скачать книгу бесплатно
Введение в общую культурно-историческую психологию
Александр Александрович Шевцов
Культурно-историческая психология #1
Книга посвящена рассмотрению истории развития двух парадигм психологической науки – естественнонаучной и культурно-исторической – от Сократа до современных концепций.
Для психологов, философов, историков и широкого круга читателей, интересующихся вечными вопросами, стоящими перед человечеством.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Александр Александрович Шевцов
Введение в общую культурно-историческую психологию
© Издательство “Тропа Троянова”, 2000
© Я.Темная, оформление, 2000
Я есть. Это я знаю. Точно. И есть мир вокруг…Я его ненавижу! Не знаю почему! Не спрашивай. Просто ненавижу и все! А то сам не знаешь, почему!
Быть искренним – это так трудно! Даже с самим собой. Попробуй. Что я, дурак, что ли?!
Так больно быть дураком… Но уж лучше дурак, но сам по себе! Сам себе хозяин! И никого не впускать. Закрыться, и никого не впускать! Как-нибудь и без вас проживу. Почему? Просто.
В это «просто» ткнул меня носом, как котенка в дерьмо, старый дед в русской деревне, куда я приехал в этнографическую экспедицию много лет назад. Просто – значит, сложнее некуда. Значит, настолько сложно, что словами не выскажешь. Но при этом – общечеловечно. Это значит, что я это выразить не могу, но если ты человек, то ты меня поймешь. Поймешь, потому что это то, что ты обязательно проходил и проживал. Если ты человек, конечно…А раз проживал, то пойми без слов, не мучай меня. Не заставляй страдать, переживая все это еще раз, потому что помочь-то все равно не сможешь. Даже если психолог. Нет у нас такой психологии, которая могла бы помочь жить! Почему? Не спрашивай, блин!..Твою мать! Что ты, не человек, что ли? Русского языка не понимаешь?!
Я есть. Это точно. И я хочу жить. В мире. Где же еще? Но я хочу быть себе хозяином, я хочу жить, как я хочу. И я не хочу, чтобы меня мотало и швыряло потоком жизни, как щепку или кусок грязи. Не хочу, потому что знаю, что это возможно. Все возможно. Я это видел. Меня этому учили. Правда. Правда, я ничего не понял и ничему не научился. Но это тогда, сразу. Потом я кусал локти и учился сам.
Вот тогда, чтобы понять таких простых деревенских дедков, я занялся этнопсихологией. А она естественно переросла в психологию культурно-историческую. Историческую, потому что уже поздно, все ушли, и остались только локти. Чтобы кусать… или сосать. А культурную, потому что у нас была культура. Может быть, мы ее и просмотрели, но она была. Своя великая русская культура!
Мне бы только ее понять…и тогда можно жить.
Раздел I
Исходные
Введение
Прежде чем начать исследование, на мой взгляд, необходимо понять, что ты хочешь и хотя бы кратко определить способ, которым оно будет вестись. Поскольку тема исследования во многом является исторической – основная задача рассказать о становлении культурно-исторической психологии как науки – следовательно, и задачей этой книги я, в первую очередь, вижу именно описание того, что считается данной наукой. Дать описание предмета исследования – отнюдь не то же самое, что просто рассказать о нем. Дать описание в данном случае значит предельно кратко и по возможности точно изложить основные содержательные куски учения в той системе, то есть в тех взаимосвязях, которые обеспечивают его работоспособность. Это возможно при соблюдении двух условий: наличии четкой цели описания и правильном выборе языка повествования. По сути, эти два условия, цель и язык, на мой взгляд, являются достаточными для определения или разработки любого метода, включая и научный. Очень похоже, что проблема метода, так много обсуждавшаяся за последние века, возникла только потому, что творцы методов при их создании скрывали свои истинные цели, для чего использовали особые языки, которые можно назвать «научными» или «символическими», но в традиционной культуре они больше известны как «тайные».
Целью этой работы является поиск возможностей сделать культурно-историческую психологию, которую мой опыт позволяет рассматривать как самую перспективную из действительно психологических школ, прикладной и объяснительной. Иначе говоря, я бы хотел иметь не просто науку, а действенный инструмент, который помог бы мне жить лучше, меняя себя и свое психологическое окружение в соответствии с моим представлением о счастье.
В отношении же языка еще придется подумать. Каким-то образом надо найти ответ на вопрос: какой же язык нам нужен, чтобы сделать такую науку.
Одна из сложностей с языком, которую я сейчас хочу показать, безусловно, имеет всеобщий характер, но многими исследователями, и в частности, П.Серио (Seriot), на работу которого я буду опираться, рассматривается как относящаяся лишь к социалистической действительности. Могу сказать, что, на мой взгляд, описываемое явление, с одной стороны, имеет место в любой стране, а с другой, в любом сообществе, в том числе и научном:
«Бытует мнение, – пишет Серио, – будто в СССР и других социалистических странах существует некий особый язык (Langue). Это явление уникально в своем роде: это язык власти…
Этот язык, известный во Франции как “langue de bois”, или “советский”, якобы обладает рядом признаков: магичностью, таинственностью, тяжеловесностью и максимальной непрозрачностью» (Серио, с.83).
Далее я просто приведу подборку из цитат, которая достаточно полно обрисовывает это явление:
«Большинство критиков “советского языка” обращают внимание на чудовищный персонаж, лингвистического монстра, сверхчеловеческое существо, намерения которого, однако, весьма человечны: речь идет об абсолютном Властелине языка, хозяине слов, который и определяет их значение» (Там же).
Для подтверждения Серио приводит выдержки из работ различных лингвистов:
«Поскольку Слово, как и вся система коммуникации, находится в руках Вождя, высшего авторитета, слова и знаки не могут иметь иных значений помимо тех, которые официально приписываются им (Heller).
Властелин, т. е.политический авторитет, создает также новые слова: он является изобретателем языка. <…> Создание языка имеет свою историю: “Первой характеристикой советского языка является его планомерное создание (основы были заложены еще до революции)” (Heller). Гибкость значения слов умышленно используется Властелином <…> с целью манипулирования обществом.“Государство определяет значение слов, санкционирует их употребление и создает магический круг, в который должен войти каждый, кто хочет понимать или быть понятым в условиях советской системы” (Heller).
Истинное и ложное.
Прослеживается малозаметный сдвиг от неустойчивости значений в языке, “созданном” и “монополизированном” государством, к их ложности, ко лжи. Слова в таком случае оказываются неуместными, сознательно искаженными:
“Самолюбование и самовосхваление являются ширмой, прикрывающей безотрадное существование советских республик, за которыми установились казенно-восторженные эпитеты: цветущая Украина, солнечная Грузия и т. п.” (Фесенко)» (Там же, с.84).
Если мы приглядимся, то увидим то же самое самовосхваление и самолюбование и в языке советской науки, в частности, и марксистской психологии, которая всегда точно знает, что научно, а что ненаучно и не материалистично. А если мы будем действительно искренны, то обнаружим наследие этого подхода и в современной русской академической психологии. Нельзя забывать, что она рождается из науки, написанной именно на советском языке.
Однако гораздо важнее увидеть то, что в частном языковедческом исследовании Серио дано описание психологии сообществ вообще. Любое сообщество, состоящее из отдельных людей, тем не менее, создает некоего «виртуального» монстра, нематериального вождя или бога, выражающего его дух. Это чудовище всегда жестоко, алчно и примитивно по своим желаниям, но всегда лицемерно рядится в тогу спасителя и выразителя воли народа или сообщества. Конечно, это больше относится к общественной психологии, но культурно-историческая психология не может обойтись без подобных понятий, как не может быть и культуры без создавшего ее сообщества людей. В данном исследовании образ монстра-сообщества придется применить к науке.
«Советский язык – это система, в которой видны только слова, за которыми исчезает и перестает быть воспринимаемой реальность» (Там же).
«Большевизм – это настоящая оргия слов, которая проникает повсюду, достигая самых отдаленных деревень» (Вальтер Шубарт. Европа и душа Востока). «Состоя из клише, фразеология скрывает от нас подлинную природу вещей и их отношений, она заменяет реальные вещи номенклатурой, более того, номенклатурой неточной» (Винокур в «ЛЕФ», № 1, 1924).(Там же, с.85).
«Слова Маркса: “Бытие определяет сознание” вполне применимы к советской реальности, если предполагать, что бытие – т. е.реальность, в которой мы живем, – создана языком. Такая реальность иллюзорна. Существует, однако, параллельная ей подлинная реальность: хлеб, любовь, рождение, смерть. Советский язык создает и превозносит иллюзорную реальность; живой язык дает возможность существовать подлинной реальности» (Heller) (Там же, с.86).
Серио находит удивительно неожиданное имя тому языку, который описывает под именем «советского»: «Что же представляет собой сообщение, в котором видны только слова, если не поэзию? Пусть “негативную поэзию”», – и подтверждает это словами польского лингвиста Капринского: «Пропаганда – это особый род поэзии, особенно если она не имеет отношения к реальности» (Там же, с.85–86).
Если вспомнить, что чуть раньше он говорил о магичности «советского языка», то становится ясно, что поэзия тут понимается в очень древнем смысле, который свойственен еще мифологическому мышлению. Мифология однозначно показывает нам, что во всех древних культурах поэзия воспринималась отлично от обычного языка. Верховный бог германского пантеона Один совсем не случайно охотится за медом поэзии. Поэзия – это язык богов, это язык, способный воздействовать на Мир, на Вселенную. Боги-сообщества используют «поэзию» потому, что они управляют с ее помощью Силой. Выглядит в мифологии эта Сила чем-то самостоятельным, отдельным от своих носителей, своего рода средой, неравномерно заполняющей вселенную. У Силы есть точки выходов в Мире людей, где ее можно добывать и накапливать. Но в целом же за ней надо охотиться, как за редким зверем. И эта охота – один из основных сюжетов мифологических повествований. Конечно, когда мы из мифологии переходим в исследование мифологического мышления, эта сила оказывается силой людей, сообществ и народов. Но от этого она не менее магична, то есть действенна. Достаточно взглянуть на Россию, где семьдесят лет правил с помощью «магической поэзии» Властелин «советского языка». Действенность его магии очевидна.
Психология сообществ, как созидателей и хранителей культур, вначале должна быть описана как проявление мифологического мышления.
Итак, возвращаясь к вопросу о том, каким языком должна излагаться культурно-историческая психология, мы невольно приходим к вопросу, кому она нужна. Академическая психология, если рассматривать ее в целом, как сообщество, как и большинство других наук, существует лишь для создающих их ученых. И не отдельных ученых, которые сами по себе могут даже воевать с собственным сообществом из соображений истины, а ученых как класса.
Если я хочу, чтобы изменилась жизнь, писать надо для тех, с кем живешь. Может ли хоть какой-то вид психологии быть общедоступным? Не знаю, может ли быть общедоступной хоть одна наука, но «психологией», в бытовом смысле этого слова, обладают все. Более того, многие люди без психологического образования оказываются гораздо более тонкими «психологами», чем дипломированные специалисты.
Конечно, у многих нет желания читать о психологии, речь не о них. Речь о тех, у кого сейчас, в большинстве своем, просто нет такой возможности, потому что язык науки непонятен. Поэтому я считаю одной из основных задач моего исследования проверить возможность использовать в науках о человеке, в частности, в культурно-исторической части психологии, тот язык, на котором люди выражают свои психологические понятия в быту, то есть в родной культуре.
Итак, если цель – жизнь и счастье, значит язык описания того, что является культурно-исторической психологией, должен быть не искусственным, а живым, попросту говоря, общедоступным, понятным бытовым языком, на котором любой русский или русскоязычный человек описывает свои действия и мысли, то есть «психологию».
Однако заявить обычный язык еще не означает дать определение этому понятию, а значит, и научиться им полноценно работать. Пока такое определение видится только как отрицательное. Иначе говоря, мне проще не давать определения обычного языка, а отбросить все лишнее, то есть дать определения всему необычному и затемняющему понимание в языке психологической науки и избегать таких выражений впоследствии в собственной работе. Почему надо избегать «необычного» языка науки станет ясно при рассмотрении того, что такое научная парадигма и зачем она создает свои языки.
Глава 1.Что такое КИ-психология
КИ-психология изначально возникала лишь как своего рода недовольство отдельных философов и психологов бесчеловечностью «объективной» науки. Однако, кроме этого, и чисто научная добросовестность подсказывала ученым, что естественнонаучная психология закрывает глаза на многие важные явления, без которых понимание человека и его поведения невозможно. Тем не менее, до двадцатого века все КИ-психологические высказывания и исследования делаются учеными как бы внутри общего научного пространства. Иначе говоря, самостоятельной науки или самостоятельного раздела психологии с таким названием не существовало.
КИ-психология выделяется как самостоятельный подход сначала в послереволюционной России. Однако ненадолго. В условиях правящей коммунистической идеологии для ученого иметь взгляды, отличные от разрешенных, было опасно. Поэтому в середине тридцатых годов, вскоре после смерти основателя Культурно-исторической школы Льва Выготского, его непосредственные ученики и продолжатели А.Лурия и А.Леонтьев оставляют это направление. Лурия уходит в политически независимую «чистую» науку и создает нейропсихологию, Леонтьев, наоборот, принимает разработанную Рубинштейном идеологизированную парадигму советской психологии и становится «бойцом идеологического фронта». После этого в России КИ-психология как самостоятельная школа умирает, хотя существующее сейчас направление с названием «Психология развития» (Зинченко, Асмолов и др), пожалуй, может считаться ее продолжением. Мне, правда, кажется, что это вполне самостоятельная школа, лишь использующая близкие понятия. КИ-психологические исследования и наблюдения в собственном смысле слова делаются лишь отдельными исследователями. Возможно, этому препятствовало то, что вся советская психология строилась на основе исторического материализма, тем самым как бы изначально учитывая культурно-историческую среду. Однако это учитывание, как мы все прекрасно знаем, было одновременно и ограничением, потому что учитывать можно было только разрешенным способом, который в двадцатом веке устарел и сдерживал развитие. Во многом этот подход еще жив и в современном русском психологическом сообществе. Примером может служить статья известного советского психолога А.В.Брушлинского «Деятельность и опосредование (о книге М.Коула “Культурно-историческая психология”)» в основном органе психологического сообщества «Психологическом журнале» (№ 6, 1998), которой он оперативно откликнулся на выход в России книги Коула.
На западе КИ-психологические исследования начинаются в рамках культурной антропологии также с тридцатых годов и в таком виде доживают до нашего времени. Все исследователи этого направления дают психологические очерки разных культур и даже проводят кросс-культурные сравнения. Однако очень немногие из трудов этого направления можно назвать собственно психологическими. Даже такие, как например, работа Рут Бенедикт «Психологические типы в культурах Юго-Запада США», не создали КИ-психологии как самостоятельного направления.
Возникновение специализированных психологических дисциплин, связанных с культурой, надо отнести к началу семидесятых, когда в США зарождаются школа Кросс-культурной психологии Леонор Адлер (Wolman, с.141) и Культурная психология Майкла Коула.
С этого времени на Западе значительное количество профессиональных психологов начинает заниматься в том или ином виде КИ-психологическими исследованиями. Однако, на мой взгляд, полноценно это направление психологии еще не оформилось. Об этом свидетельствует и подзаголовок, который М.Коул дал своей книге: Наука будущего. Вероятно, не будет ошибкой сказать, что наука уже родилась, но еще не до конца осознала самое себя.
Для того, чтобы понять, что такое КИ-психология, надо предварительно, хотя бы в общем, определиться с ее предметом. Собственно говоря, наличие своего предмета и решает вопрос о праве научной дисциплины на существование.
Уже из названия явствует, что КИ-психология – одна из частных психологических дисциплин. Это означает, что, с одной стороны, она, исследуя свой предмет, решает с его помощью задачи, поставленные перед всей психологией, но, с другой стороны, она своим особым предметом выделена из общей психологии. Соответственно, подробный рассказ о предмете КИ-психологии позволил бы показать ее различия с другими психологическими дисциплинами и тем самым определить ее место в общей системе психологии.
Предмет КИ-психологии определяется понятием культурно-историческая.
Пожалуй, не будет ошибкой сказать, что материал свой КИ-психология, в основном, черпает в истории культуры, хотя и не только там. Из научных дисциплин, сложившихся в прошлом веке, когда вызревали основные понятия КИ-психологии, историей культуры, в том числе и материальной, занимались антропология, этнография, этнология и философия истории. Антропология, этнология и этнография, скорее, предоставляют материал для КИ-психологии. Вопрос о разграничении предметов с ними не стоит. А вот с философией истории необходимо провести четкое разграничение, поскольку она занимается осмыслением того же материала. Я имею в виду не только материал истории культуры, но и собственно психологический материал – мышление и его историю.
Пожалуй, лучшее из современных определений понятия «философия истории» дано английским мыслителем первой половины нашего века Р. Дж. Коллингвудом. Кстати, он вводит и разграничение философии истории с психологией:
«Термин “философия истории” изобрел в восемнадцатом столетии Вольтер, который понимал под ним всего лишь критическую, или научную, историю, тот способ исторического мышления, когда историк самостоятельно судит о предмете, вместо того, чтобы повторять истории, вычитанные из старинных книг. Этим же термином пользовался Гегель и другие авторы в конце восемнадцатого века, но они придали ему другой смысл: у них он означал просто всеобщую, или всемирную, историю. Третье значение данного термина можно найти у некоторых позитивистов девятнадцатого века: для них философия истории означала открытие общих законов, управляющих ходом событий, о которых обязана рассказать история.<…>
Я употребляю термин “философия истории” в ином значении, отличающемся от всех изложенных выше, и для того, чтобы пояснить, что я имею в виду, я должен сказать вначале несколько слов о моем понимании философии.
Философия рефлективна. Философствующее сознание никогда не думает просто об объекте, но, размышляя о каком бы то ни было объекте, оно также думает и о своей собственной мысли об этом объекте. Философия поэтому может быть названа мыслью второго порядка, мыслью о мысли. Например, определить расстояние от Земли до Солнца – задача, стоящая перед мыслью первого порядка, в данном случае задача астрономии; выяснить же, что именно мы делаем, когда определяем расстояние от Земли до Солнца, – задача мысли второго порядка, т. е.задача логики, или теории науки.
Это не означает, что философия – наука о сознании, или психология. Психология – мысль первого порядка, она рассматривает сознание точно так же, как биология рассматривает жизнь. Она не занимается отношением мысли к ее объекту, она занята непосредственно мыслью как чем-то таким, что полностью отделено от ее объекта, как неким событием в мире, как специфическим явлением, которое может рассматриваться само по себе. Философия никогда не имеет дела с мыслью самой по себе, она всегда занята отношением мысли к ее объекту и поэтому в равной мере имеет дело как с объектом, так и с мыслью» (Коллингвуд, с.5–6).
Рассказывая в этой книге о том, как рождалась КИ-психология, я бы хотел сохранить обозначенный Коллингвудом психологический подход к историческому материалу человеческого сознания. В одном и том же явлении мышления психолога интересует, как человек мыслит, философа – как он познает. Это означает, что первая задача КИ-психологии – дать качественное описание явления мышления и, в первую очередь, на материале истории культуры.
Однако само понятие «культуры» заставляет внести некоторые уточнения в постановку задачи. Культура – то, что культивировано, взращено, то есть сделано человеком, отличным от естественной среды, – понятие как материальное, так и идеальное, то есть хранящееся, живущее и развивающееся в сознании людей. Задача – дать описание явления мышления – стоит и перед общей психологией. В чем разница?
В общем, предмет один и тот же, поскольку КИ-психология – частная психологическая дисциплина. Но разные подходы вносят различия и в видение предмета. Общая психология, как любая естественная наука, рассматривает сознание и мышление как некую данность, находящуюся перед глазами и приборами.
КИ-психология добавляет к этому генетический и исторический методы, то есть исследует происхождение явлений психики в развитии и историческом развитии.
Исследование в развитии предполагает, как я это понимаю, сопоставление различных стадий развития психического явления за время жизни человека, то есть во взрослении. Исходя из названия, вряд ли можно считать это собственным предметом КИ-психологии, потому что в общей психологии уже давно утвердилась дисциплина с названием «Возрастная психология».
Поэтому, на мой взгляд, возрастная психология в рамках КИ-психологии является вспомогательной дисциплиной, которая изучается затем, чтобы видеть, как на разных этапах жизни человеком усваиваются соответствующие части культуры, в которой он растет. Иными словами, возрастная психология в рамках КИ-психологии – это возрастная культурная психология.
Что касается исторического развития психики, то оно не может наблюдаться непосредственно. И тем не менее, если мы говорим об усвоении культуры на определенных возрастных этапах развития психики, то это не случайная оговорка: каждый возраст усваивает культуру, соответствующую этому возрасту. И под культурой я тут понимаю, в первую очередь, соответствующие этому возрасту образцы мышления и поведения.
Но чтобы соответствовать определенным возрастам, эти образцы должны были однажды родиться, осознаться, как соответствующие определенному возрасту, храниться, как таковые, естественно меняясь и развиваясь за время хранения, и определенным образом передаваться, когда подошло время.
Все это: рождение, хранение, развитие, передача, а также способы осуществления и материал, в котором воплощаются, – все это определеннейшие явления нашего сознания. Они выявляются через изучение возрастных и исторических изменений психики и сопоставление стадиально разных культур. Вот это и есть основной предмет КИ-психологии.
Еще одной его частью, пожалуй, можно считать историю развития всех остальных явлений нашего сознания, помимо передающих культуру, но являющихся узнаваемо относящимися к культуре. По сути, это выход на этнопсихологические понятия народность, нация, этнос, народный дух и т. п. Давать этому более подробное определение я пока не имею возможности.
Итак: Возрастное усвоение культуры, способ его передачи личности и способы сохранения и передачи культуры в обществе – вот три основных психологических явления, которые я бы определил как предмет КИ-психологии.
Конечно, каждая из них может быть расширена через свой материал вплоть до общей и индивидуальной психологии.
Сегодняшнее состояние культурно-исторической психологии, насколько я это понимаю, позволяет говорить о трех ее основных направлениях.
Во-первых, это общая КИ-психология. Лучшим учебником по общей культурной психологии, на мой взгляд, до сих пор остается книга К.Д.Кавелина «Задачи психологии», написанная в 1872 году. В ней прекрасно дано обоснование возможности исследовать психику по предметам и явлениям культуры, по артефактам, как их именует современная КИ-психология. А также проделано исследование способности сознания и мышления человека хранить, перерабатывать и использовать эти артефакты, а точнее, образы предметов и явлений.
Кавелин шел вполне самостоятельным путем, поэтому в его книге отсутствует исторический очерк работы предшественников именно в КИ-психологии. Я надеюсь, что моя работа сможет возместить этот недостаток.
Кроме того, серьезнейшая разработка теории Общей КИ-психологии сделана американским психологом Майклом Коулом в работах последних лет. Исторический очерк КИ-психологии у него очень краткий, зато подробно и серьезно рассказывается о тех психологах двадцатого века, кого можно считать его непосредственными предшественниками.
Во-вторых, это экспериментальная КИ-психология. Экспериментальные кросс-культурные исследования предпринимались еще в тридцатых годах Александром Лурией (1931) и Маргарет Мид (1932).
Среди современных психологов, внесших значительный вклад в этот метод, кроме М.Коула, очевидно, должны быть названы Ричард А.Шведер и Л.Л.Адлер (Wolman).
В-третьих, накопление общетеоретических знаний об устройстве мышления, постоянное экспериментальное исследование описанных этнографией и этнографической психологией традиционных народных методов воздействия на сознание ведут к тому, что все чаще КИ-психолог вынужден выступать в роли консультирующего психолога-прикладника или психотерапевта. Накопление соответствующего опыта неизбежно ведет к тому, что должна возникнуть прикладная КИ-психология.
Возможно, что дальнейшее развитие психологии вообще невозможно без полноценного исследования мифологического и магического мышления в рамках прикладной КИ-психологии. По крайней мере, сегодняшнее ее состояние явно показывает, что естественнонаучные методы, построенные на количественных приборных измерениях, не в состоянии ухватить чего-то очень важного, сущностного в такой тонкой материи, как человеческое сознание. Может быть, просто слишком грубы имеющиеся сегодня приборы, и для настоящего исследования надо использовать самый тонкий и чувствительный прибор, имеющийся в распоряжении человечества – само человеческое сознание. В рамках магического мышления люди осваивали его тысячи, если не десятки тысяч лет. Это существенно превосходит возраст современной науки.
Глава 2.Понятие парадигмы
Поскольку за основу изложения материала мною взят образ КИ-психологии, предложенный Майклом Коулом, необходимо определиться с некоторыми понятиями, которые он использует.
Все рассуждения М.Коула о путях и способах исследования строятся на понятии парадигмы, которое при этом им не определяется и используется как само собой разумеющееся. В принципе, после выхода в свет работы Т. Куна «Структура научных революций» (русский перевод – 1975 г.) этот термин действительно стал общеупотребительным в определенных научных кругах. И любой мало-мальски образованный ученый предположительно должен свободно владеть этим понятием. Иными словами, хотим мы или не хотим, но нам придется работать с сопоставительным исследованием различных научных парадигм, поэтому лучше всего начать с попытки дать рабочее определение этому понятию. Использовать просто те определения, которые даются в толковых словарях, совсем не лучший выход, поскольку, на мой взгляд, они уже отстали от современности. Ученые же, использующие понятие парадигмы, понимают под этим понятием каждый свое или, по крайней мере, сильно отличное от того, что понимают остальные.
Для постановки вопроса я обопрусь на размышления авторов современного сборника на тему «Философия языка».
Задачей сборника авторы видят: «Инопарадигмальное исследование языковой категории» (Факторович, с.9).Все исследование написано на том специфическом языке, который именуется «научным», хотя я предпочитаю считать его тайным, и, по сути, является необходимейшей составляющей научной парадигмы. Иными словами, является внутренним языком научного сообщества, языком для своих или для посвященных.
Это позволит мне сразу же показать материал и способы культурно-исторического исследования подобных текстов. Тем не менее, пока придется попытаться просто расслабиться и прочитать все цитаты искренне и с самонаблюдением на них отзываясь. Попросту говоря, не сдерживайтесь и поругивайтесь про себя, когда захочется, так, как делает это любой обычный представитель вашей родной культурной среды, когда ему не надо выглядеть умным.
В любом случае, для КИ-психологического исследования нам потребуется, кроме понятия парадигмы, еще и понятие «язык науки», поэтому я вполне осознанно выбрал не просто какое-то псевдонаучное сочинение, а текст вполне содержательный и действительно раскрывающий понятие, о котором ведется речь, тем более относящийся именно к философии языка. Однако полноценно понять его смогут только очень близкие авторам специалисты. Для философов это, может быть, и приемлемо, а вот для психолога, занимающегося исследованием путей развития науки, – повод для вопросов.
Предупреждаю: чтение последующих нескольких абзацев – эксперимент. Его задача – показать разницу между языком науки и обычным языком, а также проверить, может ли КИ-психология излагать себя на бытовом языке.
Итак, авторы заявляют, что «хотели бы не “постулировать” наличие неких культурных явлений типа “парадигма”, “эпистема” и т. п., а исследовать внутренние механизмы перехода от одного образования такого рода к другому. <…> Однако оказывается, что поиски таких механизмов – в чем и должен заключаться исследовательский план работы – вовсе не безразличны к тому, что “постулировано” в качестве исходного культурного явления. Поэтому до рассмотрения механизмов культуры, или, точнее, механизмов смены культурных явлений, необходимо все же проанализировать именно общие исходные понятия.<…> Понятие “культурной парадигмы” в нашей интерпретации близко по масштабу обобщения к понятию ”эпистема” в “археологии знания” раннего М.Фуко» (Степанов, Проскурин, с.13). «В настоящее время нам представляется целесообразным репрезентировать научное знание в виде набора фасет, каждая из которых, в свою очередь, по-своему упорядочивает данные о мире. Понятие фасеты, или “предметной области”, является, на наш взгляд, оптимальным для выделения интерпретативного аспекта знания. Предлагаемый термин, а вместе с ним и особый подход к анализу этапов теоретической мысли, базируется на концепции “научной парадигмы”» (Там же, с.14–15).
«Парадокс научного знания заключается в возможности не заметить явление из-за его “масштаба”.Например, в определенных отраслях знания из сферы внимания исследователей выпадают целые области проблем, которые не вписываются в социальные интерпретационные схемы. Так, исследователь алфавитных систем может игнорировать “внешнее” свойство алфавитов моделировать мир. Это осуществимо только при условии смены “масштаба интерпретации”. К тому же оно подкрепляется прямо относящимся к проблеме различия парадигм наблюдением О. Шпенглера: “Исследовательская работа на Западе с давнего времени распадается на ряд специальных областей, бессмысленная изоляция которых сделала невозможным, чтобы большие вопросы были хотя бы замечены”» (Там же, с.14).
«С парадигмальным подходом часто связывается возможность выявления новых интерпретаций, в принципе, уже известных фактов. На наш взгляд, при смене способа упорядочения фактов путем задания иной фасеты появляется специфический способ философствования.<…>…в сфере науки наблюдаются переходные ситуации, когда исследователь, оперируя исходными понятиями, принадлежащими разным парадигмам, получает возможность достигнуть уникальной интерпретации, которая не является семантически избыточной. В этом случае одна “фасета”, т. е. один способ упорядочения фактов, кристаллизует “аномалию”, которая оказывается замеченной благодаря введению особого масштаба интерпретации – выхода за пределы какой-либо одной парадигмы.
Мы видим определенное сходство, прежде всего в концептуальном плане, между теоретическим взглядом на мир и взглядом в рамках особого мировоззрения. Что же объединяет эти две формы “прикосновения” к миру? Почти все основные научные теории, так же как и догматы мировоззрения, могут быть поданы в простой форме на материале слов, в виде цельных систем, предполагающих особые масштабы интерпретации явлений мира» (Там же, с.15).
«Разница между наукой и культурой в следующем: “Научно-теоретическое знание стремится к рефлексии и, как следствие, к креации все новых и новых фасет, создающих возможность объяснения всех условий реализации знания путем смены “научных парадигм” – способов философствования. Между тем догматы мировоззрений направлены на аккумуляцию “непредельных” ценностно-осознаваемых понятий – культурных концептов и не стремятся к заменам и порождению новых фасет. «Культурная парадигма» – феномен более инертный, чем «научная парадигма», в силу устойчивости набора фасет, ее определяющих. Иными словами, в “научных парадигмах” явления могут рассматриваться с точки зрения семантики “возможных миров”, тогда как в “культурных парадигмах” рассматриваемые альтернативы всегда предстают как данности космологии и мировой истории; ср. различие концептов “гипотеза” и “вера”» (Там же, с.16).
Что же такое парадигма? «Парадигма, в расширительном смысле, задает некоторое содержательное единство внутри определенной дисциплины, являясь познавательной перспективой» (Там же).
Живы? Вот так! Очень рад, если вы не сдаетесь так просто. Я специально дал такой большой объем научного текста, чтобы вы набрали некий психологический опыт, своего рода, материал, из которого можно будет делать выводы.
Теперь вторая часть эксперимента. Попробуем порассуждать, что при этом чтении происходило с читателями? Малая часть, которую можно считать профессионалами в проблемах философии языка, все поняла и сейчас слегка гордится собой и негодует на меня за «издевательство над настоящей наукой».
Значительно большая часть напряглась, сжала зубы и «поняла», о чем говорится в цитатах. Но вернее, что не поняла, а изнасиловала себя с тем, чтобы запомнить их. Зачем? Затем, чтобы доказать, что они как люди определенной культуры в состоянии понимать научные тексты.
Остальные, а их подавляющее большинство даже среди психологов, почти мгновенно, что называется, выключились – словно бы приснули и тупо пробежали по строчкам глазами, как бы пережидая их, и снова проснулись, когда пошла обычная речь. Повторяю, я выбрал далеко не худший пример научного текста. Понаблюдайте за работой своего внимания, когда будете читать другие сочинения.
Итак, вопрос: зачем авторы сделали это с читателями? Будем исходить из того, что то, что мы имеем в результате своих действий, и являлось нашей целью. А если мы этого не осознаем, значит, она была хорошо скрыта. Ведь если нам не нравится то, что у нас получилось, мы это многократно переделываем, пока образ воплощенный не станет соответствовать образу задуманному. В данном примере это очевидно. Используемый авторами язык науки постоянно оставляет большую часть читателей в непонимании, но при этом вполне удовлетворяет своих хозяев, и никто его переделывать не собирается. Так что же, разве авторы не могли написать это на простом, всем доступном, русском языке? Если хотели, чтобы люди их читали? Конечно, могли. Судя по всему, это умные люди, и излагать свои мысли они явно умеют. В чем же дело?
