Наследник клана

скачать книгу бесплатно

Наследник клана
Алексей Викторович Широков

Александр Игоревич Шапочкин

Это жестокий мир городов-государств. Полисов, где чернь вынуждена томиться внизу, в вечных сумерках, а кланы живут в роскошных небоскрёбах. Где защитникам стен то и дело приходиться отбивать нашествия диких духов, мутантов и прочей нечисти. Где электричество получают из пойманных элементалей, а любой у кого есть деньги может прикупить себе свиток с печатью чар, нанесённой профессиональным кудесником.

Здесь каждый день гибнут люди и не важно, разборки это банд или война чародейских кланов. Как выжить в этом мире сироте, случайно открывшем в себе необычный дар, да и тот ему не подчиняется, раз за разом принося неприятности. И главное, откуда у мальчишки со дна полиса взялись родовые особенности сразу двух древних кланов?

Александр Шапочкин, Алексей Широков

Наследник клана

Глава 1

Бодро вышагивающая троица остановилась в полутора метрах от моей койки. Прямо за спиной.

– Слышь, Белый, ночью с нами пойдёшь, – спустя пару секунд раздался уверенный – хриплый, но всё ещё молодой – голос. – Васильковские совсем страх потеряли, надо мозги вправить.

С ответом я не спешил. Неторопливо и аккуратно вытянул иголку и, оторвав нитку, отложил рубаху, которую старательно штопал, только после этого соизволил обернуться. Хотя и так знал, кто там.

Рябой с «шестёрками». Местный молодёжный бугор, вот только сегодня чуть более наглый, чем обычно. А это неспроста…

Два года назад эта троица были первыми, кто решил показать испуганному «домашнему мальчику», только-только оказавшемуся в приюте, где его место, и кем именно видит его местный коллектив в своём составе. И они же первыми огребли двумя увесистыми кусками слежавшегося в камень мыла, завёрнутого в полотенце на манер кистеня. Рассказов отца о его детстве в детдоме, а затем в кадетском корпусе я не забывал. Правда, до этого момента не думал, что придётся самому применять это светлое знание.

В общем, в тот день им сильно неповезло. Стандартная и давно отработанная схема подавления новичка дала сбой, жертва оказалась с зубами и вовсе не прочь была выместить всю боль от недавно случившейся трагедии на первых попавшихся под руку неудачниках. Другими словами, в тот день мне удалось отмахаться.

– Правда, что ли? А с какой это радости? – мазнув по визитёрам незаинтересованным взглядом, я отвернулся и принялся демонстративно собирать нитки с иголками. – Тебе надо – ты и дерись. Мне-то какой интерес?

За спиной послышался отчётливый скрип зубов, но попытки ударить меня или сделать ещё какую-нибудь глупость не последовало, так что и я не стал светить коротким арматурным прутом, аккуратно заткнутым между матрацем и стальным корпусом койки – прямо под рукой. Детдомовский бугор неторопливо обошёл кровать и, подтащив к себе стул, уселся напротив. «Шестёрки» замерли по бокам.

После первой попытки нового коллектива обрисовать своё видение моего будущего, была и вторая, где меня пинали уже толпой в десяток человек. Правда, отлежавшись с недельку, я, в свою очередь, устроил всем участникам геноцид, вылавливая их по одному и доказывая, что обильное домашнее питание вкупе с уроками отца-военного имеет значительное преимущество перед полуголодным существованием в детдоме.

Проще говоря, бил, пока могли стоять. Самое сложное было – управиться с как можно большим количеством переговорщиков, покуда остальные не успели сбиться в стаю. Завершилось всё это ещё одной особо жестокой дракой, во время которой я в ярости разбил оконное стекло и, ухватив пару осколков, пообещал прирезать их, словно баранов. Покуда мне не поверили, успел полоснуть всё того же Рябого, и только тогда его свита, поняв, что шутки закончились, разбежалась.

Всё-таки мы были совсем ещё детьми! Пусть и озлобленными на весь белый свет.

В итоге я получил статус «отморозка», уважение местной шпаны и неделю в карцере, на воде и… ещё раз воде. Кормить хулигана и вандала никто не собирался, а жаловаться было, естественно, некому. Хорошо хоть дали порезы промыть и замотать обрывками моей же майки.

К чести подрезанного детдомовского авторитета, именно его шестёрки за время отсидки умудрились передать мне пяток варёных картофелин, так что от голода я не загнулся. А когда вышел, состоялась финальная тёрка, и у нас установился нейтралитет: меня не трогают – я не мучу воду и, если надо, поддерживаю Рябого. Это устраивало всех, и вот уже два года у нас с ним не было конфликтов. Наоборот, несколько раз меня нанимали разобраться с потерявшими берега чужаками, когда самому бугру светиться было не с руки.

– Три пачки сахара, – Рябой, который, судя по взгляду и непродолжительному молчанию, считал, что в этот раз я мог бы подписаться и бесплатно, скрипнул зубами, но озвучил цену за помощь. – Полные, не столовские.

– Пять, – я постарался, чтобы голос звучал как можно безразличней: я тебе нужен – плати, а на нет и суда нет.

Участвовать в разборках «за просто так» я не собирался.

– Хорошо, пять, – к моему удивлению, бугор тут же согласился, хотя и поиграл желваками, изображая оскорблённую невинность. – Но кистень свой возьмёшь! И Сидор-Валяла твой. Постарайся его сразу вырубить.

– Лады, – я внутренне поморщился, но сохранил морду кирпичом. – Железо будет?

– И ножи, и пружинники, – Рябой подтвердил мои худшие опасения. – Васильковские хотят всю Нахаловку под себя подгрести. Горбатый Гош со своими сдриснул, зассал. Мы одни остались с этого конца. Что, Белый, очко сжалось?

Бугор глумливо заржал, и его тут же поддержали шестёрки. Я же, стараясь сохранять каменное выражение лица, взял порванную майку и, прокручивая в голове полученные новости, занялся её починкой. Ну не показывать же Рябому, что закончить рубаху я так и не успел.

Последнюю неделю я редко бывал на улице, предпочтя налечь на учёбу. Если раньше мне помогали мамины уроки, сильно опережавшие школьную программу, то темы этого года мы с ней не разбирали. Не успели. Значит, следовало заняться этим самому, хотя бы в память о родителях.

Они тоже были детдомовскими, но выбрались с нижних уровней, став уважаемыми людьми. В общем-то, даже удивительно, что их сын вдруг был распределён именно в такое убогое заведение на самом дне Москвы. Когда случилась та трагедия, все знакомые отца и подружки матери вдруг куда-то подевались, таинственным образом исчезло завещание, оставив меня без наследства, а тот же кадетский корпус, куда меня вполне могли бы распределить как сына военного, даже не рассматривался комиссией как один из вариантов.

Со всем этими проблемами я, конечно же, намеревался разобраться… в будущем. А пока мне нужно было вылезти из той таганской клоаки, в которой я оказался, и повторить путь своих родителей из грязи в люди.

Однако… в нынешнем своём положении отказаться от драки я уже не мог – цену обговорили. Но главным фактором стало даже не это. Важно было не потерять заслуженный за два года авторитет! Вот что было страшно… После такого «падения» я мог просто не дожить до выпуска.

– Вот это, Рябой, не ко мне. Звиняй, но я не по этой теме. Интересуют задницы – иди в бардак на Большом Рогожском. Говорят, там как раз много любителей подобного, – я нарывался, но без ответа наезд оставлять было нельзя – ведь не для того я зарабатывал репутацию, чтобы потерять всё после одной единственной фразы.

– Следи за базаром, – мне в лоб упёрся ствол пулевика – древнего, ещё однозарядного, но явно готового к стрельбе. – Ты, Белый, совсем берега попутал? Сдохнуть хочешь?

– Я, конечно, не фаталист, но все мы когда-нибудь умрём, – я пожал плечами, демонстративно не обращая внимания на оружие. – Вот ты меня завалишь, а тебя повесят. Васильковские получат Таганскую Нахаловку на блюдечке с голубой каёмочкой. Зато докажешь, что ты первая кочка на болоте! Ненадолго, правда. А можно было бы пойти и надавать этим козлам по щам, чтобы не лезли на нашу территорию.

Рябой постоял молча несколько секунд, не отводя ствол от моей головы, потом заржал и спрятал оружие. Следом сдавленно захихикли изрядно перетрухнувшие «шестёрки». Ну ещё бы, за владение боевыми пулевиками, пусть даже такими древними, как этот, виселица грозила не только хозяину, но и всем, кто знал, но не донёс. А значит, они были первыми кандидатами на встречу с «Одноногой вдовой», хотя, судя по реакции, только что впервые увидели «пуляло». Но полицейские церемониться не будут – чай мы не гильдийские или, хлеще того, клановые. Тем хоть пушку таскай, никто слова не скажет. Смысл, если каждый клановый чародей – оружие сам по себе?

– После отбоя выдвигаемся, – бугор посчитал конфликт исчерпанным. – Со мной пойдёшь – попробуем Васильковских на поединок развести. Если поведутся – постарайся Валялу как-нибудь покрасивше уложить. Чтобы струхнули.

Я кивнул, ничего не отвечая. А чего болтать – и так всё ясно. Репутация, позволившая вполне сносно устроиться в детдоме, сейчас сыграла против меня. Придётся хлестаться с Сидором на потеху толпе, но это полбеды. В рукопашную мы уже сходились пару раз за последний месяц… Противником семнадцатилетний детина без следа интеллекта на лице был неудобным – за счёт дурной силы и невероятной выносливости, – но не бессмертным. К тому же с кистенём, думаю, можно закончить всё быстро. Это оружие, хотя и весьма простое, требовало известной сноровки, поэтому мало кто из пацанов умел им пользовался. Уж слишком легко можно было вместо врага зарядить себе в лоб.

Идея подмять нашу Нахаловку возникала регулярно. Таганский жилой район нижнего уровня Москвы изобиловал мелкими магазинчиками, тут имелся даже рынок, куда крестьяне с окрестных хозяйств свозили продукты. Плюс складская зона Таганского вокзала неподалёку. Лакомый кусок для любой банды, особенно с учётом того, что полиция предпочитала сюда не лезть.

Им по большому счёту было плевать, кто и как контролирует область, лишь бы мзду вовремя отстёгивали. Для нас же потерять Нахалку – означало лишиться хоть какого-то дополнительного дохода, а, значит, жить впроголодь на скудных детдомовских харчах. Лично меня подобное категорически не устраивало. Слишком большие у меня были планы на будущее, чтобы похерить их из-за банального недоедания.

До отбоя оставалось не так уж много времени, а надо было ещё достать молотило из тайника и все проверить, чтобы оружие не подвело в самый важный момент. Нычка была в туалете, под подоконником. Чтобы снять каменную плиту, требовалось немало сил, так что из местных сделать это могли только я да ещё, наверное, пара человек. Хотя это скорее была защита от дурака, чем непреодолимое препятствие, многие если и не знали, то догадывались, что там лежит. И что с ними будет, если тронут мои вещи. А вот от случайных «посетителей» тайник оберегал идеально.

Кистень у меня был необычным. Вместо цепи, крепящей било к рукояти, там стояла длинная пружина. Получалось нечто среднее между моргенштерном и палицей, весьма инерционное оружие, которым можно здорово приложить любого. И при должной практике обойти всякую защиту. При этом молотило оказывалось небесполезным и в обороне. Главное было: всегда помнить, что пружина изгибается после любого движения, и планировать на два-три хода вперёд. Из наших таким пользовался только я, а вот у старшаков во взрослых бандах умельцев хватало.

Оружие оказалось на месте – завёрнутое в промасленную тряпку, чтобы не заржавело. Пружину мне повезло достать очень хорошую – из чародейского металла. Такие ставили на дорогие мобили… Вот ведь беда – какие-то сволочи полгода назад разобрали «Стрижа-41» сынка заведующей детдомом. Правда, тот сам врезался на нём в столб перед нашими воротами, потому как был под ханкой и ничего не соображал, а когда на место прибыли механики, оказалось, что части деталей уже не хватает.

Именно так у меня и появилось мощное оружие, сразу поднявшее мне статус. Без него Рябой вряд ли подошёл бы сегодня сам. Прислал бы кого из «шестёрок».

Я сделал пару пробных махов. Воздух гудел, рассекаемый билом, рукоять из бересты удобно лежала в ладони, и не думая скользить. За неё я заплатил две банки тушёнки, что по нашим меркам было весьма дорого. Но оно того стоило.

Теперь приходилось тратить гораздо меньше усилий, чтобы удерживать молотило, к тому же рукоять не скользила в ладони, даже если на неё попадала вода, пот или кровь. Боёк в форме шара, в отличие от моргенштерна, не имел шипов. И так размахивать чем-то подобным было весьма опасно, а лишние трупы мне не нужны, хотя в Нахаловке к чужой жизни относились весьма наплевательски. Впрочем, лично я, несмотря на репутацию отморозка, не стремился убивать направо и налево. Но, возможно, сегодня это изменится.

На ужин я не пошёл. Не стоит нажираться перед дракой, да и лёгкий голод придаёт злости, а, если победим, Рябой по любому выкатит поляну. Того же мнения придерживались и остальные, тоже оставшись в комнате. Воспитателям всё равно плевать – меньше продуктов переведём, а что не съели сегодня – подадут завтра, даже если оно покроется плесенью.

В девять прозвучал сигнал к отбою, погасили свет, а через полчаса началось шебуршение, и народ потихоньку стал выбираться на улицу. Со сторожем было давно всё обговорено, такса за ночную вылазку составляла ровно полтину, но сегодня в любом случае платил Рябой. Или не платил, судя по кривой роже Петровича, и без того не отличавшейся красотой, а сейчас сморщенной так, будто его заставили жевать собственные портянки.

По мере продвижения к площади, где днём располагался рынок, к нашей толпе подтягивались всё новые и новые бойцы из местных. Рябой за прошедшие с момента нашего знакомства два года сумел выбиться из бугров детдома в юные авторитеты конца Нахаловки. Ему же подчинялись все беспризорники или просто шпана, обитавшая в округе. После выпуска тёплое место в банде ему было обеспечено, а пока старшаки приглядывали за мелкими, не препятствуя разборкам, подобным сегодняшним. Выживает сильнейший – на нижних ярусах Москвы этот закон соблюдался беспрекословно.

Улицы были пустыми и тёмными, тратить деньги на освещение городские власти не собирались, однако на площади горели старые масляные фонари. Уж не знаю, кто подсуетился, но, думаю, это были старшаки. Для них потасовки молодых – словно собачьи бои. Впрочем, иллюминация была, скорее, для зрителей – нам для махача и света с верхних ярусов достаточно. И, судя по тёмным, но не закрытым ставнями окнам вторых и третьих этажей, скорее всего, я был прав.

С одной стороны, плевать, но, с другой – там, где замешаны ставки, а без этого вряд ли обошлось, всегда возможны неприятные сюрпризы. Пулевик Рябого явно из таковых. По-другому достать боевое оружие, а главное, зарядить его энергией, шпанёнок из Нахаловки попросту не мог. А если козырь есть у одного, почему не может быть у другого?

Тем временем наша толпа вывалила на площадь и замерла. С противоположной стороны застыла человеческая масса банды Васильковских. На первый взгляд, их было ничуть не меньше, а в руках виднелась арматура и цепи. Месилово обещало быть знатным и кровавым.

Чувствую, с сахаром я таки продешевил. Нужно было заламывать цену посущественнее, но сейчас уже не переиграешь. Тупо не поймут. Опять же, репутация – всё-таки сегодня я выступал в свите Рябого.

Поправив куски фанеры, примотанной эластичным бинтом к груди и животу, я застегнул куртку. В ней было не слишком удобно, но хоть какая-то защита. Тем временем бугор выперся на середину площади, а ему навстречу вальяжной походкой вышел авторитет Васильковских – Шрам.

Чего там главари тёрли, меня не интересовало. Я крутил руками и ногами, разрабатывая суставы и разогреваясь. Фигура Сидора-Валялы возвышалась над толпой противников. Я даже мог разглядеть его оружие – металлический пруток, а скорее, лом, плюс крышка от мусорного бака. Эдакий рыцарь «без страха, упрёка и мозга».

«Хм-м! А про меня что можно сказать? – я поёжился. – Слабоумие и отвага? Наверное, как-то так…»

Глупо было его не бояться, но это не означало, что я застремаюсь выйти на поединок. К тому же, в отличие от этого детины, я шёл не сражаться, а побеждать. Отец всегда учил меня достигать цели самыми короткими путями, и неважно, решение задач это или драка. Он был солдатом-наёмником в бесконечных клановых войнах и каждый раз повторял, что на фронте нет места расшаркиваниям и красивым жестам.

Можешь ударить в спину – бей. Если есть, чем засыпать глаза противнику, – сделай это. Ударь внезапно, пока враг не готов, и победишь, а главное – выживешь. Поэтому в результате я не сомневался, скорее, опасался, что меня, уже после, затопчет толпа, стремящаяся добраться друг до друга.

Тем временем бугры закончили разговор и разошлись. Рябой махнул мне, мол, выходи, но я, хоть и шагнул вперёд, дальше двигаться не торопился. Сидор тупой, но опасный противник. Славящийся прежде всего отмороженностью, а только потом уже звериной силой и ловкостью. Махаться с ним честно – значит заранее проиграть. А это в мои планы не входило. Зато можно немного схитрить… а заодно показать шоу и раззадорить публику. Раз мы тут боевые псы, то устроимпредставление.

Валяла уже вышел на середину и невнятно ревел, долбя ломом в щит. Вслед за ним и остальные васильковские принялись бросать оскорбления, обвиняя меня в трусости. Наши пока что молчали, но тут нужно точно знать меру, чтобы не пошли возмущённые шепотки. Однако я все равно не двигался с места.

Даже не прореагировал на тихое злобное рычание Рябого. Тот решил, что я дал заднюю, и сейчас стращал разными карами. Однако мне было плевать! Не ему сейчас, может быть, помирать. Сидор был не только по-звериному силён, но ещё и нечеловечески жесток и яростен в драке. Долго он не сможет сдерживать себя. И точно, стоило мне не спеша направиться к центру площади, тот, особо громко взревев, ринулся на меня, занося лом для удара. Именно этого я и ждал.

И рванул ему навстречу, на ходу раскручивая молотило. А когда между нами осталось не более двух метров, резко ушёл вниз, заваливаясь на бедро, и по инерции заскользил по осенней грязи и рыночным отбросам, пропуская над собой свистнувшую в воздухе арматурину. Сам же от души заехал билом по колену бугая. Тот завопил и завалился, покатившись по брусчатке. А я в это время уже вскакивал на ноги.

Получи, сука! Азарт и ярость кипели в крови. Ходило много слухов об изувеченных Валялой девчонках, а уж искалеченных парней с переломанными позвоночниками я видел сам, своими глазами. Васильковские каждый день вывозили их к церкви, заставляя побираться. Но сегодня у меня был шанс отплатить этому уроду за всё. Рыкнув от переполнявших меня чувств, я кинулся к пытающемуся подняться Сидору… и едва ушёл от тычка заточенным концом лома, едва не нанизавшись на него, словно бабочка на булавку. Вот тварь, он уже оправился и, хотя не мог встать, продолжил сражаться. Да ещё неизвестно, сломал ли я чего. Слишком здоровый противник мне попался.

Или… или его банально накачали наркотой, и он просто не чувствует боли.

Делать нечего, оставалось крутиться вокруг васильковского бугая на предельной дистанции, время от времени пробуя прорваться к телу, чтобы нанести удар. И раз за разом натыкаться на свистящий в воздухе лом. Несмотря на вес оружия и травму, Валяла даже не выказывал признаков усталости, что ещё больше утвердило меня в мысли, что Сидор под дурью. Но всё равно! Блин, и это ему всего семнадцать! Что же будет, когда он вырастет?! Если вырастет. Моя задача – не дать этому случиться.

На очередном проходе по кругу Валяла показал, что он, может, и тупой, но хитрый. Как только я сунулся спровоцировать его на удар, бугай метнул свой импровизированный щит, целясь в ноги, и тут же перекатился, оказавшись от меня на расстоянии вытянутой руки.

От первого замаха я увернулся лишь чудом, едва успев среагировать и рухнув пластом на спину. Перекатом ушёл от второго, попавшего туда, где я лежал мгновением ранее, – и тут же кувыркнулся назад, заодно подхватив с земли гнилой помидор. Каким бы ты ни был сильным, но удар со всей дури железной палкой по камню бесследно не проходит. Пусть на мгновенье, но кисть «отсыхает», перестаёт слушаться. Именно этих секунд мне и хватило.

Первым делом в переносицу Сидора врезался мягкий расползающийся томат, надёжно залепив оба глаза. А затем уже я, взвившись в высоком прыжке и пропустив под собой широкий мах ломом, вопя от страха, восторга и ярости, рухнул на Валялу, изо всех сил треснув его битком по голове.

– На! – рыкнул я на выдохе.

Звук удара разошёлся по всей площади, но васильковский поединщик и не думал падать. Казалось, он даже ничего не почувствовал, наркоман проклятый. Но и я останавливаться не собирался. Подбадривая себя первобытным боевым воплем, я продолжал долбить бугая по голове до тех пор, пока после одного из ударов из ушей у того не хлынула кровь. Я, тяжело дыша, отступил, пятясь назад, а тело захрипевшего Сидора рухнуло в грязь. Даже умирая, он не выпустил лом из рук, но это ему не помогло.

Смерть одного из противников послужила стартом всеобщей свалки. Мимо меня промчалась толпа вооружённых подростков, чтобы сцепиться с точно такими же, только с другой стороны района. Взлетала и падала арматура, свистели цепи, кто-то истошно кричал, забиваемый ногами.

Я, оглушённый своим первым в жизни убийством человека, вдруг очутился в эпицентре событий. И, как оказалось, лучшее лекарство от душевный терзаний – это старый добрый удар в морду. Рауш-наркоз, мать его за ногу!

Отхватив сего живительного средства, я вдруг встряхнулся, собрался и сам врубился в толпу, щедро отвешивая тумаки молотилом. В полумраке сложно было отличить, где кто, потому ориентировался я в основном на то, совпадает ли направление морды лица с моим. Если да – проходил мимо, если нет – отвешивал пару затрещин. Обычно этого хватало, чтобы человек потерялся и прилёг отдохнуть.

Добраться до Рябого оказалось непросто. Статус бугра не позволял отсидеться позади, вынуждая возглавить атаку, и теперь детдомовский авторитет рубился в самом центре драки. Его, конечно, прикрывали с боков «шестёрки», да и другие наши бойцы старались помочь, но и противостоящий им Шрам имел точно такую же группу поддержки.

В итоге я плюнул на попытку пробиться именно в центр, а пошёл по кругу, помогая своим и разгоняя или вырубая чужих. Молотило свистело, глухо сталкиваясь с телами пацанов. В голову я старался не бить, метя по конечностям или в живот. Хватит мне одного трупа, пусть тот и заслужил смерть.

И мы явно начали побеждать. Моральный дух Васильковских сильно просел после поражения Сидора, считавшегося непобедимым, а тут я ещё навёл шороху на флангах, где бойцы и так не отличались смелостью, предпочитая скорее изображать драку, чем реально рубиться. А увидев меня, бросали оружие и пытались сбежать. Естественно, при таких раскладах оставалось добить самых упорных, что окружили своего бугра, и дело сделано, но… не зря я ждал какой-нибудь подлянки.

Уж не знаю, повезло мне увидеть то, что произошло, или наоборот, но в какой-то момент меня словно дёрнуло что-то, заставив вскинуть голову. И картина происходящего надолго отпечаталась в памяти, словно кадры из кинофильма.

Вот Шрам, оставшийся едва ли с десятком бойцов, с перекошенной мордой достаёт из-за пазухи страницу с чародейской печатью. Рябой выхватывает пулевик, свинцовый шарик пробивает край листа и вонзается в грудь бугру васильковских. А затем тот рвёт бумагу, выпуская чары – и на площади начинает бушевать ледяной вихрь.

Толпа, в основном состоящая из наших, не успевает среагировать, застывая причудливыми скульптурами, в которых сложно различить, кто кем был раньше. Чарам всё равно кого убивать.

Очнулся я, когда поток ледяного воздуха дошёл до меня. Стало невозможно дышать, а сердце словно сжали тиски, выдавливая последние крохи тепла. Казалось, оно билось всё тише и тише и в какой-то момент остановилось совсем, но именно тогда я понял – хрен вам. Волна обжигающей злости поднялась откуда-то из глубин души, смывая и сметая любые преграды.

Не для того, суки, я два года рубился и резался с каждым, кто пытался прогнуть меня под себя, чтобы сдохнуть вот так, словно крыса в холодильнике. Не для того чах над учебниками, отобранными на верхних ярусах, в надежде рано или поздно выбраться из этой дыры. Нихрена у вас не выйдет! Я выживу всем назло! Холод отступил, отхлынул, но и силы меня покинули – я рухнул, где стоял. Последнее, что запомнилось, – это чей-то крик: «Этот живой! Грузим!»

* * *

Лязг замка прозвучал внезапно, словно гром грянул среди ясного неба. В ледяном гробе карцера казалось, что время замёрзло вместе с остальным миром снаружи. В попытках сохранить хоть каплю тепла я, обхватив колени руками, сидел в углу, подальше от центра, где скопилась небольшая лужа. Поначалу меня притащили сюда без сознания и сразу облили водой (как и всю камеру) под предлогом чистки. А на улице уже стояла осень, и вскоре тут образовался ледяной ад. Собственно, холод и привёл меня в чувство, но уже довольно скоро пришлось удерживать себя в сознании, чтобы не заснуть, потому как понимал – не проснусь. И мне показалось, именно этого конвой и добивался.

– Встать! Встать, пёсий выродок! – грубый голос наполнил карцер. – Ах ты, тварь, бунтовать будешь?!

Вот уж чего я точно не собирался делать. Просто сил не осталось не то что подняться, а даже сказать об этом. И когда кто-то ухватил меня за ворот, вздёргивая в воздух, я не сразу сумел расцепить руки, чтобы выпрямить ноги. Так и висел мешком, чувствуя, как рвётся ткань рубахи. Конвойный сплюнул и бросил меня на место. Но я уже практически сумел выпрямиться. Опершись на стену и помогая себе руками, потихоньку встал, щурясь на свет после абсолютной темноты.

– Чего застыл? На выход! К стене! – рык конвоира бил по ушам, но лучше так, чем дубинкой по почкам.

Превозмогая себя и заставляя ноги двигаться, я, всё равно шаркая по полу, поплёлся на свет. Вывалился в коридор и остановился, лишь уткнувшись головой в стену. Надо было ещё поднять руки, но на это сил уже не хватило. Хорошо ещё, что, как бы конвой ни рычал, он, похоже, понимал, что добиться большего от меня сейчас будет нереально. Да и сделать я ничего не смогу, разве что на пол брякнуться.

Загремела запираемая дверь. А затем мне несильно ткнули в спину палкой.

– Повернуться! Вперёд!

С сожалением отпустив такую тёплую стену, я поплёлся по коридору, поначалу подгоняемый тычками. Слабенькими, но и они едва не валили меня с ног. Судя по всему, возиться со мной никому не хотелось, так что даже они быстро прекратились. Мыслей о том, куда меня ведут, не было. Хоть на казнь – настолько я устал за прошедшую неделю. Постоянные допросы, разборки с сокамерниками (словно сговорившимися доставать именно меня, из-за чего мне ни разу не удалось выспаться, зато довелось поучаствовать в трёх драках), вечный голод (ибо кормили такими помоями, что и свинья жрать не станет), и в довершение – избиение следователем и конвойными, а потом карцер с вечно влажными стенами и лужей на полу. Это при том, что на узких окнах, выходящих во двор, не было стёкол, а на улице октябрь-месяц.

Однако далеко идти не пришлось. Мы вышли из крыла с камерами, и опять последовала команда «к стене!» Значит, снова будет допрос. Рябой, являясь не только бугром детдомовских, но и знатоком как воровских, так и уголовных законов, рассказывал, что как малолеток нас не имеют права допрашивать без адвоката. Может, оно и так, но когда я заикнулся, что не буду говорить без защитника, конвой по знаку следователя впервые меня отпинал. За неделю я так никого и не увидел, и уже не надеялся на это. Разве что чудо случится. Скорей всего, сейчас опять всё пойдет по новой. Но, хотя пару секунд назад мне было всё равно, сейчас я твердо решил: если даже поведут на казнь, подписывать ничего не стану. Им надо, они пусть и выкручиваются.

– Заходи! – последовала команда, и на этот раз, несмотря на то, что я замешкался, меня не зашвырнули внутрь, а довольно аккуратно завели, взяв за плечо. – Задержанный Каменский Антон доставлен!

Трое мужчин, находившихся в комнате для допросов, повернули головы.

– Почему без наручников?! Вы что себе позволяете, сержант?! – маленький, лысый и толстый человечек, обряженный в мундир следователя третьего ранга, брызгал слюной, обжигая меня ненавидящим взглядом.

– Так это, ваше благородие, чего он сделает-то после суток в ка… – конвойный стушевался, не зная как объяснить свой промах.

– Молчать!!! Приковать подозреваемого и пшёл вон! – похожий на колобка мужчина покраснел с натуги.

– Ну-ну, Пётр Алексеевич, голубчик, не стоит. Парнишка и так еле стоит, – в разговор вмешался один из двух одетых в цивильные костюмы господ – тот, что постарше, с благородной сединой в тёмно-синих волосах. – Да и не будет он буянить, правда, Антон? Свободен, сержант.

Конвойный довольно громко выдохнул и выскочил за дверь, прикрыв ту за собой. Я тоже решил пока не качать права, тем более, до этого меня действительно водили по коридорам в наручниках. Кроме того, сама ситуация была весьма странной. Хотя меня всё ещё мутило после карцера, я сумел разглядеть, что скотина-следователь, допрашивавший меня всю неделю, заметно волнуется и постоянно протирает лысину и шею платком, но всё равно пот с него течёт ручьём, а ведь в комнате довольно прохладно. Мне-то было даже жарко, но раньше, за несколько часов допроса, я замерзал так, что зуб на зуб не попадал. Господа в штатском, напротив, вели себя совершенно спокойно, рассматривая меня с интересом натуралистов, обнаруживших, что у обычной вроде бы козявки появилась дополнительная пара усов.

– Проходи, садись, – седовласый указал на обычный стул у стола, совсем не тот, привинченный к полу, к которому обычно приковывали заключённых. – Не стесняйся, Пётр Алексеевич кусаться не будет.

– А вы? – вроде и надо было промолчать, однако натура взяла верх, прорвавшись ехидным комментарием, но на предложенное место я всё же сел.

– Мы тоже не будем, если пообещаешь отвечать честно. И это важно прежде всего для тебя, а не для нас, – в разговор вступил второй «штатский», хотя, как по мне, мундирами от них несло за версту. – Э, друг, да ты, я смотрю, совсем продрог, эва как тебя колотит. А ну мы сейчас чайку горячего хлебнём, как думаешь? Сержант!