скачать книгу бесплатно
Отрезав кусок длиной с два метра, Данилов первым делом опробовал его на прочность и остался доволен результатом испытания. Капрон – он и в Африке капрон, и через десять лет все равно капрон. Все сдохнут, а капрон останется как память.
Страха не было. Не было и осознания того, что скоро все закончится, совсем закончится, навсегда. Было желание завершить начатое (а оно уже и впрямь началось) дело и предчувствие скорого избавления от всего ненужного, гнетущего. Словно пришел домой после изматывающей суточной смены, закончившейся выволочкой от начальства, и готовишься ко сну – застилаешь диван, взбиваешь подушку, расправляешь одеяло и предвкушаешь… предвкушаешь… предвкушаешь…
Намыливать или не намыливать? Да зачем – она и так скользкая. Это пеньковую и хлопковую надо намыливать…
Вспомнив, что в момент удушения обычно расслабляются все сфинктеры, Данилов отправился в туалет. Хватит с него и вывалившегося языка, все остальное будет совсем уж неэстетично. Подумал – не побриться ли, но сразу же отказался от этой идеи. В морге побреют, если будет надо.
Вспомнил про дверной засов и отодвинул его, чтобы Елене не пришлось вызывать спасателей. Ей и так хлопот хватит.
Вроде бы все. По народному обычаю полагалось присесть на дорожку. Данилов присел за кухонный стол и как следует подзаправился, правда, по обыкновению последнего времени, больше выпил, чем съел. Когда уже ничего больше не хотелось: ни безвкусной водки, ни еще более безвкусной колбасы, встал из-за стола и пошел «на примерку».
Сделал петлю, накинул ее на шею и дернул за свободный конец. Не рассчитал силу, оттого рывок получился слишком сильным, и шею сразу же начало жечь. Но главная цель испытаний была достигнута – петля, как от нее и требовалось, затягивалась легко. Не подведет, короче говоря. Пора было искать место.
А зачем его искать? Подходящий вариант был всего один – крюк на потолке в коридоре, оставшийся от спортивного уголка Вовки Данилова. Сначала здесь висел канат, по которому Данилов учился взбираться, а после его место заняла боксерская груша. Груши давно уже нет, усердно тренируясь, Данилов изорвал ее в клочья, а крюк – вот он, никуда не делся. Просто лень было выкорчевывать его из потолка и заделывать дыры с последующей побелкой.
При помощи стула и небольшой сноровки веревку удалось закрепить сразу. Прикинул требуемую длину, сделал вторую петлю, поменьше, на противоположном конце, набросил, затянул и слез. Сам не понял, зачем понадобилось слезать, ведь можно уже было накинуть петлю на шею и спрыгнуть? Но вот – слез, наверное для того, чтобы походить по квартире перед тем, как оставить ее навсегда.
Квартира. Мысль о том, что с ней будет, ударила в голову молнией. Кому она достанется? Кому-то из дальних, почти неведомых Данилову родственников или даже оборотистым местным чиновникам, охотящимся на «условно бесхозные» квартиры?
Казалось бы, какое тебе дело до квартиры, если ты собрался покинуть ее навсегда, но… Непорядок. Жилье следует оставить Елене, так будет справедливо. Как ни крути, она заслуживает такого, с позволения сказать, подарка больше остальных. О, бремя имущества, будь оно трижды проклято! Помереть спокойно нельзя.
Выходов было два – немедленное сочетание законным браком или завещание. Не раздумывая, Данилов сделал выбор в пользу второго варианта как наиболее быстро осуществимого. Всего и дел – проспаться, протрезветь, привести себя в порядок, взять паспорт, выстоять очередь и подписать завещание. Ну, а потом…
– А потом – суп с котом! – сказал вслух Данилов.
Он уже не был уверен в том, что потом доведет прерванное дело до конца. Есть такой принцип – «обломался – пережди».
Минутой позже Данилов уже спал на диване, наполняя своим храпом всю квартиру. Веревку с петлей он оставил висеть на крюке, а стул – стоять под веревкой.
Веревка со стулом и были первым, что увидела вошедшая в квартиру Елена. Потом она увидела пустые бутылки из-под водки на полу, а пройдя дальше, на храп, – нашла спящего Данилова. Сдерживаясь из последних сил, набрала со стационарного телефона (свой мобильный впопыхах забыла в машине) ноль и тройку, дождалась ответа оператора, представилась, попросила соединить ее со старшим врачом, поговорила несколько минут, то и дело закусывая нижнюю губу, и только по окончании разговора позволила себе разрыдаться… Пришлось выбежать в кухню, но не потому, что она боялась разбудить Данилова, а потому, что боялась не совладать с собой и накинуться на спящего с кулаками. Елена и представить не могла, что, в сущности, лишь благодаря ей Данилов сейчас не болтается в петле, а мирно храпит на диване.
«Окончен школьный роман, до дыр зачитанной книжкой…» (Автор текста А. Новиков), – вертелась в голове строка из давно слышанной песни. Как там было дальше, Елена не помнила, да это и несущественно. Главное, что роман окончен. Пусть не школьный, пусть институтский, даже – университетский, но окончен. Разошлись пути-дорожки, и, кажется, теперь уж навсегда…
– Непорядок, – заметил Юра, когда профессор и его свита покинули палату. – Со мной вон сколько возились, а около тебя пять минут постояли.
– Так я же еще даже с лечащим врачом не познакомился, – ответил Данилов. – Что она может обо мне рассказывать?
– Наша ведьма может рассказать все, что захочет, – понизив голос, сказал сосед.
– Ведьма? – удивился Данилов. – Я в ней ничего такого не заметил. Правда, взгляд колючий, это есть.
– Не только взгляд – Юра порывисто соскочил со своей кровати и, сев на край даниловской, зашептал: – Тамара что хочет, то и делает, потому что у нее связь…
Юра многозначительно закатил глаза к потолку и замолчал.
– С космосом? – изумился Данилов.
– Каким, на хрен, космосом! – От возмущения Юра повысил голос. – С главным врачом!
Какая связь может быть у палатного врача с главным врачом, Данилов уточнять не стал. И так ясно, что объединяет их не общая любовь к живописи и не страсть к музыке Вивальди.
– А тебе-то чего? – Данилов первым нарушил молчание. – Или ты ревнуешь?
– Я жить хочу! – заявил Юра, обдавая Данилова запахом нечищеных зубов.
– И что? – Данилов слегка отодвинулся.
– А ничего! Ты про лекарственную мафию слышал что-нибудь?
– Слышал.
– Так вот – настоящая мафия здесь! – убежденно сказал Юра. Глаза его при этом заблестели. – Те спекулянты, которые в аптеках цены вздувают, это простые шестерки. Сявки на подхвате. Главное зло – здесь, и этот толстомордый хряк у них самый главный!
– Профессор, что ли?
– Он самый. Они занимаются испытанием лекарств на людях. Ты знаешь, сколько стоит один подопытный кролик, такой, как мы с тобой? Двести тысяч евро! А нам разве что перепадет? Вот!
Юра продемонстрировал Данилову кукиш.
– Ты вроде только-только поступил, – сказал Данилов. – Откуда такие подробные сведения?
– Мужики рассказали.
– А они откуда узнали?
– Слышали, как медсестры между собой говорили. А ты что, думаешь, я тебе пургу гоню?! – с места в карьер погнал Юра. – Не веришь? Тут были такие, были. Были – да сплыли! С концами!
– Я верю, – поспешил с ответом Данилов, про себя проклиная собственную опрометчивость. Угораздило же ввязаться в дискуссию с сумасшедшим! – Ты успокойся, пожалуйста.
– Я всегда спокоен! – гордо заявил Юра, немного понижая голос. – Ты вот что скажи – жить хочешь?
– Хочу. – Вообще-то ответ «не знаю» был бы самым искренним, но излишняя откровенность могла спровоцировать новую дискуссию, а этого Данилову не хотелось.
– Тогда вот! – Юра протянул правую руку, вцепился пальцами в верхнюю из пуговиц на пижаме Данилова и без труда, легким рывком оторвал ее. – Держи!
Пуговица легла в руку Данилова.
– Зачем ты так? – Данилов начал заводиться.
– Будешь тренироваться, – шепотом пояснил Юра. – Делать вид, что глотаешь, а на самом деле прятать за щеку или под десну. И не халтурь. Знаешь поговорку: «тяжело в учении – легко в бою»?
– Знаю.
– Только тренируйся здесь, а не в коридоре, – нахмурился Юра. – А лучше всего лежа под одеялом. Здесь даже у стен есть глаза…
– А уши? – машинально вырвалось у Данилова.
– Уши тоже есть. Так что бди и не бзди!
Данилов спрятал пуговицу в карман куртки.
– А спросят: «Где пуговица?» – скажи: «Потерял и не заметил».
Сочтя миссию по спасению Данилова завершенной, Юра вернулся на свою койку.
– Сейчас на обед позовут, – сказал он. – Немного осталось.
– Как тут кормят?
– Хреново, – скривился Юра. – До домашней еды им, конечно, как до неба, но есть можно… Видал я варианты и похуже. Плохо, что вилок не дают. Даже ложки – и то на входе получил, на выходе – сдал. Учет. Ты, кстати, куришь?
– Нет.
– Здесь начнешь, – обнадежил Юра.
Данилов не стал спорить. Закрыл глаза и вспомнил бухгалтера Берлагу из «Двенадцати стульев». Товарищ по несчастью, можно сказать, только вот бухгалтер попал в дурдом добровольно, пытаясь избежать наказания за свои махинации, а сам он оказался здесь по иронии судьбы. Кого-то эта ирония заносит в другой город, а кого-то в дурдом…
Хотя все логично. Если в голове у тебя – дурдом, хаос, то рано или поздно ты окажешься в настоящем дурдоме. Подобное тянется к подобному.
– В Писании сказано: «Всякий просящий получает, и ищущий обрящет, и стучащему отворят»[2 - Не совсем точная цитата из Библии, Матф. 7:8.], – медленно, с расстановкой, произнес Юра. – Так вот, здесь просящий не получит, ищущий не обрящет и стучащему не отворят. Потому что это – дурдом, земной филиал ада.
Глава четвертая
Напрасные слова, изнанка ложной сути…
– Нам пишут с Потешной…
Заведующий отделением, по своему обыкновению, был не в духе. Письмо – несколько сшитых металлической скрепкой листов бумаги – не дал в руки, а швырнул на стол. На Потешной улице находился Московский НИИ психиатрии. Хорошие вести оттуда обычно не приходили.
Безменцева взяла письмо в руки и пробежалась глазами по первым строчкам. Перевернула лист, другой и дошла до строк:
«Диагноз, установленный Тюрину Е. И. в психиатрической клинической больнице № 21 г. Москвы: «Расстройство личности и поведения вследствие дисфункции головного мозга», не соответствует действительности и является несостоятельным по следующим основаниям:
1) При выставлении диагноза «расстройство личности» не были определены и описаны типы этих расстройств, без чего совершенно невозможно квалифицировать состояние больного.
2) Одновременно не были определены характер и причина возникновения якобы наличествующей у Тюрина дисфункции головного мозга, не описывались соответствующие ей личностные изменения.
3) Согласно принятому в настоящее время представлению о расстройствах личности они обычно проявляются еще в детском или подростковом возрасте, однако в анамнезе у гр. Тюрина Е. И. никаких указаний на отклонения в поведении не отмечено…»
Дальше читать не было необходимости, поэтому Безменцева вернула письмо заведующему, не отказав себе в удовольствии точно так же швырнуть его на стол. Только не с раздражением, а с пренебрежением. И еще демонстративно вытерла руку о свой белоснежный халат.
«Стерва!» – подумал Лычкин, заранее зная, что он сейчас услышит.
– Мое дело маленькое, Геннадий Анатольевич, – проворковала Безменцева. – Оттого и пай мой самый маленький. Крошечки с барского стола подбираю, но зато и спроса с меня никакого. Ошибусь – так заведующий поправить должен. Ну а если уж и кафедра была согласна с диагнозом…
Она присела, точнее, оперлась своими соблазнительными округлыми выпуклостями о край письменного стола, скрестила руки на груди и снисходительно посмотрела на заведующего.
– Тамара Александровна, – прошипел тот, – разве вы забыли, что этот старый хрыч был вашим протеже и кроме своей законной доли вы получили и положенные десять процентов? Неужели нельзя было получше разобраться в ситуации? Или хотя бы не заверять меня, что всех родственников – одна племянница? Откуда же поналезли все остальные претенденты на квартиру?
– Можно подумать, я своего родного деда госпитализировала! – фыркнула Безменцева и демонстративно отвернулась.
– Но подписывалась ты за него как за родного! И уверяла, что все чисто-гладко, просто деда надо подвести под оформление над ним опеки. А сама даже историю болезни толком не оформила.
– Так что же вы со Снежковым там подписывались?
«Эх, вставил бы я тебе по первое число, сучка драная, если бы не главный…» Созерцание зада Безменцевой вызвало у заведующего прилив желания, отчего он разозлился еще больше, теперь уже и на себя самого.
– Да вот так, Тамара, представь себе, не привыкли мы проверять за опытными докторами, как за сопливыми ординаторами! – воскликнул он, переходя на менее официальный стиль общения. – Доверяем коллегам!
– И правильно делаете. – Безменцева повернула голову и посмотрела прямо в глаза начальнику. – Потому что знаете – я все делаю правильно.
– И сейчас тоже? – Втайне радуясь удобной возможности отвести взгляд, заведующий указал глазами на злополучное письмо.
– И сейчас тоже, – подтвердила Безменцева. – Скажи-ка, Гена, кем лучше выглядеть – обычным дураком, каких в медицине, как и везде, пруд пруди, или заведомым мошенником? Дураком лучше, правда? Обвинят в халатности, в поспешности, в верхоглядстве, но не в фальсификации диагноза. Это же разные, совсем разные вещи. Ты согласен? В противном случае всем нам пришлось бы общаться со следователем, а так погрозят пальчиком да и забудут.
Она взяла со стола письмо, открыла его на последнем листе и прочитала:
– «Тюрин Е. И. психическим расстройством не страдает. Выставленный диагноз «Расстройство личности и поведения вследствие дисфункции головного мозга» является необоснованным, не соответствующим действительности, а также принятой в настоящее время классификации болезней». Даже выговора не дадут, а если и дадут – переживем как-нибудь.
Заведующий молчал. Возразить было нечего – Безменцева была права, права по всем статьям.
Тамара Александровна легко оттолкнулась от стола и, вульгарно виляя задом («чувствует, тварь, что так и хочется завалить ее прямо в кабинете»), пошла к двери.
– Деньги ведь возвращать придется… – сказал ей в спину Лычкин.
– Только половину, не больше, – обернулась Безменцева. – Я договорюсь с племянницей. Ведь мы же старались, работали, время на деда тратили…
Можно было и ничего не возвращать, но подобное поведение чревато неприятностями. Деньги взял, а дела не сделал – скользкая ситуация.
Безменцева хотела еще что-то добавить, но вспомнила, что у нее еще не описан новый больной, и поспешила в шестую палату…
Данилов вернулся с обеда несолоно хлебавши. Дошел по коридору, вдоль которого цепью тянулись койки (Данилов знал, что сюда кладут тех, за кем надо присматривать, ведь индивидуальных постов на всех не напасешься: каждый пост – это один живой представитель среднего медицинского персонала), до столовой, получил от толстой тетки в грязноватом халате ложку и тарелку, встал в очередь за супом. Посмотрел на мутную коричневатую жижу, которую налили стоящему впереди парнишке, и перешел в очередь за вторым блюдом.
На новенького никто не обращал внимания. Персонал занимался своим делом – раздавал еду и контролировал процесс ее поглощения, а больные сосредоточенно ели. Данилов отметил, что практически все пациенты, кроме одного улыбчивого мужика (явного олигофрена, если судить по виду), очень сосредоточенны на чем-то своем. Даже смотрят не вперед, а словно внутрь, в себя. Оно и лучше – никто с разговорами не пристает, как Юра.
Сосед был здесь же – сидел за одним из двух длинных столов и усердно наворачивал суп, в который накрошил целый Эверест черного хлеба. По сторонам не смотрел – пялился на ложку, не иначе как боялся пронести ее мимо рта.
Второе впечатлило еще меньше первого. По правде говоря, картофельное пюре с двумя мясными (а на самом деле, скорее всего – псевдомясными) биточками выглядело не так уж и плохо, но Данилов его не захотел. Выпил стоя стакан теплого чая, сдал той же тетке чистыми тарелку и ложку и вышел в коридор.
Почитал «наглядную информацию» – «Перечень предметов, запрещенных для передачи больным» (мобильные телефоны, ложки, ножи, вилки, бритвенные лезвия, пилки для ногтей, иглы и всякие другие металлические предметы) и «Правила передачи передач», да-да, именно так. Передачи нельзя было передавать в стеклянной посуде и в термосах. Также запрет касался скоропортящихся продуктов, консервов (в любой таре), сушек (чем им сушки не угодили, они же не портятся?), чая, кофе, какао и «несваренных круп». «Наглядную информацию» защищали помутневшие от времени листы оргалита, прикрепленные к стене шурупами с расточенными шляпками – не вывинтить. Психиатрия.
Дверь, ведущая из отделения наружу, тоже была «психиатрической» – с откидным окошком, запертым на большой шпингалет, и дополнительным замком, отпираемым универсальным четырехгранным металлическим «ключом-ручкой». Подобные замки можно увидеть в поездах. У всего персонала есть ключ от всех дверей, а у больных его нет. На ночь отделение запирается и на обычный замок, ключ от которого хранится у постовой медсестры.
Пост в отделении находился за деревянной загородкой и оттого немного напомнил Данилову барную стойку. Сидевшая на посту медсестра скользнула по Данилову взглядом и продолжила свое дело – проверку листов назначений. Данилов пошел дальше. Он помнил, что дверь его палаты находится напротив процедурного кабинета, но номера ее не знал и оттого удивился про себя прикольному совпадению – на двери красовалась трафаретная цифра «6», нанесенная коричневой краской. Совсем как у Чехова, только сосед не такой колоритный, как чеховские герои. Впрочем, может, еще проявит себя…
Вид из окна палаты сквозь внутреннюю, запертую на висячий замок железную решетку не порадовал – кусок бетонной ограды, угол соседнего корпуса, одноэтажное кирпичное здание (морг, что ли?), к которому сбоку прилепилась помойка – десять металлических контейнеров в два нестройных ряда. Помойка сулила много шума по утрам, или когда там у них принято заменять полные контейнеры пустыми?
Постояв с минуту у окна, Данилов улегся на свое место поверх одеяла. «Надо будет попросить у Елены детективов, – подумал он. – Или записаться в больничную библиотеку. Здесь же должна быть библиотека. Впрочем, ходить туда будет можно лишь тогда, когда разрешат прогулки… Так что придется обратиться к Елене. А то тут от скуки с ума сойдешь. Хотя нет, с таким соседом, как Юра, не заскучаешь. К сожалению…»
