скачать книгу бесплатно
А мелькают, собственно говоря, множественные значения все того же простого слова «внимание». Я, конечно, не имею сейчас в виду то, что может меня отвлекать за пределами поставленной перед собой задачи, понять внимание. Конечно, и звонок в дверь, и свист чайника на плите, меня отвлекут. Но отвлекут, целиком выдернув из задачи.
Однако я откликнусь на это отвлечение, удерживая задачу целиком и неприкосновенной. А как только освобожусь, то снова окунусь в нее как в особый сосуд, и там все будет по-прежнему чисто до того пространства, до которого я уже прошел, убирая помехи. Но вот дальше мое видение будет застить понятийная муть, до которой я еще не добрался. И, соответственно, если я попытаюсь перескочить через не проясненные понятия, они прицепятся к моим рассуждениям и внесут в них искажения.
Поэтому чтобы рассуждение оставалось чистым, придется пройти все языковые примеры из словарей русского языка и исчерпать то описание внимания, которое сделано русским народом. Вот после этого наступит время науки и всех доступных мне упражнений и экспериментов, позволяющих пройти глубже.
Глава 7. Забота со вниманием
Да, мы все большие мастера, как изображать внимание, делая внимательные лица. Однако если это воспринимается как вполне сносный товар, значит, он соответствует нашим ожиданиям. Но не ожиданиям же обмана! Мы все ждем, что к нам отнесутся со вниманием и, получив соответствующее обслуживание, считаем, что получили внимание.
Что же мы в действительности получили?
Впрочем, вопрос неверный. Даже не важно, что мы получаем, когда вместо внимания нам продают изображение внимания. Важно лишь одно: можно ли сквозь это пробиться к действительному вниманию? Если верить тому, что мы все в этом не сомневаемся, когда принимаем подмену, мы все верим, что внимание тут где-то есть.
Но что мы ищем в данном случае – внимание или заботу?
Очевидно, что заботу, но почему-то предпочитаем называть ее вниманием. Почему?
Как определяет заботу Ожегов (1961), это «мысль или деятельность, направленная к благополучию кого-чего-нибудь».
Прав ли он, я даже не берусь разбираться, хотя исходно подозреваю, что это опять очень поверхностное определение. Более того, я подозреваю, что под мыслями и соответственно, деятельностью, лежат не просто образы, но некий источник образов, который их порождает. И источник этот лежит столь глубоко, что языковеды его просто не видят, а психологи избегают видеть, поскольку он, думается мне, в душе.
И сама эта забота без души понята быть не может.
Но в быту и в отношении заботы возможны подделки. Простой набор правильных, ожидаемых человеком действий может расцениваться им как забота, независимо от того, что тобой двигало. А двигать могла и корысть. И тогда твои действия не действительная забота, а имитация заботы в целях обогащения, например.
Но и это не важно. Важно сейчас лишь то, что же объединяет эти два понятия под общим именем внимания.
Почему люди ценят внимание, ожидая, в действительности, заботы, в общем, очевидно. Забота действительно улучшает нашу жизнь. Внимание же – настолько внутренняя способность человека, что улучшать может лишь жизнь своего хозяина. Что, однако, не отменяет возможности направлять внимание на что угодно, в том числе и на другого человека. Но внимание никак не может заменить заботу. Как подменилось имя?
Очевидно, внимание – одна из важнейших черт заботы. Причем настолько яркая, что и стала восприниматься как основной признак. А что, собственно, входит в заботу?
Если верить определению – мысли определенной направленности и дела. Но очевидно, что и внимание. Три части, и внимание – самая яркая.
Действительно, мысль увидеть нельзя. Действия видны, но оценить их мы можем только задним числом, по итогам. А вот внешние выражения внимания видны непосредственно в тот миг, когда забота больше всего требуется. Например, когда у тебя боли.
Как и когда проявляется действительное внимание? В первую очередь, когда в окружающем нас мире происходят изменения, которые важны для выживания. Нечто шевельнулось, и мы тут же смотрим туда, подозревая опасность. Нечто привлекло наш взгляд цветом или видом, и мы принимаемся его изучать, не съедобное ли это…
Старые русские мазыки, у которых мне довелось учиться, говорили, что разум как орудие выживания рождается из трех первых струй. Сталкиваясь с неведомым, он всегда обязательно задается тремя вопросами: опасно – не опасно? съедобно – не съедобно? полезно – не полезно?
Именно эти вопросы и управляют вниманием, направляя его на появившиеся в поле восприятия предмет, существо или явление природы. И удерживают его на них до тех пор, пока не будет получен ответ.
После этого мы можем заниматься этой вещью, хоть поедать ее, но наше внимание уже гуляет вместе с разумом по другим полям, перебирая множество вещей, которые имеются в сознании или окружающем мире. В сущности, путешествует по этому хранилищу не само внимание, а разум, который постоянно упорядочивает окружающий его мир. Что, естественно, сказывается на легкости выживания и качестве жизни.
Каким образом это устройство разума может проявляться в заботе? Ведь то, что другой человек нас не съест и даже не ударит, становится очевидным с первых мгновений. Особенно если он действительно нуждается в заботе.
Впрочем, это не так уж однозначно. Кто-то может и ударить. Кто-то накричать. А кто-то ухудшить мою жизнь иным способом, например понизив в должности или лишив чаевых.
Это значит, что даже при общении с простым посетителем, человек постоянно может ожидать некой опасности. И пусть он вряд ли рассчитывает съесть кусочек другого человека, хотя при заботе о больном может перепасть и кусок еды. Но гораздо вероятней, что при общении с другим человеком ты все время готов к появлению возможности извлечь какую-то пользу. Хоть те же чаевые…
Все эти ожидания, безусловно, заставляют внимание постоянно возвращаться к человеку, вспыхивая и мерцая, как некое свечение. Однако именно это свечение внимания не имеет никакого отношения к тому, что ожидается от меня другим! Вот ведь фокус!
Когда другой знает, что его обслужили со вниманием, он ожидает заботы, а не внимательного прощупывания на предмет извлечения из него пользы. И второй, изображая внимание, показывает не то, что он внимательно изучает, опасаясь и рассчитывая поживиться, а то, что он заботится. Если какое-то внимание в этих случаях и становится товаром, то отнюдь не настоящее!
Но при этом очень хочется, чтобы настоящим было именно то, которое мы изображаем, делая «внимательное лицо», а это именно то внимание, которое должно быть при заботе. Следовательно, мы знаем, каким оно должно быть.
Ожегов (в 1952 году) дает такое определение:
«Внимательный. 1. проникнутый вниманием, сосредоточенный. Внимательный читатель. Внимательный взгляд. 2. Проявляющий внимание, чуткий. Внимательный уход за больными».
Человек, заботящийся о другом, должен быть чутким, то есть должен откликаться на малейшие изменения в его состоянии. Этого просто нельзя сделать без внимания. Выражение «внимательный уход за больными» в действительности неверное и даже почти невозможное в русском языке. Это искусственная конструкция; языковед придумал ее ради примера. На самом деле должен был быть «заботливый уход за больными».
Но вот что определенно должно было быть у того, кто ухаживает за больными, если он действительно делает то, что нам всем желательно, это забота и внимательный взгляд. Не внимательное лицо, ни в коем случае не внимательное лицо! Но внимательный взгляд!
Почему, я думаю, очевидно: лицо воспринимать не может. Оно не орган восприятия. Оно орган изображения, оно – личина, надетая на душу. Зато взгляд – это даже не глаз. Это не просто орган восприятия, а само восприятие, узко направленное на предмет, приковывающий внимание.
Если у человека внимательный взгляд, мы знаем: он действительно видит нас! Он может после этого ничего не сделать, но может и сделать, потому что он видел. Тот же, который не видел, уже точно не сделает.
Наличие внимания делает заботу возможной. Оно не увеличивает вероятность или количество заботы. Оно делает ее возможной. Если внимания нет, заботы тоже нет. Есть исполнение обязанностей. Но эти обязанности делаются без души. И значит, весьма сомнительны. Может быть, проще и дешевле было бы нанять совсем чужого человека, который был бы внимателен не ко мне, а к той пользе, которую можно из меня извлечь, и потому старался бы…
Думается мне, что забота и подобные ей понятия составляют еще один слой культурного содержания моего сознания, отделяющий меня от созерцания внимания в чистом виде. Я пока даже не знаю, есть ли еще что-то, подобное заботе, что могло бы скрывать от меня внимание. Но если оно встретится, теперь я его узнаю.
Глава 8. Сосредоточение мыслей
Ожегов многократно переиздавал свой «Словарь русского языка», постепенно меняя определения и расширяя набор примеров. Поэтому приведу его определение из четвертого издания (1961).
«Внимание. 1. Сосредоточение мыслей или зрения, слуха на чем-нибудь. Обратить внимание на что-нибудь. Отнестись со вниманием. Привлечь чье-нибудь внимание. Принять во внимание. Уделить внимание кому-нибудь. В центре внимания. Оставить без внимания. Вниманию зрителей! (то есть зрители, обратите внимание)».
Определение, которое он приводит, не так уж редко встречается в том или ином звучании и у психологов. Иногда, как у Челпанова в «Учебнике психологии для гимназий и самообразования», мыслимое появлялось лишь как пояснение: «…под вниманием следует понимать ту способность, благодаря которой мы из ряда впечатлений, действующих на наше сознание, некоторые мыслим ясно и отчетливо» (Челпанов. С. 83).
У советских психологов (например, Петровского и Фортунатова в 1956 году) сосредоточение мысли оказывалось сосредоточенностью психической деятельности без особых объяснений:
«Внимание – это сосредоточенность психической деятельности и ее направленность на что-либо, имеющее то или иное значение для человека» (Фортунатов. С. 29).
Но коллеги-марксисты поясняли, что психическая деятельность определенно включает в себя мысли:
«Внимание – это такая организация психической деятельности, при которой определенные восприятия, представления, мысли или чувства сознаются отчетливее других, отходящих на второй план…» (Платонов. С. 101).
Независимо от того, насколько показательны случайно подобранные мною примеры, все же определение Ожегова расходилось по умам и являет собой явную научную традицию понимания внимания. И кто у кого заимствовал понимание – языковед у психологов или психологи у языковеда, мне не так уж важно. Гораздо важней, соответствует ли оно действительности.
Не буду пока вдаваться в такие языковые мелочи, как сами словосочетания «сосредоточить зрение» и «сосредоточить слух». Возможны ли они с точки зрения русского языка? Или Ожегов лишь создал их, чтобы пояснить какое-то свое представление о том, что происходит при направлении внимания. Но все же добавлю к ним уточнение: направить внимание – это КАК БЫ сосредоточить зрение или слух.
С этим добавлением высказывание Ожегова теряет ту очаровательную самоуверенность, которая и творит облик ученого в общественном мнении. Но если очарование уходит, то появляется и возможность для сомнений, которая приносит подсказку: за якобы сосредоточением слуха и зрения скрывается какое-то действие, которое очень похоже на сосредоточение. И оно заслуживает исследования.
Но я пока остановлюсь на первой части определения: внимание – это сосредоточение мысли. Вот мысли, похоже, можно сосредоточивать. Просто потому, что их, в отличие от слуха или зрения, много и они всегда расползаются, как стадо овец. По крайней мере, так кажется на первый взгляд.
И вот вопрос: подтверждается ли такое определение языковыми примерами, которые привел языковед далее?
«Внимание. 1. Сосредоточение мыслей… на чем-нибудь. Обратить внимание на что-нибудь. Отнестись со вниманием. Привлечь чье-нибудь внимание. Принять во внимание. Уделить внимание кому-нибудь. В центре внимания. Оставить без внимания. Вниманию зрителей! (то есть зрители, обратите внимание)».
Честно говоря, когда я гляжу на это сопоставление определения с примерами, на меня накатывает беспомощность: я вообще не могу понять, как оно следует из этих примеров. И мне хочется сдаться, и сказать себе: ну это все и есть сосредоточение мысли!
Думаю, что Ожегов сначала придумывал определение, извлекая его из собственного понятия о внимании, а затем просто набирал все подвернувшиеся примеры из русского языка. И вовсе не выводил определение из этих примеров, то есть из действительности.
При этом вовсе не обязательно, что он не прав. Ведь он прекрасно видит и распознает внимание в любых его проявлениях. Иначе говоря, у него, как и у меня, и у любого, читающего это, вполне рабочее понятие о внимании. И в нем, по крайней мере у Ожегова, имеется связь внимания и мысли, которую он передает словом «сосредоточение».
Вот когда я говорю, что между вниманием и мыслью есть связь, это ощущается бесспорным. И то, что связь эта КАК-ТО похожа на сосредоточение, тоже. Но то, что внимание и есть сосредоточение мысли, теперь выглядит очевидно неверным. Просто потому, что сосредоточение мыслей – это сосредоточение мыслей! А внимание – это внимание.
Но как они связаны?
Думаю, внимание необходимо для того, чтобы произошло сосредоточение мыслей. Можно ли это разглядеть в приведенных примерах?
Обратить внимание на что-нибудь.
Выражение явно двойственное, как большинство высказываний, связанных с вниманием. Без некоего окружения, так сказать, среды, в которой оно было употреблено, его однозначно не понять. Простейший случай, когда мы обращаем внимание на что-то, действительно связан с вниманием.
Если ты идешь по улице и там происходит нечто неожиданное – драка, авария, и ты весь внимание, то это не «обратить внимание». Тут ты не только обращал внимание, ты не мог не обращать его, тебя, можно сказать, и не было, было только внимание. Это не ты обращал внимание, это внимание обращало себя с твоей помощью.
Другое дело, когда после разговора с кем-то тебе задают вопрос: а ты обратил внимание, что твой собеседник, к примеру, умолчал о чем-то? Вот тут ты понимаешь, что пропустил нечто важное, и начинаешь чувствовать вкус того, что значит обращать внимание.
Обращать внимание – действие, для которого необходим деятель. Это отнюдь не непроизвольное внимание, которое свершается как бы само по себе, захватывая тебя настолько, что тебе не нужно себя утруждать. Чтобы обращать внимание, нужна определенная культура, к примеру культура общения. Или работы над текстом. А суть этой культуры в наличии понимания.
Ты должен понимать, что? происходит, чтобы суметь разглядеть скрытые двигатели события, которое являет себя перед твоими глазами. Несколько примеров.
Если ты смотришь футбол, то ты можешь просто болеть за своих. И страшно переживать или столь же страшно радоваться. Но когда ты будешь делиться своим возмущением с понимающим человеком, он вполне может тебе сказать: «А ты обратил внимание, что у них один защитник все время пасся за спиной нашего нападающего? Вот тебе и объяснение, почему наш не забивал. А сделал это их новый тренер, который верно понял, как вывести нашего из игры…».
Точно так же понимающий человек во время предвыборной компании может подсказать: «Обрати внимание, они в который раз пускают по телевидению этот ролик в обеденный перерыв. В итоге у их конкурентов на предприятиях упала производительность и не на что финансировать выборы…».
Сколь бы ходульны ни были мои примеры, они показывают главное: мы вместе видим одно и то же, но воспринимаем его по-разному: один – как действительность, другой – как явление.
В явлении всегда два слоя: один – это то, что снаружи, другой – нечто внутри, что являет себя таким образом.
Оба созерцателя, безусловно, имели внимание направленным на происходящее перед глазами. И видели они абсолютно одно и то же. Однако один заметил больше, чем другой. Откуда он это взял? Он не мог разглядеть в том, что происходило перед глазами, больше, чем там происходило. Иначе говоря, там, куда они оба глядели, просто не было больше того, что восприняли их органы восприятия.
В данном случае я исхожу из допущения, что оба смотрели с одинаковым вниманием. При этом кажется, что если бы внимание одного было чуть сильнее, он бы разглядел больше деталей. Например, он мог бы спросить: «А ты обратил внимание, что сегодня у полузащитника не было обручального кольца на пальце?»
Однако, похоже, этот пример обманывает.
Лишь по видимости кажется, что один заметил отсутствие кольца потому, что смотрел с большим вниманием. Заметить кольцо – то же самое, что заметить задумку тренера или хитрость избирательной компании. Вопрос не в силе внимания, вопрос лишь в его направленности. Чем человек живет, в чем разбирается, что имеет для него значение, то и определяет, на что оно будет направлено. Условно говоря, количество и качество замеченного зависит здесь не столько от силы внимания, сколько от культуры.
И вот вопрос: внимание вообще может быть разной силы?
Или же оно всегда просто есть, а то, что один замечает больше, чем другой, зависит вовсе не от силы внимания?
Поясню: вот сидят перед телевизором двое и смотрят футбол. Муж вдруг говорит жене: «Обратила внимание – их новый тренер приставил к нашему нападающему защитника? Понятно, почему он не забивает!» И чувствует, что жена его ничего не понимает в футболе!
А через некоторое время вдруг спрашивает она: «О, а ты обратил внимание, что сегодня у нашего нападающего нет обручального кольца? Вот он почему не забивает!» И чувствует, что муж ничего не понимает в жизни!
Внимание обоих было одинаково сильно, чтобы замечать тонкие детали. Но каждый смотрел на них сквозь особый инструмент, который доступен только ему. В самом обобщенном виде его можно назвать культурой. Но можно и смыслом жизни, что будет оправданным уточнением.
Исходя из смысла своей жизни мы выстраиваем свои целеустроения, определяем жизненные ценности, развиваем способности, накапливаем знания. Именно это сочетание целей, ценностей, умений, знаний и способностей и превращается в те инструменты, которые позволяют одному видеть закулисные махинации политиков, а другим – тайные знаки, которые один гость подает жене другого. А значит, позволяют обращать внимание на что-то, что скрыто за явленным наружу.
Это орудие позволяет прозревать сквозь внешние слои защиты, сквозь лопоть, как называли ее мазыки, и видеть то, что действительно движет людьми и что они пытаются скрыть. Где это орудие находится?
Безусловно, в сознании человека. Иначе говоря, там, где хранится Образ мира и образы тех миров-сообществ, в которых человек избрал утверждаться и завоевывать достойное место. Именно ради этого места он и развивает свои способности, учась видеть скрытое, не допускать ошибок и побеждать.
Можно ли это считать мыслями?
В широком смысле, особенно когда точные понятия не имеют значения и ты небрежен в высказываниях, наверное, да. Я не берусь сейчас говорить о том, что необходимо различать мысли и думы; одни – как орудия мышления, а другие – разума. Но я вынужден показать: когда языковед или психологи говорят про мысли, которые как-то для них связаны с вниманием, они говорят чрезвычайно общо. В эти их «мысли» может войти все, что угодно. Так сказать, мысль – это «все, что происходит в голове».
Иными словами, для языковеда и психолога все «мысли» в данных определениях есть одноуровневые предметы, вполне сопоставимые между собою. Вероятно, они различаются лишь по содержанию, то есть по тому, о чем они. Их можно всячески тасовать, как карты или фишки, к примеру сосредоточивая.
И там точно нет и намека на различение образа мира, в котором просто собраны все знания человека о мире, мировоззрения, которое заставляет человека стремиться к какому-то месту в обществе, устройства сообщества, которое играет в футбол, делает политику или крутит любовь с чужими женами или мужьями. Там нет образов себя, образов вещей и образов действий.
Там всё, что есть, – мысли, и этого достаточно.
ТАМ не всё мысли. Что-то вообще думы, что-то – рассуждения. А что-то и мысли в том значении, в каком мазыки под мыслями понимали устоявшиеся образцы для поведения. Но пока мы все называем мыслями, то, что их можно сосредоточивать, воспринимается как само собой разумеющееся.
Но стоит нам войти в рассмотрение того, из чего же в действительности состоит сознание, как выявляется вся поверхностность такого подхода: как сосредоточить в некую единую точку образ мира, мечту из детства, главную ценность своего мировоззрения, и то, что дождь мешает бегать по траве? Особенно, если расстроен из-за того, что жена ушла к другому?
Если мы действительно хотим понять внимание, обобщенные и приблизительные объяснения не пройдут. Они даже не должны быть точными. Объяснения должны просто исходить из описания того, что действительно происходит в сознании. И даже застоявшаяся кафедральная лень не оправдает психолога, который предпочел сократить свое сочинение, исключив из него лишние описания работы того устройства, которое он так ловко выкинул из рассмотрения, назвав мыслями.
Глава 9. Сосредоточение на мысли
Если языковед или психолог определяет внимание как сосредоточение мысли или мыслей, то такому определению доверять нельзя. И не потому, что оно однозначно неверно. Я даже не могу судить, неверно ли оно. Возможно, где-то глубоко за слоями смыслов, которые вкладываются в понятия «внимание» и «мысль», вдруг обнаружится, что это определение имеет под собой какую-то действительность.
Но это в предполагаемой глубине, до которой еще идти и идти. А пока это определение говорит лишь о том, что ученый просто поленился и ограничился небрежным и поверхностным определением, в котором неясны все его составляющие. Тем не менее уже сейчас видна разница между определением Ожегова и определением Платонова и Голубева:
«Внимание – это такая организация психической деятельности, при которой определенные восприятия, представления, мысли или чувства сознаются отчетливее других, отходящих на второй план…» (Платонов. С.101).
Вот это совсем другое дело! После невнятного сосредоточения мыслей сосредоточение на мысли – качественный шаг к пониманию. Вот только беда, Платонов и Голубев вообще не говорят о сосредоточении; они, видимо, почуяли, что это коварное понятие, и заменили его на вполне научную и неуязвимую «организацию психической деятельности». Я бы даже сказал, непробиваемую!
Вот я пытаюсь понять, что это такое, и чувствую, что все мое внимание направлено на организацию психической деятельности, благодаря которой мысли мои о ней осознаются отчетливее… Мысли осознаются. И правда, осознаются. Да. Мысли осознаются… Да. Яснее осознаются.
А где организация?! Почему я не чувствую никакого ее присутствия? Что это за тайное правительство России, которое ежесекундно организует психическую деятельность наших граждан, само оставаясь в тени?! Или в глубоком подполье?!
Почему, прекрасно видя разницу между теми «мыслями», которые мною осознаются, и теми, которые не осознаются, я совсем не могу нащупать организацию моей психической деятельности? Думаю, только потому, что не понимаю, о чем идет речь. И, боюсь, сами психологи тоже. Зато они прекрасно понимали, что таким способом уведут внимание читателей от собственно внимания.
Прочитав, что внимание есть организация психической деятельности, любой профан поймет, что дальше не его ума дело, и отстанет со своими дурацкими вопросами. Да и не профан, если вглядится в это определение, почувствует, что оно построено так, что внимание переводится на вторую часть высказывания, на ясность осознавания.
Психическая организация – просто темное место, что-то вроде заплаты над неведомым или таблички с надписью: в эту дверь не входить, за ней еще не построено здание. Иными словами, эта часть действительности еще не описана наукой.
Конечно, я сунусь в эту дверь, но чуть позже, когда у меня будет хоть какая-то ясность с искомым понятием внимания. Поэтому я пока оставлю психологов в их странном покое и вернусь к языковедам. Мною еще недоразобраны примеры из Ожегова:
«Отнестись со вниманием. Привлечь чье-нибудь внимание. Принять во внимание. Уделить внимание кому-нибудь. В центре внимания. Оставить без внимания. Вниманию зрителей! (то есть зрители, обратите внимание)».
Отнестись со вниманием. Уф, как непросто! Точнее, так просто, что даже и сказать-то нечего! Мысль, как шарик для пинг-понга, ударяется о подобное высказывание и отлетает, бессильная. Потому и не рождается глубоких определений внимания у языковедов и психологов.
И все же!
