника за жабры… Впрочем, зачем ей притворяться? Она же не следователь, а судья, ей за жабры хватать незачем.
Далее Лариса Вениаминовна поинтересовалась только анкетными данными Данилова, его стажем и продолжительностью работы на кафедре, а затем начала интересоваться знакомствами с причастными к рассматриваемому делу и с администрацией больницы имени Филомафитского. Смотрела она при этом так холодно, что Данилов чувствовал себя партизаном, попавшим на допрос в гестапо.
– Медицинский мир тесен, – сказал Данилов как бы между прочим. – Можно сказать, что мне повезло с отсутствием знакомых в больнице.
– Факт личного знакомства, в отличие от родства, препятствием не является, – ответила судья. – Но может служить основанием для обвинения в необъективности. Адвокаты хватаются за любую соломинку.
Закончив со знакомствами, Лариса Вениаминовна перешла к психологии.
– Скажите, а как вы относитесь к тому, что врачей привлекают к суду за их профессиональные ошибки? – спросила она. – Все люди ошибаются, но ведь не всех судят?
– Ошибка ошибке рознь и цены у ошибок разные, – ответил Данилов. – Водителя автобуса или, скажем, строителя, тоже могут судить, если в результате их ошибок кто-то погиб или получил увечье.
– Водители – дело другое, – возразила собеседница. – Их ошибки являются следствием нарушения правил дорожного движения и должностных инструкций. А у врачей работа сложная и в ней всегда присутствует элемент риска. Вот у вас лично умирали пациенты?
– Было дело.
Почему-то из всех смертей Данилов первой вспомнил Ольгу, врача-травматолога из Склифа, с которой он когда-то очень близко дружил. Воспоминание оказалось настолько болезненным, что отразилось на лице.
– Я просто интересуюсь, – поспешно сказала Лариса Вениаминовна. – Человек, переживший несчастье, лучше понимает другого человека, оказавшегося в таком же положении. Я назначила повторную комиссионную экспертизу не ради развлечения, а для того, чтобы разобраться и понять, по чьей вине умер пациент. Все указывает на анестезиолога, но он категорически не признает свою вину. Подобную упертость обычно можно наблюдать у отъявленных рецидивистов и криминальных авторитетов, которые никогда ни в чем не признаются, пока их не припрут к стенке. Но подобное поведение врача, человека без криминального прошлого, меня, честно говоря, удивляет. Впрочем, забудьте то, что я сейчас сказала, потому что я не должна была делиться с вами своими соображениями! Сама не знаю, что на меня нашло.
«Находит на юных восторженных дев, а не на опытных чиновниц, да к тому же и судей, – подумал Данилов. – Темнишь, подруга, комедию ломаешь! Стремишься произвести впечатление человека в поисках истины… Зачем? Для того, чтобы я написал об этом в своем бложике?».
Дальше было скучно. Лариса Вениаминовна быстро заполнила постановление о признании Данилова экспертом, разъяснила ему права и обязанности, а затем торжественным голосом зачитала триста седьмую статью Уголовного кодекса, согласно которой за заведомо ложное заключение Данилову грозили разные кары, начиная со штрафа и заканчивая двумя годами исправительных работ. Финальным аккордом стало заключение договора о возмездном оказании услуг с Тимирязевским районным судом.
В общей сложности Данилов провел в суде три с половиной часа и невероятно устал от всего этого бюрократического занудства. Но занудство совершалось в рабочее время, к тому же шеф отпустил Данилова на весь день, так что роптать не было повода.
Выйдя из здания суда, Данилов позвонил Ямрушкову и сообщил, что он «выдержал экзамен». Профессор откликнулся своим обычным «вот и хорошо!» и назначил первое заседание экспертной комиссии на завтрашний день.
«Девятнадцатого августа в девятнадцать часов», машинально отметил в уме Данилов, никогда не увлекавшийся магией чисел.
Часы показывали половину четвертого. Домой в такую рань не тянуло, да и день выдался приятный, не слишком жаркий, так что Данилов решил прогуляться по ВДНХ, благо находился неподалеку от этого благословенного и памятного ему места. Когда-то давно, целую вечность назад, у фонтана «Золотой колос», не работавшего в ту пору, Данилов впервые поцеловал любимую девушку, которая впоследствии вышла замуж за другого мужчину, но жизнь эту ошибку исправила, столкнув влюбленных лбами на шестьдесят второй подстанции скорой помощи…
«Золотой колос», обрамленный маленькой радугой, сиял под солнцем так, что на него нельзя было смотреть. Патлатый юноша, похожий на молодого Джона Леннона, рассказывал группе слушателей историю фонтана. Прислушавшись, Данилов узнал, что нынешний железобетонный фонтан представляет собой обновленную версию первозданного, медного, построенного к открытию выставки и демонтированного в 1949 году. «Совсем как у нас с Еленой, – подумал Данилов. – Было – закончилось – возродилось…».
Откуда-то сбоку доносился дразнящий аромат жареного на углях мяса, но Данилов был москвичом, а у москвичей посещение Выставки неразрывно связано с пончиками, которыми их в детстве угощали здесь родители или дедушки с бабушками. Разумеется, Данилов не мог нарушить эту славную традицию. Решительно проигнорировав соблазнительные мясные запахи, он направился за пончиками, а для того чтобы впечатление было исчерпывающе полным, подкрепился по дороге эскимошкой (несмотря ни на что, москвичи знают, верят и помнят, что самое вкусное мороженое в стране продается на ВДНХ).
Пончики оказались теми самыми, со вкусом детства и волшебной способностью исчезать в мгновение ока. Данилов купил большой пакет, чтобы порадовать не только себя, но и домашних, но по дороге к метро незаметно для себя самого слопал все подчистую, до последнего пончика, пытавшегося спрятаться от его безжалостной руки в углу пакета. Добрая мысля о том, что надо было брать больше, причем в двух пакетах, пришла слишком поздно. Возвращаться не хотелось, да и вообще Данилов не любил возвращаться, и потому он поспешил успокоить себя тем, что Елена, вечно сидящая на похудательных диетах, все равно не стала бы есть пончики, а Мария Владимировна больше обрадуется тортику, вроде «Птичьего молока» или «Праги»…
За ужином Данилов сообщил жене и дочери новость.
– Вау, как интересно! – восхитилась дочь. – А с тобой на суд сходить можно? Я тихонечко в уголке посижу…
– Посторонним там делать нечего, – строгим тоном ответил Данилов, – да и я не уверен, что стану выступать на суде. Пока что речь идет о даче заключения, в письменной форме.
– А почему тебе не дали охрану? – Мария Владимировна озадаченно нахмурилась. – Или тебя охраняют незаметно?
– Экспертам конвой не положен, только подсудимым, – отшутился Данилов.
– Ну как же не положен? – растерялась дочь. – А вдруг мафия захочет похитить нас с мамой, чтобы вынудить тебя дать неверное заключение?
– Мария, что за каша у тебя в голове?! – возмутилась Елена. – Какая мафия?! Папа будет оценивать случай в больнице, чтобы установить, кто из врачей совершил ошибку…
– А медицинская мафия – самая страшная! – парировала дочь. – И не спорь, пожалуйста! Ты сама об этом говорила!
– Яблочко от яблони… – проворчала себе под нос Елена, но развивать тему сходства дочери с отцом не стала.
– Живи спокойно, – сказал дочери Данилов. – Никто тебя не похитит, ну разве что только какой-нибудь влюбленный юноша…
– …посадит на белого коня и увезет во дворец! – подхватила дочь. – Романтика-фигантика! Папа, извини, конечно, но ты ужасно старомодный, совсем как музейный экспонат!
– Ты что, Маша?! – упрекнула Елена. – Во-первых, сравнивать родителей с музейными экспонатами невежливо. А, во-вторых, твой папа юн душой и сердцем молод. Это он тебе советует жить спокойно, а самого так и тянет на приключения, как мальчишку!
– Сравнивать взрослого мужчину, тем более – доцента, с мальчишкой невежливо! – заметила Мария Владимировна, в точности копируя назидательный тон матери.
– Яблочко от яблони, – сказал Данилов, переводя взгляд с дочери на жену.
Глава третья. Absente aegroto
Заседание экспертной комиссии проходило в непринужденной обстановке и больше напоминало общение старых приятелей, нежели деловую встречу. Расположились в креслах за низким круглым столом. «Ну совсем как рыцари короля Артура», подумал Данилов. Ямрушков собственноручно приготовил кофе в кофеварке, выставил в центр стола вазочку со сладостями и гостеприимно распахнул дверцу одного из книжных шкафов, явив взорам гостей мини-бар, к которому за все время никто так и не подошел. Но, как говорится – была бы честь предложена.
Профессор Мароцкевич из Бакулевки оказался довольно приятным в общении человеком. Узнав о том, что Данилов начинал на «скорой», вспомнил, как в студенчестве подрабатывал фельдшером на семнадцатой подстанции и сразу же начал искать общих знакомых, которых набралось около десятка. А Ямрушков в тему поведал о том, как в ординатуре ему дважды приходилось «бодаться» со «скориками», привозившими в морг живых людей. Данилов и Мароцкевич при этом понимающе переглянулись – да, попадались на «скорой» деятели, брезговавшие осматривать бомжей и подобных им личностей, лежащих бездыханными на улице. Пнут разок и если лежащий не пошевелится и не издаст каких-либо звуков, то везут в морг. Хорошо, если в салоне «пассажир» как-то обозначит свою принадлежность к миру живых. В этом случае его доставят в больницу. Но если он будет вести себя тихо, то так и доедет до морга, а вот там начнутся проблемы…
В самом начале работы Данилова на «скорой» произошел совершенно дикий случай, показывавший, насколько деградировала служба скорой помощи в лихие девяностые годы, когда на шестой части земли царил тотальный бардак. Бригада четвертой подстанции (причем – врачебная, а не фельдшерская!) привезла во второй судебно-медицинский морг, находящийся в переулке Хользунова, взятого с улицы бомжа. Вышло так, что на входе образовалась очередь из машин скорой помощи. Такое нередко случается в вечерние пиковые часы, особенно если прием трупов ведет не слишком расторопный санитар. Терять время в очереди бригаде не хотелось. Они перегрузили труп на каталку, сунули ему под руку сопроводительный лист, подкатили каталку поближе к входным дверям и уехали, не забыв спросить у «отстрелявшейся» бригады фамилию принимающего санитара, которую нужно указывать в карте вызова. Расписался за принимающего врач, обычная, надо сказать, практика.
Подобная «махновщина» могла бы и сойти с рук, потому что подписи принимающих на картах никто не сличал. Заведующие подстанциями и старшие врачи обращали внимание лишь на то, чтобы рядом с фамилией принимающего была бы какая-нибудь закорючка. Но на этот раз не прокатило. По трем причинам. Во-первых, покойник на момент прибытия к дверям морга на был жив и умер только спустя шесть часов. Во-вторых, то ли по запарке, то ли из пофигизма, до семи часов утра ни дежурный санитар, ни охранник, не обратили внимания на стоявшую на улице каталку, тем более что она переместилась немного в сторону – то ли сама откатилась, то ли кто-то передвинул. Скорее всего, ребята напились до такого просветленного состояния, когда не хочется обращать внимания на «посторонние мелочи» вроде каталок и лежащих на них тел. В-третьих, у дежурного санитара хватило ума на то, чтобы не оформлять найденный перед окончанием дежурства труп задним числом, а вызвать наряд милиции. А мог бы и оформить, вредина…
По скоропомощным документам труп проходил, как сданный в морг в среду, в двадцать один час восемнадцать минут, а прибывший для осмотра судмедэксперт определил время смерти между тремя и четырьмя часами четверга.
В принципе, дело могли бы спустить на тормозах (в те времена и не такое спускали), но тогдашнего главного врача был огромный зуб на заведующего четвертой подстанцией Силерского, который пытался «выйти в ферзи» наиболее простым способом – публичной критикой недостатков московской скорой помощи и всей отечественной скоропомощной системы в целом. Практически ежемесячно в газете «Московский пустословец» публиковалась очередная ядовитая статья Силерского или же очередное разоблачительное интервью с ним же. Имидж «вскрывателя гнойников» служил Силерскому неплохой защитой и избавиться от него при помощи обычных придирок было невозможно. Попробуй объяви такому выговор за захламленность подстанционной территории или же за антисанитарное состояние внутренних помещений, так он погонит ответную волну, которая тебя самого смоет. А вот такой вопиющий случай, когда бригада привозит к дверям морга живого человека и оставляет умирать на улице, подделав при этом подпись принимающего санитара – это уже козырной туз, который ничем не побьешь.
Силерский слетел с заведования, а интервью на сей раз дал главный врач «скорой» – посмотрите, люди добрые, что творится на подстанциях у правдолюбцев, которые в чужом глазу любую соринку подмечают, даже несуществующую, а в своем бревен не видят. Врач с фельдшером отделались «легким испугом», то есть – условным сроком. Не пострадал только водитель, который только помог переложить якобы мертвого бомжа на каталку и вернулся на свое водительское место. Водители пациентов не осматривают и их состояние не оценивают. Они рулят и санитарят – таскают носилки и перекладывают тела, не вдаваясь в вопросы их жизнеспособности.
«Почесав языки» около десяти минут, эксперты перешли к делу.
– Я приготовил каждому из вас материалы, – Ямрушков указал взглядом на папки, сложенные в две стопки на его столе. – Но мне хотелось бы лично ввести вас в курс дела. Прошу учесть, что я стану излагать не свое мнение, а мнение следствия, сформировавшееся на основе тщательного анализа событий. От себя лишь добавлю, что следствие велось грамотно. Я знаком с Анной Анатольевной Бибер из отдела по расследованию ятрогенных[6 - Ятрогенный – возникший по вине врача, вызванный действиями врача.] преступлений. Она опытная, внимательная, вдумчивая… Никогда ничего не упускает и не торопится с выводами…
– Мало было нам хлопот, так еще и «ятрогенные» отделы создали, – проворчал Мароцкевич. – А раз есть отдел, так у отдела будет план. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Отделы по расследованию ятрогенных преступлений появились в Следственном комитете совсем недавно, пару лет назад. С официальной точки зрения это было сделано для блага врачей. Опытные следователи по особо важным делам (других туда брать не собирались), специализирующиеся на врачебных ошибках, должны были обеспечить квалифицированное расследование случаев из медицинской практики. Врачи восприняли нововведение настороженно. Большинство придерживалось той точки зрения, которую озвучил Мароцкевич. Увы, народ давно привык к тому, что все улучшающие нововведения на самом деле ухудшают положение медиков, а любое повышение заработной платы приводит к тому, что в мозолистые руки падает меньше денег. Парадокс? Нет, это жизнь.
– Давайте не будем передергивать, Максим Иосифович, – попросил Ямрушков, недовольно морщась. – Узкая специализация следователей идет на пользу врачам. Следователи ятрогенных отделов лучше разбираются в нашей специфике, умеют отличать добросовестные заблуждения от халатности и не стригут всех под одну гребенку по принципу: «раз пациент умер, то врач однозначно виноват». Мне, знаете ли, приходилось встречать людей, которые подходили к врачебным делам с установкой: «раз есть труп, то должен быть и подсудимый». Но нельзя же равнять смерть на столе, и вообще смерть пациента, с убийством!.. Однако, давайте перейдем к нашему делу. Шестого апреля текущего года в больнице имени Филомафитского, умер восемнадцатилетний Виталий Михайлович Хоржик, которому двадцать девятого марта было проведено протезирование аортального клапана по поводу врожденного порока. Операция была плановой, пациент проходил предоперационное обследование в кардиохирургическом отделении, где находился с двадцать третьего марта. Причиной смерти Хоржика стал инфаркт мозга, вызванный воздушной эмболией ветвей левой средней мозговой артерии. Воздух, по всей вероятности, попал в кровеносную систему во время операции, потому что после нее пациент не пришел в сознание и не мог дышать самостоятельно. На аппарате он прожил восемь суток.
Ямрушков сдержано вздохнул и выдержал небольшую паузу, словно бы почтил память умершего пациента молчанием.
– По заявлению родителей Виталия было открыто уголовное дело…
– Раньше дела автоматически не открывали! – вставил Мароцкевич. – Сначала разбирались – стоит ли открывать?
– Сейчас тоже разбираются, уверяю вас, Максим Иосифович, – сухо заметил Ямрушков, явно недовольный тем, что его рассказ перебили не относящимся к делу замечанием. – Следствие вела следователь по особо важным делам Бибер. Она пришла к выводу, что в смерти пациента виновен анестезиолог Юрий Федорович Сапрошин, который использовалаппарат искусственного кровообращения с неисправным детектором пузырьков воздуха и ослаблением одной из пружин роликового насоса, вследствие чего ролики давили на трубку с разной силой, что ускорило ее износ…
«Согласно закону подлости, если неисправен пузырьковый датчик, то в систему непременно должен попасть воздух, – подумал Данилов. – Причем – наиболее коварным образом».
Ослабление одной пружины роликового насоса – это не та неисправность, которая сразу же бросается в глаза. Если пружина ослаблена несильно, то на работе насоса это практически не отразится… До тех пор, пока в трубку насоса через повреждение в стенке не начнет поступать воздух.
– Операционная медсестра Шполяк слышала, как перед началом операции медсестра-анестезист Пружникова сказала доктору Сапрошину, что детектор пузырьков воздуханеисправен, на что тот ответил: «Что же теперь – операцию откладывать? Обойдусь, не впервой»…
– Можно вопрос? – Данилов по-ученически поднял вверх правую руку.
– Вопросы можно любые, а вот суждения оставьте до следующего заседания, – ответил Ямрушков, в этот раз не высказав никакого недовольства тем, что его перебили. – Я даже знаю, о чем вы спросите. Почему операционная медсестра не сообщила об этом профессору Раевскому, собиравшемуся проводить операцию?
Данилов кивнул.
– Во-первых, с ее слов, она боялась Сапрошина, известного своим мстительным характером. Мстительность Сапрошина подтвердили врач кардиохирургического отделения Шихранов, ассистировавший Раевскому на этой операции, и старшая сестра оперблока Ткач. Если Сапрошин был кем-то недоволен, то всячески старался испортить этому человеку жизнь. Подробности вы можете прочесть в материалах. Во-вторых, она понадеялась, что Раевскому скажет о неисправном датчике сама Пружникова. Короче говоря, Шполяк пожелала остаться в стороне, но на допросе у следователя рассказала об этом. Что же касается Пружниковой, то она десятого апреля была госпитализирована с коронавирусной пневмонией в «Коммунарку» и скончалась там двадцать третьего апреля. Следователь с Пружниковой не встречалась, а Сапрошин утверждает, что датчик был исправным и ничего подобного Пружникова ему не говорила. С юридической точки зрения, его слова «весят» столько же, сколько и слова Шполяк, но есть одно обстоятельство, позволяющее внести ясность. Согласно акту технического состояния, у аппарата искусственного кровообращения, использовавшегося во время операции, выявлено повреждение трубки, вызванное неисправностью роликового насоса…
– Лично я не могу понять, зачем понадобилась повторная экспертиза! – сказал Мароцкевич, недоуменно разводя руками. – Дело совершенно ясное. Не бином Ньютона и не загадка Эдвина Друда.
– Давайте будем делать выводы после ознакомления с материалами, – мягко, но в то же время настойчиво, попросил Ямрушков. – Сапрошин категорически отрицает свою вину. Он считает, что воздух попал в сосуды по вине хирургов, и нам с вами предстоит дать окончательный ответ на вопрос: «кто виноват?». Как говорится, одна экспертиза хорошо, а две – лучше. Что же касается вопроса «зачем», то вспомните дело Мисюриной, которую Черемушкинский суд приговорил к двум годам лишения свободы, а спустя полтора месяца Московский городской суд отменил приговор ввиду отсутствия состава преступления.[7 - Речь идет о судебном процессе над врачом-гематологом, руководителем Гематологической службы ГКБ № 52 Еленой Мисюриной, которая 22 января 2018 года была приговорена Черемушкинским районным судом к двум годам лишения свободы по пункту «в», части 2, статьи 238 УК РФ «Оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни или здоровья потребителей, повлекшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью либо смерть человека».] Ларисе Вениаминовне, которая рассматривает это дело в суде, хочется подстраховаться по максимуму, – Ямрушков иронично усмехнулся, давая понять, что ничего другого ожидать не стоило. – И мы с вами, уважаемые коллеги, должны обеспечить ей эту страховку. Роли в нашей комиссии распределяются следующим образом. Максим Иосифович изучает материалы с точки зрения хирурга, Владимир Александрович – с точки зрения анестезиолога, а я – с точки зрения судмедэксперта. Прошу понять меня правильно, коллеги. Максим Иосифович не должен стараться всячески защищать хирургов, а Владимир Александрович – анестезиолога. Мне нужны ваши непредвзятые, объективные оценки. Не надо настраивать себя на то, что дело простое. Начинайте с чистого листа и помните, что цена вопроса – пять лет лишения свободы.
– Что так много?! – удивился Мароцкевич.
– Вообще-то там, – Ямрушков на мгновение закатил глаза кверху, – нет установки отправлять всех врачей на нары. Установка другая – ничего никому не спускать, но на первый раз наказывать мягко, желательно – условно. Первоначально Сапрошин обвинялся по части второй сто девятой статьи Уголовного кодекса «Причинение смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения лицом своих профессиональных обязанностей». Но в ходе следствия обвинение было переквалифицировано на часть вторую двести девяносто третьей статьи «Халатность», более тяжелой. Максимальное наказание по ней составляет до пяти лет лишения свободы, и я могу предположить, что если вина Сапрошина будет доказана, то условным сроком он не отделается. Условное наказание обычно получают те, кто раскаялся, пытается хоть как-то искупить свою вину и не создает проблем следствию и суду…
– Простите, но как можно искупить вину в случае смерти пациента? – спросил Данилов. – Человека же не воскресить…
– Но можно хотя бы компенсировать его родственникам расходы на похороны или просто выплатить им какую-нибудь значимую сумму, – пояснил Ямрушков. – Суды принимают во внимание подобные жесты. Но все начинается с признания вины. Мой вам совет, коллеги – если вы когда-нибудь серьезно ошибетесь, дай Бог, чтобы такого не случилось, – Ямрушков постучал костяшками пальцев по столу, – то сразу же признавайте свою вину, кайтесь и пытайтесь сделать что-то хорошее для тех, кому вы причинили боль. Я знаю случаи, когда подобное разумное поведение приводило к досудебному прекращению уголовных дел…
Мароцкевич усмехнулся, поднял правую руку и выразительно потер большим пальцем об указательный.
– Если вопросов больше нет, то давайте заканчивать, – предложил Ямрушков, проигнорировав намек. – И помните, пожалуйста, наше главное правило «аbsente aegroto».[8 - «В отсутствие больного» (лат.) то есть – не при больном.] Ни с кем из причастных к делу вам общаться не следует, а выяснять у них что-то – тем более. Единственный источник информации – материалы дела. Суд поставил перед нами пятнадцать вопросов, главными из которых являются два: «состоят ли дефекты оказания медицинской помощи Виталию Хоржику в причинно-следственной связи с наступившей смертью пациента?» и «если состоят, то кем допущены эти дефекты?».
Вручая Данилову две увесистые папки с материалами и флешку с отсканированными документами, Ямрушков сказал:
– Вы, Владимир Александрович, впервые выступаете в роли эксперта и у вас непременно возникнет много вопросов, иначе и быть не может. На вопросы лучше получать ответы сразу же, не откладывая в долгий ящик. Пишите мне, не стесняйтесь. Я всегда говорю, что лучше задать десять ненужных вопросов, чем не задать один нужный. А если возникнет необходимость переговорить, то звоните мне в любой день с девяти часов вечера до половины одиннадцатого, это наиболее удобное время для общения при моем напряженном графике. К Максиму Иосифовичу вы тоже можете обращаться, если понадобится прояснить какой-нибудь хирургический вопрос. Только уговор – мнениями друг с другом до следующего заседания не обмениваться, ладно?
– Хорошо, что напомнили! – спохватился Мароцкевич, доставая из внутреннего кармана пиджака кожаную визитницу с тисненым вензелем «ММ». – Мы же с вами, Владимир Александрович, не обменялись координатами. Мне тоже лучше звонить по вечерам, после семи…
Визитная карточка Мароцкевича была впечатляющей – плотная бумага, много золотых букв, трехцветный логотип Бакулевки. Никакого сравнения с простецкой визиткой доцента Данилова, без золота и логотипов.
Совершив обмен карточками, Данилов подумал, что Мароцкевичу он звонить не станет. В протоколе операции сам как-нибудь разберется, а если понадобится консультация, так ее можно и у знакомых хирургов получить, не раскрывая имен и обстоятельств.
– Как прошел совет в Филях? – поинтересовалась Елена, когда Данилов уничтожал яичницу с беконом и помидорами.
Яичница была приготовлена по рецепту бабушки доцента Саакова, шеф-повара ресторана «Восток», который Сааков называл «самым вкусным местом советской Москвы». Секрет заключался в том, чтобы долго выжаривать воду из очищенных от шкурки помидоров, а затем добавить загустевшую массу к поджаренному на другой сковороде бекону и тут же залить яичной смесью с небольшим добавлением молока. Мария Владимировна удивлялась – зачем готовить на двух сковородках то, что можно приготовить на одной? Данилов на это отвечал, что правило «чем проще – тем лучше» в кулинарии не работает. В простоте можно дойти до того, чтобы выпить три яйца, закусить их помидором, а напоследок съесть ломтик бекона. Но ведь эффект будет совсем не тот, что от яичницы Сусанны Христофоровны (так звали сааковскую бабушку).
– Нормально прошел, – ответил Данилов. – Решили оставить Москву, чтобы сохранить армию.
– А если серьезно?
