скачать книгу бесплатно
* * *
Полчаса спустя в камине уютно потрескивали поленья, и промозглая сырость в гостиной понемногу уступала место приятному теплу. Стол был покрыт нарядной камчатной скатертью, а из трактира принесли горячий бульон со слоёными пирожками, запечённую форель, бутылку белого вина. Иван позаботился даже заказать шоколадное пирожное для графини, а воротившись, принялся спешно ставить самовар.
– Я обычно не обедаю и не ужинаю дома; если же это случается, то Иван берёт всё в трактире неподалёку, – извинился Всеслав в ответ на любопытный, вопросительный взгляд Анны. – Мы не завели здесь даже кастрюль, а плита не растапливалась, по-моему, ни разу. Я ведь часто уезжаю.
Анна сидела на диване, закутавшись в коричневый халат из мягкой, тёплой верблюжьей шерсти. Он был ей настолько велик, что графиня, пожалуй, смогла бы завернуться в него, как в одеяло. При свете свечей и аргандовой лампы Анна уже казалась даже слегка порозовевшей, а когда они нечаянно встречались глазами, щёки её начинали рдеть. Всеслав настоял, чтобы она согрелась, закусила и выпила немного вина, прежде чем начать какие-то объяснения. И без того было ясно, что не просто так графиня Левашёва на ночь глядя, без приглашения прибыла к малознакомому мужчине.
– Итак, – начал он после того, как Иван убрал со стола, – как бы ни была вам неприятна эта тема, по-видимому, её не избежать: я догадываюсь, графиня, что на вас снова было совершено покушение. К счастью, вы не пострадали. Полагаю, вам нужна моя помощь?
Анна подняла голову и взглянула ему прямо в глаза как-то удивлённо и недоверчиво, будто ожидала совсем других слов.
– Вы всё ещё на меня сердитесь за те слова? Но я… Я думала… Когда я только вошла, то хотела сразу сказать, но вы не дали мне такой возможности…
Теперь пришла очередь Всеслава смутиться и побагроветь; не дожидаясь его ответа, графиня быстро продолжала:
– Вы были правы, во всём правы: меня хотели убить! Муж, мачеха, Элен, да даже Люба – все, все меня предали! Прошлой ночью…
Всеслав был не в силах усидеть на месте: он вскочил и принялся расхаживать по комнате, пока Анна подробно описывала ему произошедшее в стрельнинском поместье Калитиных. Надо отдать должное – она, по-видимому, обладала совершенной памятью художницы и великолепным вниманием к деталям. Закрыв глаза, он слушал и вспоминал комнату с обоями в синенький цветочек и мольбертом, бородатых людей, вооружённых ножами, запах немытых тел, вкус крови на клыках…
– Это был волк, снова волк! – взволнованно говорила Анна. – И ещё ворон! Я знаю его – он прилетал ко мне раньше, ещё до моей свадьбы, когда был жив папенька… Но теперь они пришли вместе, а потом исчезли… Ранним утром, ещё затемно, когда народ разошёлся, я вышла из сторожки и пешком отправилась в соседнюю слободу, но моих спасителей больше не видела. Я наняла мужика с телегою, чтобы добраться до города; мы ехали очень долго, шёл дождь… Потом я пересела на извозчика и приехала к вам.
Теперь Полоцкий представлял себе всю картину прошлой ночи – не ведал только, каким образом у Анны получилось сделать так, чтобы волк и ворон бросились её защищать… Похоже, графиня и сама этого не понимала до конца – а вот Злата ничуть не ошиблась по поводу необыкновенных способностей дочери! Злата знала про неё всё, хотя видела Анну лишь несколько раз в жизни! Вот странно: удивительный магический дар графини Левашёвой сильно отличался от колдовства мавок. Уж не потому ли, что Анна была наполовину мавкой и наполовину – человеком?
Занятый этими мыслями, он почти перестал слушать, что она говорит, а вместо этого лихорадочно прикидывал, можно ли талант Анны как-то применить для спасения Златы? Что сделают сёстры-мавки и сама Праматерь, если узнают, что в их роду появилось столь удивительное существо?! Захотят забрать её к себе? Сёстры, вопреки тому, что болтали о них в деревнях и сёлах, никогда не крали обычных девочек и девушек, ибо те для мавок были бы бесполезны. Но Анна!.. И ведь она сама не знает и не понимает своей природы!
– Теперь для родственников я считаюсь мёртвой, – дрогнувшим голосом продолжала Анна, – хотя, кто знает, если под развалинами дома не обнаружат тела, Левашёв и мачеха, вероятно, поймут, что я выжила. Я не уверена, но, возможно, это дело одного-двух дней.
– Разумеется, домой вам никак нельзя! – откликнулся Всеслав, с трудом заставив себя вернуться к насущным проблемам. – Вы пока побудете здесь, у меня, а потом…
Он умолк, снова встретив её удивлённый, непонимающий взгляд.
* * *
Что-то было не так. Что-то в их разговоре шло совсем не туда. Почему он всё время думает о чём-то своём? Вместо того чтобы, наконец, обнять Анну, как в первую минуту появления в его доме, признаться ей в любви? Ей ведь не почудилось – лишь только князь Полоцкий оказался на пороге, он прижал её к себе, что-то прошептав – она не расслышала, что именно. Но он был так близко, обнимал её так крепко, что она слышала, как стучит его сердце… А потом поспешно отпустил, принялся беспокоиться о её здоровье, безопасности – и ни слова о любви! Или князь всё ещё обижен на те грубые слова? А может, он стесняется любви к замужней даме? Так надо сказать, что с графом Левашёвым они были и остались чужими, да ещё ненавистными друг другу людьми, что их брак оказался чудовищным недоразумением!
Только вот найти подходящие слова отчего-то было невероятно трудно. Анна мучительно подыскивала их, а язык будто прилип к зубам: как же тяжело, будучи женщиной, откровенно говорить о своих чувствах! Ну отчего Вацлав Брониславович не поможет ей?!
А он вдруг поднялся с места и протянул ей руку.
– Вижу, графиня, вы совсем устали и желали бы отправиться почивать. Иван уже постелил вам в спальне; если же вам что-нибудь понадобится, просто скажите. А завтра я отправлю Данилу, моего управляющего, разыскать вам девушку для услуг – не волнуйтесь, я ему полностью доверяю. Он никому не скажет о вас ни слова.
При этих словах слёзы выступили у неё на глазах: Анне тут же вспомнилась Люба, которой она тоже полностью доверяла… Она даже не ожидала, что предательство горничной станет таким болезненным ударом, однако теперь ни одному слуге на свете, даже самому преданному, Анна не смогла бы поверить. Она попыталась отогнать эту мысль, но лишь горько разрыдалась. С той самой минуты, когда Любаша поведала ей о планах мачехи и мужа, Анна ещё не пролила ни слезинки; теперь же остановиться оказалось невозможно.
Она почувствовала, как Вацлав Брониславович усадил её обратно на диван. Он примостился рядом и смущённо уговаривал её не расстраиваться и выпить немного вина. Но, наверное, её усталые нервы, натянутые как струна, не могли более выдержать… Полоцкий замолчал, без слов обнял Анну – какими же сильными и тёплыми были его руки! – и привлёк к себе, ласково покачивая, баюкая, словно ребёнка.
– С вами больше ничего не случится! – прошептал он. – Пока я рядом, вас никто не обидит!
Она потянулась к нему в ответ, сжала в ладонях его лицо, порывисто и страстно запустила руку в его густые чёрные волосы… Как же хорошо, что он всё-таки решился, теперь не придётся ничего объяснять…
* * *
«Наверное, все они в какой-то мере обладают этим даром, – отрешённо думал Всеслав, сжимая Анну в объятиях, в то время как она жадными поцелуями буквально впивалась в его шею и плечи. – Никто не может противиться их страсти. Никто не может перед ними устоять»… Анна была так красива – как ни одна из светских дам, которых он встречал здесь, в Петербурге. И в ней, так же, как и в Злате, звучала эта обольстительная, будоражащая музыка летнего солнца, леса, природы, волшебства… Она так похожа на Злату, просто одно лицо! Как же раньше он не замечал, что Анна – копия своей матери! Как будто нечто, против чего он был бессилен, некая ворожба, присущая Анне и Злате, молчала до сих пор – а теперь расцвела со всей силой!
Он зарывался лицом в её волосы: они пахли, точно душистые лесные травы, а кожа её была нежна, как цветок, нагретый солнцем. В её голосе он слышал пение утренних птиц, а миндалевидные глаза меж длинных чёрных ресниц светились, будто тёмные очи озёр, отражающие луну… Совсем как у Златы.
Злата… Боже, что он делает?!
Всеслав попытался отстраниться, но это оказалось нелегко: в объятиях мавки всякий человек теряет собственную волю. Никто не может противиться её страсти, никто не может перед нею устоять…
Но ведь Анна – не мавка! Она ничего не знает про них и даже не умеет пользоваться собственным магическим даром! Эта мысль вернула его к действительности; Всеслав глубоко вздохнул и сжал руки Анны в своих ладонях.
– Анна Алексеевна, – попытался он выговорить, но получился какой-то хриплый шёпот.
В ответ графиня Левашёва засмеялась воркующе-тихо, будто горлица, скользнула к нему ближе и коснулась его щеки нежными, точно лепестки ландыша, пальчиками. Всеслав потряс головой, чтобы избавиться от наваждения.
– Анна Алексеевна, прошу вас, подождите…
– Что ты? – прошептала она в ответ. – Не говори ничего… Молчи…
Всеслав едва не застонал: так эти интонации напомнили их со Златой безумные, страстные до саднящей боли, ночи. Он всегда предчувствовал её уход! Но сейчас – нет, нет, так нельзя!
Он молчал, употребив всю волю, чтобы не откликаться на ласки. Затем собрался с силами и приподнялся.
– Графиня. Я не прошу простить меня за что, что произошло, но… Я не могу остаться с вами этой ночью.
Она вздрогнула, поспешно отстранилась и потянулась за валяющимся на полу халатом. Князь Полоцкий видел, как матово-смуглое лицо Анны – да, это снова была графиня Левашёва – покрылось горячечным румянцем. Он поспешно отвернулся: таким молодым и прекрасным было её смуглое, стройное тело, освещённое багровыми отсветами догоравшего камина. Если он станет смотреть на неё – пожалуй, снова не выдержит!
– Ч-что? Почему вы так?.. – её голос по-детски дрожал – казалось, она готова была опять расплакаться. – Князь, я ничего не понимаю. Я пришла к вам, как к единственному защитнику… Больше мне некому довериться.
Чувствуя себя последний скотиной, Всеслав опустился на колени перед атласным диваном, на котором он минуту назад едва не совершил, по его же мнению, бесчестный поступок… Он зажмурился. Кого он так страстно желал только что – Анну или свою возлюбленную Злату? Или обеих – потому что никто не может перед их чарами устоять?! Но ведь он, государь волкодлаков, не должен бездумно поддаваться колдовству, словно отрок, впервые встретивший мавку или русалку на своём пути?
* * *
Анна в замешательстве смотрела на Вацлава Брониславовича, забыв даже оскорбиться. Она уже готова была позволить ему назвать её своей, раз и навсегда! Ведь он же сам обнял её и увлёк на это узкое, неудобное ложе!
Князь стоял рядом на коленях, покорно опустив глаза, точно на молитве. Анна тряхнула головой, убирая с лица растрепавшиеся кудри.
– Отчего вы не хотите быть со мной, отчего?! – её голос звенел, как струна. – У меня нет мужа, граф Левашёв – чужой мне человек! Эти дети, что вы видели, они вовсе не…
Полоцкий схватил её за руки.
– Молю вас, Анна Алексеевна, остановитесь! Вы вовсе не должны мне что-то объяснять, и я не имею права на ваши семейные тайны! Я не хочу, чтобы вы сейчас сгоряча рассказали то, о чём будете жалеть впоследствии.
Вообще-то он был прав: не стоило обнажать тайны сестры перед чужим для Елены человеком! Но разве Элен заслуживала деликатности со стороны Анны? К тому же Вацлав Брониславович скоро станет для неё самым близким существом – тогда он, конечно, имел бы право знать всё.
А он, меж тем, продолжал:
– Графиня, мы обязательно должны быть более откровенны друг с другом, но сейчас момент для этого крайне неудачный. Я повёл себя, как… – он запнулся. – Мне нет прощения.
Анна запахнулась, наконец, в халат и надёжно завязала пояс с кисточками. Несколько минут назад Полоцкий сжимал её обнажённое тело в объятиях и покрывал поцелуями, а сейчас – сейчас он снова сделался как будто хорошим знакомым. Анна почувствовала, как горячий румянец залил её щёки, когда он будто споткнулся взглядом об её открытые колени. Она поспешно натянула на ноги полы халата.
– Я не знаю, зачем вы говорите все эти слова, князь. Я люблю вас – иначе я бы к вам не пришла. Да, я вышла замуж за графа Левашёва лишь потому, что обещала папеньке перед смертью… Но люблю я вас. Вы ведь не станете отрицать, что были тогда ночью в горах и спасли меня? Я не видела вашего лица, но запомнила ваш голос.
Полоцкий продолжал стоять перед ней и молчать. Анна перевела дыхание и ждала ответа, решив, что больше ничего не станет говорить.
– Ваша красота, – сказал, наконец, Вацлав Брониславович, – не позволила мне сразу справиться с собой. Я действительно был очарован вами. Но… Я не имел права так поступать, пользоваться вашим доверием и ситуацией, в которой вы оказались. Вы бы потом не простили меня, Анна Алексеевна.
– Так значит, вы уже любите кого-нибудь? – дрожащим голосом спросила она. – Ваше сердце занято не мною?
Он не ответил, лишь утвердительно наклонил голову. Анна чувствовала нервную дрожь в коленях и пальцах; ей захотелось закутаться в кучу одеял, забиться в какую-нибудь нору, подальше от глаз всего мира. Если бы здесь, под диваном, в полутёмной гостиной было бы отверстие в полу – она бы с удовольствием юркнула туда, чтобы никогда больше никому не показываться… Особенно князю Полоцкому.
– Анна Алексеевна, поймите меня правильно. С той минуты, когда вы появились на пороге моего дома, вы останетесь под моей защитой до тех пор, пока будете в ней нуждаться. Мы уедем в моё имение, там вы будете жить. Вас никто не найдёт. Никто, никогда не причинит вам вреда…
Он говорил именно то, что Анна намечтала себе, пока пряталась в зарослях смородины, пока сидела на полу в нетопленой сторожке или пока тряслась в крестьянской телеге под дождём. Но в его голосе слышались вежливость и участие, он готов был защитить знакомую даму и вёл себя, как подобает благородному человеку. Благородному, а не влюблённому.
– К чему всё это? – прошептала Анна, обхватив себя руками. Её знобило от утомления всё больше и больше. – Зачем вам заботиться обо мне, если я вам безразлична? Ведь ваша возлюбленная будет против присутствия чужой женщины в доме. Я не желаю мешать чужому счастью.
Глаза Полоцкого сверкнули сумасшедшей молнией при этих словах, он снова начал было что-то говорить – но Анна уже не могла слушать и не в состоянии была смотреть в его сторону. После суток, что она провела без сна, после нападения разбойников, пожара, дороги в город и, наконец, того, что произошло между ней и князем, сил у неё оставалось всё меньше. Свинцовая усталость сковала не только тело, но и разум. Она почувствовала, как голова её буквально падает на грудь; Анна подобрала ноги и упёрлась лбом в скрещённые ладони.
– Простите, князь, – пробормотала она. – Простите, я не слышала, что вы сказали…
Полоцкий умолк, вгляделся в неё, затем быстро вышел. Он воротился с большим тёплым одеялом в руках; Анна уже почти спала, свернувшись клубком на диване. Вацлав Брониславович закутал её поплотнее, легко поднял на руки.
– Я устрою вас в спальне: там натопили, вам будет тепло и удобно, – прозвучал над её ухом ровный голос. – Не беспокойтесь больше ни о чём.
Анна уже и не смогла бы побеспокоиться ни о чём на свете: тяжёлый, тёмный сон без сновидений накрыл её и понёс, покачивая, будто безбрежный океан уносил от берега утлую лодочку…
Глава 4
Стоял туманный зимний день, накрывший Петербург низкими тучами, точно пуховым одеялом. Из туч беспрестанно сыпались мягкие крупные снежинки, они собирались в сугробы, которые, на радость ребятишкам, сплошь усеяли улицы: дворники не успевали убирать снег. Угрюмые тёмные громады каменных зданий, тоже припорошённые снегом, казалось, спали – чтобы вскоре ожить, осветиться светом из окон, наполниться голосами и музыкой.
Снег был мягкий, пушистый; он не скрипел под ногами прохожих, а создавал иллюзию бесшумных шагов. Все звуки в городе приглушил снегопад, но тишина не была безжизненной – напротив, она навевала приятное утомление и спокойную дремоту.
Недалеко от Сенной по протоптанной в снегу дорожке с трудом двигалась молодая женщина, одетая весьма скромно, закутанная в пелерину и большую чёрную шаль. Она шла, низко опустив голову, словно боялась, что какой-нибудь прохожий заметит её и узнает.
В Столярном переулке она постояла недолго, бросила взгляд направо, и, оглянувшись на окрестные здания, сверилась по номерам, далеко ли ещё идти. Ей нужен был дом, где в одной из квартир можно было получить денежную ссуду под залог золотых, серебряных и прочих ценных вещей. Заклады принимались, начиная с восьми часов утра, а так как, по зимнему времени, уже в пятом часу начинало темнеть, женщина торопилась. Спотыкаясь в снегу, она пробралась по узкой тропинке к трёхэтажному тёмно-серому дому, который показался ей ещё более угрюмым, чем его собратья.
Она постояла ещё немного, собираясь с духом. Деньги были очень нужны. И даже если сегодня задуманное ею предприятие увенчалось бы успехом – неизвестно, что из этого могло выйти впоследствии. Она была должна хозяйке квартиры, где нанимала комнату. Та была вовсе не сурова, но позволять себе жить в долг дама не намеревалась. И так дела шли хуже некуда.
Беспечные дворники оставили участок перед домом совсем нерасчищенным – тропинка, что вела к парадной лестнице, была столь узка, что в ботинки женщины набралось порядочно снегу, пока она, наконец, доковыляла до двери.
На лестнице было полутемно; отворил сам хозяин. Это был мужчина средних лет, высокий, весьма полный, со строго поджатыми губами, тщательно подстриженными усами и бакенбардами, в опрятном сюртуке. Медная табличка на двери оповещала посетителей, что звался он господином Дорошкевичем В. И.
Дорошкевич важно и сухо кивнул, пропустил гостью в идеально прибранную приёмную комнату – и тут только, при скудном свете угасающего дня узнал посетительницу.
– А, это вы, госпожа Калинкина! Надеюсь, пребываете в добром здравии?
– Да… Я заклад принесла, – ответила дама, названная Калинкиной.
– Как так, опять заклад? – с досадой вопросил он. – Так ведь ваши прежние заклады всё ещё не выкуплены – и вы же просили меня их не продавать! Помилуйте, как же я теперь могу иметь с вами дела? Я, знаете, во всём люблю порядок, а то что же-с?
– Да… Всё так… – робко произнесла дама. – Мне, Валериан Иванович, больше не к кому пойти. Мне вас только и рекомендовали, а больше я никого не знаю…
– Могли бы отправиться в ломбард, что рядом с Гостиным двором, – равнодушно посоветовал ростовщик. – Там и дадут вам больше.
На лице Калинкиной изобразился испуг.
– Рядом с Гостиным двором? Ах, нет, нет! Туда никак нельзя! – воскликнула она.
Дорошкевич пожал своими жирными плечами.
– Не знаю, право, на что вы рассчитываете, – произнёс он. – Я вещь, разумеется, приму-с… Но ваши прежние заклады, стало быть, держать уж более не буду-с. Не обессудьте-с.
Посетительница огляделась с тоской. Она всё ещё как бы не понимала до конца, что это происходит именно с ней, да не во сне, а наяву. У неё в глазах светилась какая-то неясная надежда – вдруг её дела как-то да образуются?
– Валериан Иванович, – проговорила она умоляюще, – мне теперь денег надо… Очень! А крест я выкуплю, клянусь! Не продавайте, Христом-Богом прошу – он мне от папеньки ещё достался!
Говоря это, посетительница подошла совсем близко к Дорошкевичу, так что тот, не теряя достоинства, немного попятился.
– Вы, сударыня, ежели рассчитываете своею красотой меня растрогать – напрасно-с! – он наставительно помахал пальцем перед её лицом. – Всякий знает, что Дорошкевич дела ведёт с толком-с! И ни слезами, ни обещаниями меня не проймёшь!
Калинкина почувствовала, что он был прав: ростовщик возвышался перед ней, точно огромная каменная глыба – проще было бы растрогать фонарный столб, чем его. Она вся поникла, отвернулась и, казалось, готова была уже выйти из комнаты, но одумалась и дрожащими руками расстегнула ридикюль.
– Вот оно, последнее, – упавшим голосом произнесли она, протягивая ростовщику золотой крест на цепочке.
Это, правду говоря, была не последняя её драгоценность. Первым в шкап ростовщика отправилось за бесценок обручальное кольцо – наименее дорогая для дамы вещь. Потом – серьги с рубинами. Она пыталась откладывать деньги, беречь их, но никак не выходило. Помимо рубиновых серёжек и отцовского креста, она владела ещё изящным золотым браслетом, украшенным тремя жемчужинками. Но посетительница ни за что не рассталась бы с этой вещицей, так как браслет был ей особенно дорог – насколько она знала, отец подарил маменьке этот браслет в день рождения их единственной дочери – её самой.
Дорошкевич опытной рукой ощупал драгоценность, поднёс к глазам: крест был небольшим, но золото явно чистое, без обмана.
– Ну, что же… Тридцать рублей вам можно тотчас получить, коли изволите-с.
– Как так, только тридцать? – вскрикнула Калинкина. – Да ведь он в лавке все восемьдесят стоит! Побойтесь Бога, Валериан Иванович!
– Как же, вы ведь и прежние заклады выкупать не спешите? А я в долг уж всяко не раздаю! Жить-то на что-то нужно? И проценты вперёд, только так-с!
Выяснилось, что бедной даме приходилось получить всего двадцать восемь рублей за отцовский крест, коли прибавить проценты. Она стояла, опустив голову: снова, как и много раз до этого, ей почудилось, что всё это происходит не по-настоящему, а в каком-то дурном сне. Ведь не могло же всё это: безденежье, квартира, хозяйка, ростовщик и заклады – случиться именно с ней!
Валериан Иванович же, подобно многим своим товарищам по ремеслу, давно уже выучился безошибочно угадывать, только увидев посетителя, кто перед ним и как можно обойтись с человеком к наивыгоднейшей для себя пользе. Эту даму, называемую Калинкиной Анной Алексеевной, к нему направила добрая приятельница, пользуясь полной и совершенной наивностью молодой «барыньки». Ту следовало как можно сильнее «ощипать», пока дамочка не начала разбираться, что к чему. Дорошкевич, впрочем, и без подсказок приятельницы полностью угадал бы, какого рода посетительница перед ним. Явно родилась в прекрасной семье, выросла в неге и холе, жизни не знает, привыкла, что деньги появляются из кошелька, как только в них возникнет надобность. Прежняя её судьба была сокрыта завесой тайны, однако Валериан Иванович предполагал, что барынька либо стала жертвой какого-нибудь лихого проезжего гусара, увезшего её из отчего дома, либо сбежала от мужа. То и другое он встречал весьма часто у своих клиенток из хорошего общества.
Печальная судьба такой бедняжки тоже была частенько предопределена, особенно ежели та была молода и хороша собой. Хотя бывало и так, что обманутый муж или разгневанный отец всё-таки забирал несчастную жертву в родное гнездо. Хуже всего приходилось тем, у кого, помимо прочего, на руках ещё оказывался младенец, прижитый от ветреного bel-ami. Таких детей чаще всего приходилось подбрасывать к дверям приютов или отдавать на воспитание, платить за которое жертве обстоятельств было обычно нечем.
Нынешняя посетительница, однако, держалась по сравнению с другими даже с каким-то мужеством. Она ни разу не пролила ни слезинки в комнате сурового Валериана Ивановича, а ещё она считала ниже своего достоинства долго спорить и торговаться.
Она всё-таки взяла деньги, хотя руки её и дрожали, расписалась о получении и поблагодарила ростовщика. Дорошкевич, не меняя назидательного тона, напомнил о сроках выкупа и пожелал посетительнице «полнейшего здравия и благополучия».
Когда же она вышла, совсем завечерело. Теперь, сквозь мглу и снегопад, даме предстояло добраться до того места, которое в последние месяцы стало для неё домом. Идти надо было далеко. В задумчивости она отправилась было пешком, но не прошла и четверти часа, как совершенно утомилась и запыхалась: пробираться в её скромных ботиночках по рыхлому снегу оказалось слишком трудно. Калинкина окликнула извозчика – тот помог ей взобраться в сани и даже предложил накрыться потёртой меховой полостью.
Дама сошла на Средней Колтовской, что располагалась на Петербургской стороне, неподалёку от реки Ждановки. Здесь были узкие, тихие улочки с деревянной мостовой, семейные домики с небольшими садиками, собственными цветниками и палисадниками – а вот доходных, многоэтажных домов, напротив, в этом месте отродясь не бывало. Калинкина, порядком измученная путешествием, постучала в один из таких ладных, в пять окошек, домиков с мезонином. Однако по сравнению с другими этот дом был даже несколько больше и значительнее на вид. Наворотная дощечка гласила, что там проживала вдова коллежского секретаря Аграфена Павловна Лялина.
