скачать книгу бесплатно
Говорил все это, Ермолов громко, явно, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание. Вся его речь была направлена, разумеется, не против меня, а против главнокомандующего. Среди собравшихся вокруг Ермолова снова раздались смешки, но уже не ироничные, а подхалимские. Скажу честно, мне стало обидно за Кутузова, и я постарался последнее слово за собой:
– Ваше превосходительство, мне кажется, что наш главнокомандующий не только опытный полководец, но и не менее опытный дипломат и знает, что делает! – сразу взял я быка за рога.
Ермолов недовольно уставился на меня, а затем, величаво скрестил руки на груди, показывая всем своим видом разницу между генерал-лейтенантом и капитан-лейтенантом. Я же продолжал, причем столь же громко, как до этого вещал сам Ермолов:
– Наш главнокомандующий прекрасно понимает, что сейчас ему необходимо выиграть время для укрепления армии. Поэтому он и разыграл перед Лористоном целый спектакль, прикинувшись слабым стариком, сочувствующим мирным намерениям Наполеона. Беседа проходила с глазу на глаз, без свидетелей, что и вызвало у недоброжелателей фельдмаршала подозрения в некой сепаратной сделке. Однако они ошибаются. Кутузов не уступил Лористону ни в чем!
Вокруг меня наступила полная тишина. Не было ни реплик, ни смешков. Сменил свою важную позу даже Ермолов.
В этот момент ко мне из общей толпы шагнул полковник Вильсон. Не понимая ни слова по-русски, англичанин не мог понять, о чем я рассказывал остальным, но общая напряженная ситуация и то, что я в настоящее время обладал какой-то интересной информацией о переговорах Кутузова от него не ускользнуло.
– О, Колзакофф! – приветствовал он меня радостным возгласом, словно мы были друзьями с младенческих лет. – Я рад вас видеть в добром здравии! Подхватив под локоть, англичанин довольно бесцеремонно потащил меня на улицу и достаточно бестактно начал свой допрос:
– Вы видели генерала Лористона?
– Конечно, колоннель!
– Вы присутствовали при разговоре фельдмаршала с Лористоном?
– Увы, нет. Кутузов весьма недоверчив даже к своему ближайшему окружению.
– Тогда, что вы знаете о ходе переговоров и достигнутых договоренностях? – длинное лицо Вильсона было напряжено и рыбьи глаза источали нетерпение. Так как в данном случае планы фельдмаршала вполне соответствовали планам английского представителя, я мог с чистой совестью рассказать ему общую суть переговоров и позицию фельдмаршала. Моей информацией Вильсон остался весьма доволен.
– Значит, фельдмаршал считает невозможным ведение переговоров с Наполеоном и лишь затягивает время, чтобы тот глубже увяз в Москве.
– Совершенно верно. Когда же он, наконец, поймет, что его перехитрили, он развернет армию в польские пределы, но отступать уже ему придется в снег и мороз, в окружении наших партизан и в постоянных боях с нагоняющей нашей армией. Уверяю вас, полковник, план Кутузова для данной ситуации идеален и не оставит Наполеону ни одного шанса при всей его хваленой гениальности.
– Хотелось бы верить, что вы Колзакофф правы в своих утверждениях. Однако я все же должен известить вашего царя о своих сомнениях и нежелании фельдмаршала видеть меня за столом переговоров.
«Ну, не свинья ли этот Вильсон! С чего бы это Кутузову таскать его за собой. Ни в каком уставе права представителя союзной армии не оговорены. Да и разница в чине генерал-фельдмаршала и простого полковника слишком разнится, чтобы последний мог претендовать сидеть во время в секретных переговоров на одной лавке с русским главнокомандующим. Максимум, что ему может быть дозволено – это стоять в сенях за дверью и хватать выходящих из княжеской горницы адъютантов, выведывая у них всяко разно, чем собственно он сейчас и занимался».
Все свое негодование я выразил, конечно же, исключительно в мыслях, при этом приветливо улыбаясь собеседнику. Тот остался мной, вполне доволен. Разумеется, и Вильсону, и штабным чинам я рассказал далеко не все из того, что знал. Умолчал, что во время этих переговоров по главному вопросу о заключении мира фельдмаршал все же не дал резкого отпора и даже послал курьера в столицу с секретным предписанием попасться в руки французов. Тем временем другой курьер, с просьбой к императору Александру не заключать мира, был послан в обход, через Ярославль. Я умолчал, что этот маневр должен усыпить бдительность Мюрата и на позициях, в ожидании ответа из Санкт-Петербурга установится неофициальное перемирие. Именно это обстоятельство впоследствии и сыграет большую роль в успехе будущего Тарутинского боя.
* * *
Что касается Кутузова, то на следующий день после визита Лористона, он перенес свою ставку в деревню Леташевку, что на Старой Калужской дороге После визита Лористон войскам был объявлен и приказ главнокомандующего: «Бить вечерние зори во все барабаны при музыке, ибо настало время вновь торжествовать победы наши над неприятелем, стоя во фланге его с 90 000 бодрых воинов». Это значило, что дни безмятежного пребывания в Тарутинском лагере заканчивалось, и приближается военная страда. Начать переход к активным действиям Кутузов решил внезапной атакой авангарда маршала Мюрата при речке Чернишне.
Ах, Михаил Илларионович, Михаил Илларионович! Великий хитрец и политик! Раньше я об этом только читал в его биографиях, теперь же воочию убедился в справедливости таких оценок и сам.
Вот и еще один день в этом странном для меня мире прошлого подошел к своему концу. Барабанщики пробили «зарю», полковые батюшки пропели «Отче наш», после чего со всех концов бескрайнего лагеря заголосили фельдфебели:
– Водку пить!
Все сразу пришло в движение. Это солдаты поспешали к своим каптенармусам, чтобы испить «ржаного молочка», как они ласково именовали выдаваемую водку. И хотя жадная каптерская душа, разумеется, разбавляла водку речной водицей, все равно пили солдаты «молочко» с превеликим удовольствием.
Из всего штаба наиболее теплые отношения сложились у меня и со старшим адъютантом фельдмаршала капитаном Иваном Скобелевым, дедом будущего знаменитого «белого генерала» героя Плевны и Средней Азии Дмитрия Скобелева. Иван был открытым, общительным и бойким малым, в отличие от подавляющего большинства остальной околоштабной челяди. К этому моменту он успел пройти уже три войны, получив в них три раны, лишился трех пальцев и заработал три ордена. Как он сам говорил мне, что ежели и дальше ему будут за каждый палец давать по кресту или звезде, то у него еще пальцев на целый иконостас имеется…
В Бородинском сражении полк Скобелева выбили начисто. Остались в живых лишь он, знаменосец с трубачом и барабанщиком, да пять солдат, которые из последних сил отбивались от окружавших французов. Как оказалось, за происходящим наблюдал сам Наполеон. Когда же окруженные попали в плен, он оказал им воинские почести за удаль. Наполеон самолично прикрепил на грудь Скобелева орден Почётного легиона и велел доставить пленников в русский лагерь. После этого Кутузов и определил Ивана к себе в старшие адъютанты.
– Эх, Павел Андреевич, – говорил мне Скобелев, вечерами, когда мы дружно заваливались на наши шаткие лежанки, – Есть у меня одна мечта-идея. Коли останусь в живых, стать писателем, чтобы книжки про войну, да про геройства разные писать.
– Останешься, ясное дело, останешься. – зевая, ободрил я его.
– Да ежели и останусь. – горестно чесал своей культяпкой шевелюру Скобелев, – Я ведь в грамоте я не шибко, а писаки, знаешь, какие все умники! Ого-го!
– Ты Ванюша не боись, – приободрил я своего собеседника, почти засыпая. – Грамота писателю ни к чему, на то есть редакторы, которые всегда за него как надо перепишут, да и точки с запятыми где следует расставят. Спи, граф Толстой ты наш!
– Это какой такой граф Толстой, не из Павлодарского ли гусарского? – насторожился Скобелев.
– Он самый! – уже сквозь сон отозвался я.
Пройдут годы, и генерал Иван Скобелев действительно начнет писать книги под псевдонимом «русский инвалид», которые, несмотря на все примитивность их сюжетов, будут весьма популярны в народе.
Впрочем, были при штабе еще весьма интересные для меня люди. Вот, к примеру, титулярный советник Михайловский-Данилевский, первый историк войны 1812 года. Совсем недавно, бросив теплое место в министерстве финансов, он прибыл в армию с Кутузову и, став адъютантом главнокомандующего, теперь отвечал за ведение журнала боевых действий. Будучи совершенно штатским человеком, Михайловский-Данилевский был весьма далек от штабных интриг и истово любил историю Отечества. На этой почве мы с ним быстро нашли общий язык и не единожды имели приятные беседы. К тому же мы вспомнили и памятную встречу у безвестной деревушки, в которую я привез раненного Багратиона и помощь, оказанную нам в размещении титулярным советником.
Был еще и никому не известный саперный поручик Александр Рубцов. С торчащими во все стороны волосами и сдвинутыми на нос очками Рубцов был похож на классического интеллигента-разночинца, невесть, какими ветрами занесенного в начало Х1Х века. Должность у Рубцова была самая малая и невидная. Занимался он своими саперными вопросами, а в свободное время штудировал книжки о паровых машинах Уайта и мечтал, чтобы использовать эти машины на строительстве укреплений.
– Знаешь Александр – сказал я ему, когда увидел, как Рубцов чертит очередной рисунок несуразного землеройного устройства с паровой машиной. – Ведь с помощью паровой машины можно будет совсем скоро создать и самоходные паровые кареты, и даже паровозы.
– Что такое паровозы? – сразу же деловито поинтересовался Рубцов, и очки сползли ему на нос.
– Смотри, я тебе сейчас примерно нарисую, – ответил я ему и, взяв карандаш, изобразил паровоз с вагонами, трубой и дымом.
Затем детально все прокомментировал.
– Невероятно! – поразился саперный поручик. – Кто-то это уже сделал? Небось, англичане?
– Пока еще никто, но если мы с тобой не будем сидеть, сложа руки, то может, будем в этом деле первыми, – похлопал я Рубцова по плечу.
– Знаете, Павел Андреевич, если вы говорите серьезно, то я отныне ваш самый верный друг и союзник в этом паровозном деле. – Только скажите, что надобно делать! Я уже люблю эти ваши паровозы! Поклянитесь, что мы их с вами сделаем!
– Клянусь! – сказал я ему. – Вот выбросим французов с нашей земли, тогда займемся и паровозами, и многими другими интересными и полезными для России вещами.
* * *
В тот же день я получил весьма солидные финансовые средства и сразу почувствовал себя настоящим Крезом. Однако оружие, которое я так же получил, как офицер штаба главнокомандующего – новую шпагу и три кремневых пистолета, не могли вызвать во мне не то, что радости, но даже умиления. Да в своем будущим времени я бы бесконечно радовался таким раритетам, но сейчас… Что толку от пистолета, который стреляет всего один раз, да и то с приличной задержкой, из-за кремневого замка. А в дождь на такое оружие вообще рассчитывать нельзя, т. к. отсыревает порох. Иметь бы при себе какой-нибудь нормальный пистолет с хорошим запасом патронов! Я уже не говорю, о ПМ или «Стриже». Был бы хоть какой-нибудь старый ТТ, да где взять!
Внезапно меня осенила столь смелая мысль, что я даже вскочил со своей лежанки.
– Что-то случилось? – спросил дремавший рядом на своей раскладушке Скобелев.
– Да нет, ничего!
Покинув избу, я быстрым шагом двинулся, не зная куда, впрочем, ноги сами меня куда-то несли, так как мне было совершенно все равно, куда мне идти. Голова моя была занята совсем иным. Дело в том, что я вспомнил – знаменитый Самюэль Кольт изобрел свой не менее знаменитый капсюльный револьвер уже в 1835 году, а год спустя уже стал его выпускать. Это значило, что уровень промышленности данной эпохи и развитие технологий вполне созрели для производства столь совершенного оружия, каким был кольт! А ведь кроме револьвера можно было параллельно создать и капсюльное ружье. Это был бы революционный переворот в вооружении, и если бы это первой сделала России, история могла пойти совсем иным путем. Что касается меня, то любя оружие, я всегда с особым трепетом относился к старым пистолетам и револьверам, неплохо зная их устройство и даже немного технологию изготовления. А что, если бы я смог опередить знаменитого американца и первым «создать» его револьвер, причем не двадцать лет спустя, а прямо сейчас. Впрочем, прямо сейчас шла война, и было очевидно, что для «изобретения» у меня не будет ни времени, ни возможности. Вот если удастся остаться в живых после этой войны, тогда еще все может быть. От такой радужной перспектив мне хотелось кричать и петь. Не сдержавшись, я вполголоса запел:
Артиллеристы Сталин дал приказ! Артиллеристы зовет Отчизна нас!
И сотни тысяч батарей За слезы наших матерей, За нашу Родину Огонь! Огонь!
Эх, если бы, хоть кто-то мог меня понять! Если бы хоть с кем-то я мог поделиться своими мыслями, без опасности быть принятым или за идиота. или за глупого мечтателя. Отвлекшись от своих с мыслей, я увидел, что стою напротив избы Кутузова. Маячившие у крыльца часовые с непониманием косились на меня. Оконце в горнице Кутузова светилось. Это мерцала свеча – старый фельдмаршал еще не спал.
На обратном пути до избы Коновницына я начал развивать свою мысль о вооружении дальше. Ладно, пистолетами я займусь позже, когда для этого будут хоть какие-то условия. Что касается шпаги, то я бы все же предпочел ей более совершенную саблю, но шпага все еще считается штатным оружием и придется пока таскаться с ней.
Фехтованию я немного учился в нашем историческом клубе, но честно говоря, никогда это дело особо не любил. Как бы ты не фехтовал шпагой, но против ружья со штыком немного навоюешь. Моей любовью всегда было метание ножей. Во время службы в ДШБ я метал ножи на звук, на вспышку света, с завязанными глазами из разных стоек и в падении на землю. Лучший мой личный результат это четыре ножа в лист сирени и три штыка от автомата АКМ с шести метров в крышку банки от сгущенного молока.
После недолгих раздумий я пришел к выводу, что метательные ножи мне будут нужны в любом случае. И надо заняться их изготовлением. С этой хорошей мыслю я и вернулся в свою «берлогу». Гусарский ротмистр уже вовсю похрапывал, издавая какой-то полусвист-полухрип. Быстро раздевшись, я забрался под одеяло и почти сразу провалился в глубокий сон.
* * *
Следующим утром я, первым делом, навел справки о толковом полковом кузнеце. Мне отрекомендовали некого Алексея Матюшкина – старшего кузнеца Конногвардейского полка. О нем говорили не только, как о мастере своего дела, но и о человеке, который всегда готов помочь человеку, который к нему обратиться за помощью. Матюшкина я нашел быстро. Несмотря на большую загруженность работой, увидев мои аксельбанты, он сразу согласился помочь мне. Еще бы не согласиться, когда ему отдал распоряжение представитель самого Кутузова! Тем более что я сразу озвучил и стоимость предстоящей работы, которая кавалергардского умельца, видимо, устроила. Как и все кузнецы, Матюшкин любил поговорить. Вначале он поведал мне, что сам из подмосковного села Таганьково, а жена его из-под Бронниц. Выслушав это, я начал втолковать кузнецу, что и как ему следует делать. Вначале мы выбрали сорт железа, из которого предстояло ковать мои ножи. Сделать это было не так-то просто, так как по жесткости железо должно было быть не жестким, чтобы не ломалось и не мягким, чтобы нож не гнулся. Лучше всего для метательных ножей всегда годилась рессорная стать от ГАЗ-21, но где взять рессору от горьковской «Волги» в начале Х1Х века! Не сразу, но сорт железа мы с Матюшкиным все же определили. Теперь все зависело от него, чтобы он, не дай бог ничего не перекалил и не перековал. Впрочем, Матюшкин заверил меня, чтобы барин не сомневался, так как все будет как надобно.
Затем я втолковал кузнецу, какой должна быть форма моего ножа. я отправился м случае. к выводу, что метательные ножи мне будут нужны в любом случае. Опираясь на опыт своих предшественников, я давно пришел к выводу, что нож, должен напоминать силуэт плывущей акулы, когда нижний режущий край более полого заточен относительно верхнего. Такой нож не только удобно метать, но им также удобно работать в ближнем бою и фехтовать на дистанции. В спецназе мы, как правило, работали ножами длиной в 15 сантиметров плюс ручка.
Итак, метательный нож должен весить около 200 граммов. В пересчете на старые меры веса это значило 48 золотников.
Выслушав это, кузнец Алексей почесал кудлатую бороду:
– Значится, весу в ножике твоем будет «гривенка малая».
– Ну, да, – кинул я в ответ, абсолютно не представляя, что это за такая милая мера веса.
Разобравшись с формой и весом, мы перешли к вопросу заточки.
– Заточку заготовок производи с двух сторон посередине длины ножа от жала до начала рукоятки, не затрагивая последнюю. Иначе мне трудно будет сбалансировать нож. – Объяснил я кузнецу.
– Какой такой баласыр? – не понял он.
– Ладно, отмахнулся я. – Тебе это не надо!
Всего я заказал кузнецу десяток ножей. Для одного вполне достаточно. Через день Алексей Матюшкин торжественно явился ко мне и, загадочно улыбаясь, торжественно развернул тряпицу, в которой лежала дюжина весьма неплохо выкованных лезвий.
– Я же десяток заказывал?
– А пусть будет вашему благородию запасец! – снова улыбнулся мне кузнец Алексей.
Получив от меня за работу золотой червонец, он был на десятом небе от счастья:
– Та когда вашему родию чего надобно еще сделать, так я хочь черта лысого подкую!
– Ладно, черта не черта, но и тебе спасибо огромное!
Рукоятки к ножам я вырезал сам из липы. Штабные офицеры искоса поглядывали за моей работой. Было видно, что им очень любопытно, но спрашивать не решались, мало ли, чем занят офицер для особых поручений. Может это у него поручение такое особое – ручки для ножей вырезать.
Когда ручки были готовы, я насадил их на ножи и занялся балансировкой. Без хорошей балансировки метать ножи – гиблое дело. В то место, где рукоятка начинается от лезвия, я поставил указательный палец правой руки, а указательный палец левой руки слегка удерживал нож в горизонтальном положении у жала. При отпускании пальца левой руки рукоятка ножа, как бы задержавшись, ровно и потягивала нож к полу. В первом случае рукоятка ножа оказалась значительно тяжелее лезвия, и нож сразу упал на землю в сторону рукоятки. Пришлось обстругивать рукоятку. Так не слишком быстро, но я сбалансировал все свои двенадцать ножей. После этого я выкрасил ножи чернью, для того, чтобы их не было видено в руке и в полете. На следующий день я нашел время и, отъехав подальше от лишних глаз в лет, вдоволь наметался ножами, начав с двух метров и постепенно увеличивая дистанцию броска до предельных двенадцати, меняя при этом поочередно и стойки, и руки. Если поначалу кое-что не получалось, то потом руки сами вспомнили, что и как делать и все быстро пошло на лад.
Затем я заказал у ближайшего полкового шорника кожаный пояс под ножи и чехлы, которые сшили по моей раскройке: один для ношения ножа за спиной, второй в рукаве и третий в сапоге. Через несколько часов я уже примерял и пояс, и чехлы. Все меня вполне устроило. Хотя в том не было особой необходимости, я сразу же решил, что и пояс, и чехлы с ножами всегда будут при мне. Конечно, всю дюжину таскать не стоит, но пять-шесть всегда надо иметь под рукой, как пятый козырь в рукаве. Как знает, что нас ждет за ближайшим поворотом!
* * *
День спустя Кутузов перенес главную квартиру в соседнюю деревню Леташевка, что лежала в четырех верстах по дороге в Калугу, так как там было не столь тесно и шумно.
Фельдмаршал занял чистую избу с тремя окнами. За дощатой перегородкой у печи стояла кровать Михаила Илларионовича, остальная, большая часть избы была кабинетом, столовой и приемной фельдмаршала. Генерал Коновницын с канцелярией так же перебрался в Леташевку и разместился рядом в старой избе, которую топили «по-черному». В эту же дымную избу переселился и остальной штабной «планктон», включая меня. Во дворе в низеньком овине стал квартировать комендант главной квартиры, бывший суворовский любимец Ставраков.
Тогда же пришел и высочайший указ о производстве меня «за подвиги в сражении с неприятелем у села Бородино» в капитаны 2 ранга. Учитывая оперативность моего производства, думаю, здесь не обошлось без участия Багратиона, который самолично отписал о моих заслугах императору и расписал их в превосходных степенях. Насколько я помнил, мой пращур никакой перемены в чинах после Бородино не получил. А это значило, что я не только теперь обогнал его в карьере, но и еще раз, пусть самую малость, но изменил течение истории. По случаю своего производства, я, как водилось, не только в ХХ1 веке, но и в веке Х1Х, проставился своим сослуживцам. В этом смысле в российской армии никаких изменений я не заметил.
Свободное время офицеры штаба, как и раньше, проводили у гостеприимного Коновницына. Никакой мебели не было. В сенях глиняный пол толстым слоем устилали соломой, сверху набросали попон, ковров и бурок. Так организовался своеобразный штабной клуб, где обедали и ужинали, а кроме того спали вповалку офицеры штаба, адъютанты и заезжие гости. Там же курили трубочки, гоняли чаи и калякали на всевозможные темы. Народу всегда в сенях было не протолкнуться, но, как это, ни странно, всем хватало места и поесть, и поспать.
В целом штаб Главной армии, при ближайшем рассмотрении оказался настоящей «банкой с пауками». Первым из «пауков» был Беннигсен, все еще не терявший надежду когда-нибудь свалить Кутузова и самому стать главнокомандующим. Беннигсен всюду кричал о дряхлости главнокомандующего, хотя сам был ровесником Кутузова. К Беннигсену примыкали родственники царя, молодые, но ядовитые генералы – герцог Вюртембергский и принц Ольденбургский. Отдельную партию представлял мой новый знакомец сэр Роберт Вильсон, имевший непонятно зачем некие полномочия от Александра Первого. Вильсон был ганноверцем по происхождению, а значит земляком Беннигсена, и в чем-то его единомышленник. Свою линию гнул и, оказавшийся не у дел, и московский губернатор Ростопчин, живший здесь же при штабе. С Кутузовым они на дух не переносили друг друга. Сам себе на уме был и внешне доброжелательный, но всегда державший камень за пазухой, самолюбивый и злой на язык Ермолов.
Мое появление штаб встретил без особой радости. Как же явился, не запылился, и сразу в «дамки» – в любимчики к главнокомандующему, да еще в некой загадочной должности офицера по «особым (каким еще особым?) поручениям». С другой стороны, я имел флигель-адъютантский аксельбант, и за мной стояла фигура князя Багратиона. При этом все понимали, что у Кутузова ко мне по некой неизвестной причине (таинственное сожженное письмо Багратиона!) особенное отношение, как понимали, что в случае возвращения к армии Багратиона мое влияние еще более усилится. По этой причине, в целом внешне окружающие относились ко мне достаточно предупредительно, хотя и настороженно.
* * *
А затем у меня произошла весьма небезынтересная встреча. Утром следующего дня я получил приказание фельдмаршала донести до сведения Беннигсена какие-то секретные бумаги. Сам Кутузов, по понятным причинам, старался лишний раз с генералом не встречаться. Меня же он по какой-то причине посчитал фигурой для сношений с Беннигсеном самой подходящей, и теперь я должен был возить их взаимные письма друг к другу. Не слишком довольный своей новой миссией, я отправился в недолгий путь от одной околицы к другой, когда вдруг неожиданно за спиной услышал крик:
– Ваше высокородие!
Я оглянулся. Поодаль стоял и улыбался мне тот самый егерский унтер- офицер, что спас меня во время рукопашной схватки в день Бородина.
– А я все думал, выжили, али нет! Поклон вам мой, что тогда спасли меня от штыка французского!
– Да и тебе спасибо, что спас меня! Давай хоть познакомимся. Я капитан 2 ранга Колзаков Павел Андреевич, состою нынче при главнокомандующем.
– Унтер-офицер егерского полка Василий Алдакушкин! – бойко представился мой спаситель.
– А по отчеству как?
– Батюшку Петром звали.
– Значит Петрович! – улыбнулся я, вспомнив своего первого старшину роты в училище прапорщика Усуляка, которого мы тоже с удовольствием звали Петровичем. – А знаешь, Петрович, не хотел бы ты перейти служить ко мне?
– Это в денщики что ли? – сразу нахмурился унтер. – Звиняйте ваше высокородие, но я уж лучше в строю повоюю. Не привыкши я в холуях состоять.
– Ты не правильно меня понял. Мне не нужен денщик. Мне нужен толковый и преданный помощник, на которого я мог бы положиться в минуту опасности, чтобы и меня в бою мог прикрыть и тайну хранить. Смотри!
Я вытащил несколько своих ножей и с разворота один за другим всадил в ствол ближайшего дерева, так что они образовали почти правильную окружность.
– Здорово! – не удержался от восхищения унтер.
Издали за метанием ножей наблюдали и курившие неподалеку солдаты. По их приглушенным голосам я понял, что они тоже поражены увиденным.
– Хочешь научиться? – спросил я Петровича.
– А кто ж не хочет вашеродие так ножики-то кидать, я ж все же егерь.
– Ну, что, теперь пойдешь ко мне?
– Ежели научите хоть малость, пойду с превеликим удовольствием.
