скачать книгу бесплатно
ГУБЫ не ответили. Они исчезли со стены.
Такси быстро довезло до дома, и он прокрался в свою комнатушку, но бабка Тоська не спала:
– Где шлялся, паскудник?
– В полиции был, – коротко ответил он, аккуратно развешивая подаренные вещи. Какая шляпа, какой плащ, ах, какие кроссовки! Этим вещам сноса не будет.
– Наконец-то и тебя посодют, – радостно проскрипела бабка. – Спать ложись.
Гриша – Гулам не обратил внимания на бабкины «пожелания» и нырнул под одеяло. Однако сразу уснуть не удалось. Вспомнились события прошедшего дня. Особенно понравилась дознавательша – Настена Борисовна, её точеная фигурка и длинные стройные ноги. Она села на стол и, задрав подол, развела в стороны ноги, провела розовым язычком по нижней губе, а потом поманила пальцем. Рука привычно нырнула в трусы, и он стал дрочить, представляя себе обнаженную дознавательшу. Он не пользовался успехов у женщин. Виной тому была субтильная кавказская внешность. Однако мужская сущность требовала женского тела, и он нашел отраду при помощи безотказной Дуньки Кулаковой, что каждую ночь приходила на помощь. Дунька была чуткой, отзывчивой, а какие у неё были нежные ручки! Гриша – Гулам достиг оргазма, по пальцам потекла липкая теплая жидкость. Настена Борисовна нежно погладила по щеке и поцеловала в губы. Осчастливленный, герой-любовник уснул.
2.
Опер ехал за рулем беспородного «китайца»-паркетника, который ловко притворился внедорожником, когда его покупал. Он ласково назвал купленную машину «мой китайчонок». Корпус машины был уже тронут коррозией, но двигатель и ходовая были в порядке. Поэтому и продавалась сравнительно дешево, хотя опер в очередной раз убедился, что надо было не жаться, а купить машиненку подороже, но деньги… Вечная болезненная тема для любого полициянта, чье денежное довольствие не очень велико. Опер дослужился до капитана, и очень хотел получить майорские погоны, но, как назло, не было свободной майорской должности. Однако он не собирался быть вечным капитаном и уходить на пенсию с четырьмя звездочками на погонах. Большая, хоть и одинокая звезда на погонах, лучше россыпи четырех мелких звездочек, и пенсия майора выше, чем капитанская, поэтому постоянно узнавал в кадрах об освободившихся майорских должностях. Даже коньяк кадровику поставил и намекнул о будущей благодарности.
Который день подряд моросил мелкий октябрьский дождь, и скрипели дворники, размазывающие капли по лобовому стеклу. От беспрестанного дождя день был серым и невзрачным, и под стать тяжелому дню было подавленное настроение. Хотелось солнца, тепла, но погода и на ближайшие дни ничем не могла обрадовать, дожди, бесконечные дожди. Беспросветная серость и безнадега. Как раз про такую погоду говорил его покойный наставник, старый опер, что впору кого-нибудь пристрелить, а потом быстренько «найти» настоящего преступника, чтобы не выматывал душу бесконечный дождь, сыпящийся с небес.
Мокрая лента дорога убегала под колеса, мимо проносились встречные автомобили, обдавая китайчонка залпами грязной воды, заливавшей лобовое стекло. Мгновенно становилось темно, дорога исчезала, пока неспешно двигающие дворники размазывали грязь по стеклу. Вновь появлялась мокрая лента дороги, и грязные встречные автомобили в туче брызг. Обочины плотно обступили деревья, задравшие к низкому свинцовому небу голые ветви-руки. Деревья давно сдались мокрой холодной осени.
Опер, закурив очередную сигарету, приоткрыл боковое стекло, и в лицо тонкими иголками стали впиваться холодные дождевые капли. Он поморщился и поднял стекло. Некстати вспомнился вчерашний скандал с женой. Ох-хо-хо, когда же оставит его в покое, хотя и понимал, сам виноват. Вчера очень поздно приехал, хорошо поддатый, и удивился, как удачно вписался в ворота, не поцарапав машину. Жена легла спать, и он на цыпочках прокрался на кухню, где, не обнаружив привычного ужина, попытался что-нибудь соорудить пожрать. Видно, слишком громко гремел посудой, разбудил жену, и она с заспанным лицом появилась на кухне и тут же начала скандалить. Темы были одни и те же, давно навязшие на зубах.
Поздно приходит с работы.
Вечно поддатый.
Дочкой не занимается.
Напоследок, как под дых, – вечно нет денег.
Он молчал, сдерживаясь, чтобы не сорваться, и, плюнув на ужин, лег спать. Рано утром, когда за окном только начало сереть, а жена с дочкой спали в уютных постельках, он выпил на пустой желудок кружку обжигающе – горячего растворимого кофе и уехал на работу.
Мокрая лента дороги, капли дождя на лобовом стекле, которые едва успевали сметать дворники, и подавленное настроение. Эх, выглянуло бы солнце, стало бы легче, но тяжелые свинцовые тучи, обложившие небо, не давали лучам солнца шанс прорваться и порадовать землю и населявших её бедных людишек.
Опер этим утром сразу поехал в поселок, где жил задержанный бомж. На него скопилось пачка заявлений от местных, мол, ворует беспощадно, но когда разобрались, материал оказался пустым: суммы похищенного не тянули на самую легкую статью о краже. По последнему случаю, когда он украл у соседки шесть куриц и банки с купоркой. едва хватило натянуть на кражонку. Начальник отдела, разозлившись, послал его собрать «железный» материал для возбуждения уголовного дела. Поэтому при обыске у бомжа «нашли» измельченные листья конопли, завернутые в старую пожелтевшую газету. Пакет с коноплей по весу как раз «тянул» на самую минимальную часть статьи за хранение наркотиков. Этот пакет с коноплей опер, естественно, сам «нашел», поскольку его и подложил. Для вида покопавшись в том «свинарнике», где обитал бомж, он «обнаружил» пакет за дверцей в поддувале холодной печки. Опер не считал, что нарушает закон. Разве это нарушение, когда помогает жулику скоротать холодную зиму в тепле. Да, за решеткой, но под крышей с трехразовым питанием и чистым бельем на шконке. Бомж сам выбрал свою судьбу, поэтому жаловаться ему было не с руки.
Бомж привычно пошел в «отказ», стал креститься и божиться, что это не его, ему подкинули, но опер едко поинтересовался: «кажется, кто-то хотел на «зимнюю теплую квартиру?». Бомж, крякнул, почесал заросший сединой подбородок и заявил: «ну, моё, чего уж там, лучше в тюрьме на нарах, чем здесь в холодрыге». Понятые без слов подписали протокол об обнаружении пакета с измельченными листьями. На замызганном столе валялись обглоданные куриные кости, а под столом стояла трехлитровая банка с мутной жидкостью. «Это – та самая купорка?» – спросил опер. Бомж опять крякнул и попросил, заискивающе глядя в глаза: «дай слопаю последний огурчик». Он протянул банку, и бомж выловил из колыхавшей мути огурец, которым сочно захрупал, и сок потек по свалявшейся бороде. Остро запахло кислым.. Бомжа посадили в бобик и отвезли в отдел полиции.
Опер, вернувшись в отдел, написал мелким убористым почерком необходимые бумаги для возбуждения уголовного дела, и его послали на очередную кражу. Он провозился до ночи, после выпил и, как всегда, вернулся очень поздно домой. Прошли сутки, но бомж почему-то не выходил их памяти. Вернее, не сам бомж, за службу навидался бомжей по самое не могу. Не давала покоя лишняя деталь в лежбище бомжа, которой там быть не должно.
В хламе, в котором пришлось покопаться, что-то неожиданно ярко блеснуло, но он не обратил внимания, в тот момент искал, куда пристроить сверток с коноплей, чтобы потом удачно «найти». Теперь этот яркий блеск не давал покоя, заставляла мучительно вспоминать, что же было не так в логове бомжа?
Опер свернул с асфальтовой дороги, и его китайчонок, запрыгал по рытвинам, выплескивая во все стороны брызги мутной воды. Чтобы не разбить подвеску машины, опер сбавил скорость и через полчаса доехал до поселка, где жил бомж. Поселок был словно вымерший, мокрые крыши домов, мокрые палисадники, мокрые кустарники и деревья, нигде не души, даже не выскочили собаки, что обычно обгавкивали каждую машину в поселке. В такую погоду им было лень выползать из конур. Вспомнилась поговорка о хорошем хозяине, что в плохую погоду не выгоняет собаку со двора. Видно, он вдвойне плохой хозяин, раз сам себя выгнал на работу в отвратную погоду. Опер тяжело вздохнул, и доехал по разбитой дороге до пригорка, на котором стоял полуразрушенный длинный, похожий на барак, дом.
В сухую погоду можно было заехать на пригорок, но он не рискнул, летнюю резину давно надо было сменить на зимнюю, но денег, как обычно, не было. Он заглушил двигатель, в тепле салона выкурил очередную сигарету и решительно открыл дверцу автомобиля. Холодный осенний дождь окатил с головы до ног. Осторожно, стараясь не вступать в лужи, поднялся на пригорок. Мокрые стебли высохшей травы терлись о джинсы, норовили залезть в ботинки. Перед ним был жилой дом, который построили перед развалом местного колхоза. В дом быстренько заехали жильцы, и также поспешно выселились. Кто-то, то ли неудачно разжег печку, то ли по пьяни не затушил сигарету, и случился пожар. Пожар, как обычно, случился ночью, и пока из района приехали пожарные, сгорело полкрыши. В несгоревшую часть дома заселились бомжи. У них тоже периодически вспыхивали пожары, но тушить дом пожарные уже не приезжали, и к тому моменту, как там поселился задержанный бомж, осталась под крышей одна малюсенькая квартирка с частью коридора. Входная дверь отсутствовала, её давно пустили на дрова. Опер сначала внимательно осмотрел полы в коридоре. Свежих следов не было. На стене около входной двери квартиры, где обитал бомж, висели на вбитых гвоздях две больших плетеных сумок, заполненные каким-то тряпьем, пучки высохших камышей, а на полу, под сумкой, валялись кучи мусора. Дверь была опечатана узкой лентой бумаги, чуть ниже висел замок. Бомж раскрыл секрет замка: стоило на него надавить, как дужка отскакивала вверх, заходи и бери, что хочешь! Только брать там нечего. Одни грязные вонючие тряпки, которыми бы побрезговал любой старьевщик. Опер поморщился от тяжелого духа в квартирке. Он помнил, что бомж обитал в одной комнате, где стояло нечто среднее между кроватью и диваном, старое облезлое кресло и подобие стола. В стены квартиры были вбиты гвозди, на которых была развешена засаленные тряпки. В комнате было темно. Опер щелкнул выключателем, и на удивление, засветилась в полнакала лампочка, висевшая на длинном проводе. За печкой был проход в другую комнату. Там окно забито фанерой и была настоящая темень.
Опер надел перчатки и бахилы, нацепил налобный фонарь и стал осматривать комнату. Существует три метода осмотра места происшествия, и он бы выбрал один из них, но поскольку уже был здесь, начал искать то, что зацепило его взгляд при первом посещении. Только не помнил, в какой из комнат его взгляд зацепился за что-то яркое и блестящее. Тогда осмотр был произведен поверхностно, самым главным было убедительно найти им же положенный сверток с коноплей, и когда сверток был «обнаружен», осмотр на этом закончился. Тогда он побрезговал переворачивать грязные вещи в комнатах. Сначала зашел в темную комнату. Поводил световым лучом по стенам, рухляди, сваленной по углам комнаты и по полу. Затем вышел в первую комнату и проделал ту же операцию. Нет, ничего не вспоминается. Ох, как не хочется рыться в засаленных и вонючих тряпках. Вспоминай, вспоминай! Опер вернулся в темную комнату, поводил фонариком и вернулся обратно, в первую комнату. Он стал тщательно водить лучом света по половицам. Есть! На полу что-то неожиданно сверкнуло голубым отблеском. Он наклонился и увидел в щели между досок пола бусину. У бомжа, давно ставшего импотентом, в комнатах не могло быть ничего, связанного с женскими вещами. Опер попытался выковырять бусину из щели, но она прочно застряла. Черт с ней, главное, нашел зацепку. Теперь, как гончая, взявшая след, опер от бусины, эксцентрически, стал кружить по комнате, с каждым разом расширяя круг поиска. Теперь его перестали смущать запахи. Он аккуратно перетряхивал одну вещь за другой и искал, искал и искал. Что конкретно – сам не мог объяснить. Он, как собака, взявшая верхним чутьем след, искал нечто другое, помимо бусины. Просто так бусина не могла здесь очутиться. Не могла! В темной комнате он ничего не нашел, но в первой, когда приподнял грязный и зассаный матрас, нашлось еще несколько бусин, забившихся в щели между досками пола. Однако бусины были слишком ненадежным следом, надо продолжать поиски. Он еще перетряхнул все вещи, и в темной комнате нашел женскую косынку и женский лифчик. Бретельки лифчика были оборваны и измазаны в чем-то буром, похожим на кровь. Опер аккуратно положил обнаруженные вещи на место, а сверху мусор, под которым они лежали. Не зря сюда приехал. Удача неожиданно улыбнулась ему. Чутье оперативника просто выло, ищи, пес, ищи, хорошо ищи. В награду получишь сахарную косточку.
За последние годы на каждом совещании всем оперативникам тихо или громко, вежливо или матом, с грозным стуком по столу и обещаниями каждый раз уволить с волчьим билетом, требовали раскрытия большого количества уголовных по убийствам, изнасилованиям и грабежей женщин. С погибших срывали не только золотые украшения, но и дешевую бижутерию. Еще снимали нижнее белье.
Опер нашел косынку и лифчик. Надо продолжать поиски. В комнатах больше ничего не нашел. Он вышел в коридор и продолжил поиски. Там было светлее, но он не стал выключать фонарик. Луч от налобного фонарика уперся в сумки на стене. В прошлый раз никто не притронулся к ним. Равнодушно отметили, что там какие-то старые тряпки. Осторожно, словно боясь спугнуть удачу, опер подкрался к сумкам, дабы они, как зайцы, не испугались и не порскнули в разные стороны, ставя охотника перед неразрешимой дилеммой, в какого зайца первым стрелять и кто из зайцев жирнее и вкуснее. Он нежненько снял их и поставил на пол. Первая сумка ничего интересного не содержала, зато вторая – как пещера Алладина: серебро, злато и бриллианты полной чашей, то бишь битком набита женским нижним бельем, порванными колготками, кофточками, какими-то украшениями. Есть!!! Опер от нечаянной удачи заплясал, выделывая коленца, а потом остановился, застыдившись, что его увидят и покрутят пальцем возле виска. Даром, что утро, а он уже готовый вусмерть, пляшет возле сумок. Но с небес постоянно сыпется дождь, холодный, осенний, и единственная улица поселка пустынна.
Правильно говорят, хочешь лучше спрятать, положи на видном месте. Получается, преступник – сексуальный фетишист? Он не стал перебирать вещи, и аккуратно повесил сумки на гвозди. Потом пробежался по развалившейся части дома. Там, в одной углу, под сохранившейся крышей, была навалена куча мусора. Можно было еще порыться там, но он оставил это увлекательное занятие для следственной группы. С него достаточно обнаруженных вещей. Он попытался закурить. Пальцы тряслись, колесико зажигалки проворачивалось, но огня не было. Газ в зажигалке болтался на самом дне. Он спрятал сигарету и набрал номер своего начальника, чтобы его обрадовать. Связи не было. Набрал номер отдела. Тишина. В этом забытом богом поселке связь всегда плохо работала. Попытался дозвониться до участкового. Бесполезно. Надо срочно ехать в отдел. Как быть с вещдоками? Сумки, до этого момента не представлявшие никакого интереса, неожиданно стали чрезвычайно важны. Вдруг, пока он будет отсутствовать, эти сумки утянут? Глупости, никому они не нужны. Как висели, так и еще повисят. Ничего с ними не случится, пока он съездит в отдел и привезет сюда следственную группу. Бомж-то, оказывается, не простой, ой, какой непростой жулик. Опер невесело усмехнулся. Я-то, добрая душа, чтобы отправить его на зимние «квартиры», подсуетил сверточек и ловко его отыскал, а надо было просто вдумчиво пройтись по его логовищу. Рутина замыливает глаза, становишься слепым, и дальше того, что нужно сделать, ничего не видишь. Работаем по шаблону, на мелкий, но такой важный результат, никакого творчества и полета фантазии. Копаемся, как жуки навозные в дерьме, и бриллианты под ногами в упор не замечаем. Выпить что ль на радостях? Шутка ли, столько лет искали убийцу, а он ловко обводил всех вокруг пальца и садился по мелочам, чтобы отдохнуть, а потом с новыми силами брался за старое. Опер представил, как возьмет запотелую рюмку, вдохнет водочный аромат, а потом водочка огненной змейкой прокатится по пищеводу, и сразу станет хорошо и весело, и тут же – контрапунктом, злой голос жены: «Опять, свниья, нажрался». Сегодня опять вернется домой далеко за полночь, пока следственная группа все зафиксирует. Это дело очень неспешное. Дома жена будет нудно и методично пилить. Эх, жизнь ментовская, растреклятая! Опер не раз задумывался об уходе из полиции, но ничего другого, как ловить жуликов, не умел. Идти охранником? Опер тяжело вздохнул. Скорей бы майорские погоны получить.
Опять мокрая лента дороги, скрип дворников, размазывающих капли дождя на лобовом стекле, встречные автомобили в облаке брызг и грязи. Он несколько раз пытался дозвониться, но связи пока не было.
Опер на радостях и не заметил, как добрался до отдела полиции. Возле отдела полиции он увидел машину скорой помощи, а в обезъяннике были двое медиков в синей робе. Он спросил у дежурного, что случилось, и тот, витиевато выругавшись, огорошил, что внезапно помер задержанный бомж. Опер похолодел: неужели помер Бомж Бомжович? Это автоматически грозило расследованием, составлением кучи бумажек и объяснений, что бомжа никто и пальцем не тронул. Никому не нужно было прессовать бомжа, совершившего ряд мелких краж и у которого обнаружили пакет наркоты. Медики, выйдя из обезъянника, констатировали смерть и предположили причину – разрыв аорты. Позже судмедэкспертиза подтвердила, что бомжа никто и пальцем не тронул, причины были патологические и связаны с атеросклерозом сосудов. В отделе полиции вздохнули с облегчением.
Только опер выматерился про себя. Эх, не удалось вкусить сладких плодов от удачной находки вещей потерпевших. Он доложил начальству о находках, а через полчаса поехал со следственной группой в поселок.
3.
ГУБЫ
мясистые
толстые
вывороченные
Первая мысль при их виде,
ГУБЫ как у негритосов.
ГУБЫ могли увидеть только избранные.
ГУБЫ сами решали, кто мог их увидеть.
ГУБЫ сами решали, кто мог их услышать.
Гриша – Гулам четко запомнил, как впервые появились ГУБЫ. Он хотел повеситься.
Ему надоело жить, постоянно чувствуя боль во всем теле, видеть, как на коже вздуваются фурункулы, наливаются дурной кровью, с желтым глазком на вершине, а потом взрываются, сочась мерзко пахнущим содержимым, пачкая нижнее белье. Суставы болели так, что хотелось лезть на стенки и биться головой о стены. Еда временами вызывала рвотный рефлекс, хоть и был постоянно голоден, зачастую он мог что-либо съесть, только зажав нос. В детдоме, когда проходил медицинские осмотры, врачи пожимали плечами и говорили о плохой наследственности. После детдома Гулам нигде не лечился.
Он был высоким, тощим, узкоплечий, со впалой грудью и тонкими руками и ногами. Женщины не обращали на него внимания. Помогала безотказная Дунька Кулакова с вечно блудливой улыбочкой на полных губах. Её помощь снимала сексуальное напряжение, но была постыдной и противной, когда по утрам приходилось отстирывать дурно пахнущие пятна на трусах. В детстве страдал энурезом, писался по ночам, за что в детдоме был неоднократно бит. Его сумели вылечить, и теперь не позорился по ночам. Друзей не было, в детдоме чмырили и дали унизительное прозвище «гулюмчик-шулюмчик». Он обижался, плакал, и даже пытался драться, но его били даже девчонки.. Из-за ярко выраженной кавказской внешности и проблем со здоровьем его никто не захотел усыновлять. В детдоме он недоедал, и взвыл, когда переселился к бабке Тоське. Та категорически отказалась его кормить. Вынужден был начать подворовывать продукты у соседей. Однажды Гриша – Гулам стянул из соседского холодильника, стоявшего в летней кухне, кусок колбасы и, давясь, стал его жадно глотать. Колбаса не пошла впрок. В кухню неожиданно вошла соседка, которая сначала обомлев, застыла, а потом, схватив веник, отхлестала и выпроводила со двора. Соседка, энергично орудуя веником, ругалась и обзывала «черножопым отродьем», и наябедничала бабке Тоське. Та покряхтела, в очередной раз пообещала выгнать, но неожиданно стала подкармливать Гришу – Гулама. Раньше не обращала на него внимания, словно его вообще не было в доме.
Он не ходил на занятия в училище, куда его определили после детдома. Зачем? Учеба в школе показала его неспособность усваивать школьную программу. Учителя, озабоченные борьбой с буйными учениками, не обращали на него внимания, тихий, пусть лучше спит на уроках, ставили тройки, с облегчением переводили в следующий класс и тут же забывали о нём.
Жизнь с бабкой Тоськой оказалась не медом. Бабка постоянно изводила его попреками, и он спасался бегством, и когда в городе была хорошая погода, бродил по улицам, прятался в подворотнях, в брошенных домах, заходил в гаражи, где мужики с руками, перепачканными машинным маслом, возились с машинами. Гриша – Гулам помогал этим мужикам, и в благодарность они кормили и поили его.
Вечером, когда бабка ложилась спать, он возвращался в дом, пробирался в конуру, словно в насмешку называемой громко «комнатой», укрывался ветхим одеяльцем и засыпал. Утро начиналось с причитаний бабки. Она шпыняла его за каждую мелочь. Особенно тошно стало, когда посадили её любимого внучка Сережу.
«Что ж ты злыдень черножопый на свободе, а мово Сереженьку посодили», – и поток слез, всхлипываний и проклятий на его голову.
Хоть бабка Тоська и стала подкармливать его, жрать хотелось постоянно. Он пытался устроиться на работу к приезжим азербайджанцам на рынок, но те, сходу разглядев полукровку, презрительно отвернулись от него.
Летом бабка Тоська нашла для него строительные шабашки в качестве подсобного рабочего. Деньги ушли на жратву, поэтому ходил в обносках, оставшихся после старшего внучка Сереженьки, коего посадили. Когда закончилось лето и шабашки, у него сразу закончились деньги. Бабкина кормежка была очень редкой, и он стал подворовывать в сетевых магазинах. Гриша – Гулам, боясь, что его, как в детдоме, могут побить продавцы, воровал самые дешевые продукты. Здесь то же не повезло, попался на воровстве. Гриша – Гулам испугался, боялся выходить на улицу, ему чудилось, стоит только выйти из дома, как его тотчас схватят полициянты и посадят, а поэтому сидел сиднем дома. У него не было друзей, жил изгоем и остро переживал свою никчемность и ненужность. Постепенно зрела мысль, что пора заканчивать с этой постылой жизнью. Это казалось самым лучшим выходом. Он хотел и боялся покончить с собой. Наконец, когда бабка Тоська ушла из дома по делам, он решился.
Ту впору задаться вопросом: матушка-Россия, почему ты жестока к своим детям? Отчего жизнь у них тяжкая, отчего многие идут кривой дорожкой, а пьяными слезами оплакивали бесполезно прожитую жизнь. Почему многие лезут в петлю? Только не дождешься ответа от матушки – России, не хочет прижать к груди и приласкать своих непутевых детей. Поневоле напрашивается горький ответ, не матушка, а мачеха Россия, не нужны ей непутевые детки, ох, не нужны…
Гриша – Гулам присмотрел тонкий шнур, на котором вешали белье, отрезал его и, приладил шнур к крючку, на котором висела электрическая лампочка. Потом залез на кухонный стол, и надел петлю на шею. Остался сделать самый маленький шажок со стола в пустоту. Он глубоко вздохнул в последний раз, крепко зажмурил глаза и хотел сделать этот шаг. Неожиданно услышал в тишине … стихи. Стихи были необычные, их выразительно произносил, даже не произносил, а выпевал, густой бас:
Спи. Прощай. Пришел конец.
За тобой пришел гонец.
Он пришел последний час.
Господи помилуй нас.
Господи помилуй нас.
Господи помилуй нас[5 - А.И. Введенский, стихотворение «Где. Когда».].
Гриша – Гулам открыл глаза и испуганно осмотрелся. Дома никого не было, кто же выпевает эти странные строчки.
– Кто здесь? – испуганно, дав петуха, пискнул Гриша – Гулам, ухватившись руками за петлю. Острое желание умереть вдруг пропало.
– Не кто, а что, – был ответ.
– Покажись, – дрожащим голоском произнес Гриша – Гулам.
– Пожалуйста, – был ответ, но несостоявшийся самоубийца никого не увидел.
– Не надо меня обманывать, – по впалым щекам Гриши – Гулама потекли слезинки.
– Глазья-то р-раскрой. Не туда, дурень, смотришь (Гриша – Гулам озирался по сторонам, но ничего не увидел). Смотри прямо перед собой. Сейчас, сейчас, – послышалось пыхтенье. Сейчас видишь?
На стене напротив Гриши – Гулама, где висел кухонный шкафчик, вдруг вспучились старенькие цветастые обои, зарябило, и проявились ГУБЫ.
мясистые
толстые
вывороченные
негритосские.
– Теперь видишь? – нетерпеливо вопросили ГУБЫ.
– Ви-ж-жу.
– Что видишь?
– Губ-бы.
– Вот и прекрасно. Не бойся, я не кусаюсь, твоя тонкая шейка мне ни к чему. Только петелечку-то сними, а то ненароком соскочишь со стола и поминай, как звали. Еще обоссышься и обосрешься. Некрасиво будешь выглядеть, и вонять будешь гадостно.
Гриша – Гулам испуганно задрожал, представив себя в таком неприглядном виде.
– Впечатлился?
– Д-да, да!
– Вот и хорошо, слезай со стола, за ним едят, а не вешаются.
Гриша – Гулам послушно слез со стола, плюхнулся на табуретку и бурно разрыдался. Слезы потекли по лицу.
ГУБЫ помолчали, пока Гриша – Гулам не выплакался и спросили:
– Как тебя-то величать?
– Чего? – не понял слово «величать» Гриша – Гулам.
ГУБЫ скривились:
– Как звать-то тебя, болезный?
– Г-гулам. То есть Гриша.
– Почему надумал вешаться?
Несостоявшийся самоубийца задумался. Он так и не сформулировал (хотя не знал такого мудреного слова «формулировать») для себя, зачем собирался вешаться. Просто жизнь «достала». Так просто и сказал. Что поделать, он не мог похвастаться развитым интеллектом.
ГУБЫ пошлепали одна об другую. Это было потрясающее зрелище, когда верхняя губа шлепала об нижнюю, а нижняя губа высоко подбрасывала верхнюю губу. У человека, когда широко раздвигаются губы, видны зубы, а тут – пустота, словно ГУБЫ были нарисованы и производили впечатление мультяшных.
Наконец, ГУБЫ успокоились и спросили:
– Что думаешь делать дальше?
– Н-не знаю.
– Не знаю, не знаю, – передразнили ГУБЫ. – Кто за тебя думать будет?
Гриша – Гулам пожал плечами. Он не знал, что теперь делать. Жизнь сегодня должна была закончиться, а вместо этого он сидел и беседовал со странными ГУБАМИ.
ГУБЫ неожиданно предложили:
– Заключай со мной договор. Все равно тебе жить недолго, а, если заключишь договор, будет твоя жизнь яркой и нескучной.
– Я не знаю, – пролепетал Гриша – Гулам.
– Зато я знаю, – сурово отрезали ГУБЫ. – Держи договор.
ГУБЫ вытянулись трубочкой и ловко выплюнули файл, который упал на стол рядом с Гришей – Гуламом.
– Читай и подписывай.
– Я, я… плохо читаю.
