Рояль. Сборник рассказов

скачать книгу бесплатно


– А кто вам, мужчинам, виноват? – изумилась мне прямо в лицо Людмила. – В основе ваших всяких драк, войн и кризисов лежат ваши отвратительные мужские свойства – жадность, хитрость, лживость, мошенничество, подлость, лукавство… Вы, хваленые мужчины, своим мерзким характером и гадкими свойствами способны породить любой кризис, и…и… даже антикризис!! – здесь она неуверенно покосилась на меня и звонко продолжила:

– Эх! Нет на вас, мужчин, кризиса женского!

– Это что еще за диковинный кризис? – едва не подпрыгнул я от удивления.

Мне с ней было удивительно легко. Легкость в общении – это признак духовной близости.

– Была бы на 100 мужчин одна, даже самая простенькая, самая незаметная, самая веснушчатая женщина! О! В какой цене была бы она! Вы бы, сластолюбцы, политики, болтуны, диктаторы, заправилы, властолюбцы, завоеватели… забыли про все остальные кризисы! Но косметическую промышленность никогда, слышите, никогда не коснется никакой кризис, ибо женщина никогда не позволит себе выглядеть плохо! Ладно, идемте!

– Куда?

– Вы сейчас разденетесь…

– Зачем?!

– Мы идем покупать вам новые, современные вещи! – наконец пояснила Людмила свою задумку.

– Нет! – искренне закричал я.

– Пожалуйста! – неожиданно ласково сказала она.

– Я не могу идти, – сказал я, – у меня неожиданно, ни с того ни с сего, заболел живот!

– Ничего, пройдет!– заявила она спокойно и пошла вперед. Я поплелся за ней. Пройдя несколько шагов я остановился.

– Ну, что еще? – подозрительно спросила Людмила, обернувшись.

– Мне срочно нужно домой! Я только сейчас вспомнил, что я, кажется, забыл выключить утюг.

– Утюг?! – засмеялась она на всю улицу. – У Вас есть утюг? Что же Вы им гладите? Уж не эти ли лохмотья?!

– Как, лохмотья?! – поразился я. – У меня есть много дорогих и верных мне вещей! – с достоинством продолжил я.

Я действительно так считал. Было ли у меня время обращать внимание на то, как я одет? Я был одет, – и этого было достаточно.

Людмила молча подошла ко мне, взяла за руку и потащила за собой. Против этого мне нечего было возразить. Мы подошли к магазину и на этом поток ее мыслей остановился. У входа в магазин нас встретил элегантно одетый манекен, на груди которого была табличка:

“ Hier bin ich Mensch. Hier kauf ich ein“ *

– Для начала мы приоденемся! – сказала Людмила, обеспокоенная моим молчанием и моим спокойствием. Она носилась от вешалки к вешалке с брюками, рубашками, пуловерами, жилетками, носками и ремнями, а я покорно и достойно подставлял свое тело для примерки, чем, кажется, вызывал несказанное удовольствие у моей красавицы.

Наконец, я был одет по последней моде; моя прежняя одежда, словно старая кожа гадюки, лежала у моих ног. Сказка о царевне-лягушке пришла мне на ум. Не в этом ли глубинный, могучий, великий смысл ее, что женщина, сбросив старые одежды и облачившись в новые, превращается в принцессу, а мужчина – в человека?

Мы вышли из магазина, постояли у фонтана, я молчал, прислушиваясь к своим новым ощущением.

– Почему Вы молчите? – спросила, наконец, Людмила. – Или Вам сказать нечего? А если сказать нечего, предложите что-нибудь!

– Что я могу предложить?

– Предложите, к примеру, мне стать Вашей женой!

Я вспомнил свой странный сон про Судьбу и Мировой разум, эти две мощные жизненные силы, и подумал:

"Похоже, кроме Судьбы и Разума есть еще одна мировая Сила. Это любимая Женщина"

––

*Здесь я человек. Здесь я покупаю.( нем. ) Примечание автора.

Плохая книжка

Это была самая плохая книжка из всех книг, стоявших на полках большого книжного магазина. Ее никто не покупал. Ее даже никто не брал в руки, чтобы хотя бы полистать, заглянуть в аннотацию, поглядеть на обложку. Да! Смотреть было не на что, серая бумага, мелкий шрифт, скромное невыразительное название «К себе». Вот если бы она называлась «Любовные похождения Шарлотты» или: «Кто следующий?». И автор был такой же неприметный, неизвестный, какой-то… Лука Лукин…

Когда в 10 часов открывался магазин и первые возбужденные читатели бросали жадные, нетерпеливые взгляды на стеллажи, плотно уставленные книгами, бумажное сердце этой плохой книжки сжималось от тайного предчувствия.

"А может быть сегодня…придет мой любимый… читатель?!"

Она все еще надеялась, да, да, она все надеялась и мечтала быть прочитанной, понятой; она хотела, как все книги, как все люди, как всё в этом мире – предметы, явления, растения, животные – чтобы ее полюбили, о ней говорили! Ах, как она живо представляла себе быть прочитанной, зачитанной до дыр, затрепанной в карманах! А может даже однажды ее поставят на книжную полку в один ряд с Германом Гессе, Александром Пушкиным, Артуром Шопенгауэром, Иоганном Вольфгангом Гете! Ах!..

Но, нет! Читатели покупали книги толстые, солидные, в прекрасных переплетах, на великолепной бумаге, с выразительным тисненным рисунком на обложке, с вызывающими пышными названиями, известными, славными именами авторов. И когда эти книги покупали, они даже не оглядывались на оставшихся, чтобы пожелать им испытать счастье тоже быть прочитанными или испытать гордость быть поставленными на полку рядом с великими. Так большие породистые собаки никогда не глядят на шавок и болонок; они для них просто не существуют.

Некоторые из оставшихся книг, особенно те, которые считали себя вправе быть прочитанными, злобно глядели толстым, известным книжкам вслед и срывали свою зависть и зло на других книжках, которым, как им казалось, не быть купленными никогда. Особенно доставалось плохой книжке:

– Зачем тебя вообще написали? – язвительно допытывалась книжка, написанная в стиле иронического детектива.

– Твое место не здесь, среди нас, а вот там, в большом ящике, где книжки, сваленные в кучу, продаются на вес, как картошка! – злорадно шипели другие. – Видишь, пипл на тебя даже не смотрит!

Это была горькая правда! Пипл, толпившийся у полок, скользил по её невыразительному лицу равнодушным взглядом и устремлялся к блестящим, ярким, зазывающим обложкам, на которых красовалось таинственное, магическое слово «бестселлер». Ах! Бестселлер! Это красивое слово так великолепно гармонировало со словом «пипл» и потому такие книжки были обречены быть купленными!

Но реальность для того и существует, чтобы все расставлять по своим местам и потому плохой книжке грозило скорее оказаться в ящике для уцененных книг, чем на полке среди великих.

«И в самом деле, зачем он меня написал, этот неудачник, этот непризнанный гений, этот домашний мыслитель…» – горько думала книжка, робея перед другими, которым она от всей своей доброй бумажной души желала быть купленными, чтобы они оставили ее в покое. Но на место купленным и унесенным домой на диван приходили новые, и ничего не менялось…

Теперь уже эта плохая книжка смотрела с замирающим сердцем не на покупателей, а на продавцов, которые могли во всякое мгновение подойти, снять её с полки и бросить в большой ящик к остальным, которых не купили, для продажи на вес, как картошку.

«Как больно…как больно сознавать, что ты никому не нужна», – думала она и невольные жалобные слезки лились из ее глаз…

Но однажды, уже перед самым закрытием книжного магазина, в зале появился пожилой седеющий мужчина, он огляделся и направился по проходу между стеллажами в ее сторону. Она устало закрыла глаза, все, она не хотела больше надеяться, она устала обольщаться; этот тоже пройдет мимо, надо смириться со своей злосчастной судьбой. И вдруг она почувствовала на своем бумажном теле чьи-то руки! Она вздрогнула! Не были ли это холодные и безжалостные руки продавца? О! нет! Эти руки были теплыми! Они погладили ее бока, полистали в ее страницах и понесли…да, да, понесли на кассу! Она слышала его медленные шаги и раскачивалась в такт его походке… она обомлела и все еще не верила…вдруг он передумает и вернет её назад на полку. Но нет, он молча сунул книгу в карман и вышел из магазина, затем заурчал мотор и книга поехала к нему домой, к ее Читателю, на его теплый уютный диван! О! Диван! Она столько много слышала от других книг хорошего, удивительного о Диване, он казался ее наивной душе местом, где только читают великие книги, это был приют мыслей, оазис воображения, ах, только бы одним глазком увидеть этот загадочный Диван! Неужели придет тот сладостный миг, когда ее принесут на Диван и её читатель, удобно устроившись на нем, будет читать ее, наслаждаться каждой строчкой, да, да, каждой строчкой, она ведь вся состояла из строчек, из предложений – это были ее ткань, ее кровь, ее душа…а потом, переполненный впечатлениями, пропитанный вопросами, он выйдет из дому и пойдет бродить по улицам или станет звонить друзьям и рассказывать о прочитанном, об испитом, о пережитом хмельными, сбивчивыми словами…

Придя домой, он разделся, достал её из кармана, и бережно положил к себе на Диван.

Она очнулась от своих мыслей и грез, открыла глаза, огляделась и увидела маленькую комнату. Но ведь это…Это была комната, где она родилась.

Да, это была комната, где она родилась; здесь прошли ее детство и юность, здесь она играла мыслями и это были ее игрушки, здесь она играла чувствами и это было ее взросление.

На письменном столе стоял юношеский портрет хозяина дома, папы книжки. Как она была на него похожа! Она только внешне была другой – четырехугольной и бумажной, но в ее бумаги переселились и витали над строчками его дух, его любовь, его раздумия и в ней, бумажной, он был более открытым, выразительным, глубоким, чем он был в жизни, на людях. Его мало кто знал до конца, даже из друзей и, прочитав книжку в рукописи, они удивлялись тому, что они его практически не знали, каков он может быть в глубине своей, в своей открытости, в своих надеждах – в самом сокровенном. Так, яблоко не похоже на яблоню, хотя оно родилось и зрело на яблоне, так и книжка – плод автора, не похожа на человека, но связана с ним кровным, генетическим родством. И потому яблоко рождает целую яблоню, а книга – читателей!

Но вот она вспомнила вопрос, который её мучил, все время звенел в ушах; вопрос, который задал «иронический детектив»:

– Зачем ты меня написал, папа?

Он взял книжку в руки, погладил серую обложку, поставил перед собой и, глядя ей в глаза, переспросил:

– Зачем я тебя написал? Да, у людей есть причины писать книги. У каждого свои. Но вспомни, как я тебя писал. Я врач. У врача меньше всего времени для досуга, кругом страждущие люди, им постоянно нужна помощь и сочувствие. Я писал урывками, среди ночи, если выпадала минутка отлучиться от постели больного, в ущерб сну. Я писал о своих страданиях. Я протестовал против бесчеловечных законов и методов правительства, меня травили и грозили, но я писал. Друзья очень быстро отворачиваются от таких людей, я им в свое время верил и доверял, я горевал, когда они уходили, мне было больно. Чтобы не разувериться в людях – я продолжал писать. Я писал во время изгнания из страны, на чужбине, живя на чердаке у чужих людей, без денег, с одной краюшкой хлеба и кружкой воды, но я писал, чтобы не сойти с ума, чтобы сохранить ясную голову. Я изучал себя. Я видел, что постоянно меняюсь.

Потери делали меня человеком. Я терял больных, к которым успел привязаться чуткой душой – и становился еще более чутким; я терял друзей, которых любил доверчивым сердцем – я становился еще более доверчивым. Я потерял родину, оказался на чужбине и понял, – нет ничего ближе и роднее родины. Бесконечной вереницей шли и шли через мою жизнь люди, одни мимолетно, другие задерживались, и всех я помню, они прошли через меня, оставив свой след, вмятину в душе.

На меня нападали какие-то химеры, душила несправедливость, разъедали сомнения, гложила тоска одиночества. Я плохо жил, плохо питался, плохо спал, часто бредил, сомневался, копался в себе, препарировал, прослушивал себя на всю глубину. Но я писал. Разве может от плохой жизни получится хорошая книжка? Нет. И ты такая же горькая, неустроенная, в клочьях раздумий, сомнений и разуверений, как и я. Хорошие, упитанные, толстые книги от сытой жизни…

Я развивался, воспитывался вместе с писанием, я рос в моем понимании жизни через ее описание, через ее разглядывание, через ее осмысление. Так я пришел к истинно немногому. Я в себе, как ненужные листы бумаги, отбросил все поверхностное, лишнее, глупое, ребяческое, то, что только кажется ценным, интересным, необычным, но при рассмотрении и размышлении спустя время обнаруживались блеск и фальшь.

Потому ты такая…тоненькая, стройная…

Когда я исследовал себя – я был дотошным историком; когда препарировал себя – я был любознательным хирургом; когда читал умных писателей – я был благодарным читателем.

Я написал тебя, и понял, что всю жизнь шел одной дорогой…К себе.

– Но…почему меня не покупают…если я такая…хорошая?

– Ах, какая ты еще наивная книжка! – засмеялся папа и ласково погладил меня по мягкой обложке. – Разве каждая девчонка сразу находит своего принца? Свой, родной читатель для книги, это все равно что принц для девчонки. Его ждут и …могут не дождаться.

Он поднялся с великого Дивана и поставил меня на книжную полку. Я увидела с одной стороны прекрасное издание «Фауста» Иоганна Вольфганга Гете, а с другой стороны стоял толстый том Германа Гессе «Игра в бисер». Он поставил меня в один ряд с великими! О!

Сплошная геометрия

Из всех геометрических фигур самая красивая, самая совершенная форма – у шара! Какой он круглый, какой он бесподобный, в нем нет недостатков, все в нем есть. Он всем доволен и смотрит вокруг себя вызывающе и даже высокомерно! Ему незнакомо чувство страдания и, следовательно, сострадания. Как хорошо, приятно, ладно с шаром в быту, в любви, в повседневности. В иной замечательной женщине, как в шаре, есть все и потому она – для всего, она и любовница, и собутыльница, и подружка, и жена, и собеседница, и путешественница, и мать, и хозяйка. Все добродетели в одном флаконе, то есть в шаре. Шар – это самое полное, самое совершенное выражение счастья. Отклонения от него, это дробление на части, на отдельные свойства; это деформация былого совершенства.

Первые психологические проблемы появляются у трапеции, у нее уже чего-то не хватает, что-то отсутствует, немного сверху, немного с боков. И с появлением трапеции появляются первые страдания, первое недовольство собой, а, главное, окружающими.

Нехватка чего-то – источник страданий!

Всякие страдания только по поводу нехватки!

Но дальше – больше! Еще больше уродств у треугольника! Он вообще лишен половины того, что есть даже у трапеции и ни в какое сравнение с самой красивой геометрической фигурой – шаром! Шар ему только снится! У треугольника вообще судьба мало завидная, у него нет ни боков, ни верха, одни острые углы! Как можно с таким угловатым созданием жить, вести совместное хозяйство, копать огород, обсуждать международную обстановку? Он весь на нервах, он не вылезает из комплекса неполноценности. Он не вылезает из депрессии. Нет, треугольник не для брака, он изведет жену своим нытьем неудачника! Боже мой, боже мой, только родившись треугольником и открыв глаза на себя, уже можно начинать плакать…