скачать книгу бесплатно
– Это, кажется, уже война!
– Нет, но союзники уже твердо решили препятствовать нам в высадке войск на греческий берег! – подал голос кто-то из советников.
– Но как совместить понятие о дружбе с понятием о принуждении? – воскликнул рейс-эфенди. – Не могут хворост и огонь безопасно лежать друг против друга! Не могут!
Спустя месяц, ровно день в день, послы вновь дружно заявились к меланхоличному рейс-эфенди.
– Что решило ваше правительство, ведь срок ультиматума истек? – вопросили они министра.
Рейс-эфенди был внешне надменен:
– Я опять заявляю, что определяющий, неизменный, вечный и окончательный ответ царя царей и владыки правоверных: никогда и ни от кого он не примет какого бы то ни было предложения о греках!
Сидевшие на скамьях вдоль стен вельможи согласно закачали огромными тюрбанами:
– Греция – наше дело! Нам решать, карать или миловать прахоподобных греков!
Тогда вперед иных вышел Рибопьер, тайный советник и кавалер многих орденов.
– Султан шутит с огнем! – мрачно заявил он.
– Вы объявляете нам войну? – скривил презрительно губы министр.
– Война еще не объявлена, но наши эскадры блокируют берега Греции и по первому приказу готовы вступиться за честь своих флагов!
– Как можно совмещать дружбу с угрозами? Не могут огонь и хворост безопасно лежать друг подле друга! – пустился в философствования рейс-эфенди. – А впрочем, великий флот и войско падишаха Вселенной сумеют постоять за себя!
– Ну, это мы еще посмотрим! – мрачно хмыкнул ветеран Наполеоновских войн генерал Арман-Шарль. – Хотя, по мне, лучше было бы и обойтись без пролития крови!
В тот же день, посоветовавшись, послы решили известить о несговорчивости турок командующих своих эскадр, которым предписано было в ближайшее время появиться у греческих берегов.
Более иных настойчив в том был Александр Рибопьер:
– Коль меры убедительные успеха не имели, следует непременно переходить к мерам принудительным!
Рибопьера горячо поддержал старый вояка Арман-Шарль. Британский посол отмолчался, но и против не выступил.
Что касается греков, то их правительство, находившееся к тому времени на острове Порос, немедленно известило всех и вся, что они принимают все параграфы Лондонского трактата союзников незамедлительно и с радостью. Таким образом, принудительные меры союзникам следовало принимать лишь против находившихся в Морее турок и египтян.
Весь демарш, предпринятый тремя союзными послами в Константинополе, обернулся их полным поражением. Турция ни на какие уступки идти так и не согласилась. Отныне исход конфликта должен был решаться уже не в дипломатических салонах, а на шканцах боевых кораблей. Время политиков заканчивалось, начиналось время адмиралов!
Сэр Стратфорд Каннинг писал в те дни вице-адмиралу Кондрингтону: «…Хотя и не следует принимать враждебных мер и хотя союзные правительства желают избежать всего, что могло бы привести к войне, тем не менее, в случае надобности, прибытие турецких подкреплений должно быть, в конце концов, предупреждено силой, и если бы все другие средства были истощены, то пушечными выстрелами».
А ни Махмуд II, ни его рейс-эфенди все никак не могли поверить в, казалось бы, очевидное – что три великие державы готовы выступить против них из-за столь, казалось бы, ничтожного повода, как свобода Греции. А потому султаном было велено своему министру иностранных дел проявлять в переговорах известную выдержку. Пусть союзники пошумят и отступят! Кроме того, послано было и ободряющее письмо Ибрагим-паше в Наварин.
* * *
События в Греции ждать себя долго не заставили. Египетские полки Ибрагима снова пришли в движение и устремились в новый опустошительный поход по окровавленной Элладе. Поход этот, по разумению султана, должен был показать всем сомневающимся, что отдавать кому-либо свой законный пашалык он не намерен. Пока сам Ибрагим жег города и села в Морее, его первый помощник Решид-паша громил провинции на западе страны. Мелкие отряды инсургентов отступали все дальше и дальше в горы. Крупных боев уже не было, но мелкие ожесточенные стычки происходили повсеместно.
В довершение всего, как обычно бывает в пору поражений, в греческом стане начался разброд и дрязги. Партия землевладельцев стала подозревать в диктаторских устремлениях немногочисленных, но ершистых буржуа, а те с подозрением косились в свою очередь на влиятельную группировку владельцев судов. Обвиняли друг друга и генералы. Народ же молил о пришествии настоящего спасителя отечества, звал его, и этот спаситель пришел. Звали его Иван Каподистрия, был он генералом российской службы и выдающимся европейским политиком. Каподистия еще не прибыл в греческие пределы, а его уже избрали президентом.
– Берегите силы! – слал советы соратникам Каподистрия, пытавшийся сам тем временем незаметно для турок пересечь границу. – Изматывайте врага в мелких боях. В большее ж не ввязывайтесь! Нам надо лишь выиграть время, и Россия придет нам на помощь!
Новый греческий президент говорил со знанием дела. Каподистрия был свидетелем партизанской борьбы двенадцатого года в России. Но его голосу на родине не вняли. Во главе греческой армии в те дни встали новые генералы – английские. Один из них – Джон Черч – даже самолично произвел себя в генералиссимусы. Эти-то генералы и решили собрать воедино все отряды и дать туркам генеральный бой. Трезвые головы, правда, нашлись и здесь:
– Граф Каподистрия советует переходить на войну партизанскую.
– Рисковать последним – это смерть!
– У Эллады, наверное, уже не осталось никого из ее героев! – презрительно усмехались Джон Черч (генералиссимус!) и Пол Конкрейн (адмирал!). – Неужели ныне в цене здесь одни трусы?
Последние письма лорда Каннинга требовали немедленного успеха. Это укрепило бы позиции Англии среди греков, партизанская борьба, провозглашаемая Каподистрией, была на руку России, а этого допустить было никак нельзя!
Масла в огонь добавило и неожиданное отбитие у турок одним из небольших отрядов монастыря Святого Спиридония. И хотя этот мелкий успех ничего, в сущности, не менял, уверенность у поборников генерального боя окрепла. Тогда-то правители и решили бесповоротно – генеральному сражению быть!
…На рассвете 5 мая 1827 года, когда в тесных горных ущельях еще стоял туман, а солнце еще только начинало свое восхождение в небо, греческие войска лавиной устремились на врага. Когда же на западе запламенел закат, все было кончено. Греческая армия, разгромленная наголову, более не существовала. Лишь неутомимые башибузуки, бродя меж павших, с азартом резали головы раненым. А буквально спустя несколько дней пал и последний оплот повстанцев – афинский Акрополь. С этого момента всякое сколько-нибудь организованное сопротивление Ибрагиму-паше прекратилась. Отныне каждый отряд, каждый еще державший в руках ружье повстанец был предоставлен самому себе. Многие епархии, не видя более смысла в борьбе, предавались на милость турок, надеясь этим спасти людские жизни и нажитое добро.
Сокрушительное поражение сразу же привело к окончательному разброду в рядах повстанцев.
– Будем сражаться до последней капли крови! – призывал греков неукротимый вождь храбрецов Колокотрони.
За Колокотрони стеной стояли отважные спартиаты, в чьих жилах текла кровь героев Фермопил и Марафона. За Колокотрони были и все полевые капитаны.
– Зачем умирать, когда можно попробовать выгодно договориться! – вещал умеренный и осторожный купец Мавромихали.
Мавромихали поддерживали ионийцы – народ предприимчивый и торговый. Ионийцам война была ни к чему, принося одни убытки. За Мавромихали стояли купцы и землевладельцы.
* * *
К осени 1827 года передовые байраки Ибрагим-паши вышли к горному проходу Армиро на Коринфском перешейке, что соединяет материковую Грецию с Пелопоннесом. Армирское ущелье узкое, обрывистое и длинное, но это единственный путь, и миновать его невозможно никому.
У Армиро длинноусый и воинственный Колокотрони собрал полторы тысячи воинов, поклявшихся умереть, но не отступить.
– У царя Леонида было всего лишь триста спартанцев против миллиона персов, и он не дрогнул! Неужели мы дрогнем, ведь нас впятеро больше!
– Ура! – кричали инсургенты, потрясая своими длинными ружьями.
Однако и египетский паша в деле воинском сведущ был не хуже Колокотрони. Выставив против греков сильный заслон, он исподволь готовил им в тыл десант на заранее припасенных лодках. Высадившись в заливе Каламата, десантники должны были внезапно ударить защитникам Армиро в спину. Однако десант Ибрагиму приходилось все время откладывать и откладывать. Неподалеку бродили английская и французская эскадры, и кто знает, что ожидало утлые лодки, переполненные солдатами, при встрече с ними.
Тем временем по всей линии противостояния противников шли каждодневные стычки и перестрелки. В перерывах же между ними греки с турками переругивались, прячась за камнями.
– Сдавайтесь, неверные собаки! – кричали турки. – Иначе мы намотаем ваши кишки на свои ятаганы!
– Это нам теперь не к чему! – откликались им с противоположной стороны. – Мы не сдавались даже тогда, когда не видели конца своим несчастьям, так зачем же теперь нам сдаваться, когда за Грецию встал весь христианский мир!
– Тогда мы опустошим вашу землю!
– Попробуйте, но прежде переступите через наши трупы!
Тем временем главные силы греков под началом английского генерала Джона Черча бесцельно стояли лагерем далеко от Армирского прохода в местечке Мегиспелизм. Все послания Колокотрони с просьбой действовать сообща Черч оставлял без ответа. Генерал презирал грубияна и разбойника Колокотрони и помогать ему ни в коем случае не собирался. У Черча было свое отношение к происходящим событиям, генерал ждал очередных инструкций из Лондона.
Весть о том, что европейские правительства решили отправить к берегам Греции боевые эскадры, вселила новые надежды в разрозненные отряды инсургентов. Пользуясь тем, что Ибрагим-паша несколько увлекся разорением всех, даже самых маленьких, селений и ослабил натиск на ушедшие в горы дружины, те понемногу вновь стали объединяться, а объединяясь, приступали к новой партизанской войне.
Тем временем восемь тысяч арабов методично и безжалостно вырубали фруктовые сады Миссении и Аркадии. Избивая греков, наемники Ибрагима не забывали при случае поживиться и за счет местных турок.
– Зачем рубить наши виноградные лозы? – кричали турки и плевали в лица египетским наемникам.
– Затем, чтобы превратить здешние края в нашу пустыню! – хохотали им в лицо египтяне.
Видя, как одноверцы дружно выкорчевывают их многолетние сады, старейшины морейских турок потрясали кулаками:
– О, если б греки протянули нам руку дружбы, мы собственноручно задушили бы этих головорезов!
К этому времени свободным остался лишь маленький гористый островок со звучным именем – Гидра, да и то только потому, что за явной малозначительностью Ибрагим-паша о нем поначалу попросту позабыл. На Гидре собрались самые отчаянные и непримиримые, давшие клятву драться до конца.
Махмуд II торопил Ибрагима с занятием острова. Гонца, спешащего в Наварин, он наставлял лично:
– Следует как можно поспешись с занятием этой скалы. Тогда нам просто не о чем будет говорить с франками!
Под франками султан подразумевал всех сразу: и французов, и англичан… и русских.
«Лев Мореи» (этот титул Ибрагим-паша получил после захвата Акрополя) начал деятельные приготовления к вторжению на Гидру. Для этого в Наварин стал стягиваться мощный флот. Первой подошла из Александрии египетская эскадра, за ней – турецкая. Одновременно на берегу готовился и десантный корпус. «Лев Мореи» готовился к своему последнему прыжку…
Глава четвертая
Эскадра особого назначения
Если Петербург – столица России, то Кронштадт – ее морские ворота. Балтийский свежак неустанно разгоняет волну, и та с маху бьет в гранит прибрежных фортов. Здесь начинаются дороги в океан, и здесь они заканчиваются. Здесь воздух насквозь пропитан морем и смоляными канатами, а над головами мореходов пронзительно кричат чайки.
В доме капитана Лазарева, что на Дворянской, в двух шагах от Якорной площади, – скромное застолье. Повод приличествующий – гости. Из Петербурга приехал дядька супруги отставной капитан 1-го ранга Алексей Михайлович Корнилов с письмами и гостинцами. И хотя капитан Лазарев застолий не жаловал, на сей раз сам подливал в бокалы и тосты говорил затейливые.
Женился капитан в года зрелые и, жену свою молодую любя, старался ей во всем угодить. Вот и теперь как мог поддерживал веселого дядюшку, но тот смотрел зорко:
– Чтой-то ты, Мишель, бокал свой половинишь? Ведь моряк ты первостатейный, а посему должен быть таковым и в застолье!
– Что ж поделать, – пожимал плечами Лазарев, – коль назавтра мне велено в министерстве быть. Куда ж я на утро с больной головой?
– Что верно, то верно, – кивал дядюшка, себе из штофа между тем подливая, – голова у казенного человека завсегда должна быть светлой!
Когда же выпито и съедено было изрядно, дядюшка перешел к главному, ради чего, собственно говоря, и занесло его в эти края.
– Вот, Мишель, хочу попросить тебя, как сродственника, о деле одном, весьма для меня важном, – молвил он, от стола отстранясь и губы салфеточкой вытирая.
– Всегда рад помочь, коль в моих силах! – развел руками хозяин.
– Младшенький мой, Володька, в прошлом годе корпус кончает, а служит в 20-м экипаже и на «Проворном» уже до Догер-банки сходить успел, но хочу я, чтоб службу свою продолжил он под твоей командой. Ты человек опытный и у начальства на счету хорошем, я уже узнавал! А мне покойней за него будет, когда в окиян поплывете! Так что уж не откажи сродственнику!
Лазарев поморщился. Уж очень не любил капитан протежированных, предпочитая всегда сам отбирать к себе самых боевых и хватких. Видя раздумья мужа, немедленно вмешалась супруга.
– Ну что ты, Миша, – подошла и обняла сзади ласково. – Володя прекрасный мальчик, очень начитан и романтичен! Как же мы откажем нашему маленькому кузену!
И Лазарев сдался.
– Хорошо! – сказал, брови морща. – Беру вашего Володю к себе, но учтите, что спуску ему ни в чем не будет! А гонять стану больше, чем иных!
– Вот и славно, – опрокинул в себя еще рюмочку дядюшка. – Большое дело сделано!
Через пару недель в казарменный кабинет, где сиживал командир линейного корабля «Азов» капитан 1-го ранга Лазарев, бумаги к кампании предстоящей составляя, постучали.
– Входите поживее! – бросил каперанг, от бумаг не отстраняясь.
– Мичман Владимир Корнилов! – звонко раздалось с порога. – Прибыл к вам для служебного прохождения!
Лазарев поднял глаза. Напротив него стоял подтянутый красивый юноша с восторженными глазами.
Встав, Лазарев подошел к мичману и, пристально глядя в лицо, сказал:
– Поздравляю со вступлением в морскую семью! Это большая трудность, но и честь немалая! Будь достойным ее! Вечером с супругой ждем тебя к чаю, а теперь ступай к лейтенанту Бутеневу, будешь пока под его началом!
В дверях Корнилов разминулся с писарем – тот тащил на стол капитану новую стопку служебных бумаг. Ничего удивительного в том не было. Во все времена на флоте российском писали столь обильно, что только в море капитаны от дел чернильных и отдыхали.
* * *
Весной в Кронштадте всегда оживленно. Город и порт просыпаются от зимней спячки. Моряки начинают готовиться к летним плаваниям. В гавани вместо привычной тишины шум и гам: скрипят тали, стучат молотки, визжат пилы, то и дело грохочут пушки – это комендоры опробуют орудийные стволы. Так было всегда, так было и в году 1827-м, когда, закончив вооружение, назначенные в кампанию корабли по одному вытягивались на рейд.
Майские дни были солнечны, а легкий бриз лишь слегка рябил волну. Где-то в середине месяца в Кронштадт прибыл адмирал Сенявин.
Дмитрий Николаевич – из старейшей династии российских мореходов. Когда-то был в любимцах у светлейшего Потемкина, сражался с турками под началом Ушакова, с которым даже соперничал в славе. Но подлинным венцом славы флотоводца стала Архипелагская экспедиция. Две войны провел там Сенявин: вначале с французами, а затем с турками. И если французов он громил на берегах Далмации, то турок – у скал Дарданелльских. Дважды жестоко истреблял он султанский флот. По окончании ж экспедиции, возвращаясь на Балтику, был блокирован англичанами в Лиссабоне. Пока моряки дрались в пределах средиземноморских, император Александр замирился с французами и рассорился с англичанами. Русская эскадра оказалась в Портсмутской ловушке. Но и здесь Сенявин нашел достойный выход, чтоб сохранить Отечеству не только корабли и людей, но и честь Андреевского флага. Александр, однако, остался флотоводцем недоволен. Сенявин, сам того не подозревая, где-то помешал императору в его хитроумных комбинациях. Поэтому едва вице-адмирал вернулся, как был тут же спроважен в отставку без почестей и шума.
Но и это еще не все! Будучи командующим эскадрой, Сенявин из-за финансовых трудностей с согласия экипажей удерживал часть причитающихся офицерам и матросам денег на общие нужды в счет будущей оплаты по возвращении домой. Но по прибытии в Кронштадт оказалось, что никто выдавать морякам деньги не собирается. Александр I просто отшвырнул бумагу с прошением Сенявина прочь. Для флотоводца это был удар, ведь он не сдержал слова, данного своим подчиненным, обреченным отныне из-за него на нищенское существование. Личные средства Сенявина, которые он тут же пустил в дело, решить проблемы не могли. В результате этого, распродав все свое имущество, сам вице-адмирал впал в крайнюю нужду и вынужден был нищенствовать.
Разве мог когда-нибудь представить себе гордый и блестящий потемкинский адъютант Дмитрий Сенявин, что в преклонные годы и в адмиральских чинах будет стоять на паперти! Наверное, такое не могло привидеться ему и в самом страшном сне…
В те годы часто можно было видеть грязного и босого старика, бредущего куда-то по петербургским улицам в рваном больничном халате. То был герой Афона и Дарданелл вице-адмирал и кавалер Сенявин. Старик заходил в дома своих старых знакомцев и стоял в передней, просил подаяние. Отводя взгляд, знакомцы молча совали ему когда целковый, а когда и трешку. Собравши в тряпицу десяток-другой рублей, нес их Сенявин в петербургские ночлежки, где доживали свои дни больные и увечные ветераны Средиземноморской кампании.
– Благодетель ты наш, Дмитрий Николаич, – крестились, слезу смахивая, безрукие да безногие инвалиды. – Не бросал ты нас средь огня турецкого, не бросаешь и сейчас в горестях наших!
Нищенство знаменитого флотоводца оттолкнуло от него многих именитых друзей. Да и кому охота знаться с завшивленным и убогим! Конечно, обращение с Сенявиным возмущало тоже многих, но царь был неумолим, а ослушаться его было небезопасно.
В мгновение ока изменилась судьба Сенявина лишь с воцарением на троне Николая I. Новый император сразу же вернул заслуженному флотоводцу все его имущество, присвоил чин полного адмирала. По приказу Николая было велено вернуть все причитающиеся деньги участникам средиземноморской экспедиции Сенявина. До последнего дня своей жизни будет разыскивать своих сослуживцев по городам и весям Дмитрий Николаевич, восстанавливая справедливость и выполняя данное им свое адмиральское слово.
Мало кто знает, но в своем завещании, оставленном задолго до смерти, велел Сенявин положить себя в гроб не в раззолоченном адмиральском мундире при регалиях, а в том самом рваном больничном халате, в котором просил подаяние на улицах Петербурга. Хоронить же себя велел флотоводец на Охтенском кладбище среди безродного люда. Забегая вперед, скажем, что завещание старого адмирала так никогда исполнено и не было. Ему воспротивился Николай I, который, наоборот, велел придать похоронам выдающегося флотоводца исключительную торжественность и пышность, самолично командуя (случай небывалый) войсками, отдававшими воинские почести покойному. Но это все еще далеко впереди, а пока…
Возвращенный на службу Николаем и прошедший проверку на преданность в Верховном уголовном суде по делу декабристов, Сенявин наконец-то был отпущен к флоту.
В парадной зале Морского собрания адмирал собрал флагманов и корабельных командиров.
– Мне велено его величеством отныне возглавлять комиссию по возрождению и совершенству нашего флота! – объявил он. – Начинать же я решил с проверки эскадр практических и посему в нынешний год самолично поведу их в море!
