скачать книгу бесплатно
В конце улицы виднелась католическая церковь с покосившимся крестом и красной черепичной крышей, за кирхой, как называли её католики, торчали полуразрушенные бастионы крепости.
К каменным крепостным стенам привалился двухэтажный трактир.
На первом этаже была харчевня, а на верхнем размещалась дешевая гостиница. Рядом с трактиром был рынок, а чуть ниже по улице – порт. Причал был утыкан парусными шхунам и рыбацкими вёсельными баркасами, среди которых гордо возвышался двухэтажный колесный пароход с не совсем уместным для речного судна названием «Гончий пёс».
В сезон дождей[28 - Сезон дождей в Южной Америке длится с декабря по май.] Макапа замирал, превращаясь из оживленного портового городка в захолустье на краю света. Гостиница пустовала второй месяц. Хозяин заведения был безмерно рад, когда в порт вошел корабль и бросил якорь. Но радовался трактирщик не пароходу, а постояльцу в виде неопрятного идальго[29 - Идальго – испанский дворянин.], которому смог в «мертвый сезон» продать комнату по цене в два раза дороже, чем в хорошие времена.
Гонсалес
На втором этаже, в одном из номеров, пропахшем ромом и клопами, на жесткой походной кровати лежал худосочный мужчина с орлиным носом и жесткими каштановыми волосами на голове. Точно такого же цвета и точно такой же жесткости были его усы, которые топорщились во все стороны. Одет он был в жакет, из-под которого торчала грязная, давно не стиранная сорочка; черные, расшитые бисером брюки были заправлены в ботфорты, а на шее был повязан платок в крупную черно-белую клетку.
Через прикрытые ставни доносились крики торговцев, пьяная ругань, грохот якорных цепей и скрип уключин – всё, что люди слышат каждый день, посещая Макапу.
Мужчину звали Альварес Гонсалес.
Он явно кого-то ждал. Его нетерпение выражалось в том, что курил он уже пятую сигару и всё время смотрел на часы, которые стояли в углу комнаты.
Где-то внизу хлопнула дверь.
Гонсалес напрягся, прислушиваясь. На первом этаже раздались голоса, загремели ведра – и вновь всё стихло.
– Чертов трактирщик! – Гонсалес вытащил руки из-под головы. Он жил здесь третий день и третий день не мог успокоиться, что хозяин содрал с него тридцать сантимов за комнату вместо пятнадцати. Идальго свесил руку, пошарил под кроватью и вытащил оттуда бутылку рома. Зубами выдернул пробку и выплюнул её себе на грудь. Сделал глоток обжигающей жидкости, поморщился, закурил. Пуская сизые кольца, лежал и думал о превратностях судьбы. Сколько раз он был в этом городишке, но никогда и не помышлял, что именно отсюда начнется его восхождение к славе и богатству.
Старинный манускрипт
Еще раз хлопнула входная дверь.
Раздались шлепки босых ног по деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Скрипнула половица возле номера, в дверь стукнули один раз. Не дожидаясь разрешения, в комнату скользнул невысокий монах с мясистым лицом, заплывшими веками и тонзурой на голове. Темно-коричневая суконная ряса висела на нём мешком и была подхвачена под упитанным животиком пеньковой веревкой. На спину был откинут капюшон, а из-под подола торчали грязные босые ноги, перепачканные красной глиной.
– Я принес то, что вы просили, сеньор Гонсалес, – монах Люк, как звали этого пройдоху, закрыл за собой дверь на засов. Он словно боялся, что их подслушают и о тайне, которую он собрался тут поведать, узнает еще кто-нибудь. Шлепая босыми ногами по грязному полу, монах подошел к кабальеро[30 - Кабальеро – испанский дворянин.] и протянул свернутый пергамент. – Вот! – сказал он и замер в ожидании похвалы и платы.
Пружины застонали, и Гонсалес сел на кровать.
Тень от его фигуры упала на стену, увеличивая крючковатый нос и усы до гигантских размеров. Выставив руку, взял свиток и поднес к своему длинному носу, ноздри сошлись – и он вдохнул в себя принесенные запахи. Блеск перстней на пальцах заставил монаха зажмуриться и отвести взгляд, дабы не искушать себя сребролюбием[31 - Сребролюбие – один из видов греха: любовь к деньгам; жадность, порождаемая завистью.].
– Действительно, старинный. – Гонсалес сдул пыль и улыбнулся. – Пахнет древесной корой, сыростью и мышами. Где он хранился?
– В монастыре Святого Себастьяна, – монах подобострастно сложил руки на груди.
– Это оригинал?
– Дон Гонсалес может гневаться на меня, но я тут ни при чём. Это копия.
– А где оригинал?
– Большое несчастье случилось с ним. Он сгорел во время пожара несколько лет назад. Но, к великой радости моего господина, то бишь вашей светлости, за полгода до этого с оригинала сделали три списка. Это один из них.
Еще раз скрипнули пружины, тень качнулась и по стене подплыла к столу.
Гонсалес раскатал свиток по столешнице и, придерживая руками, склонился над ним.
– Покажи.
Монах подошел, стал рядом и запыхтел, пытаясь сориентироваться. Через некоторое время он ткнул пальцем на стыке границ Бразилии и Британской Гвианы[32 - Британская Гвиана – так до 1966 г. называлась республика Гайана.].
– Здесь!
– Ты уверен? – в голосе Гонсалеса зазвенел металл.
– Это то самое озеро, о котором писал храбрый идальго Мигель Моралес. С его рукописи достопочтенный монах падре[33 - Падре – священник в Италии, Испании, Португалии и Южной Америке. То же самое, что «отец», «батюшка» в православии.] Бортоломео Лозано снял копию и составил карту. И вот она перед вами, мой сеньор.
– Смотри, монах, если ты обманул меня и принес фальшивку, я засушу твою жирную тушу и повешу на городской площади на всеобщее обозрение.
– Чтоб меня лишили прихода, если я вас обманул, господин! Это та самая карта, которую вы искали.
– Хорошо! Я поверю тебе.
Гонсалес достал из-за пазухи кожаный мешочек и кинул его Люку. Тот с ловкостью обезьяны поймал золото и кивнул в знак благодарности.
– А теперь убирайся. Я хочу побыть один.
– Как скажете, ваша милость. Ухожу. – Монах согнулся в поклоне и стал пятится на выход, семеня ногами и чуть покачивая бедрами. Зад уже коснулся двери, когда властный голос заставил его вздрогнуть. Он никогда не мог привыкнуть к тому, что кто-то говорит слишком громко, и ему казалось, что эти люди всё время на него кричат.
– Стой!
Монах окаменел, ожидая всего, что угодно, только не доброго слова на прощанье.
– Найди Сильвера и Рошеля, они будут нужны мне. И скажи капитану, пусть готовит корыто к отплытию. Мы выступаем через два дня.
– Будет исполнено, господин.
– И еще! – Идальго помолчал, соображая, стоит ли делиться прибылью или нет. Наконец решился и сказал: – Ты едешь с нами.
Люк от страха сглотнул слюну и, не глядя на кабальеро, промямлил:
– У меня приход… и на носу Рождество[34 - Католическое Рождество – 25 декабря, в Бразилии в это время начинается сезон дождей.].
– Один процент от прибыли.
– Как скажете, командор, – смирение в словах было показным благочестием, в душе же он ликовал. Хотел крикнуть: «С превеликим удовольствием!», – но вовремя остановился и лишь облизал пересохшие от возбуждения губы.
Гонсалес склонился над картой.
Он даже не слышал, как монах вышел из комнаты. Всё, что он хотел, это как можно быстрей оказаться на берегу Священного озера. Его палец полз по карте, оставляя на пергаменте тонкую бороздку от желтого заскорузлого ногтя.
– Три недели по Амазонке до Риу-Негру, еще неделю по черной реке, пару дней на стоянку – и дальше по Риу-Бранку[35 - Риу-Бранку – португальское название «белая река». Обусловлено цветом воды, в противопоставление Риу-Негру («черная река»).] до самых истоков. Итого два, от силы три месяца. А потом… – Палец замер на стыке трех государств. – Я найду это озеро и выпотрошу его! – Гонсалес отпустил руки – и карта с треском, похожим на хруст деревянных шестеренок, скрутилась и покатилась по столу. – Я пропущу через сито даже ил и заберу всё золото… Всё до сантима[36 - Сантим – мелкая разменная монета.]… Вот так! – Командор с силой ударил кулаком по столешнице и, словно безумный, закатился в истерическом смехе.
Насмеявшись вдоволь, он поднял с пола бутылку и подошел к окну, распахивая ставни. Вместе с солнечными лучами в комнату ворвался запах реки и многоголосый гомон портового города.
Путь на край света
Через три дня «Гончий пёс» уже молотил своими колесами коричневые воды Амазонки, пробираясь вверх по течению. Пароход тащил за собой две баржи, доверху набитые горнорудным оборудованием. Впереди был путь в тысячу миль, в конце которого их ждал Манаус – город, стоящий при впадении Риу-Негру в Амазонку. Последний оплот цивилизации в том диком и неисследованном уголке Бразилии.
Когда-то, при царе горохе, там был португальский форт Сан-Жозе-ду-Риу-Негру, названный так в честь Святого Иосифа, посетившего Черную реку. Потом на месте крепости возник поселок, потом город, потом каучуковая столица Бразилии. Поговаривали, что там даже был свой оперный театр. После того как в окрестностях вырубили все каучуковые деревья, столицу перенесли в другое место, а Манаус вновь превратился в заштатный провинциальный городок.
В нём Гонсалес планировал провести пять дней, чтобы пополнить запасы угля и провизии. Оттуда путь лежал на север, потом на северо-восток до Такуту[37 - Слияние рек Такуту и Урарикера образуют Рио-Бранко.] и далее на юг почти по прямой. Предстояло сделать огромный крюк, но иного пути в те места не было.
Цель оправдывала трудности и средства, так сказал банкир Ротшильд – главный спонсор данной экспедиции. Банкир был далеко, в уютном гнездышке в Париже, а ему – Альваресу Гонсалесу – предстоит провести несколько месяцев в джунглях Амазонки в надежде найти Священное озеро.
«Надо будет пересмотреть условия контракта», – решил командор, выходя на верхнюю палубу.
Обезьяны и каннибалы
От размышлений Альвареса отвлёк Сильвер, его телохранитель.
– Босс, кто это? – толстяк показал на верхушки деревьев, стоящих сплошной стеной вдоль голых глиняных береговых откосов.
– Где? – важно спросил Гонсалес. Его переполняла гордость, что вся команда по всем вопросам, даже самым малозначительным, обращалась непосредственно к нему.
– Вон там, среди зарослей. Ну и рожи! Они словно дьяволы.
Среди буйной зелени торчали головы жутковатых тамаринов[38 - Тамарины – обезьяны с жутковатой черно-белой раскраской на морде, придающей им схожесть с мертвецами и черепами.]. Их черные морды – с раздувшимися ноздрями, лысыми, почти угольными черепами и скрюченными заостренными ушами – напоминали картинки на тему библейских сюжетов про грешников и ад.
На палубу вышел монах Люк.
– Смотрите, святой отец, вы попали в преисподнюю. – Гонсалес подхватил монаха под локоть и развернул лицом к обезьянам.
– Что тут еще? – Люк зевнул и посмотрел, куда показывал босс. – О Боже! – Монах вздрогнул всем телом, перекрестился и потянулся за фляжкой, которая висела у него на поясе.
– Так кто это, босс? – не унимался Сильвер, заодно проверив, лежит ли пистолет в кобуре или он опять забыл его в каюте.
– Saguinus bicolor[39 - Saguinus bicolor – (лат.) сагуины двухцветные; то же самое, что и тамарины.], – к ним подошел профессору Рошель в легкой ситцевой рубашке и парусиновых брюках, сшитых на европейский манер. В пробковом шлеме и позолоченном пенсне он резко выделялся среди пестрой толпы оборванных наемников и почти голых матросов.
– Кто? – не понял Сильвер. Он вообще был не силен в грамоте, а тем более в латыни.
– Обезьяны, их тут полно. Так что привыкайте.
– А я уж, грешным делом, подумал, что вместо Амазонки мы плывем по реке мертвых прямо в ад. – Люк сделал глоток, вытер губы рукавом и хотел завинтить крышку, но передумал. – Не хотел бы я сейчас оказаться в компании этих существ.
– Эти безобидные твари – просто цветочки по сравнению с тем, что нас ждет впереди. – Гонсалес подмигнул профессору, предлагая поддержать игру.
Люк сделал еще глоток. То ли бренди было отвратительным, то ли страх проник в сердце, но лицо монаха перекосилось. Он громко икнул и промямлил, чувствуя, как деревенеет язык:
– И что же, хочу спросить вас, достопочтенные сеньоры, нас ждет?
– Полчища индейцев, отравленные стрелы, гигантские анаконды, безжалостные пираньи, ядовитые пауки, зубастые ягуары, воинственные муравьи, гигантские осы! – закричал профессор, неистово размахивая руками.
Но не Рошель добил бедного туповатого монаха – это сделал Гонсалес, причем всего одним словом с союзом «и».
– И каннибалы[40 - Каннибалы – людоеды.], – сказал он тихо и как-то даже безразлично, но услышали все, кто находился на верхней палубе. Услышали и вздрогнули. Гонсалес выдержал паузу и добавил: – Причем каждый со своей сковородкой, желающие отведать вкусного монашеского мяса, пропитанного дешевым алкоголем, – при этом командор ткнул монаха пальцем в жирный живот и закатился от смеха.
Все присутствующие от души расхохотались над шуткой, сотрясая вечерний воздух своими голосами. Люк понял, что над ним подтрунивают, перекрестился и быстренько спустился на нижнюю палубу, причитая на ходу: «Спаси и сохрани…»
Не успел монах уйти, как к Гонсалесу подошел Сильвер и тихо спросил:
– А что, босс, они там и правда водятся?
– Кто? – не понял Гонсалес.
– Ну эти, как их… канабалы.
– Да, мой друг. – Гонсалес не стал разубеждать наивного телохранителя и говорить, что всё это было триста лет назад, а теперь этого нет и в помине. Пусть дрожит. Они все должны дрожать, бояться и думать, что только он один сможет их защитить. – Их ещё называют «индиос бравос», что значит «дикие индейцы».
Сильвер о чём-то задумался и перешел к другому борту, возле которого толпились радостные наемники, разглядывая индианок, купающихся в реке. Вид купальщиц не вдохновлял Сильвера: в каждой индианке, в каждом индейце ему теперь мерещился людоед с толстой дубиной в одной руке и огромной сковородой в другой. Золото, за которым они плыли, уже не грело его. Ему хотелось одного – сбежать с этого проклятого парохода.
Старая выдра
Вода лопнула пузырем, и из темноты прибрежного омута показалась волосатая мордочка, покрытая морщинами и жесткими, словно проволока, поседевшими от старости усами. Зверь покрутил головой, озираясь по сторонам, и, медленно перебирая лапками, поплыл к берегу. Это была Чучхела – старая облезлая выдра с откусанным наполовину хвостом.
Выдра выбралась на берег.
Пофыркала, покачала толстой задницей, пытаясь стряхнуть с себя воду, но у нее ничего не получилось. Застарелый ревматизм и остеохондроз не позволили в полной мере исполнить ритуал выхода на сушу. Вода просто стекала по бокам, оставляя темные полосы на её изрядно полинявшей шерсти.
Чучхела подняла мордочку и втянула в себя вечерний воздух. Пахло рыбой, мокрым песком, сырой травой и человеком. Но человек имел странный запах – не такой, как все люди, пахнущие потом и дымом костра. Нет, не человек, скорее человечек, пах джунглями, источая тонкий запах чадры, малинника и барбариса. Так пахнет только тот, кому лес передает свои запахи, словно дружеские рукопожатия.
– Что-то я стала плохо видеть. Это ты, что ли, там, Маракуда? – прищурилась выдра и посмотрела в ту сторону, где сидел человек.
– Привет тебе, добрая Чучхела, – мальчик поднял руку в приветствии.
– А, узнал старуху. А это кто с тобой? – выдра кивнула на лежащего ягуара и предусмотрительно отошла на пару шагов к реке.
– Онка.
– Знавала я его папашу, он мне чуть хвост не откусил.
Онка поднял голову и посмотрел на старую выдру. Упоминание про отца и его великие подвиги, словно бальзам, разлилось по телу ягуара, он заурчал и отвернулся от Чучхелы.
– Ждешь кого или так просто сидишь? – не унималась любопытная выдра.
– Акута обещал приплыть. Договаривались, что перевезет меня на тот берег.
– А там что, медом намазано?
«Вот привязалась», – ягуар думал, что зря отец ей хвост целиком не откусил, меньше бы болтала.
– Решил дойти до лагуны, где живут пираруку[41 - Пираруку – рыба, покрытая мощными чешуйками, которые не могут прокусить даже пираньи. Размер отдельных особей достигает 4 метров.]. Там, говорят, объявились дельфины[42 - Пресноводные дельфины, живущие в реке Амазонке и её притоках.]. Хочу спросить у них, куда течет великая река.
– Куда, куда… в море.
