Не твоя игра

Мила Шелест

Не твоя игра

Глава 1. Ошибка с золотым тиснением

Москва в июле – это ад, облачённый в кутюр. Асфальт плавится под каблуками, кондиционеры в такси выдают тёплый воздух, а над Тверской висит дымка из выхлопных газов, кофе и чужих амбиций. Люди спешат, но не к цели, а к иллюзии успеха.

Соня Морозова стояла у чёрного входа в лофт на Пресненской набережной, сжимая в потной ладони приглашение с золотым тиснением.

«Только для избранных. Волков. Презентация коллекции SS26».

Она не была избранной. Она была… ошибкой.

На прошлой неделе её подруга Марина получила приглашение на это мероприятие как иллюстратор. Но перепутала фамилии: в списке гостей значилась Соня Морозова, а не София Мороз (фотомодель с миллионом подписчиков). Администратор у входа сверился со списком:

– Соня Морозова?

– Да.

– Проходите. Алексей ждёт.

Она чуть не фыркнула. Алексей. Как будто они обсуждали закуски на свадьбе. На самом деле она даже не знала его фамилии – только слышала в индустрии:

«Волков закрыл бутик после скандала с Лизой Орловой».

«Волков больше не работает с моделями – говорит, что они все лгут глазами».

«Волков – человек, который убил в себе романтика, чтобы не умереть от боли».

Внутри – полумрак, приглушённый джаз Чета Бейкера, бокалы с игристым в руках у женщин в платьях, похожих на архитектурные макеты. Мужчины – в безупречных костюмах, с часами за полмиллиона и пустыми глазами.

И он – в дальнем углу, прислонившись к колонне из чёрного мрамора, с бокалом красного вина и взглядом, который не скользил, а впивался. Высокий, широкоплечий, с тенью щетины и закатанными до локтей рукавами рубашки. На запястье – простые часы без логотипа. Как будто он хотел сказать: «Я не бренд. Я человек» – но сам в это не верил.

Соня не пошла к нему. Она подошла к витрине с пиджаками – идеальные линии, жёсткие плечи, безупречная посадка. Но что-то в них было… неживое. Как будто их сшили не для человека, а для манекена.

– Не хватает текстуры, – пробормотала она, касаясь стекла.

– Что? – раздался голос за спиной. Низкий, чуть хрипловатый, как будто он только что кричал… или целовался.

Она обернулась.

Глаза цвета мокрого асфальта. Взгляд – как удар током.

– Говорю же, вашим пиджакам не хватает текстуры. Они выглядят как броня. А люди устали прятаться.

Он прищурился, словно впервые за много лет услышал не лесть, а правду.

– А ты кто такая?

– Дизайнер текстиля. И, похоже, единственная здесь, кто видит одежду, а не статус.

Он подошёл ближе. От него пахло сандалом, чёрным кофе и чем-то горьким – возможно, разочарованием.

– Останься до конца вечера. Потом поговорим.

– У меня другие планы.

– Отмени их.

Она хотела ответить дерзко. Но в его глазах мелькнуло что-то – не власть, не желание, а… усталость. И это смутило её больше, чем его наглость.

– Хорошо, – сказала она. – Но только если ты перестанешь смотреть на меня как на очередную проблему, которую нужно решить.

Он усмехнулся – впервые за два года, как позже признается Данил.

– Ты уже проблема, Соня Морозова. Осталось понять – моя или нет.

Она не знала, что это начало.

Она думала, что это просто работа.

Она ошибалась.

Она не знала, что это начало.

Она думала, что это просто работа.

Она ошибалась.

Алексей не отвёл взгляд. Вместо этого он кивнул в сторону бара – небольшой стойки у дальней стены, где бармен молча наливал виски в хрустальные бокалы.

– Пойдём. Ты должна объяснить, что значит «не хватает текстуры».

– Я не обязана ничего объяснять.

– Нет. Но ты хочешь, чтобы тебя услышали. Иначе бы ты ушла.

Она пошла. Не потому, что он был красив или влиятелен. А потому, что в его голосе не было привычного покровительственного тона, которым с ней говорили все в индустрии: «Милая, нарисуй что-нибудь милое», «Твой стиль слишком индивидуален для масс», «Сделай попроще – покупатель не поймёт».

В баре он заказал ей белое вино, а себе – виски без льда.

– Ты рисуешь сама? – спросил он, кивнув на её руки. На пальцах – следы акварели, под ногтями – угольные тени.

– На ткани. Вручную. Иногда – красками, иногда – чернилами, иногда – просто пальцами.

– Почему?

– Потому что машина не чувствует пульса ткани. А я чувствую.

Он молчал. Медленно пил виски, словно отсчитывая секунды.

– Ты не из тех, кто приходит на такие вечера ради знакомств.

– Я вообще не должна была сюда приходить.

– Но пришла.

– По ошибке.

– Ошибки – лучшее, что с нами случается. Они выводят нас из зоны комфорта.

Она впервые посмотрела на него без вызова.

– А ты? Ты в зоне комфорта?

– Я в бетонной коробке, которую сам построил. И забыл, где дверь.

В зале заиграла новая мелодия – медленная, с грустным саксофоном. Гости смеялись, фотографировались, обменивались визитками. Но у бара словно образовался пузырь тишины – только они вдвоём, их бокалы и невысказанные вопросы.

Соня подумала: Он не спрашивает, где я училась. Не спрашивает, с кем работала. Он спрашивает, почему я рисую.

И в этом была опасность. Потому что, если он увидит её настоящую, она больше не сможет притворяться, что ей всё равно.

– Ты боишься, что я тебя использую? – вдруг спросил он.

Она вздрогнула.

– Откуда ты…

– Потому что я вижу, как ты смотришь на людей. Не на их одежду. Не на бренды. А на то, что под ней. И ты напряжена. Как будто ждёшь удара.

Она отвела глаза.

– У меня был… опыт. Дизайнер предложил сотрудничество. Потом выдал мои эскизы за свои. Суд я выиграла, но репутацию – нет.

– И теперь ты думаешь, что все такие.

– Нет. Просто я больше не верю в «просто работу».

Он достал из внутреннего кармана чёрную визитку. Ни логотипа, ни адреса бутика. Только имя – Алексей Волков – и номер телефона. На обратной стороне – карандашный набросок дома у воды.

– Завтра в десять. Звенигородское шоссе, 87.

Он положил визитку на барную стойку.

– Будь там. Или не будь. Решай сама.

– А если я не приду?

– Тогда я решу, что ты тоже боишься правды.

Она взяла визитку. Бумага плотная, чуть шероховатая. Как ткань.

– А если я приду?

– Тогда начнём с того, что ты покажешь мне, как вода разрушает бетон.

Он встал, оставил деньги на стойке и ушёл, не оглядываясь.

Соня осталась одна. Вокруг – глянец, шум, блеск. Но в руке у неё был не пригласительный билет.

Это был вызов.

Она вышла на улицу. Москва дышала жарой и пылью. В кармане – визитка. В голове – вопрос: «Почему именно я?»

Ответ пришёл не сразу.

Но когда пришёл, он был прост:

Потому что я не боюсь сказать ему, что его броня – фальшивая.

Она села в такси.

И впервые за долгое время не думала о том, хватит ли денег на аренду мастерской.

Она думала о волнах.

О бетоне.

И о том, что даже самая прочная стена не выдержит, если вода будет стучать в неё достаточно долго.

Она не знала, что это начало.

Она думала, что это просто работа.

Она ошибалась.

Алексей не отвёл взгляд. Вместо этого он кивнул в сторону бара – небольшой стойки у дальней стены, где бармен молча наливал виски в хрустальные бокалы.

– Пойдём. Ты должна объяснить, что значит «не хватает текстуры».

– Я не обязана ничего объяснять.

– Нет. Но ты хочешь, чтобы тебя услышали. Иначе бы ты ушла.

Она пошла. Не потому, что он был красив или влиятелен. А потому, что в его голосе не было привычного покровительственного тона, которым с ней говорили все в индустрии: «Милая, нарисуй что-нибудь милое», «Твой стиль слишком индивидуален для масс», «Сделай попроще – покупатель не поймёт».

В баре он заказал ей белое вино, а себе – виски без льда.

– Ты рисуешь сама? – спросил он, кивнув на её руки. На пальцах – следы акварели, под ногтями – угольные тени.

– На ткани. Вручную. Иногда – красками, иногда – чернилами, иногда – просто пальцами.

– Почему?

– Потому что машина не чувствует пульса ткани. А я чувствую.

Он молчал. Медленно пил виски, словно отсчитывая секунды.

– Ты не из тех, кто приходит на такие вечера ради знакомств.

– Я вообще не должна была сюда приходить.

– Но пришла.

– По ошибке.

– Ошибки – лучшее, что с нами случается. Они выводят нас из зоны комфорта.

Она впервые посмотрела на него без вызова.

– А ты? Ты в зоне комфорта?

– Я в бетонной коробке, которую сам построил. И забыл, где дверь.

В зале заиграла новая мелодия – медленная, с грустным саксофоном. Гости смеялись, фотографировались, обменивались визитками. Но у бара словно образовался пузырь тишины – только они вдвоём, их бокалы и невысказанные вопросы.

Соня подумала: Он не спрашивает, где я училась. Не спрашивает, с кем работала. Он спрашивает, почему я рисую.

И в этом была опасность. Потому что, если он увидит её настоящую, она больше не сможет притворяться, что ей всё равно.

– Ты боишься, что я тебя использую? – вдруг спросил он.

Она вздрогнула.

– Откуда ты…

– Потому что я вижу, как ты смотришь на людей. Не на их одежду. Не на бренды. А на то, что под ней. И ты напряжена. Как будто ждёшь удара.

Она отвела глаза.

– У меня был… опыт. Дизайнер предложил сотрудничество. Потом выдал мои эскизы за свои. Суд я выиграла, но репутацию – нет.

– И теперь ты думаешь, что все такие.

– Нет. Просто я больше не верю в «просто работу».

Он достал из внутреннего кармана чёрную визитку. Ни логотипа, ни адреса бутика. Только имя – Алексей Волков – и номер телефона. На обратной стороне – карандашный набросок дома у воды.

– Завтра в десять. Звенигородское шоссе, 87.

Он положил визитку на барную стойку.

– Будь там. Или не будь. Решай сама.

– А если я не приду?

– Тогда я решу, что ты тоже боишься правды.

Она взяла визитку. Бумага плотная, чуть шероховатая. Как ткань.

– А если я приду?

– Тогда начнём с того, что ты покажешь мне, как вода разрушает бетон.

Он встал, оставил деньги на стойке и ушёл, не оглядываясь.

Соня осталась одна. Вокруг – глянец, шум, блеск. Но в руке у неё был не пригласительный билет.

Это был вызов.

Она вышла на улицу. Москва дышала жарой и пылью. В кармане – визитка. В голове – вопрос: «Почему именно я?»

Ответ пришёл не сразу.

Но когда пришёл, он был прост:

Потому что я не боюсь сказать ему, что его броня – фальшивая.

Она села в такси и набрала Марину.

– Ты где?! – закричала подруга. – Ты жива?!

– Жива. И, кажется, только что устроилась на работу к Алексею Волкову.

– Что?! – Марина на секунду замолчала. – Ой, Сонь… Я должна тебе кое-что сказать.

– Говори.

– Приглашение… Оно было не для тебя. В списке гостей – София Мороз, модель. Но я перепутала фамилии, когда распечатывала список для себя. А потом увидела твоё имя в гостевом листе на сайте и подумала: «О, Соня попала!» Я не знала, что это ошибка!

Соня засмеялась – впервые за весь вечер.

– Ты серьёзно? Я попала на закрытую презентацию по ошибке?

– Да! Но… он же тебя заметил. Значит, это не просто ошибка. Это знак.

– Или безумие.

– Безумие – начало всех великих историй.

Соня посмотрела в окно. Мимо мелькал город – неоновые вывески, фонари, лица.

Она вспомнила его глаза. Цвета мокрого асфальта после дождя.

Не холодные. Просто… мокрые. От всего того, о чём он не плакал.

– Марин, а если я сломаюсь?

– Тогда сломаешься красиво. Как твоя волна на холсте – сначала трещина, потом прорыв.

Такси остановилось у её мастерской – старого гаража в переулке за Садовым кольцом, переделанного в арт-пространство. На двери – надпись мелом: «Здесь живёт ткань».

Она вошла. Внутри – полумрак, запах красок, ткани, кофе. На стенах – эскизы, на столе – незаконченный принт: волна, разбивающаяся о камень.

Она подошла к зеркалу. Взглянула на себя: растрёпанные волосы, чёрное платье, след от помады на зубах.

Не гостья вечера. Не ошибка.

Просто женщина, которая слишком долго пряталась за «надо», чтобы услышать своё «хочу».

Она достала визитку. Провела пальцем по карандашному наброску дома.

Завтра в десять.

Не «ты должна».

Не «я приказываю».

А: «Решай сама».

В этом и заключалась вся разница между контролем и доверием.

Она положила визитку на мольберт рядом с наброском.

Затем взяла кисть и добавила к волне один штрих – серебристый, как луна на воде.

– Ладно, Алексей Волков, – прошептала она. – Посмотрим, кто из нас первым снимет броню.

За окном начал накрапывать дождь.

Первый за этот июль.

Как будто город тоже ждал прорыва.

Глава 2. Дом без правил

Утро началось с дождя.

Соня проснулась в пять утра – не от будильника, а по привычке. В мастерской она всегда вставала рано: тишина, кофе, первые мазки на ткани, пока мир ещё не начал требовать. Но сегодня вместо запаха акрила – запах мокрого асфальта и кофе из соседней квартиры. Сегодня – не мастерская. Сегодня – дорога к нему.

Она надела простое чёрное платье, заплела волосы в косу, положила в сумку блокнот, угольные карандаши и флакон с эфирным маслом лаванды – на случай, если дом окажется таким же стерильным, как и его репутация.

Электричка до Звенигорода шла 40 минут. За окном – сосны, дачи, река, серое небо. Она думала не о работе. Думала о его глазах. О том, как он сказал: «Решай сама». Ни давления. Ни игры. Только выбор.

– Ты с ума сошла, – прошептала она себе. – Это не роман. Это заказ.

Но сердце билось так, словно знало больше.

Дом стоял на берегу Москвы-реки, чуть в стороне от дороги, за высоким забором из чёрного металла. Архитектура – минимализм до холодности: стекло, бетон, плоская крыша, ни одного украшения. Даже деревья вокруг были подстрижены так, словно их боялись нарушить.

На воротах – видеокамера. Через минуту они бесшумно открылись.

Алексей ждал у входа – в джинсах и белой футболке, без часов, без бороды, без маски. Волосы слегка влажные, будто он только что вышел из душа. В руках – кружка с кофе.

– Ты пришла, – сказал он так, словно не был в этом уверен.

– Ты сомневался?

– Я сомневаюсь во всём, что кажется слишком правильным.

Он провёл её внутрь.

Интерьер поражал своей… пустотой. Просторная гостиная с белым диваном, стеклянным столом и камином без дров. Ни одной фотографии. Ни одной книги с пожелтевшими страницами. Ни единого пятнышка на идеально белом ковре. Даже воздух казался стерильным – без запаха, без пыли, без жизни.

– Это дом или музей? – спросила Соня.

– Могила, – ответил он. – Здесь я хороню своё прошлое.

Она посмотрела на него. В его голосе не было иронии. Это было признание.

– Правила просты, – сказал он, бросая ключи на мраморную столешницу. – Ты работаешь. Я плачу. Никаких личных вопросов. Никаких ночёвок в моей спальне. И, пожалуйста, не трогай мои вещи.

– Не волнуйся, – усмехнулась она. – Твои «вещи» выглядят так, будто их боится даже пыль.

Он с интересом посмотрел на неё.

– Ты всегда так разговариваешь с людьми, которые могут одним звонком разрушить твою карьеру?

– Только с теми, кто думает, что может.

Он кивнул – почти уважительно.

– Твоя комната – в гостевом крыле. Там мольберт, ткань, краски. Всё, что ты просила.

Она прошла по коридору. Комната – светлая, с панорамным окном, видом на реку и высоким потолком. На столе – пачка хлопковой ткани, баночки с красками, кисти разной толщины. Даже запах правильный: лён, дерево, свежесть.

– Откуда ты узнал, что мне это нужно? – спросила она, оборачиваясь.

– Я не знал. Просто подумал: если ты видишь душу в ткани, значит, тебе нужно с ней работать.

Он ушёл в кабинет, оставив её одну.

Соня подошла к окну. За стеклом – река, серое небо, лодка, привязанная к причалу. Всё – как на её эскизах. Только без волн.

Вечером появился Данил.

Он вошёл без стука с подносом в руках: паста, салат, бутылка белого вина, две тарелки.

– Привет, Соня. Я Данил. Тот, кто спасает этого циника от самого себя.

Он поставил всё на стол и улыбнулся – тёплый, искренний взгляд за круглыми очками.

– Он не пускает женщин в спальню с тех пор, как ушла Лиза. Даже уборщицу. Говорит, что там «слишком много воспоминаний».

– А я и не собиралась туда, – ответила Соня, но сердце у неё сжалось.

– Хорошо. Потому что, если бы ты пошла, он бы испугался. А он и так уже слишком долго боится.

Они сели ужинать. Данил рассказал, что работает с Алексеем уже пять лет, что до скандала с Лизой тот был другим – шутил, устраивал вечеринки, сам шил пиджаки.

– А потом она ушла за день до свадьбы. С другим. Он закрыл бутик на полгода. А когда открыл, перестал всем доверять.

– Почему ты остался?

– Потому что я вижу, что под броней – человек. А не бренд.

Позже, когда Данил ушёл, Соня вышла на террасу. Воздух был влажным, пахло ивой и дождём. Она услышала голос из холла.

– Нет, Лиз. Я не вернусь. И больше не звони.

Голос Алексея. Дрожал. Не от злости. От боли.

Соня приоткрыла дверь. Он стоял у окна спиной к ней и сжимал телефон так, будто хотел его раздавить.

– Ты уже всё сказала два года назад. Больше добавить нечего.

Он выключил телефон. Молча сел в кресло у камина. Не зажигая огня. Просто сидел в темноте.

Соня тихо закрыла дверь.

Он не броня. Он просто боится снова разбиться.

Ночью она не спала.

Рисовала в блокноте – не волны, а его силуэт: плечи, нахмуренные брови, руки, сжатые в кулаки даже во сне. На полях – надписи:

«Что ты скрываешь?»

«Кто ты без бренда?»

«Почему именно я?»

Утром они завтракали молча. Кофе, тосты, газета – он читал, она смотрела в окно.

– Ты не спишь по ночам? – вдруг спросил он.

– Ты тоже.

– Я уже давно не сплю. Просто лежу.

– А я рисую.

– Что?

– Тебя.

Он поднял глаза. Взгляд настороженный, как у зверя, почуявшего ловушку.

– Зачем?

– Потому что ты – загадка в бетонной коробке. А я люблю разгадывать загадки.

– Это опасно.

– Жизнь опасна. Особенно если прятаться.

Он встал и подошёл к ней, не касаясь её.

– Сегодня начнёшь работать над принтом?

– Сегодня я начну смотреть на тебя без страха.

Он усмехнулся, но в глазах его читалась тревога.

– Тогда будь осторожна. Я не из тех, кого можно «исправить».

– Я не хочу тебя исправлять. Я хочу тебя увидеть.

Он молчал. Потом кивнул и ушёл в кабинет.

Соня осталась одна. Подошла к мольберту. Взяла кисть. Нанесла первый мазок – тёмно-синий, как его глаза в полумраке.

Позже тем же днём он показал ей мастерскую – отдельное помещение в саду. Там стояли манекены в его пиджаках, швейные машинки, полки с тканями. Но один манекен был пустым.

– Ты забыл надеть своё, – сказала она.

– Я уже давно не знаю, что на мне надето.

Она подошла ближе. Взяла кусочек ваты. Провела им по его руке.

– Вот это – ты. Не пиджак. Не бренд. А кожа. Пульс. Дыхание.

Он не отстранился.

– Ты слишком много видишь.

– А ты слишком много скрываешь.

Он долго смотрел на неё. Потом тихо сказал:

– Не убегай. Пока не поздно.

– А если уже поздно?

– Тогда мы оба в ловушке.

Она улыбнулась.

– Может, ловушка – это и есть свобода?

Он не ответил. Но в его глазах впервые мелькнула надежда.

Ночью дождь усилился. Соня лежала в постели и слушала, как капли стучат по стеклу. Где-то в доме играло пианино – тихая, грустная мелодия, которую она не узнала, но почувствовала всем телом.

Она встала и подошла к окну. Внизу, в гостиной, он сидел за роялем, освещённый единственной лампой. Пальцы неуверенно скользили по клавишам, словно впервые за много лет.

Она не пошла к нему. Просто смотрела.

И в этот момент она поняла:

он нанял её не для фотосессии.

Он нанял её, чтобы кто-то увидел его – настоящего.

Даже если он сам ещё не был готов встретиться с этим.

Ночью дождь усилился. Капли стучали по стеклу, как пальцы, стучащие в дверь, которую никто не решался открыть.

Соня лежала в постели, уставившись в потолок. Мысли кружились, как листья на ветру: «Почему он с ней разговаривает? Почему до сих пор поддерживает связь? Или это просто последний незаживший шрам?»

Она встала и подошла к окну. Внизу, в гостиной, горел тусклый свет. Алексей сидел в кресле у камина, хотя огонь не был разожжён. В руке – бокал виски. Взгляд устремлён в пустоту.