скачать книгу бесплатно
Даже если бы мама этого не сказала, ты не смогла бы приехать на похороны, потому что должна была закончить срочную работу. Хун Чол ездил на похороны и сообщил тебе, что очень беспокоился за душевное состояние мамы, но она совсем не плакала и отказалась ехать на кладбище.
– Правда? – недоуменно спросила ты. Хун Чол заметил, что ему это тоже показалось странным, но он не мог отказать ей в этой просьбе.
В тот день, под навесом, мама с лицом, искаженным болью, призналась тебе, что не могла даже плакать после смерти сестры.
– Почему? Тебе не стоило сдерживаться, – сказала ты, с облегчением замечая, что она постепенно становится той мамой, которую ты знала, хотя ее голос звучал абсолютно безучастно.
Мама тихо закрыла глаза.
– Я разучилась плакать.
Ты не нашлась что ответить.
– И потому моя голова болит так сильно, словно вот-вот взорвется.
Послеполуденное солнце грело твою спину, а ты пристально вглядывалась в мамино лицо, словно впервые видела ее. У мамы головные боли? Настолько сильные, что она даже плакать не может? Ее темные глаза, которые всегда были блестящими и большими, как глаза коровы, которая вот-вот принесет потомство, теперь были скрыты морщинистыми мешками. Ее бледные пухлые губы высохли и потрескались. Ты взяла ее руку, которую она бессильно уронила на лежак, и положила ей на живот. Ты разглядывала темные веснушки на ее ладони, отмеченные нелегким трудом, сопровождавшим ее всю жизнь. Теперь ты уже не могла с легкостью сказать, что хорошо знала маму.
Когда дядя был жив, он каждую среду навещал маму. Тогда он только вернулся в Чонгап после долгих скитаний по стране. Для его приходов никогда не было особых причин, он просто заезжал во двор на велосипеде, виделся с мамой и тут же уезжал. Иногда он даже не заходил в дом, а кричал от ворот: «Сестра! Как поживаешь?» И прежде чем мама успевала выйти во двор, он сообщал: «Я уже уезжаю!» – разворачивал велосипед и исчезал так же внезапно, как и появился. Насколько тебе было известно, мама и ее брат были не очень близки. Еще до твоего рождения дядя взял в долг у твоего отца немалую сумму денег, да так и не отдал их. Время от времени мама с горечью об этом вспоминала. Она говорила, что из-за твоего дяди всегда чувствовала себя виноватой перед отцом и его сестрой. И хотя это был долг твоего дяди, мама так и не смогла смириться с мыслью, что он не вернул его. Прошло лет пять, а от дяди не было никаких известий, и мама частенько говаривала:
– Интересно, и как там сейчас поживает твой дядя? – В такие моменты ты не могла понять, беспокоится ли мама о нем или по-прежнему обижается на него.
Однажды мама услышала, как кто-то распахнул калитку и вошел со словами: «Сестра, ты дома?» В этот момент ты с мамой на кухне ела мандарины, и она вдруг вскочила и сломя голову выбежала из дому. Все произошло слишком быстро. Кто мог так взволновать ее? Сгорая от любопытства, ты поспешила следом. Мама замерла на крыльце, не сводя глаз с калитки, а затем крикнула: «Брат!» – обращаясь к человеку, стоявшему на улице. Неожиданно она помчалась ему навстречу, не обращая внимания на свои босые ноги. Это и был твой дядя. И мама, подбежав к нему, стала бить его в грудь кулаками и кричать: «Брат! Брат!» Ты наблюдала за ними с крыльца. Впервые ты слышала, чтобы мама кого-то называла братом. Рассказывая о брате, мама всегда говорила «твой дядя». Ты не понимала, почему тебя так удивило, что мама подбежала к дяде и восторженным тоном назвала его братом, ведь ты всегда знала, что у тебя есть дядя. Ты поняла, как это здорово, что у мамы тоже есть брат! Иногда ты посмеивалась про себя, вспоминая тот день, когда твоя уже немолодая мама спрыгивала с крыльца и неслась через двор навстречу дяде с криком: «Брат!», словно маленькая девочка. Этот новый образ мамы прочно засел в твоих мыслях. Ты не понимала, почему потребовалось столько времени, чтобы осознать нечто столь очевидное. Для тебя мама всегда оставалась мамой. Тебе никогда не приходило в голову, что когда-то она тоже делала первые шаги, а потом ей тоже исполнялось три, двенадцать, двадцать лет. Мама всегда оставалась мамой. Она мамой родилась. До тех пор пока ты не увидела, как она мчится навстречу дяде, у тебя и мысли не возникало, что она живой человек и способна на чувства, которые ты сама испытываешь к своим родным братьям. Это осознание принесло озарение, что и у мамы когда-то было детство. С этого момента ты иногда думала о маме как о ребенке, о девочке, о девушке, как о новобрачной, как о матери, которая только что подарила тебе жизнь.
Ты не могла оставить маму и вернуться в город после того, что увидела. Отец уехал в Сохо с какими-то людьми из Регионального центра поддержки корейского традиционного театра. Он собирался вернуться домой только через два дня. А мама хотя и пришла в себя после ужасного приступа головной боли, но сильно ослабела и не могла ни выдавить из себя улыбку, ни тем более заплакать. Она даже не поняла, зачем ты предлагаешь ей поехать в больницу. Когда ты вела ее в дом, она ступала осторожно, пытаясь справиться с болью. Прошло довольно много времени, прежде чем она смогла говорить. Мама рассказала, что у нее регулярно случаются головные боли, но их еще можно терпеть, в отличие от особенно сильных приступов, которые, к счастью, повторяются лишь время от времени.
Знают ли твои братья об этих головных болях? Знает ли отец?
Тебе захотелось обо всем им рассказать сразу же по возвращении в город и как можно скорее определить маму в хорошую больницу. Когда к маме вернулась способность передвигаться самостоятельно, она спросила:
– А разве тебе не надо возвращаться в город?
С некоторых пор твои визиты в отчий дом становились все короче, бывало, ты приезжала на пару часов и спешила вернуться в город. Ты подумала о встрече, назначенной на следующий день, но ответила, что собираешься переночевать здесь. Ты помнишь радостную улыбку, озарившую ее лицо.
Живого осьминога, купленного на рыбном базаре в Поханге, ты оставила на кухне, поскольку вы с мамой и понятия не имели, что с ним делать. Вы сели за стол, как в старые добрые времена, уплетая простую и вкусную пищу: рис и кимчхи, тушеный тофу, анчоусы и жареные водоросли нори. Мама обернула рис в кусочек водоросли, как делала, когда ты была ребенком, и ты с наслаждением съела это незатейливое лакомство. После ужина вы с мамой вышли прогуляться вокруг дома. Это уже был не тот дом, в котором прошло твое детство, но передняя часть и задние дворики, как и тогда, соединялись между собой. На заднем дворе, на длинной полке под навесом, по-прежнему громоздились высокие глиняные горшки. Когда ты была ребенком, мама хранила в них соевый соус и пасту из красного перца и бобов, но теперь они пустовали. Во время прогулки мама то ускоряла шаг, то немного отставала, а затем вдруг спросила, почему ты приехала.
– Я ездила в Поханг…
– Поханг далеко отсюда.
– Да.
– Это отец скорее приехал бы сюда из Поханга, чем из Сеула.
– Точно.
– Так почему же ты приехала из Поханга, ведь у тебя так мало свободного времени?
Вместо ответа, ты изо всех сил схватила и отчаянно сжала мамину руку, словно искала спасения в темноте, не понимая, как описать свои чувства. Ты рассказала маме, что рано утром ты отправилась на лекцию в Библиотеку Брайля в Поханге.
– Библиотека Брайля? – повторила мама.
– Брайль придумал специальный шрифт для слепых.
Мама кивнула. Прогуливаясь вокруг дома, ты рассказывала маме о поездке в Поханг. В течение нескольких лет тебе предлагали посетить Библиотеку Брайля, но тебе всякий раз не удавалось выкроить время в чересчур плотном рабочем графике. И вот, в начале весны, тебе снова позвонили из библиотеки. На тот момент как раз вышла в свет твоя книга. Сотрудник библиотеки сообщил, что они хотели бы напечатать твою последнюю книгу, переведенную на язык Брайля. Брайля! Ты мало что об этом знала, кроме того, что Брайль изобрел шрифт для чтения и письма слепых. Ты невозмутимо слушала сотрудника библиотеки, словно он говорил о книге, которую ты не читала. Сотрудник сообщил, что им необходимо твое разрешение на издание книги. Если бы в тот момент в разговоре по телефону не прозвучало слово «разрешение», ты не согласилась бы отправиться в Библиотеку Брайля. Эта просьба и повлияла на твое решение: слепые люди хотят прочитать твою книгу и просят тебя разрешить перевести ее на единственный язык, доступный им для чтения… И ты согласилась, внезапно ощутив свою полную беспомощность. Сотрудник библиотеки сообщил, что книгу переведут к ноябрю и день Брайля тоже приходится на ноябрь. Он сказал, что ты окажешь им большую честь, если сможешь посетить библиотеку в этот день и принять участие в презентации книги. Ты лихорадочно соображала, как найти выход из сложившейся ситуации, но понимала, что уже не сможешь отказаться. Возможно, свою роль сыграл тот факт, что презентацию назначили на ноябрь, и у тебя еще была уйма времени. Но время летит быстро, незаметно промчалась весна, за ней минуло лето, и вот пришла осень, и ноябрь был не за горами. И вот настал назначенный день.
В жизни почти не бывает неожиданностей, если все как следует продумать. Даже то, что кому-то может показаться необычным, если поразмыслить, может стать вполне предсказуемым. Неожиданные события, происходящие с вами, зачастую свидетельствуют лишь о вашей беспечности. Твои поездки в Библиотеку Брайля и все, что там в дальнейшем происходило, ты вполне могла предсказать заранее, если бы на самом деле хоть немного уделила этому внимание. Но весной, летом и осенью ты, как всегда, была по уши в работе. Даже в тот день, когда отправилась в Библиотеку Брайля, ты почти не думала о людях, которых встретишь там, тебя беспокоило лишь то, что ты не успеешь приехать к 10 часам. Ты едва не опоздала на самолет, вылетавший в Поханг в 8 утра, выйдя из аэропорта, поймала такси, доехала до Библиотеки Брайля и вошла в приемную. Директор и его помощник-доброволец уже ждали тебя. Директор вежливо приветствовал тебя, поблагодарив за то, что ты согласилась приехать, протянул тебе руку, и ты, пытаясь скрыть волнение, пожала ее. У него оказалась очень мягкая ладонь. До начала презентации директор говорил о твоей книге. Ты улыбалась и кивала этому слепому человеку, прочитавшему твою книгу, хотя он не мог видеть твоих улыбок и кивков. В тот день они отмечали свой особенный праздник, день Брайля. Когда ты вошла в зал, там уже собралось четыреста человек, многие осторожно входили в сопровождении помощников-добровольцев. Там собрались мужчины и женщины всех возрастов, но среди них не было детей. Церемония началась, и люди один за другим поднимались на трибуну и произносили краткие речи. Наконец, ты вышла получить экземпляр книги, переведенной на язык слепых. Из одной твоей книги в результате получилось целых четыре тома. Тебе зааплодировали, когда ты вернулась на свое место с книгами в руках. Церемония продолжалась. Когда читателям, выступавшим с поздравлениями, были выданы почетные значки, ты раскрыла один из томов. И в это мгновение у тебя все поплыло перед глазами. Бесконечное число точек на белой бумаге. У тебя возникло ощущение, будто ты провалилась в черную дыру. Словно, поднимаясь по лестнице, задумалась, не заметила ступеньку и вдруг споткнулась и стремительно полетела вниз. Шрифт Брайля испещрял белую бумагу, каждая буква в виде крошечной дырочки, как от укола иглой, эти буквы выстраивались в слова, которых ты не могла понять. Позднее ты рассказала маме, что пролистнула первые три страницы и захлопнула книгу. Мама слушала очень внимательно, и ты продолжала рассказ.
В конце церемонии тебя пригласили сказать несколько слов о своей книге. Когда ты поднялась на кафедру и обвела взглядом присутствующих, тебя вдруг сковало невероятное напряжение. Ты не могла сосредоточиться, стоя перед залом, где собралось четыреста незрячих людей.
– И что же ты сделала? – спросила мама.
Ты поведала ей о том странном ощущении, будто 50 минут, отведенные на твое выступление, никогда не закончатся. Ты из тех людей, кому необходимо при разговоре смотреть в глаза собеседника. Порой ты можешь рассказать всю историю, а иногда – всего лишь ее часть, в зависимости от того ощущения, которое испытываешь, глядя в глаза собеседника. Некоторые глаза способны вытянуть из тебя то, чем ты никогда ни с кем не делилась. И вот, оказавшись перед четырьмя сотнями незрячих людей, ты растерялась, не представляя, на кого смотреть и как начать свою речь. Глаза полуприкрыты, у других прятались за стеклами темных очков; а иные глаза словно «видели» тебя насквозь со всем твоим волнением и неуверенностью. И хотя все они были нацелены на тебя, ты не могла и слова вымолвить под этими невидящими взглядами. В голове лихорадочно металась одна мысль: как говорить о книге под взглядами людей, которые тебя не видят? В этой ситуации было бы неуместно говорить на отвлеченные темы, например, рассказывать смешные случаи из твоей жизни. Если уж на то пошло, скорее им следовало рассказать тебе о своей жизни. Не в силах выйти из ступора, ты выпалила в микрофон первое, что пришло в голову:
– О чем же мне вам рассказать? – И аудитория разразилась смехом. Интересно, они смеялись, потому что считали, что ты можешь рассказать все, что захочешь? Или чтобы поддержать тебя?
Мужчина под сорок ответил тебе:
– А разве вы не о своей книге пришли рассказать? – Его невидящие глаза были направлены в твою сторону.
Сосредоточившись на них, ты принялась говорить о том, что заставило тебя написать эту книгу, о своих переживаниях и эмоциях во время ее создания и о надеждах, которые ты возлагала на нее, когда она вышла в свет. Ты была поражена. Из всех людей, которых тебе доводилось встречать раньше, эти слушатели оказались самыми внимательными. Их тела и движения демонстрировали полную сосредоточенность на тебе. Один человек кивал, другой, заслушавшись, машинально выставил ногу, а кто-то наклонился вперед, привалившись к спине сидящего впереди человека. И хотя ты не могла понять ни слова на их языке, они прочитали твою книгу, задавали вопросы и обменивались мнениями. Ты рассказала маме, что они выказали невероятно позитивное отношение к книге, гораздо более позитивное, чем все, с кем тебе довелось встречаться. Мама, внимательно слушавшая тебя, вдруг произнесла:
– Даже они прочитали твою книгу.
На мгновение повисла неловкая пауза. Мама спросила, что было дальше, и ты продолжила свой рассказ.
Когда ты умолкла, человек из зала поднял руку и спросил, можно ли задать вопрос. Ты ответила, что готова выслушать его.
– Мама, этот слепой человек сказал, что его хобби – путешествия. – Стоя там, за кафедрой, ты потрясенно замерла. Куда мог путешествовать слепой человек? Он сказал, что когда-то ему прочитали твою книгу, в которой события происходили в Перу. Главный герой романа отправился на Мачу-Пикчу, и там есть сцена, в которой поезд катится по рельсам в обратном направлении. Мужчина сказал, что после этого он захотел сам проехать на этом поезде в Перу. Ему хотелось узнать, путешествовала ли ты в этом поезде. Эта книга написана более десяти лет назад. И вот ты, у которой настолько плохая память, что частенько, открывая холодильник, ты забываешь, зачем ты это делаешь, чувствуя на своем лице ледяное дыхание морозилки, пока, наконец, не сдаешься и не захлопываешь дверцу, начала рассказывать о Перу, где побывала, прежде чем написать ту книгу. Лима, Куско, Пуп Земли; железнодорожная станция Сан-Педро, где на рассвете ты села в поезд, идущий к Мачу-Пикчу. Ты рассказала о поезде, который начинал двигаться вперед и тут же катился назад, прежде чем, наконец, отправиться к Мачу-Пикчу. Ты призналась маме:
– Названия мест и гор, которые я, казалось, забыла, вдруг с особой ясностью возникли в моей памяти.
Чувствуя дружелюбие, невидимым образом озарявшее глаза, никогда не видевшие свет, глаза, которые, казалось, понимали и принимали каждый твой изъян, каждую ошибку, ты сказала нечто, чего никогда раньше не говорила о той книге. Мама спросила:
– И что именно?
– Я сказала, что если бы мне пришлось написать ее снова, то едва ли я смогла бы так ее написать.
– Неужели это такое важное признание? – удивилась она.
– Да, потому что я отрицала то, что уже существует, мама! – пояснила ты.
Мама пристально посмотрела на тебя в темноте и произнесла:
– И почему ты молчала? Ты должна быть свободной и говорить то, что чувствуешь. – И с этими словами она ласково погладила тебя по спине. Когда ты была ребенком, она частенько умывала твое лицо своими большими мягкими ладонями. – Ты рассказываешь такие замечательные истории, – добавила она.
– Я?
Мама кивнула.
– Да, мне очень понравилось.
Ей понравилась твоя история? Ты была тронута. Ты знала, что все рассказанное тобой не так уж и замечательно, но все дело в том, что посещение Библиотеки Брайля полностью изменило твой взгляд на многие вещи, и потому ты говорила с ней сейчас совершенно по-другому. Переехав в город, ты стала разговаривать с мамой так, будто за что-то на нее сердилась. Обычно ты говорила с ней резко, и часто в твоих словах звучал упрек: «Что ты об этом знаешь, мама?», «Зачем ты поступаешь так?», «К чему тебе это знать?». Ты уяснила, что мама больше не может бранить тебя, и, если она спрашивала: «Зачем ты туда едешь?», ты огрызалась в ответ: «Потому что так надо». Даже когда тебе приходилось лететь на самолете, потому что твою книгу опубликовали в другой стране или тебе надо было отправиться за границу для участия в семинаре, на ее вопрос: «Зачем ты едешь туда?» – ты сдержанно отвечала: «Потому что у меня важные дела». Мама просила тебя перестать летать самолетами. Она говорила:
– Если произойдет катастрофа, двести людей погибнут в одно мгновение.
– Но мне это необходимо для работы, – возражала ты.
Если мама спрашивала:
– Зачем так много работать?
Ты мрачно отвечала:
– Я знаю зачем.
Тебе было нелегко говорить с ней о своей жизни, так не похожей на ту жизнь, которой жила она. Но когда ты рассказывала о растерянности, охватившей тебя при виде своей книги, переведенной на язык слепых, и о панике, обрушившейся на тебя в зале, полном незрячих людей, мама слушала так внимательно, будто головная боль полностью отпустила ее. Когда в последний раз ты рассказывала маме о важных событиях, произошедших в твоей жизни, задумалась ты. В какой-то момент ваши разговоры сильно упростились. В основном ваше общение свелось к телефонным разговорам. Ты интересовалась тем, что она ела, здорова ли она, как дела у отца, советовала ей теплее одеваться, чтобы не схватить простуду, сообщала, что пришлешь деньги. А мама жаловалась, что видит странные сны, рассказывала, что приготовила кимчхи и отправила немного тебе вместе с рисом и ферментированной бобовой пастой, что специально для тебя приготовила полынную настойку, и просила тебя не отключать телефон, потому что курьер позвонит тебе, прежде чем привезет посылки.
Положив в пакет экземпляры своей книги, переведенной на язык слепых, ты простилась с людьми из Библиотеки Брайля. До самолета у тебя оставалось в запасе еще два часа. Ты вспомнила, как стояла за кафедрой, таращилась в окно, отводя взгляд от незрячих глаз, и разглядывала гавань, испещренную крошечными суденышками. И ты подумала, что если здесь есть море, значит, должен быть и рыбный базар. Ты поймала такси и поехала туда. Тебе нравилось посещать базары в незнакомых местах, и ты никогда не отказывала себе в этом удовольствии, едва выдавалась свободная минутка. Даже в будний день на базаре жизнь била ключом. При входе на базар ты заметила двоих мужчин, которые разделывали огромную рыбину. Ты поинтересовалась, не тунец ли это, но торговец сообщил, что это океанская солнечная рыба. Это напомнило тебе о героине одной книги, название которой ты не могла сразу вспомнить. Девушка родом из небольшого приморского городка, перебравшись в большой город, ездила взглянуть на огромный аквариум всякий раз, когда в ее жизни возникали проблемы, и разговаривала с океанской солнечной рыбой, живущей в этом аквариуме. Она жаловалась, что ее мать забрала все ее сбережения и сбежала с молодым мужчиной в другой город, но под конец признавалась, что скучает по маме и что солнечная рыба – единственное живое существо, которому она может рассказать об этом. Ты вдруг подумала, а вдруг это та самая рыба. Решив, что для рыбы подобное имя звучит несколько странновато, ты переспросила:
– Ее на самом деле называют океанской солнечной рыбой?
И торговец ответил:
– Мы еще зовем ее Мола мола!
Как только ты услышала эти слова, напряжение, сковывавшее тебя в библиотеке, вдруг бесследно исчезло, словно рассеялось в воздухе. Почему ты вдруг подумала о маме, бродя среди разнообразия морепродуктов, которые здесь стоили намного дешевле, чем в Сеуле: живых осьминогов, с головами больше человеческой, свежих морских ушек, лепидопов[2 - Лепидоп – рыба-сабля, обитает в субтропических водах Тихого океана. Мясо рыбы отличается приятным вкусом и ароматом.], макрели и крабов? Неужели именно океанская солнечная рыба навеяла тебе мысль о маме на этом рыбном базаре? Заставила тебя вспомнить, как вы вместе с мамой чистили у колодца ската? Ты ясно видела мамины замерзшие руки, счищающие коричневатый налет, приставший к чешуе. Ты остановилась около лавочки, с потолка которой свисал огромный вареный осьминог размером с туловище ребенка, и купила живого осьминога за 15 тысяч вон. Заодно ты приобрела несколько морских ушек, которые были выращены на ферме. Когда ты обмолвилась, что едешь в Сеул, торговец предложил поместить покупки в переносной холодильник за дополнительную пару тысяч вон. Выйдя с рыбного базара, ты поняла, что до самолета остается еще уйма времени. Держа в одной руке пакет с книгами, а в другой – сумку-холодильник, ты втиснулась в такси и попросила водителя отвезти тебя на пляж, до которого оказалось не более пяти минут езды. Ноябрьский пляж был пустынен, если не считать двух уединившихся влюбленных парочек. Он показался тебе огромным. Идя к воде, ты пару раз поскользнулась и едва не упала. Усевшись на песок, ты некоторое время вглядывалась в морской простор. Оторвавшись от завораживающей картины, ты медленно обернулась и окинула взглядом жилые дома и магазины, которые отделяла от пляжа лишь полоска шоссе. Тебе пришло в голову, что жители этих домов жаркими летними ночами могут наслаждаться купанием в океане и, возвращаясь в свои квартиры, принимать прохладный душ. Машинально достав из пакета один из томов своей книги, ты наугад раскрыла ее. Белые точки на страницах засверкали в лучах яркого солнца.
Водя пальцем по недоступному твоему пониманию шрифту Брайля, искрящемуся на солнце, ты вспоминала, кто научил тебя читать. Это был твой второй брат. Обычно вы устраивались на кушетке в старом доме. А мама сидела рядом. Тихий и добрый мальчик, он причинял родителям меньше всего беспокойства. Он не мог ослушаться маму, велевшую ему учить тебя грамоте и арифметике, и со скучающим видом бесчисленное множество раз заставлял тебя писать буквы и цифры. Ты пыталась писать левой рукой, и каждый раз брат ударял тебя по ладони бамбуковой линейкой, заставляя переложить карандаш в правую руку. Он послушно выполнял мамины строгие указания. И хотя ты от рождения была левшой, мама убеждала тебя, что в жизни не избежать проблем, если ты не избавишься от этой привычки. Когда ты левой рукой пересыпала рис, мама отнимала у тебя совок и перекладывала его в правую руку, а если ты продолжала настаивать на своем, она выхватывала совок и шлепала тебя по руке, приговаривая: «Почему ты не слушаешься?» Твоя левая рука опухала и болела. Но, несмотря на это, когда брат отвлекался и забывал следить за тобой, ты молниеносно перекладывала карандаш в левую руку и один за другим рисовала два круга, которые должны были изображать цифру 8. А затем карандаш так же стремительно перемещался в правую руку. Брат, едва увидев эту «восьмерку», раскрывал обман и заставлял тебя раскрыть ладони, чтобы шлепнуть по ним линейкой. Брат учил тебя читать, а мама наблюдала за вами, примостившись рядом, штопая носки или очищая чеснок. Когда ты научилась писать твое и мамино имена и, запинаясь, понемногу начала читать книги, мамино лицо расцвело, подобно цветку мяты. Лицо, похожее на таинственный шрифт Брайля, недоступный твоему пониманию.
Глубоко погрузившись в воспоминания, ты неохотно поднялась и направилась к шоссе, забыв стряхнуть с одежды налипший морской песок. Совершенно неожиданно для самой себя ты решила не лететь в Сеул, а вместо этого добраться на такси до Тайхона, а оттуда сесть на поезд в Чонгап. Ты была не в силах справиться с навязчивой мыслью, что уже почти полгода не видела маминого лица.
Ты вспоминаешь свою классную комнату из далекого прошлого.
Это был тот день, когда человек шестьдесят учеников писали заявления о поступлении в среднюю школу. Если бы ты не успела в тот день подать заявление, тебя не приняли бы. Ты оказалась одной из тех, кто не подготовил заявление. В тот момент ты не совсем понимала, чем грозит твое непоступление в среднюю школу. Вместо этого тебя мучило чувство вины.
Накануне вечером мама кричала на отца, который лежал больной в постели:
– Мы бедняки, и как же эта девочка сможет выжить в нашем жестоком мире, если мы не отправим ее в школу? – Отец поднялся с кровати и вышел из дому, а мама схватила табуретку и в отчаянии швырнула ее во двор. – Для чего нужно хозяйство, если ты не можешь отправить детей в школу?
Тебе очень хотелось, чтобы она успокоилась, ведь ты ничего не имела против того, чтобы не ходить в школу. Но, выбросив табуретку, мама не успокоилась. Она распахнула дверцу подвала и изо всех сил хлопнула ею, а затем сорвала с веревки белье, скомкала и швырнула на землю. Затем она направилась к колодцу, за которым испуганно съежилась ты, сорвала с головы платок и сунула тебе под нос.
– Высморкайся, – приказала она.
Ты ощутила сильный запах пота, исходивший от маминого платка. Ты не хотела сморкаться, особенно в этот противный платок. Но мама продолжала требовать, чтобы ты как следует в него высморкалась. Когда ты заколебалась, она сказала, что так тебе удастся избежать слез. Ты молча стояла, глядя на маму глазами, полными слез. Требуя, чтобы ты высморкалась, она будто хотела сказать тебе: «Не плачь». Не в силах противостоять ей, ты высморкалась в платок, и запах пота растворился.
На следующий день мама пришла в школу, обмотав голову этим самым платком. Она поговорила с учительницей, и та подошла к тебе и протянула бланк заявления о приеме в школу. Заполнив его, ты выглянула из класса и заметила маму, которая дожидалась тебя в коридоре. Ваши взгляды встретились, она сняла с головы платок и с радостной улыбкой помахала тебе.
К тому времени, когда пришло время заплатить за обучение, золотое кольцо, которое мама носила на среднем пальце, ее единственное украшение, бесследно исчезло. От ее любимого кольца осталась лишь светлая полоска, отпечатавшаяся на пальце за долгие годы.
Головные боли постоянно мучили маму.
В тот свой приезд в отчий дом ты проснулась посреди ночи от жажды и в темноте увидела неясно вырисовывающиеся очертания своих книг. Собираясь на год уехать с Ю Бином в Японию, где он надумал провести свой академический отпуск, большую часть книг, тех, что сопровождали тебя долгие годы, ты отправила в родительский дом. Получив книги, мама сразу же освободила под них целую комнату. А у тебя так и не появилось возможности забрать их обратно. Навещая родителей, ты переодевалась в этой комнате или оставляла в ней свои чемоданы, а если оставалась ночевать, здесь мама обычно стелила тебе постель.
Выпив воды, ты вернулась к себе в комнату, и тут тебе захотелось взглянуть на спящую маму. Ты осторожно приоткрыла дверь в ее комнату. В первый момент тебе показалось, что в комнате никого нет.
– Мама! – позвала ты.
В ответ – тишина. Ты нащупала на стене выключатель и зажгла свет. Мамы в комнате не оказалось. Ты зажгла свет в гостиной и распахнула дверь в ванную, но ее и там не оказалось.
– Мама! Мама! – закричала ты, распахивая входную дверь и выбегая во двор.
Прохладный утренний ветерок тут же зарылся в твою одежду. Ты зажгла свет во дворе и бросила взгляд на деревянный лежак под навесом. Мама лежала там. Ты ринулась вниз по ступенькам и в одно мгновение оказалась рядом с ней. Она хмурилась, как и в тот раз, но на этот раз она спала, ее ладонь покоилась на лбу. Мама поджала под себя босые ноги, озябнув от утренней прохлады. Очарование милого домашнего ужина и сблизившего вас доверительного разговора во время прогулки вокруг дома в одно мгновение разлетелось вдребезги. Стояло раннее ноябрьское утро. Ты вынесла одеяло и укрыла маму. Потом достала носки и натянула на ее озябшие ступни. А затем устроилась рядом и сидела так до тех пор, пока она не проснулась.
* * *
Пытаясь помимо работы на ферме найти иные способы заработать денег, мама поставила под навесом деревянную кадку для приготовления солода. Она собирала пшеничные колосья, перемалывала их, затем разбавляла водой и выливала все это в кадку, где закваска начинала бродить. Когда солод созревал, его резкий запах, бывало, пропитывал весь дом. Этот запах никому не нравился, но мама уверяла, что это запах денег. В поселке был дом, хозяева которого готовили тофу, и, когда мама приносила туда перебродивший солод, они продавали его на пивоваренный завод и отдавали деньги маме. Мама прятала деньги в большую белую миску, сверху нагромождала на своеобразную копилку шесть-семь таких же мисок и устанавливала эту пирамиду на шкаф со стеклянными дверцами. Миска стала для мамы чем-то вроде банка, в котором она хранила все свои деньги. Когда ты привозила домой счет за обучение, она доставала деньги из миски, тщательно пересчитывала и отдавала тебе.
Проснувшись чуть позже тем ноябрьским утром, ты обнаружила, что лежишь под навесом на лежаке. Куда же опять подевалась мама? Рядом ее не оказалось, но с кухни доносился шум. Ты поднялась и вошла в дом. Мама как раз собиралась шинковать большую белую редьку. Тебе показалось, что она держит нож как-то неуверенно. Раньше она резала редьку медленными, отточенными движениями, даже не глядя на разделочную доску. А сейчас мамина рука с зажатым в ней ножом казалась нетвердой, и нож то и дело соскальзывал с редьки на разделочную доску. Так она в любой момент могла порезаться.
– Мама! Подожди! – Ты подскочила и выхватила у нее нож. – Я сама все сделаю. – Ты решительно подвинула к себе разделочную доску.
Мама помедлила, но затем послушно отошла в сторону. В стальной сетке на дне раковины вяло раскинулся мертвый осьминог. Мама собиралась сложить тонкие пластинки редьки на дно пароварки и приготовить осьминога на пару. Ты едва не спросила, почему бы просто не сварить осьминога в подсоленной воде, но промолчала. Мама разложила ломтики редьки на дне пароварки и установила сетку из нержавеющей стали. Она запихнула внутрь целого осьминога и накрыла пароварку крышкой. Так она обычно готовила морепродукты.
Мама так и не привыкла к рыбе. Она не отличала макрель от щуки или лепидопа, для нее все это была просто рыба. Но зато она прекрасно разбиралась в разнообразных видах бобовых: фасоль обыкновенная, соевые бобы, белая фасоль, гиацинтовые бобы. Когда на кухне появлялась рыба, мама никогда не готовила сашими, не тушила и не жарила ее, лишь солила и варила на пару. И даже для макрели и лепидопа она готовила острый соус из красного перца и чеснока, затем разбавляла его соевым соусом и варила рыбу в пароварке вместе с рисом. Мама терпеть не могла сашими. Увидев людей, уплетающих сырую рыбу, она не могла скрыть брезгливости и всем своим видом будто вопрошала: «Что же вы делаете?» Мама, которая с семнадцати лет готовила на пару ската, хотела таким же образом расправиться и с осьминогом. Вскоре кухня наполнилась запахом редьки и мяса осьминога. Наблюдая, как мама готовит это морское чудище, ты вновь вспомнила о скате.
Мама была родом из тех мест, где ската всегда подают на стол во время важных семейных церемоний. Мамин год строился вокруг церемоний, которым она строго следовала, один раз весной и по два раза – летом и зимой. Мама чистила у колодца семь скатов в год, поскольку ваша семья отмечала еще Новый год и Праздник урожая. Обычно мама выбирала крупного ската, размером с крышку большого котла. Когда мама отправлялась на базар, покупала красного ската и бросала его рядом с колодцем, это означало, что приближается день традиционной семейной церемонии. Особенно нелегко было очищать ската от чешуи, готовя его к новогодним церемониям, в морозы вода в колодце замерзала. Твои детские руки были еще очень нежными, а мамины огрубели от работы. Покрасневшими от холода руками мама надрезала кожу ската, и твои ловкие маленькие пальчики удаляли чешуйки, покрывавшие тело рыбины. Вам с мамой было бы намного легче, если бы кожа ската снималась как чулок, но чешуя расслаивалась, и тебе приходилось попотеть. Мама надрезала рыбину с другой стороны, и процесс продолжался.
Сцена из зимней жизни: вместе с мамой вы сидите на корточках около колодца, затянутого тонким ледком, и очищаете ската от чешуи. Этот процесс повторялся из года в год, словно кто-то перематывал назад пленку вашей жизни. И вот однажды зимой мама взглянула на твои замерзшие руки и заявила: «Кому будет хуже, если мы не почистим ее» – и вместо того, чтобы и дальше очищать рыбу от чешуи, уверенно порезала ее на куски. Тогда впервые на праздничном столе появился скат в чешуе. Отец удивился:
– Что такое с этим скатом?
– Это тот же скат, но в чешуе, – спокойно отозвалась мама.
Сестра отца недовольно проворчала:
– Ради семейной церемонии стоило и постараться.
– Тогда попробуй сама почистить эту рыбину, – огрызнулась мама.
И стоило в тот год случиться чему-то непредвиденному, кто-нибудь обязательно вспоминал злосчастного ската в чешуе: не уродилась хурма, одному из твоих братьев во время игры в городки ткнули палкой в глаз, отца положили в больницу, кузины подрались – сестра отца ворчала, что всему виной стало мамино нежелание как следует приготовить ската к семейной церемонии.
Мама положила осьминога на разделочную доску и попыталась порезать его. Но повторилась та же история, что и с редькой, – нож выскальзывал из ее непослушных пальцев.
– Я все сделаю сама, мама.
Ты снова взяла у нее нож, порезала пропитавшегося ароматом редьки осьминога на кусочки, обмакнула ломтик в соус из красного перца и уксуса и протянула маме. Именно так она всегда угощала тебя. Каждый раз, когда ты пыталась самостоятельно подцепить аппетитный ломтик палочками, мама говорила:
– Если есть палочками, будет не так вкусно. Открой-ка рот.
