скачать книгу бесплатно
– Ваша мать уехала к царю, а вас оставила пока пожить здесь. Как вернется, так и заберёт. А пока вы будете слушаться меня… – удовлетворённые ответом девочки согласились, и стали покорно подчинятся монаху.
Тем временем злыдни-братья готовили им другую, незавидную судьбу. Сговорившись с одним из столичных кабатчиков, младший брат был готов за небольшие деньги продать в услужение одну из сестёр. Так он и поступил, взял и продал.
– Ха-ха,… хватит, походила графиней, теперь станет рабыней. Поделом ей,… холопской дочери… – памятуя о происхождении её матери, зло похохатывал он, возвращаясь в монастырь уже после сделки.
Старший же брат договорился с ярмарочной бродячей труппой комедиантов. Те забрали у него вторую девочку, всего за гривенный, но при условии молчать о том, где и у кого они её взяли. Впрочем, это было излишняя предосторожность, ни они, ни кабатчик толком и не знали об истинном происхождении малюток.
Еремея теперь томилась узницей в темнице, а у девочек началась новая, невольничья жизнь. Таким образом, обиженные братья Шаклицины окончательно раздробили семью графа Кондакова, разбросав её по разным местам. И всё-таки получилось так, как братья и не ожидали, не по их плану, видимо вмешалось доброе проведение. Вышло так, что кабатчику попала именно Елена, а артистичная Иринка очутилась в руках у актёров с ярмарки, и это стало их спасением.
5
Через два месяца государь наведался в Преображенское проведать своих крестниц. Не обнаружив их дома он очень удивился и, позвав к себе старосту стал его гневно вопрошать.
– Где графиня Еремея с детьми? Куда делись, почему мне никто не сообщил?!… – прикрикнул на него Пётр. А староста стоит, да только весь от страха трясётся.
– Как же так государь,… ведь ты же сам за ними посылал,… приехали к графине, люди от тебя,… говорят, ты Еремею с девочками видеть желаешь, ну они собрались и уехали с ними… – еле выдавил из себя он.
– Да никого я не посылал!… а ну обрисуй, каковы те гонцы были?… – ещё больше удивившись, опять спрашивает государь. Староста, делать нечего, вздохнул глубоко и рассказал ему, что знал, как дело было. Нахмурился государь, почуяв неладное, собрал всех и объявил.
– Дозорщикам усилить караульные посты,… смотреть в оба! Коменданту назначить розыск пропавших!… и обо всех появлениях незнакомцев докладывать мне! Командиры остаются на совет!… – повелел он. Совет продолжался долго и закончился только утром. Тут же начались поиски.
– В помощь пришлю лучшего сыщика с Тайного приказа!… – на прощанье пообещал царь и отправился в столицу, где его уже ждали неотложные государственные дела. Ну, разве ж он мог тогда знать, что именно там, в столице, и надо искать девочек. Елена, попав к кабатчику, уже работала. Усердно мыла посуду, убиралась на кухне. Кроха ещё даже не успела понять, что произошло. Её долговязый хозяин по прозвищу Алексашка-верста, как только она была ему приведена, кратко и просто ей пояснил.
– Девочка,… мама твоя, уехала неведомо куда, и ты пока будешь жить здесь. А если хочешь кушать, то будешь работать… – так и сказал, а Елена, хоть и мала была, но умна не по годам. Сразу сообразила, что лучше будет работать и ждать потихоньку маму, чем плакать и голодать.
Тем более что она могла заниматься своим любимым делом – считать. А считала она всё, и тарелки, когда их мыла, и людей коим приносила ложки да вилки, и ножки у стульев и столов. Одна сердобольная кухарка и помощница Алексашки-версты, которую прозвали Чиркина-мать, потому как она постоянно чиркала огнивом отгоняя прочь чертей, пожалела малютку и начла её опекать, всячески подкармливая да отогревая. Спала Елена тут же на кухне рядом с печкой. Вскоре и кабатчик Алексашка видя её усердие в трудах, смягчился, и стал относиться к Елене более или менее сносно. Все это посчитали как хороший знак, и уже заговорили, что девочка попала в добрые руки и ей сильно повезло.
У Иринки же дела обстояли куда сложнее, жизнь бродячих комедиантов и так-то не сахар, а уж для такой малютки вообще беда. Впрочем, это быть может для какой другой девочки беда, ну а для Иринки такая жизнь показалась всласть. Главный артист и предводитель труппы, старик Фома, опытным взглядом сразу определил, что перед ним истинный самородок и взялся за воспитание юного таланта. В свободное от представлений время он с завидной настойчивостью стал обучать и натаскивать Иринку азам актёрства. У самого же Фомы, при прохождении своего тяжелейшего жизненного пути, накопился богатый артистический опыт.
А однажды ему даже удалось побывать в Европе и принимать участие в постановках настоящих театральных действ. Но волею судеб, а скорее благодаря интригам завистников, он был изгнан из Европейского сообщества театров и оказался на родине, в плачевном состоянии ярмарочного шута. Будучи харизматичным актёром и талантливым организатором он, собрав вокруг себя таких же комедиантов, создал эту труппу. И теперь не найдя приличного угла мыкался с ней из города в город, давая ярмарочные представления.
И вот сейчас видя в этом маленьком существе проблески великого таланта, Фома с большим рвением взялся за его раскрытие. Годы брали своё и, занимаясь с Ирочкой, он старался успеть передать ей как можно больше своего опыта и знаний. А она, оправдывая его надежды и труды, словно мучаемый жаждой путник пьёт воду, втягивала, впитывала в себя все его наставления и поучения, на глазах превращаясь из трогательного ребёнка в прелестно воспитанную девочку.
Не прошло и двух лет, как подросшая и повзрослевшая восьмилетняя Иринка уже вела почти все главные женские роли в спектаклях балагана. Она отлично танцевала и пела, а уж о драматическом мастерстве и говорить не приходилось. Фома, проникшись к сиротке самыми светлыми чувствами, передал ей весь багаж своего актёрского искусства и мастерства. Теперь представления маленького передвижного театрика комедиантов стали больше походить на красивый красочный карнавал устроенный где-нибудь в Европе. И этим вызывали огромный интерес у жителей столицы.
Недостатка в публики не было, здесь встречались и простые крестьяне, приехавшие на ярмарку торговать плодами своего труда, и стрельцы, отдыхавшие от ратных дел, и ремесленники со всех концов города. Даже сановные вельможи из царского окружения, жители Немецкой слободы, господа Лефорт и Гордон, находили время, чтобы насладиться этими выступлениями. В коих главным составляющим было участие талантливой и неотразимой девочки-артистки поющей и танцующей в европейской манере.
И именно они, эти образованные господа, поражённые мастерством Иринки при встрече с государем, как бы невзначай, предложили ему наведаться с ними на ярмарку, и получить удовольствие от превосходной игры молодого дарования. Коя по их словам была сравнима с божественным великолепием. Сам же царь всё воевал да строил корабли, он уже не раз сходил в поход к Чёрному морю и даже побеждал там. Но мысль о пропаже семьи графа постоянно терзала его и не давала покоя. И быть может как раз, чтоб развеять эту грусть-тоску, а может просто прельщенный той оценкой, кою дали актёрам его иноземные друзья, он обещал, что непременно последует их совету, и в ближайшее время обязательно посетит балаганчик дедушки Фомы.
6
Однако царь есть царь и государственные дела для него важнее. А потому вместо ярмарки он, собрав Великое Посольство, отправился посещать Европу, по всё тем же военным делам. Государь намеревался найти себе союзников супротив южных врагов нашего государства. Но всё пошло немного не так как замышлялось.
Увлечённый идеей построения собственного флота, царь рьяно взялся за изучения кораблестроения. И даже сам какой-то срок проработал простым плотником на верфи. Более того благодаря Посольству было нанято множество опытных корабельщиков и других знатоков морских ремёсел, закуплено военное и научное оборудование для построения флота. За год с небольшим государь объездил всю Европу и набрался стольких знаний, что простому человеку, пожалуй, и за две жизни не освоить. И в связи со всеми такими делами, государь, пересмотрев свои прежние намерения, решил вместо войны за Чёрное море с южными супостатами, воевать северные морские просторы.
Вот тогда-то и появилась в его мудрой голове мысль идти на Балтику и готовить там строительство города-парадиза. Но опять-таки в дела государевы, вот уже в который раз, вмешались неуёмные крамольники. Пользуясь отсутствием царя, затеяли они бунт непотребный, выступили против князя-кесаря Ромодановского, коего государь вместо себя оставил. Конечно же, ярыми подстрекателями сей измены были братья Шаклицины. Действуя исподтишка за спинами других, они думали остаться незамеченными. Но от ясного взора князя-кесаря ничто не может укрыться.
И как только крамола была пресечена, князь Ромодановский лично устремился по следам сбежавших братьев. А следы-то их как раз и вели в дальнюю вотчину к старому монастырю. Князь подоспел вовремя. Братья прятались в монастыре и уничтожали следы своих злодеяний. Жгли подмётные письма, уничтожали списки сообщников-бунтовщиков. Застигнутые врасплох, они было собрались бежать, но прижатые к стенке бросились в ноги князю-кесарю и заскулили о пощаде, как собаки побитые.
– Прости,… не губи батюшка князь,… всё скажем, всё покажем… – слёзно заканючили они подлые.
– А ну говорите, что злого натворили, ироды! Только правду сказав, на пощаду мою надеяться можете!… – сурово повелел им князь Ромодановский. Страх обуял братьев, и кинулись они наперебой про подельников своих доносить. Только всего сказать так и не успели, сверху с крыши рухнула на них дубовая балка. Да так придавила, что ни слова сказать, ни знака подать братья не могут. Лежат, глазами хлопают и молчат. Тут дружинник из отряда князя наверх полез узнать, в чём там дело было, почему балка рухнула. Глядь, а на крыше родственничек братьев – настоятель монастыря прячется. Это он балку столкнул, чтоб братьям рты заткнуть. Стряхнул его дружинник оттуда, да прямо князю под ноги. А тот уж ждёт его.
– Так-так,… ладно, эти молчат,… так ты теперь, курий потрох, за них ответишь!… Ну, говори!… кайся в грехах, что вы тут за грязные делишки творили?… – сурово насупившись, вопрошает его князь-кесарь.
– Ничего я тебе не скажу,… зачем ты к нам приехал,… что тебе надо, уезжай прочь… – зло, сверкая глазами, запричитал настоятель. Притом явно стараясь быстрей выпроводить князя Ромодановского из монастыря.
– Погоди-ка монах,… куда торопишься, что-то мне не нравиться твоя спешка. Не хотел я обитель тревожить, но уж коли ты так, то теперь проверю… – заподозрив неладное, ответил ему князь-кесарь.
– Не пущу!… Не дам!… – перекрыв вход в подземелье закричал, заскулил настоятель-супостат. Князь тут же понял, что злыдень там кого-то скрывает, и, оттолкнув его, сам поспешил с поиском в подвал. Всё проверил князь, много страшных заговорщицких тайн открыл и уже уходить собрался, как видит дверь потайная, а за ней в полной темноте на сырой соломе человек лежит. Князь факелом осветил, приподнял, видит, а это старая женщина, и не узнать кто такая.
– Кто ты?… за что здесь?… – спрашивает её кесарь, а она лицо прячет, глаза от света рукой прикрывает.
– Глазам больно… – только и прошептала женщина.
– Ничего-ничего, разберёмся,… пошли с нами наверх… – говорит ей князь, и шарф свой шёлковый с шеи снял, да на глаза повязал, спасая их от яркого света. Так князь-кесарь Ромодановский графиню Еремею из многолетнего заточения спас да в столицу увёз. А тут как раз и государь из Европы вернулся, и спешит к князю с расспросами.
– Что, да как, рассказывай?… – прямо с порога, обнимая его, спрашивает.
– Садись за стол государь,… разговор длинный будет… – отвечает князь и усаживает царя к ужину. Усадил да рассказ свой начал. Час сидят, два сидят, доклад всё не кончается, много всего накопилось, так сразу и не сказать. Но вот дошло дело и до дальнего монастыря и до узилища тёмного.
– А помнишь ли ты государь сотоварища своего, графа Никодима Кондакова?… – спрашивает князь.
– Как же не помнить, я его детям крёстным был,… да только видать плохим,… не уберёг я их… – вспомнив былое, с большой тоской и грустью, ответил государь.
– Так вот,… как раз в подвале того монастыря мы нашли их мать,… графиню Еремею… -
– Где?! Где она?! – не дав князю договорить, вскочил царь.
– Да здесь, в палатах,… в себя приходит… – спокойно ответил кесарь.
– Так что же ты сразу не сказал!… веди меня немедля к ней! – в нетерпении вскричал Пётр.
– Ну, хорошо-хорошо,… идём… – поспешно встал Ромодановский и повёл государя за собой. Пришли они в палату тихую, где Еремея жила. Видит царь, посредь палаты стоит женщина величавая в простой льняной рубахе до пола, волосы все белые, седина их не пощадила, глаза шарфом шёлковым завязаны. Смотрит государь на неё, а слёзы сами так и текут, узнал он графинюшку.
– Еремеюшка,… душа родная!… – кинулся он к ней, да в ноги упал, – прости меня свет матушка, что не уберёг я вас,… прости… – плачет, а Еремея-то царя сразу по голосу признала, и от такого обращения аж присела.
– Полно государь, полно!… ни в чём ты не виноват. Я сама ошиблась,… супостатам поверила… – говорит она царю. А он поднялся и обнял её.
– Теперь я тебя от себя ни на шаг не отпущу… – молвит он, и, поправив ей повязку на глазах, осторожно проводил за стол, где у них и состоялся разговор. Проговорили до утра, каждый высказал всё, что у него наболело. И только одно так и осталось тайной, где же девочки, где Ириша и Леночка. Ведь всех кто мог бы пролить свет на это, было уже не спросить. Братья Шаклицины от удара балкой, так и не пришли в себя, ум у них напрочь отшибло. Собрали их голубчиков и отправили в общую городскую больницу для умалишённых. А родственник их, настоятель монастыря, когда репу ел, от злости подавился, да и помер, так ничего и не сказав.
7
А в это время слух по столице пошёл, что государь затеялся на Балтике строить новый флот и город. А ведь такие сведения тайной государевой являются, и преждевременное их обнародование говорит о том, что в окружении царя появился либо изменник, либо лазутчик вражий. И царь поручил Тайному приказу выявить кто это. А столица взбудораженная слухами о строительстве нового города-парадиза жила теперь приготовлениями к переезду. И хоть до него ещё было далеко, но некоторые отчаянные головы были готовы переехать прямо сейчас. Среди таких смельчаков был и неуёмный Фома.
Жажда нового и неизведанного искушала и манила его нестареющую романтическую душу. Одним из первых он засобирался на новое место и уже организовал новую постановку, посвящённую парадиз-городу. И, конечно же, главную роль в ней исполняла Иринка. Фома выложился на всю свою сообразительность и смекалку, спектакль получился во сто крат великолепней прежнего. Народ валом валил на действо. Были и новые и прежние зрители. Господа иноземцы Лефорт и Гордон одними из первых оценили достоинства новой постановки, и, оставшись в полном восторге, опять позвали государя.
Царь не преминул воспользоваться приглашением и под видом немецкого купца-негоцианта пришёл с сотоварищами на представление. Восхищённый декорациями, костюмами и великолепной игрой актёров он, не сдерживая своих эмоций, громко смеялся и балагурил. Но вот в один из фрагментов спектакля, он более пристально взглянул на исполнительницу главной роли. Сердце его ёкнуло, он вдруг погрустнел, что-то знакомое еле уловимое проскользнуло в её облике. Но, ещё не осознав, что это было, государь увлечённый происходящим действом отвлёкся и забылся. А уже через несколько дней отправился на северную войну. Судьба опять развела его и Иринку в разные стороны.
Меж тем Елена жила да поживала себе спокойно, без приключений. Хозяин Александр привязался к ней и почитал её уже почти как родную, а его помощница Чиркина-мать так вообще взялась за её образование. Надо сказать, что Чиркина не зря была правой рукой хозяина, умея превосходно считать и обладая прозорливым умом, она занимала такое положение по праву. Обнаружив у Елены тягу к математике, она тут же стала развивать у неё эти способности. И уже в двенадцать лет юная Леночка владела такими познаниями в счётной науке, что и не каждому купцу по уму.
Теперь она не мыла посуду и не подавала вилки, а всё больше рассчитывала посетителей, коих к тому времени образовалось большое количество. Кабачок благодаря правильным расчётам Елены и экономии процветал. К ним уже ходил приличный и обеспеченный народ, не то, что прежде. А всё потому, что Александр стал держать кабачок в чистоте и порядке. Прознав про планы возведения нового города он, как и все молодые, рьяные люди загорелся желанием перебраться в него.
– Уж скорей бы государь начинал строительство… – иногда сетовал он. И царь, будто услышав его, не отстраняясь от своих военных походов, на отвоёванных у неприятеля землях поставил первую постройку, крепость-фортецию и, назвав её Санкт-Питер-Бурх, стал возводить город. И вот теперь туда на Балтику в дальние края, через неведомые леса к Ладожскому озеру в устье реки Невы в болота топкие, потянулись обозы, поехали строители да корабельщики. А уж за ними и весь остальной люд потянулся. Засобиралась и графиня Еремея.
Не один год прошёл со времени её освобождения, но только сейчас глаза её начали восстанавливаться. Много времени лечилась она от этой болезни, уж больно долго без света белого провела в застенках, вот глаза и отвыкли. Медленно, не торопясь Еремея, научилась обходиться без шарфика, подаренного ей ещё тогда князем-кесарем. Постепенно она обрела здоровый облик и начала походить на себя прежнюю, молодую. Пришёл срок и государь явился к ней, забрать её в новую столицу. Много лет он не видел Еремею такой, а сейчас как взглянул и, словно прозрел.
– Ах, голова моя садовая!… это ж я тебя тогда в той девочке признал,… то-то она мне знакомой показалась! Ах, я растяпа, мне бы её ещё тогда узнать… – неожиданно вспомнив о былом случае на представлении, заахал он.
– Кто государь!?… Ты о ком!?… – встрепенулась Еремея. Тут-то царь и рассказал ей о том предчувствие, что случилось у него тогда. Через минуту они уже во весь дух мчались на ярмарочную площадь, но было поздно, театрик со всеми своими обитателями был уже на полпути в новую столицу. Государь хоть и расстроился, но долго думать не стал, собрал Еремею и увёз её с собой на Неву. Да и вообще, мало кого из прежних обитателей города теперь можно было застать на месте. Сейчас все они стремились туда на берега Невы в новый мир, ведь там разворачивались главные события, там творилась будущая история великого государства.
Город, заложенный государем, рос, как на дрожжах. Где ещё вчера была топь, сегодня уже стоял не то чтобы роскошный дворец, но точно добротный дом годный для житья. А там где были мостки, разворачивался просторный проспект, стрелой устремляясь к Неве. Дел накопилась масса, государь метался с одного конца стройки на другой, до всего у него был интерес. Видя всё новые успехи строителей, он радовался как ребенок в песочнице новой игрушке, и постоянно восторгался своему творенью.
– Парадиз!… Ай да парадиз!… – нахваливал он. Еремея теперь уже совсем поправилась и почти каждый день в сопровождении специально представленного к ней солдата объезжала строящийся город в поисках того самого балаганчика дедушки Фомы.
8
А меж тем пролетело уже десять лет, с тех пор как пропал Никодим. Все уже даже и не чаяли увидеть его живым, все кроме Еремеи, для неё он оставался живым, и она днём и ночью ждала своего графа, ни смотря, ни на что. И правильно делала, ведь не бывало такого, чтобы люди подобные графу пропадали просто так. А вот какая вещь случилась с Никодимом в том бою.
Кинувшись с криками – Ура! – на стену вражеской крепости он всё-таки взобрался на самую вершину и перемахнул через неё. А там, словно провалившись в бездну, рухнул к ногам неприятеля. Удар плашмя, вражеским ятаганом, оглоушил его. Так граф был пленён и, разумеется, по другую сторону стены его не нашли. Проведя в застенках трудные полные невзгод годы Никодим не пал духом. Он ни на минуту не переставал думать о своей Родине и семье. Мысль о побеге не покидала его.
Но вот пришло то время, когда государь замирился с южными соседями, и переключился на северных врагов. А это в свою очередь сказалось на отношении к пленному графу. К нему начали, мягче относиться, меньше обращать внимания, сделали кое-какие послабления, да и вообще стали как-то вяло охранять. Чем Никодим не преминул воспользоваться и в одну из тёмных ночей, прихватив оружие, попросту сбежал. И вот теперь, не потеряв, ни своей военной смекалки, ни сноровки, хоть и с большими трудностями, однако великим усердием держал свой путь домой.
Когда возникала нужда в еде, он либо охотился, либо за хлеб помогал крестьянам, а воду в реках брал, что по дороге попадались. Долго шёл Никодим путями окольными, дорогами дальними, домой возвращаясь. Но только как бы ни был долог путь, добрался-таки он до родного Преображенского. Смотрит, а всё изменилось, кто раньше был, уж и нет никого. Кто с государем новый город строить уехал, а кто и на полях сражений остался. Из тех, кто знал его, комендант крепости да старый староста только одни и остались. Пришёл граф к старосте, а тот как увидел его, оторопел.
– Чур, меня! Чур! – кричит. Никодим видит такое дело и говорит.
– Да ты не чуркай на меня, аль не признал, старый вояка?… – староста присмотрелся, да потихоньку в себя приходить начал.
– Уж не ты ли граф?… Быть такого не может!… Не уж то живой? – удивился он.
– А то, как же,… ты бы лучше, чем на меня дивиться рассказал, что да как тут у вас. И где моя Еремея с девочками? – успокоив его, спросил Никодим. Тут старик староста расчувствовался, расплакался, да и рассказал ему, как дело было. И то, как злыдни братья Шаклицины похитили его семью и, то, как князь-кесарь Ромодановский нашёл Еремею и то, что она теперь под охраной государя и за ним неотступно следует.
– Поезжай на Неву, ныне все там, и царь и Еремея… – закончил староста свой рассказ.
– Ну что же – поеду,… только вот собраться бы надо, а то не годится мне в таком виде ехать… – посетовал Никодим и остался приводить себя в порядок. Помылся, побрился, новую форму одел, староста постарался, выдал ему.
– Не по уставу перед государем в рванье появляться… – говорит. И то, правда, из старых-то вещей у графа уж ничего и не осталось, а в басурманском тряпье, в коем он из плена бежал, государеву воину ходить не пристало. Никодим, хоть и потрепал его османский плен, солдатом быть не перестал. Недолго думая, взял на дорогу немного провизии и отправился в Санкт-Питер-Бурх.
А город всё растет, расширяется, облик столицы обретает. Царь старается, строит, укрепляет его назло супостатам лихоимцам. А те успехам государевым не рады, козни строят, норовят препоны чинить, крамолу опять готовят. Не вытерпел государь, позвал к себе из приказа тайных дел князя-кесаря Ромодановского и жалуется ему.
– Ну что же делать князь,… житья от лазутчиков да шпионов нет. Я только мысль, какую задумаю, а её уж все враги мои ведают! Знать сидят где-то подле меня негодяи скверные, да и во все тайны проникают. Ты бы подсобил мне, изловил шельмецов,… я ведь просил тебя уже, да ты верно забыл… – задал ему задачу государь.
– Да, государь, точно, просил. А я и не забыл, времени зря не терял. Есть у меня в приказе боярин один, князь Ярослав Арбатов,… так он давно этим делом занимается и уже на след супостатов вышел. Ну а почему я тебе раньше ничего не говорил,… так это только для того чтобы не спугнуть подсыл вражьих. Князь Ярослав им хитрую ловушку уготовил. Скоро его сыновья, из тех, что ты на учёбу заграницу отправлял, приезжают. Так вот они-то и привезут нужные для поимки сведенья. Не беспокойся государь, те ребята надёжные, спаймают, и шпионов, и их подручных… – хитро прищурившись, отвечал царю Ромодановский.
– Ну что же, это хорошо князь, а по делу Еремеи, нашёлся ли тот балаганчик, что я тебе говорил?… – тут же напомнил государь.
– А как же, конечно нашёлся. Я как раз к тебе с докладом собирался,… так только ты меня опередил, сам вызвал… – заулыбался кесарь.
– Ай, да молодец князь. Так, где же он говори быстрей!… – в нетерпении вскочил царь.
– Здесь недалече. Едем, покажу… – заверил Ромодановский и направился к выходу.
– Сейчас же и едем,… только графиню Еремею захватим… – добавил государь, и они пошли за ней.
9
Так всё и вышло, как наметил Пётр, они быстро зашли за графиней, и уже через полчаса были на одной из площадей города, где в маленьком сарайчике расположились те самые артисты театрика старика Фомы. Они давно попали на строительство города и первое время, также как и все вновь прибывшие участвовали в непосредственном возведении домов. Первое время было очень тяжело, но ни Фома, ни остальные актёры балаганчика не роптали, ведь все понимали, участниками какого грандиозного дела они стали.
Но вот пришёл срок и они уже как полгода, обосновавшись здесь на площади подле нового проспекта стали давать представления. И народ, так долго скучавший по развлечениям, теперь с удовольствием приходил на их спектакли. Однако внезапное появление царя привело всю небольшую труппу в смятение.
– А ну, кто тут главный, выходи! – сходу потребовал Пётр. Фома не растерялся и словно клуша, защищающая своих цыплят, вышел, вперёд закрывая собой других актёров.
– Главный здесь ты государь,… а мы всего лишь холопы твои… – чуть поклонясь, поглядывая на царя, лукаво ответил он.
– Ишь, как витиевато говоришь, сразу видно мудрец,… ну, ты это ладно, давай не раболепствуй, показывай, где тут мою крестницу прячешь… – деланно насупился царь.
– Да что ты государь, мы бедные актёры,… откуда у нас твоя крестница!… – немало удивился Фома.
– Хватит слов,… некогда мне тут с тобой лясы точить,… говори, где она, показывай! – уже строго прикрикнул государь. Тут все актёры как по команде вышли из-за спины старика и предстали перед Петром. А чуть поодаль в сторонке понурив голову, осталась скромно стоять только одна Иринка. Еремея тут же заметила её, и ей уже ничего не надо было показывать. Сердце сильно забилось, оно прямо рвалось из груди. И готовое выскочить, давало подсказку.
– Это она! Это она! – стучало сердце, и Еремея, не помня себя, от радости бросилась к Иринке.
– Доченька,… милая,… кровиночка моя… – восклицала она, и уже ничто не могло остановить поток слёз моментально наполнивших её глаза. Обнимая и целуя родное личико доченьки, она уже не могла остановиться.
– Родненькая,… доченька,… это я,… твоя мама,… ну узнай же ты меня скорей,… посмотри на меня… – молила Еремея. А надо ли говорить что родственные узы сильнее всех на свете, и Иринка почувствовав теплоту материнских слёз, вмиг поняла кто перед ней. Все детские ощущения, все нежные воспоминания, единым потоком закружились у неё голове, полностью заполнив сознание.
– Мама… мамочка… это же ты… – и теперь уже она плакала и целовала Еремею. Все вокруг стояли не в состоянии произнести и слово. Да и что можно сказать в такой момент. Государь, первым прейдя в себя, украдкой вытерев слезу, подошёл и обнял их.
– Голубушки мои, сердечные, нашлись-таки… – залепетал царь. У бедного старика Фомы аж ноги подкосились, и он уселся прямо на землю.
– Быть не может… Иринка, моя сироточка и крестница царя… – выдохнул он и попытался встать. Но ноги не слушались старика, и тогда князь-кесарь одной рукой подняв его, поставил рядом с собой, заботливо уперев о колено.
– Государь, а ведь и тебя припоминаю… – раздался всё ещё дрожащий от плача голосок Иринки.
– Ну да! Это как же!… расскажи… – услышав это, сразу повеселел царь.
– А ты когда у нас в гостях был, танцевать меня учил, только я раньше думала, что это всё мне приснилось… – заулыбалась и Иринка.
– Нет, не приснилось, государь и вправду нянчился с тобой… – подтвердила Еремея.
– Ах, какая пригожая красавица стала!… Как же ты жила-то всё это время, не обижал ли кто тебя? – вдруг забеспокоился царь.
– Да ну что ты государь. Мы актёры все как одна семья, а вот наш старший, дед Фома, нам как отец. Это он меня оберегал и воспитывал… – подведя Петра к старику, сказала Иринка.
– Фома говоришь,… оберегал, говоришь! Так вот,… а помнишь ли ты Еремея, что я обещал тогда давно, на крестинах? – раззадорившись, спросил царь и стал радостно потирать руки.
– Что же государь? Напомни… – тоже повеселев, прищурилась Еремея.
