скачать книгу бесплатно
– С утра начинайте подготовку к отплытию! Прибыв на свои корабли и фрегаты, командиры тотчас объявили новость командам и начал готовиться к походу.
День подписания Лондонского трактата совпал с днем рождения Николая Первого. Обрадованный этим счастливым совпадением, князь Ливен писал в Петербург Несельроде, предполагая, что его письмо будет прочтено и императором: "С этого дня будет считаться возрождение христианского народа и его благославления придадут новый ореол годовщине, столь священной для нас". Суть Лондонского договора – это повтор Петербургского протокола 1826 года признавшим Грецию государством с собственными законами, но формально остающимся под верховной властью султана. В случае, если Порта отвергнет такое предложение, то соединенным эскадрам трех держав «предназначено наблюдать строгое крейсирование таким образом, чтобы силою воспрепятствовать всякому покушению выслать морем, как из турецких владений, так и из Египта какое-либо вспомоществление войсками или судами и припасами против греческих сил на море или мест, им занимаемых…»
Что касается императора Николая, то он считал действие соединенных эскадр неизбежной и полагал. Что и англичане, и французы на нее согласятся.
Отсылая письмо, князь Ливен рассчитывал на Владимира второго класса, но прижимистый на награды Николай Первый, прочитавши панегирик в свою честь, решил иначе:
– Хватит с него и Анны!
29 июля Ливен на маленьком колесном портовом пароходике прибыл к Сенявину на "Азов".
– Переговоры с турками возложены на российского, английского и французского послов в Константинополе, а переговоры с греками на союзных адмиралов! – первым делом сообщил посол Сенявину с Гейденом. Кроме этого он привез сообщение, что на основании заключенного трактата в Средиземном море уже крейсируют английская эскадра вице-адмирала Эдварда Кодрингтона и французская контр-адмирал де Риньи. Общий состав союзной эскадры установлен чрезвычайными послами в двенадцать линейных кораблей и столько же фрегатов.
– Кто планируется в главнокомандующие? – спросил Сенявин.
– Я, с ведома императора, предложил кандидатуру вице-адмирала Кодрингтона. Как и ожидалась, это польстило британскому кабинету, а с нас не убыло! Французы поартачились, но тоже вынуждены были согласиться!
– Вполне разумно! – согласился с Ливеном Сенявин. – Главное, чтобы выиграло дело!
– Прошу вас, Дмитрий Николаевич, поторопиться с отправкой эскадры графа Гейдена! – сказал, прощаясь с Сенявиным, Ливен.
– Мы и сами спешим, так что не волнуйтесь! – заверил его адмирал.
– О Кодрингтоне наслышан весьма! Хороший моряк и честный человек! Он, очевидно и возглавит союзные силы. Что касается де Риньи, то я не слышал о нем ничего! – сообщил после проводов посла, за вечернем чаем, Гейдену Сенявин. – Интересно было бы поглядеть как станут дружить англичане с французами после стольких лет войны между собой!
С верхней вахты доложили:
– На рейд заходит судно под Андреевским флагом!
– Кто же это может быть? – подивился Сенявин и поднялся на шканцы.
Взяв трубу, навел окуляры, прочитал славянскую вязь над кормовым подзором: "Кроткий".
А с "Кроткого" уже палили адмиральскую салютацию.
Шлюп "Кроткий" возвращался домой из трехлетнего кругосветного плавания. Побывав на Камчатке и Аляске, он спешил теперь в родные пределы.
– Шлюпку к спуску! – велел капитан – лейтенант Фердинанд Врангель.
Затем он обернулся к своему старшему офицеру Матюшкину:
– Пока я буду с докладом у адмирала, распорядись Федор о доставке свежей воды и закупке зелени!
– Не беспокойтесь! – кивнул лейтенант. – Все исполним в лучшем виде!
Врангель задержался у Сенявина на несколько часов. Адмиралу было интересно послушать подробности кругосветного вояжа.
– Завидую вам, молодым! – говорил он, на прощание Врангелю руку пожимая. – Был бы на пару десятков лет моложе, плюнул бы на все и тоже к берегам американским поплыл!
Командиру "Кроткого" он разрешил, не дожидаясь эскадры, возвращаться в Кронштадт самостоятельно. Понимал, как соскучились за годы странствий по дому и семьям.
А на следующий день Сенявин разразился разгромным приказом по эскадре. Поводом к нему послужило увиденное адмиралом на "Азове". Т офицеры били по лицам матросов. Среди замеченных Сенявиным оказались лейтенанты Нахимов, Кутыргин и Розерберг, которых командующий велел тут же арестовать на строе суток…
Когда-то еще в Чесменскую кампанию, матросы чуть не забили веслами упавшего за борт капитана Круза, который славился мордобойством. Тогда под занесенными над головой веслами Круз попросил прощения, обещал никогда более не трогать подчиненных, и был пощажен. Слово свое он сдержал и дослужившись до высоких адмиральских чинов не только не трогал матросов, а и строго взыскивал с тех, кто себе подобное позволял. Будущему герою Синопа и Севастополя для понимания этой истины хватило лишь сенявинского приказа. Придет время, и матросы будут боготворить Нахимова, а пока молодой лейтенант пытался во всем подражать своему кумиру Лазареву, который, к слову сказать, всегда отличался "чрезмерной строгостью" к нижним чинам…
Свой суровый приказ старый адмирал посвятил единению кают-компании и батарейной палубы. Это был даже не столько приказ, сколько нравственное завещание старого флотоводца молодому поколению моряков России. Он писал: "…Должно требовать с гг. офицеров, чтобы они чаще обращались со своими подчиненными, знали бы каждого из них и знали бы, что служба их не состоит только в том, чтобы командовать людьми во время работ, но что они должны входить и в частную жизнь их. Сим средством приобретут они к себе их любовь и даже доверенность, будут известны и об их нуждах и отвлекут от них всякий ропот, донося о их надобностях капитану.
Начальник и офицеры должны уметь возбудить соревнование к очередной службе в своих подчиненных ободрением отличнейших. Они должны знать дух русского матроса, которому иногда спасибо дороже всего.
Непристойные ругательства во время работ не должны выходить из уст офицеров, а неисправность и проступки матросов наказуются по установленной военной дисциплине.
Так может случиться, что ваша эскадра будет употреблена на военные действия, то тем паче должны гг. командиры и офицеры приобресть к себе искреннюю любовь подчиненных, дабы с лучшей пользой употреблять их в нужное время…"
Дмитрий Николаевич Сенявин проживет еще несколько лет, сделает еще немало добрых дел, но именно этот приказ будет памятен русским флотом, как прощальный… Самому ж адмиралу предстояло теперь вести большую часть эскадры обратно в Кронштадт. Так распорядился император. Нет, Николай вовсе не желал обидеть заслуженного флотоводца. Он искренне полагал, что старика адмирала, наоборот, может обидеть столь незначительная должность, как начальник маленькой эскадры – отряда. Николай Первый ожидал от Сенявина помощи в деле переустройства всего морского министерства и старый флотоводец был нужен ему не за тридевять земель, а рядом.
В ночь с 6 на 7 августа флагмана перенесли свои флаги. Старший (Сенявин) с "Азова" на "Царь Константин", а младший (Гейден) со "Святого Андрея" на "Азов". Согласно морского устава командир флагманского корабля приняли на себя и обязанности флаг-капитанов (т. е. начальников штабов): капитан 1 ранга Иван Бутаков при Сенявине, а капитан 1 ранга Лазарев -2-й при Гейдене.
…Был час пополудни 8 августа 1827 года, когда, отслужив напутственный молебен, назначенные в средиземноморское плавание суда, снялись с якорей и, следуя за головным "Азовом" (куда перенес свой флаг контр-адмирал Гейден), один за другим отчаянно "срезали корму" 74-пушечному "Царю Константину", салютуя одиннадцатью залпами. Лихим маневром своих подчиненных Сенявин был доволен.
– Молодцы, истинно, молодцы! – говорил он, придирчиво вглядываясь в проходящие мимо корабли и фрегаты. – Дай то господь такими явить им себя и при возможной встрече с неприятелем…
От избытка чувств у старого флотоводца перехватило горло, и он теперь лишь, молча, махал рукой тем, кто сейчас уходил в далекие моря продолжать когда-то начатое им…
На палубе "Царя Константина" толпились взятые в плавание до английских берегов гардемарины. Неокрепшими еще голосами кричали они "ура", размазывая по щекам слезы обиды на свой несправедливый жребий.
Чуть погодя, поредевшая эволюционная эскадра взяла курс к родным берегам.
Стоя на кормовом балконе, Сенявин провожал взглядом новоявленных средиземноморцев. Его Средиземноморская кампания длилась более пяти лет и сложилась на редкость драматично. Каково-то все сложится ныне? Корабли Гейдена уходили все дальше и дальше, пока с линии горизонта не пропали последние паруса.
* * *
Море было спокойным, а ветер благоприятствовал мореплавателям. На исходе первых суток похода, миновав скалистый мыс Лизард, Гейден распорядился отпустить британских лоцманов. Контр-адмирал предполагал проскочить до сицилийской Мессины без захода в какие-либо промежуточные порты.
Погода и ветер благоприятствовали. Миновав Английский канал, суда делали уже до десяти миль в час.
Молодежь радовалась:
– Ежели так и далее будет, то через неделю в опере итальянской сиживать будем! Капитаны, впрочем, не обольщались.
– Не накаркайте, – одергивали мечтателей. – Мы предполагаем, а Господь располагает! И точно, за мысом Сент-Вицент эскадра попала в полосу полнейшего штиля. Корабли и фрегаты буквально застыли среди недвижимого зеркала вод, словно стянутые какими-то неведомыми путами.
Пока суда Средиземноморской эскадры ждут, когда косицы вымпелов вновь вытянет свежий ветер, попробуем ближе вглядеться в лица тех, кому судьба даровала право идти вперед навстречу неизвестности.
Контр-адмирал Людвиг – Сигизмунд – Иаков Гейден Гейден был родом из семьи гофмаршала штатгальтера Соединенных провинций Ван-Гейдена. История его жизни настолько полна самых невероятных приключений, что ее, пожалуй, хватило бы на добрый десяток романов.
С детства будущий российский адмирал воспитывался вместе с сыновьями штатгальтера принцами Вильгельмом и Фредериком. К морю Гейдена начали приучать с одиннадцати лет, как это вообще было принято в Голландии, а потом и вовсе не смотря на знатность, отправили служить в Ост-Индийскую эскадру. На родину лейтенант Гейден вернулся только в 1795 году, как раз в тот момент, когда его родина была оккупированы французами, и объявлена Батавской республикой. Друзья детства Грейга принцы Оранского дома оказались в смертельной опасности.
– Не бойся, Вильгельм! Не переживай, Фредерик! – приободрял оробевших принцев лейтенант, когда вместе с адмиралом Вальяно на рыбачьей лодке перевозил их в Англию.
– Вот вы и в безопасности, ваши высочества! – раскланялся он, когда лодка ткнулась носом в песчаный пляж.
– Оставайся с нами! – убеждали его спасенные принцы. – Ты наш самый верный друг и мы тебя не забудем!
– Я слишком давно не был дома и хочу навестить матушку! – отвечал им Гейден, отталкиваясь веслом от берега.
Едва молодой роялист вновь вступил на голландскую землю, как был немедленно арестован и брошен в застенок.
– Готов ли ты чихнуть в мешок? – поинтересовался комиссар конвента.
– Вполне! – отвечал лейтенант. – Сколько же можно страдать насморком!
От гильотины лейтенанта спас командующий французской армией генерал Пишегрю, сам бывший в глубине души роялистом. Пишегрю самолично вычеркнул имя Гейдена из списка осужденных на казнь.
– Больше помочь тебе ничем не могу! – сказал он.
– Что же мне делать теперь?
– Бежать и чем дальше, тем лучше!
Едва оказавшись на свободе, Гейден решает более не испытывать судьбу и побыстрей покинуть Отечество. Но куда ехать? Только туда, где нужны храбрые и предприимчивые, а это значит в далекую и снежную Россию!
Так в 1795 году Гейден оказался в Петербурге и был принят по повелению императрицы Екатерины на флотскую службу в капитан-лейтенантском чине. Отныне его уже величали на русский лад Логином Петровичем. Служить Гейден в России начинал на Черноморском флоте под водительством самого Ушакова. Под его же флагом участвовал в Средиземноморской экспедиции. Особых подвигов он там не совершил, но зарекомендовал как знающий и грамотный моряк. Русский язык учить начал с боцманской брани. Когда ее освоил в совершенстве, все остальное пошло уже легко. Затем трудился в Морском корпусе, командовал различными кораблями на Балтике, исполнял и береговые должности. Удачно женился. Брак принес ему шесть детей, поровну сыновей и дочек. В шведскую войну 1808 года командуя отрядом гребных судов, трижды участвовал в кровопролитных боях со шведами и разгромил неприятельскую эскадру в бою у острова Комито. В 1810 году Гейден принимает российское подданство, тем самым навсегда связывая свою жизнь с этой страной, а спустя три года отличается и при бомбардировке Данцига, за что удостаивается золотой шпаги "За храбрость" и капитан-командорского чина. Позднее Гейден командует гребной флотилией, губернаторствует в Або и Свеаборге. Но случай показать себя по-настоящему выпал ему лишь в году 1817, когда Свеаборг посетил великий князь Николай Павлович (будущий император). Тогда контр-адмирал завел с будущим императором настолько откровенный разговор о бедственном положении флота, что многое для Николая стало сущим откровением. Опытный и храбрый моряк с аристократическими манерами, полной приключениями жизнью и знанием шести языков произвел должное впечатление. Проникнувшись за это к Гейдену большим уважением, Николай Первый запомнил его. По-видимому, именно поэтому, в обход многих других достойных адмиралов он поручает именно Гейдену через десять лет возглавить столь серьезное мероприятие, как Средиземноморской поход.
Современники никогда не считали Логина Петровича великим флотоводцем, признавая, при этом, его прекрасную морскую подготовку. Единодушно все отзывались о нем, как о человеке исключительной честности и большой добропорядочности, что, тоже, согласитесь, встречается не так уж часто!
Историк (и это была женщина!) писал впоследствии о нем так: "Граф Гейден пользовался всеобщим уважением и любовью во флоте, как симпатичный и обходительный человек, обладавший светскими манерами. Если необходимо было распечь кого-нибудь, то его выговоры обычно ограничивались приглашением откушать к нему хлеба соли. Гостеприимный дом графа был своего рода светской школой для флотской молодежи. Вообще, по отзывам всех разноплеменных и разнохарактерных личностей, с которыми приходилось графу сталкиваться, это была личность светлая, обладавшая глубоким, разносторонним образованным умом и прекрасными качествами сердца…"
Логин Петрович Гейден (1773–1850)
Пользуясь непредвиденной заминкой со штилем, Гейден велел звать к себе на обед корабельных и фрегатских капитанов. Пока вестовые подливали собравшимся в бокалы портвейн, контр-адмирал, отодвинув в сторону ростбиф, посвящал подчиненных в свои ближайшие планы:
– Прежде всего, предполагаю я завернуть в Мессину, чтобы дать там командам хоть малую передышку. Далее ж поплывем на Ханте, где по предварительной договоренности нас должны поджидать союзники.
– А будут ли слать эскадру французы! – поинтересовался словоохотливый Еропкин 1-й, старший.
– Англичане дали свое согласие на участие, – ответил Гейден, – А о французах не знаю.
– По мне и сами управимся! – продолжил мысль брата Еропкин 2-й, младший.
– Господа, прошу к карте! – пригласил офицеров Михаил Лазарев, исполняющий отныне помимо основной должности и обязанности начальника штаба эскадры.
Раскрыв записные книжки, и вооружившись остро отточенными карандашами, командиры судов тщательно записывали все услышанное. Обсуждали уже детали: походный ордер, маршрут, точки возможных рандеву.
Из письма лейтенанта Павла Нахимова Рейнеке: "Свежий ветер нас подхватил, сколько возможно пользуясь им, в пять дней долетели до мыса Сан-Винсента. Оставалось на одни утки переходу до Гибралтара, уже начали мечтать, что скоро достигнем цели своих желаний, но, как нарочно, штили и противные ветры продержали нас очень долго, не впуская в Средиземное море. 24 августа прошли Гибралтар. С сего числа ветер все время нам не благоприятствовал, и все переходы наши были несчастливы…"
Корабельная жизнь текла своим чередом. Несмотря на погоду, настроение у всех было приподнятое. И если вечерами матросы лихо отплясывали "камаринского" на баке, то офицеры в это же время с не меньшим воодушевлением распевали под гитару романсы в кают-компании.
* * *
За Гибралтарской скалой на мореплавателей обрушилась небывалая жара. И хотя палубы беспрерывно поливали забортной водой, смола из пазов все равно текла ручьями.
– А какой у нас в Устюге мороз, аж ухи заворачивает! – мечтательно вздыхал в тени паруса какой-то молоденький матросик. – Не то, что тутошняя жарища, будь она не ладна!
– А ты без толку не лайся, – одергивали его ветераны средиземноморских компаний. – Это еще цветочки, а вот как с пустынь Египетских дунет их сиротка, вот тогда уж точно ад будет!
"Сироткой" ветераны компаний средиземноморских именовали знойный африканский "сирокко", а вот на счет ада говорили правду сущую, ибо от "сиротки" добра ждать не приходилось!
Вскоре среди молодых матросов пополз слух, что от пекла и солнца можно почернеть до полного африканского обличия.
– Куды ж я ефиепом али арапом чернорожим к Матрене своей возвернуся! – не на шутку пугались они. – Меня ж не то, что девка, мать родная не признает!
– Не журись, сердешные, – утешали их старики, в усы промеж себя посмеиваясь. – Мы вот уж третью гулянку сюды делаем, а арапами так и не сделались! Чернота тутошняя враз сходит.
– Слава-те, хосподи, – крестились матросики обрадовано. – А то напугали добрых людей до конца жизни!
И снова дневниковые записи одного из участников плавания: "До 5-го сентября тихие и противные ветры и штили держали эскадру почти все на одном месте на высоте острова Сардинии. 5-го в полдень получили легкий попутный ветер, но 6-го опять штилевали, а 7-го перед рассветом задул попутный ровный ветер и к вечеру сильно засвежел, так что всю ночь мы держали по 11-ти узлов".
Порывистый и сильный зюйд-вест буквально рвал паруса. Суда сильно качало. Со шканцев флагманского "Азова" было хорошо видно, как, они-то по самые мачты зарывались в волне, то, наоборот, ею же подхваченные, взлетали ввысь на пенных гребнях. Эскадра держала курс на Полермо.
Очередной походный день уже клонился к вечеру, и свободные от вахты офицеры "Азова" коротали время в кают-компании.
Вот в углу за шахматным столиком пристроились мичмана Корнилов и Завойко. Вот гардемарин Володя Истомин, печально музицирующий что-то, на изрядно расстроенном рояле. Мичман Саша Домашенко, уютно устроившись на диване, читает какой-то толстый французский роман. За кормовым балконом стонет ветер, частый дождь барабанит в стекло.
– Еще пару суток, господа, и погуляем по прошпектам полермским! – поднял голову от шахмат рассудительный Володя Корнилов. – Кто как мыслит проводить время на берегу?
– Я на рынок сразу загляну! – подал голос гардемарин Истомин. – Непременно хочется фруктов здешних отведать, да и домашним подарки сделать надобно!
– А я в оперу! – оторвался от книги Домашенко. – Давно мечтал послушать настоящих итальянских теноров!
В дверь прошел только что сменившийся с вахты Павел Нахимов. Поеживаясь, кинул на вешалку мокрую от дождя фуражку.
– Начали лавировать на правый галс. – сообщил скороговоркой присутствующим. – А погода пропасть!
К лейтенанту подбежал расторопный вестовой, поставил стакан "адвоката" горячего крепко заваренного чая. Присев за стол и помешивая ложкой сахар Нахимов уже заинтересованно посматривал за развитие шахматной дуэли Корнилова с Завойко.
Внезапно за окном кают-компании раздался чей-то громкий и короткий вскрик. Офицеры повскакивали с мест.
– Матрос с мачты сорвался! – крикнул на ходу Нахимов, устремляясь к выходу.
Домашенко отбросил в сторону книгу. Вскочил. Какое-то мгновение он стоял неподвижно, затем же решительно бросился к окну. Рывком распахнул ставни и без раздумий кинулся за борт в круговерть волн и пены.
– Саша! Опомнись! Это же безумие! – кричали ему вслед, но было уже поздно.
Вдогонку прыгнувшему в море мичману швырнули первое, что попало под руки – стул. Вслед за стулом и какой-то пустой бочонок.
Домашенко тем временем подплыл к барахтавшемуся в воде матросу. тот, нелепо размахивая руками, уже начинал захлебываться.
– Держись за меня! – крикнул мичман. – Продержимся! На шканцах "Азова" уже немногословно и деловито распоряжался Лазарев. – Скорее! Может еще успеем! – подгонял он карабкавшихся по вантам матросов. Вывалившись из общего строя, "Азов" резко положил руль вправо и, отчаянно кренясь, лег на развороте. На фалах его трепетали флаги "Человек за бортом".
