В сердце Антарктики

скачать книгу бесплатно


Около 13 часов большая часть залива очистилась от льда. «Нимрод» подошел к краю твердого ледяного поля, находившегося против Задней бухты. Но едва были закреплены ледяные якоря, как появились новые трещины. Через четверть часа судну снова пришлось отойти. При этих условиях выгрузка сделалась невозможной. «Нимроду» ничего не оставалось, как остановиться на некотором расстоянии от берега. Вся наша партия, предполагавшая зимовать, находилась на берегу и после наскоро проглоченных горячего чая и мяса продолжала работу по перегрузке у мыса Деррик.

Я организовал после полудня еще один небольшой отряд для доставки наших главных запасов в надежное место. Немного спустя после начала работы обнаружилось, однако, что требуются чрезвычайная поспешность и напряжение всех наших сил, чтобы спасти драгоценные ящики, так как трещина, замеченная нами ранее, с каждым часом все более и более расширялась. От этой тяжелой работы под лучами солнца пот катился с нас градом. Через два часа все ящики с научным снаряжением и большая часть корма для лошадей были переброшены в более надежное место. Едва только это было сделано, как вдруг раздался сильный треск, и лед, на котором прежде лежали наши ящики, с грохотом обрушился в море. Было бы серьезным несчастьем потерять это имущество. Большая часть нашей научной работы не могла бы быть выполнена, а потеря лошадиного корма означала бы также и потерю лошадей.

Случай этот заставил нас удвоить усилия по спасению остального груза. В любой момент могла обломаться новая часть припая, хотя трещин пока и не было заметно. В конце концов, оказалось к лучшему, что в это утро лед в заливе разошелся, иначе мы не принялись бы столь поспешно за работу. Я взобрался на верх холма на мысе Флагштока, как мы называли возвышенность на южной оконечности мыса Ройдс, чтобы просить Ингленда прислать нам еще людей на помощь, но «Нимрод» отошел на такое расстояние, что голоса не было слышно, и только около 19 часов судно подошло ближе. Я крикнул тогда Ингленду и попросил немедленно прислать всех, кого можно. Через несколько минут пришел вельбот с шестью матросами, но я попросил капитана через возвращавшегося на судно штурмана прислать еще людей, оставив на борту только тех, кто необходим для управления судном и машиной. Кроме того, я снял с работы всех занятых на постройке дома. Только после принятия таких чрезвычайных мер нам удалось действительно быстро продвинуть дело вперед. Лед продолжал обламываться большими кусками, но к полуночи мы могли с удовлетворением констатировать, что весь наш груз лежит уже на твердой почве.

После этого наш отряд приступил к перевозке на санях наиболее тяжелых ящиков и банок с керосином от подножья мыса Деррик через узкий проход между отвесными скалами и морем к складу Задней бухты. Я был удивлен и обрадован, когда обнаружил, что отряд, работавший у мыса Деррик, уже собственными силами переправил огромное количество грузов в надежное место. К часу ночи 13 февраля все выгруженные на берег припасы были в безопасности. Оставалось еще перенести около тонны муки в ящиках, но поскольку той муки, что уже была на берегу, могло хватить на год, а кроме того, на мысе Хат было большое количество сухарей, оставленных предыдущей экспедицией, которыми в случае надобности мы могли воспользоваться, мы только перекатили ящики по льду во впадину у подножья скалы, где они были в относительной безопасности. По всей видимости, лед там еще не должен был ломаться. Позже, после ухода судна, мы забрали их оттуда.

Как уже говорилось в главе, посвященной снаряжению экспедиции, я стремился поместить большую часть всех припасов в ящики одинакового размера и веса, в среднем примерно по 22–27 кг, так как при такой упаковке с грузом легче было обращаться. Продукты и предметы, запакованные в ящики «Венеста», выдерживали самое грубое обращение без каких бы то ни было последствий. Эти ящики сделаны из трех тонких слоев дерева, скрепленных патентованным средством. Получающийся таким образом материал гораздо прочнее обычного дерева, к тому же ящики, сделанные из него, имеют меньший вес и, поскольку стенки их тоньше, занимают меньше места, что весьма важно для полярной экспедиции. Это дерево не ломалось даже под ударами тяжелого молотка. Пустые ящики можно было использовать для сотни всевозможных надобностей, которые обязательно возникают в ходе подобной экспедиции.

В 1 час 13 февраля я подал сигнал, чтобы судно прислало за командой вельбот. Дул небольшой ветер, и команде пришлось довольно долго добираться на веслах до «Нимрода», который стоял теперь далеко. Мы же, остававшиеся на берегу, так устали, что сейчас же легли спать и проснулись только к полудню. Стоило взглянуть на море, чтобы убедиться в том, что мы ничего не потеряли, проспавши так долго: в заливе было сильнейшее волнение и выгружать при таких условиях было бы невозможно.

После полудня судно подошло довольно близко, но я известил Ингленда сигналом, что шлюпку посылать нам не стоит. Если бы этот северный ветер и волны, разбивавшиеся о край льда, разыгрались две недели назад, мы были бы этим очень довольны – они поломали бы тогда весь сплошной лед на юг вплоть до мыса Хат, где теперь, вероятно, море было совершенно чисто. Но в настоящее время для нас это было совсем некстати, бесполезно проходило драгоценное время и тратился еще более драгоценный уголь в топках «Нимрода».

На следующий день волнение продолжалось. В 16 часов я сигналом велел Ингленду подойти к Ледниковому языку и устроить там склад, выгрузив часть запасов.

Ледниковый язык – весьма замечательное ледниковое образование. Ледник выдается там в море, спускаясь с юго-западных склонов вулкана Эребус. Он имеет в длину около восьми километров, тянется с востока на запад, снижаясь постепенно к морю. В том месте, где Язык спускается с суши, он около 1,6 км ширины. Лед в нем сильно сдавлен и пронизан трещинами на всей своей поверхности, он поддерживается в плавучем состоянии на глубокой воде и пока представляет собой таинственное явление природы. Ледниковый язык находится примерно в 13 км к северу от мыса Хат, а от мыса Ройдс до него около 21 км к югу. Учитывая такое его расположение, я считал удобным устроить там склад припасов, необходимых для санных путешествий, так как тем самым мы выигрывали при доставке по крайней мере 21 км расстояния между мысом Ройдс и точкой на южном маршруте.

Судно пришло туда к вечеру и выгрузило некоторый запас продуктов на северной стороне Языка. Профессор Дэвид сделал ряд засечек, чтобы можно было без труда найти этот склад, когда начнется сезон санных экспедиций. Измерение глубины показало здесь 287 метров. С морской оконечности ледника можно было наблюдать, что в южном направлении лед разломался на протяжении лишь нескольких километров. Так что, оказывается, действие северного волнения распространилось не так далеко, как я себе представлял. Ночью судно стояло на якоре у Языка.

В течение этого дня на мысе Ройдс мы занимались разными делами: одни продолжали постройку дома, другие устраивали более удобное временное жилье и кухню. Стены кухни сложили из мешков с лошадиным кормом, которые оказались для этого чрезвычайно удобными. Сверху были положены доски и растянут брезент, так что получилась крыша, а снаружи стены поддерживались столбами, оставшимися от конюшен. Поскольку крыша получилась такая низкая, что не позволяла человеку стоять выпрямившись, в одном углу кухни вырыли траншею, чтобы повар мог двигаться свободно, не сгибаясь в три погибели. В этом уголке готовились такие удивительно вкусные блюда, какие только может пожелать голодный человек после целого дня тяжелой работы. Пока Робертс не перебрался окончательно на берег, за повара действовал Уайлд. Надо было видеть только эту картину, как мы рядком сидели на ящиках в тускло освещенной хижине из мешков и с нетерпением ожидали чашки дымящейся похлебки или поджаренной черной пингвиньей грудки, за коими следовали сухари, масло и варенье. В качестве ложек нам служили палочки с донышком от консервной жестянки на конце– продукт изобретательности Дэя. Оканчивалась наша трапеза чаем и трубочкой, и когда после сытного обеда мы растягивались на снегу и закуривали, невзирая на 27–28-градусный мороз, нам казалось, что дела наши вовсе не так уж плохи.

В тот же день, как была построена эта хижина из мешков, мы поместили в нее ящики с консервированными фруктами в надежде, что спасем банки от разрыва, который угрожал им из-за сильного мороза. Главный запас этих ящиков, содержащих жидкость, мы хранили, впрочем, еще на борту судна до последнего момента, чтобы поместить их прямо в дом, когда он будет выстроен и начнет отапливаться.

Мы легли спать около полуночи и встали в 7 часов, как раз в то время, когда подошло судно. Я отправился на него вместе с Маршаллом, который должен был еще делать перевязки Макинтошу. Рана Макинтоша быстро заживала, он был уже на ногах и страшно хотел с нами остаться, но Маршалл не советовал ему так рисковать. Весь этот, а также и следующий день, 15 февраля, волнение достигало такой силы, что нельзя было и думать о выгрузке. Однако рано утром 16-го мы нашли возможным начать выгрузку у неширокого берегового припая, к северо-востоку от мыса Флагштока. Здесь, несмотря на волну, мы умудрились выгрузить шесть полных шлюпок ящиков консервированных фруктов, небольшим количеством масла и 24 мешками угля.

Пока припасы выгружались на берег, матросам приходилось сидеть на веслах. Когда волна раскатывалась по пологому берегу, они со всей силой гребли назад, чтобы лодку не разбило о припай. Дэвис, старший офицер «Нимрода», командовал в этих условиях удивительно. Этот высокий, рыжеволосый ирландец, вечно деятельный и веселый, не знал устали в работе. Он и Харборд – второй помощник, человек спокойный и положительный – были ценнейшим приобретением нашей экспедиции. Оба они превосходно ладили с командой и, несмотря на тяжелый труд и всякие неудобства нашего плавания, были всегда любезны, веселы, работали великолепно. Старший механик Дэнлоп не только прекрасно справлялся со своим хозяйством на судне, но и возглавил работу по строительству дома. Читэм, который уже не был новичком в Антарктике, так как служил боцманом на судне «Морнинг» во время обеих экспедиций для спасения «Дискавери», много способствовал поддержанию бодрости и веселого настроения. В нашей экспедиции он был третьим помощником и боцманом.

Накануне я посетил судно и увидел, что капитан Ингленд все еще плохо себя чувствует и находится в очень встревоженном состоянии. Ему, конечно, хотелось возможно скорей увести судно отсюда, так как запас угля все уменьшался. Я также был бы счастлив, если б можно было сейчас же отправить «Нимрод» домой, но предварительно следовало во что бы то ни стало снабдить зимовку углем. Чтобы уменьшить на обратном пути бортовую качку порожнего судна при сильной волне, пришлось укоротить грот-мачту. Набрать в качестве балласта береговых камней не было возможности: на это потребовались бы продолжительное время и огромное количество угля. Впрочем, я надеялся, что тяжелый дубовый, обшитый железом корпус «Нимрода», вес машины и котла, а также запасы воды смогут достаточно гарантировать его остойчивость.

В конце дня производить выгрузку около мыса Утесистого оказалось невозможным. Судно отошло, в то время как находившиеся на берегу люди продолжали строить дом. Кое-кто из членов экспедиции вернулся на «Нимрод», чтобы закончить последние письма домой. В течение ночи нам пришлось держаться в море и ожидать, когда уляжется волнение. Погода, впрочем, стояла неплохая, и если б не волнение, мы смогли бы многое сделать. Февраль в этих широтах нельзя назвать особенно хорошим месяцем, но нам до сих пор все-таки везло: ни разу не было настоящей снежной бури.

На следующее утро, в понедельник 17 февраля, опять разыгралась сильная волна, бившая о лед у мыса Утесистого. Ящики, выгруженные накануне, были уже подняты наверх – здесь у нас получился четвертый по счету склад угля и припасов. Казалось, что в Передней бухте волна несколько слабее, поэтому мы начали перевозить туда грузы на вельботе, выбрав место, где подножье льда было обломано; при этом береговому отряду приходилось втаскивать мешки с углем и ящики по льду на высоту примерно 4 метров.

Все время вокруг нас собиралось огромное количество пингвинов. Мы были поглощены разгрузкой и не могли наблюдать за ними и все же невольно обратили внимание на то, как пара пингвинов внезапно выскочила из воды и тут же стала на ноги на краю льда, прыгнув вверх на высоту 3,5 метров. Для таких маленьких существ это удивительный прыжок: какова же должна быть скорость, с какой они двигаются в воде, чтобы получить разбег, позволивший им прыгнуть на высоту, в четыре раза превышающую длину их тела! Точность в определении расстояния и высоты, которую они при этом проявляли, также чрезвычайно поразила нас.

В этом месте разгрузке сильно мешали более или менее заполнявшие залив осколки льдин, между которыми приходилось пробиваться вельботу. Грести было невозможно, как только вельбот вступал в полосу вскрывшегося льда, весла использовались, как шесты. Нос шлюпки направляли в наиболее подходящий проход между льдинами, и вся команда стоя отталкивалась веслами и таким путем заставляла вельбот двигаться вперед. Обычно лед раздавался в стороны, но иногда льдины смыкались и сжимали шлюпку так, что будь она менее прочной, она неминуемо была бы раздавлена. Экипаж вельбота состоял из профессора Дэвида, Моусона, Коттона, Мичелла и двух матросов. С Дэвисом или Харбордом у руля вельбот неплохо лавировал среди льдин, особенно если принять во внимание, что у окраины льда волнение было сильное. Когда вельбот шел вдоль кромки льда, один из членов команды повисал на веревке на носу, другой – на корме шлюпки, убирая часть веревки, как только вельбот поднимался на гребень волны и освобождая ее, когда вода крутясь отступала с поверхности льда обратно в море. Была там одна остроконечная скала, которая при спаде волн почти выступала из воды. Самым трудным делом было уберечь шлюпку, чтобы она не напоролась на вершину этой скалы. Остальные люди в вельботе и на берегу использовали всякую представлявшуюся возможность для перетаскивания ящиков и мешков с углем наверх. Там уголь взвешивали и ссыпали из мешков в кучу, которая составила наш основной запас на зимние месяцы. Теперь у нас было три склада угля в различных местах вблизи зимовки.

Во второй половине дня лед в Передней бухте окончательно сплотился, но, к счастью, несколько расчистилась Задняя бухта, где мы, несмотря на сильный прибой, продолжали выгрузку до тех пор, пока не выгрузили около восьми тонн угля.

Утомительная и монотонная работа оживлялась лишь не слишком приятным сознанием опасности, угрожавшей шлюпке. В любой момент она могла оказаться затертой между тяжелыми обломками плавучих льдин и неподвижным ледяным основанием берега. Массы льда взлетали и опускались на волнах, поднимая водовороты при каждом погружении, а всякий раз, как они всплывали на поверхность, вода потоками скатывалась с их боков и верхушки. От Харборда требовались максимальное внимание и быстрота действий, чтобы избежать повреждения шлюпки.

Нечего и говорить, что после этого все стали черны, как угольщики, особенно команда шлюпки, работавшая среди полузамерзшей, полужидкой угольной пыли и водяных брызг. Профессор Дэвид, Моусон, Коттон и Мичелл продолжали оставаться в составе этой команды. Они провели, таким образом, в лодке более 12 часов, до полуночи, отрываясь не больше, чем на 10 минут, чтобы перекусить. После каждой выгрузки им приходилось долго грести обратно к судну. Каждую выгруженную порцию угля и других припасов перетаскивали на санях по очень крутому склону в надежное место, после чего наступало продолжительное ожидание следующей партии груза.

Работа продолжалась всю ночь. Мы едва держались на ногах от усталости, но я послал со шлюпкой, возвращавшейся на судно в 5 часов (18 февраля), распоряжение Ингленду в 7 часов утра дать людям завтрак и отправить их спать. В это же время в нашем доме, где действовала уже плита, Робертс сварил кофе. Мы выпили его и залезли в спальные мешки, чтобы соснуть часок-другой прежде, чем снова приняться за тяжкую работу. В 7 часов утра я поднялся на вершину мыса Флагштока и увидел наше судно далеко на горизонте. Не было заметно никаких признаков, чтобы оно подходило к зимовке для окончания выгрузки. Последив за ним с полчаса, я возвратился в дом, разбудил тех, кто от усталости заснул сидя, велел им забраться в спальные мешки и отдохнуть как следует. Я не мог понять, почему судно не подошло к берегу, но в четверть одиннадцатого явился в шлюпке Харборд и сказал, что Ингленд просит меня приехать на судно. Я оставил товарищей спать, а сам отправился на «Нимрод». На мой вопрос, почему в 7 часов судно не пришло для выгрузки, Ингленд ответил, что все были в состоянии полного изнеможения, и он счел нужным дать им выспаться. В самом деле, вся команда дошла до крайнего предела утомления. В столовой Дэвис крепко спал, положив голову на стол, не успев даже вынуть ложки изо рта. Коттоном сон овладел на площадке трапа, ведущего в машинное отделение, а Моусон, койка которого находилась в небольшом чуланчике около машинного отделения, заснул там на полу. Его длинные ноги высовывались за дверь каюты и упирались в ползун машины, так что когда машина пошла, они стали совершать ритмические движения вместе с поршнем, и Моусону снилось, что он танцует. Матросы также спали непробудным сном. Убедившись в том, насколько все выбились из сил, я решил не возобновлять работы до часу дня.

Ингленду я твердо обещал, что отправлю его на север, когда запас угля «Нимрода» сократится до 92 тонн. По опыту нашей прежней экспедиции крайним сроком, до которого судно могло оставаться здесь, был конец февраля. Около этого времени в проливе начинает образовываться новый лед, который может составить серьезное препятствие для выхода судна из моря Росса. Позднейшие наблюдения над ледовыми условиями в проливе Мак-Мёрдо показали, что судно с более сильной машиной могло бы пройти на север и позднее, возможно даже зимой, так как все время в непосредственной близости от нас было открытое море.

В 14 часов «Нимрод» подошел опять к мысу Флагштока, чтобы начать выгрузку. Я решил, что теперь можно уже выгружать и инструменты, требующие более осторожного обращения, научные приборы, хронометры и все личное снаряжение. Члены экспедиции, находившиеся на борту, сами занялись выгрузкой этого ценного имущества с судна на вельбот, который отправился в Переднюю бухту. Дэй, Уайлд, Адамс и Маршалл, бывшие на берегу, явились теперь на судно, чтобы собрать свои вещи и написать письма домой. Макинтош и плотник оставались на берегу, последний все еще возился с постройкой дома, быстро приближавшейся к концу. После полудня мы продолжали выгружать уголь в Передней бухте, которая теперь опять освободилась от льда, и все наше внимание было всецело направлено на это дело.

Пурга. Отплытие «Нимрода»

Около 17 часов 18 февраля пошел снег, поднялся легкий северный ветер. Временами шлюпку было плохо видно с судна, поэтому команда ее получила инструкцию всякий раз пережидать у берега, пока не пронесется снежный шквал и судно не сделается опять ясно видным. В 18 часов, как раз когда шлюпка пришла за следующим грузом, ветер вдруг переменился на юго-восточный и значительно усилился. Вельбот тут же подняли на палубу, «Нимрод» отошел от берега, миновав несколько огромных льдин. Об одну из них он ударился винтом, но, к счастью, без дурных последствий. Уже через каких-нибудь полчаса завывала ужасающая буря, и все признаки земли как на востоке, так и на западе исчезли из-за сильнейшей метели.

Я находился в это время на судне. Мы пошли на юг по направлению к кромке неподвижного льда, но «Нимрод» плохо подвигался вперед против сильного ветра и коротких высоких волн. Чтобы сберечь уголь, я решил дать машине слабый ход, стараясь по мере возможности сохранить наше прежнее положение в проливе, хотя, конечно, нас должно было отнести несколько к северу.

Всю ночь яростно бушевала буря, скорость порывов ветра достигала временами не меньше ста шестидесяти километров в час. Ветром срывало верхушки волн. Брызги летели на палубу, на мачты и снасти судна и моментально замерзали, борта судна были также покрыты толстым слоем льда.

«Были мачты тогда
В чешуе из льда,
Нос судна в ледяной броне».

Скоро все ящики и сани, лежащие на палубе, тоже покрылись толстым ледяным слоем; температура упала ниже —32°?С. Харборд, стоявший на вахте, приложил свисток к губам, чтобы вызвать команду, и вдруг почувствовал, что металл свистка прилип к губам, таково было действие низкой температуры. Большую часть ночи я провел на мостике в надежде, что буря уляжется. Надежда эта не оправдалась, и в 8 часов на следующее утро 19 февраля буря свирепствовала еще сильнее. В утренние часы температура достигала —26,7°?С, а затем держалась все время ниже —24,5°?С. Судно испытывало сильнейшую качку, но, если принять во внимание состояние моря, а также малую осадку судна, оно все же обнаруживало большую остойчивость. До некоторой степени это зависело от того, что грот-мачта была укорочена. На руле приходилось держать все время двух человек – рулевая лопасть сильно выставлялась из воды, и руль получал такие удары волн, что когда у штурвала оказался только один матрос, он от удара волны перелетел через рулевые цепи к самому борту судна. Временами наступало короткое затишье, волны не так часто били в руль. В результате рулевое управление оказалось сплошь забитым льдом и совершенно перестало действовать. Чтобы как-нибудь поправить дело, рулевым приходилось постоянно вращать штурвал и класть руль то на правый, то на левый борт. Но при всех их стараниях рулевое управление продолжало обмерзать; все время кому-нибудь из команды приходилось стоять рядом и скалывать лед длинным железным ломом. Пурга слепила глаза, было совершенно невозможно различить что-либо в нескольких метрах от судна; вдруг совсем близко от наветренного борта «Нимрода» вынырнул огромный айсберг. К счастью, руль в это время оказался в порядке, судно послушалось, и столкновение было предупреждено.

В течение суток 20 февраля, а также и на следующий день и ночью 21-го буря продолжала свирепствовать. Случалось, что пурга на время прекращалась, и тогда мы видели в тумане скалистые горы то с восточной, то с западной стороны. Верхушки покрывали снеговые облака и поэтому совершенно невозможно было точно установить, где мы находимся. Нам с судном все время приходилось разворачиваться, описывать круги, чтобы ветер был то с кормы, то с носа, таким способом мы кое-как могли еще держаться на месте. Лавировать во время бури было невозможно. Около полуночи 21 февраля, когда мы производили один из таких поворотов, во время которых «Нимрод» всякий раз сильно качало, судно сильно зачерпнуло бортом. Вода, попавшая на палубу, не могла стечь – все шпигаты замерзли. Она стала замерзать на палубе, где и без того уже был слой льда толщиной более фута. Такое увеличение груза могло лишить судно управления. Канаты, также покрытые льдом, могли смерзнуться в сплошную ледяную массу. Пришлось принять самые решительные меры и прорубить в фальшборте отверстия, чтобы дать воде сбежать.

В носовой части корабля это было уже сделано во время тех штормов, которые мы ранее испытывали, но так как кормовая часть трюма была больше нагружена, большая часть воды собралась в середине судна и на корме. Прорубать такие отверстия оказалось, однако, гораздо труднее, чем мы это себе представляли, и Дэвис с Харбордом смогли проделать это в результате сильнейшего напряжения. Надо было видеть, как Харборд висел на правом борту «Нимрода» вниз головой (в то время как его держали за ноги) и наносил удары тяжелым топором. Дэвис благодаря своим длинным ногам перегибался пополам через левый борт без чужой помощи и с ожесточением делал то же самое. Причем все это происходило при сильном морозе.

Между прочим, ночью, когда судно подошло к восточному берегу острова Росса, мы встретили поверхность моря, покрытую толстым слоем желтовато-коричневой пены. Это обусловливалось массами снега, снесенными ветром в море с горных склонов, и, надо сказать, пена до некоторой степени умеряла волну. Если бы не эта неожиданная защита, мы, наверное, потеряли бы нашу шлюпку с правого борта, которая не была как следует закреплена.

Трудно себе представить, как такое сильное и опасное волнение могло разыграться в относительно узком проливе Мак-Мёрдо. Сила же ветра была такая, как во время бури, которую мы испытали вскоре после выхода с Новой Зеландии, хотя волны и не достигали такой вышины, как там, где они прежде чем броситься на нас, брали хороший разбег на просторе Южного океана. В 2 часа утра погода вдруг стала проясняться, и хотя ветер все еще дул сильными порывами, было очевидно, что он стихает. Теперь мы могли хорошо определить и свое положение. Ветер и течение, несмотря на все наши старания держаться на одном месте, отогнали судно более чем на 48 километров к северу, и в данный момент мы находились против мыса Берд. Море становилось спокойнее, вышина волн уменьшилась, и мы могли полным ходом направиться к мысу Ройдс.

«Нимрод» пришел туда ранним утром и остановился у бухты Задней. Я отправился на берег в вельботе, с трудом проталкиваясь между блинчатым льдом и салом, образовавшимися во время бури. Поспешив к дому, я увидел, к своему удовольствию, что он совершенно цел, и затем выслушал полный отчет о всех событиях, происшедших на берегу за последние три дня. Из слов живших в доме вытекало, что с точки зрения тепла дело обстоит плохо, так как, несмотря на непрерывную топку печи, в доке было холодно. Правда, постройка еще окончательно не закончена: не сделано внутренней облицовки, вместо окон временно были набиты доски, но все же приходилось подумать о нашей печи – от ее удовлетворительного действия зависел ведь не только комфорт, но и наше существование. Береговому отряду пришлось пережить сильнейшую бурю. Дом непрерывно дрожал и сотрясался от ветра и если бы не удачное местоположение, я не сомневаюсь, что от него не осталось бы и следа. Без беды все-таки не обошлось, хотя она была и меньшего масштаба.

«…постройка еще окончательно не закончена: не сделано внутренней облицовки, вместо окон временно были набиты доски…» Э.?Г.?Ш.

«Нимрод» перед отплытием в Новую Зеландию

Наша сложенная из мешков хижина не устояла перед бурей, одна стенка обвалилась, придавив щенка Поссумы. Крышка также была разрушена.

Придя к главному месту выгрузки, мы поняли всю силу бури. От большей части наших припасов не осталось никаких признаков. Сперва казалось, что ящики, мешки, кучи угля просто занесены снегом, но при ближайшем рассмотрении обнаружилось, что действительной причиной их исчезновения было море. Сила ветра, дувшего с юга прямо на берег, была такова, что с моря летели струи воды, покрывая толстым слоем все, что находилось на берегу. Ветер нес ее на расстояние более четверти мили от берега, внутрь страны. В результате все наши драгоценные запасы оказались замурованными на глубине полутора-двух метров в сплошной массе замерзшей морской воды. Из-за выдававшихся в разные стороны углов ящиков эти массы льда, как показывают иллюстрации, приняли самые фантастические формы. Мы боялись, что придется целыми неделями работать над тем, чтобы очистить склад ото льда. Можно было предположить также, что соленая вода испортила лошадиный корм и попала в ящики, не выложенные внутри жестью и не имевшие фанерных стенок, поэтому кое с чем придется навсегда распроститься.

Место выгрузки, где мы работали в течение последних двух недель, стало совершенно неузнаваемым, столь изменила его ярость бури. Наша угольная куча была покрыта слоем замерзшей соленой воды, но нет худа без добра – без этого ветер унес бы более мелкие куски угля. Освобождать, однако, припасы ото льда было некогда. Главная наша задача состояла в том, чтобы доставить остальной уголь на берег и отправить судно на север. Мы тотчас же принялись выгружать уголь у крайнего угла Передней бухты. Дело поневоле подвигалось вперед очень медленно – все было сплошь покрыто скользким новообразовавшимся льдом. Не обращая внимания на волну, мы проработали все утро, а во второй половине дня, когда бухта заполнилась льдинами, судну было передано приказание направиться к Ледниковому языку, выгрузить там пять тонн угля, а затем возвратиться к мысу Флагштока. Однако полчаса спустя волнение почти улеглось, и мы были очень довольны, когда в 18 часов увидели возвращающийся к нам «Нимрод». Для нас было много выгоднее выгрузить уголь здесь, у самой зимовки, чем доставлять его потом на санях 21 километр с Ледникового языка.

По возвращении «Нимрода» капитан Ингленд сообщил мне, что Ледниковый язык оказался окруженным подвижным плавучим льдом, поэтому устроить там склад невозможно. Мы снова занялись выгрузкой, и около 22 часов 22 февраля была доставлена последняя шлюпка с грузом угля. По нашим расчетам, у нас имелось теперь около 12 тонн угля. Чтобы протянуть с этим запасом до того времени, когда начнется период санных экспедиций, требовалось расходовать его очень экономно. Я, конечно, хотел бы иметь запас угля побольше, но задержки, происшедшие из-за подыскивания места для зимовки, и трудности, встреченные при выгрузке, заставили и без того задержать «Нимрод» дольше, чем предполагалось. Мы передали наши письма команде, отправлявшейся на последней шлюпке, распрощались с людьми. Среди них был и Коттон, который поехал с нами только для того, чтобы совершить путешествие на юг, но оказался одним из самых усердных работников.

В 22 часа нос «Нимрода» повернулся к северу, и судно быстро пошло от нашей зимовки при попутном ветре. Я рассчитывал, что оно благополучно прибудет в Новую Зеландию через месяц, и его команда получит там вполне заслуженный отдых. По правде сказать, мы все были очень счастливы, что закончилась выгрузка и что мы не будем уже теперь так зависеть от состояния моря. Все-таки не без некоторого щемящего чувства смотрели мы на уходящий «Нимрод» – ведь это порывалась последняя связь с цивилизованным миром. Нельзя было рассчитывать ни на какие известия извне, пока он не вернется к нам на следующее лето, а впереди нас ожидало еще много тяжелой работы, связанной с известным риском.

Впрочем, времени на размышления у нас было мало. После хорошего ночного отдыха на следующее утро мы принялись тотчас же отрывать погребенные подо льдом запасы и перетаскивать их в окрестности дома. Необходимо было разместить запасы в непосредственной близости от дома, отчасти для того, чтобы зимой мы могли без труда достать то, что нам потребуется, отчасти потому, что мы остро нуждались в защите от холода, а ящики, составленные стеной вокруг нашего маленького жилища, могли предохранить нас от ветра. Мы надеялись, что разместив припасы, сможем приступить к научным наблюдениям, которые должны были занимать большое место в работе экспедиции.

По крайней мере дней пять было потрачено нами на скалывание лопатами и ломами ледяной оболочки с ящиков. Все это напоминало известное лакомство, так называемые миндальные камушки. Очистить ящики ото льда было столь же трудно, как трудно было бы, вероятно, достать миндаль из этого липкого конгломерата. Случалось, что при отрывании одного ящика освобождались и другие, лежавшие под ним. Их легко было вытащить, но гораздо чаще приходилось отбивать лед с каждого ящика в отдельности. После долгой работы киркой и ломом ящик, наконец, вытаскивали и рассматривали марку, указывавшую на его содержимое. При этом не обошлось и без разочарований. Брокльхёрст, например, был чрезвычайно заинтересован шоколадом и в течение всей работы присматривал за одним покрытым льдом ящиком. Он собственноручно снес его в дом, заботясь о благополучии любимого продукта и… вызвал там восторг у профессора Дэвида, который тотчас же узнал, что в этом ящике находятся нужные ему научные инструменты. Конечно, радость Брокльхёрста по этому поводу была не так искренна, как профессора.

После четырех дней тяжелой работы у Передней бухты основная часть наших запасов была отрыта. Мне кажется, можно сказать, что потерь было не очень много, хотя с течением времени нет-нет да выяснялось, что отсутствует тот или другой нужный ящик, и нам оставалось ломать голову, забыт ли он на судне, или погребен во льду. Точно известно, что наш единственный ящик с пивом по сей день лежит подо льдом. Лишь за несколько дней до нашего отъезда из Антарктики, один из научных сотрудников экспедиции отрыл несколько томов «Отчетов экспедиции на «Челленджере»[60 - Речь идет о научных трудах выдающейся английской океанографической экспедиции на судне «Челленджер» 1872–1876 гг. Экспедиция (командир судна Георг Стронг Нэрс, руководитель научной части проф. Чарльз Томсон) занималась глубоководными исследованиями Мирового океана. Результаты исследований и наблюдений опубликованы в 50 объемистых томах – «Отчетах…», представляющих большую научную ценность.], которые должны были служить нам материалом для полезного чтения во время полярной ночи. В долгие темные дни мы не раз возвращались к вопросу о том, которую из этих заблудших овец – ящик с пивом или «Отчеты экспедиции на «Челленджере» – стал бы отыскивать каждый из нас, если б вдруг представились время и возможность для этого занятия.

Отрытые ящики подвозились к дому на расстояние 4,5 метра, где в это время года земля не была покрыта снегом. Здесь сани разгружались и часть людей переносила груз к южной стороне дома, тогда как сани отправлялись за новой порцией. Для перевозки мы теперь постоянно пользовались лошадьми; они оказали нам большую помощь. Что касается склада, находившегося наверху холма Деррик, то он, к счастью, не был занесен снегом, почему мы и не стали его перевозить, довольствовавшись тем, что взяли оттуда только те ящики, которые были необходимы.

День за днем мы продолжали собирать наше разбросанное имущество, и примерно через десять дней после отхода судна на север все находилось у нас под руками, за исключением угля. Работа была нелегкая и доставляла массу мелких неприятностей. Почти у каждого из нас были ушибы и ранения, с которыми приходилось возиться Маршаллу – он значительную часть дня занимался перевязками. Адамс сильно порезал себе руки о железо, которым были обиты ящики, а мне отдавили пальцы при перетаскивании автомобиля. Самым неприятным было то, что в наших условиях эти пустяшные повреждения крайне медленно заживали. Еще хуже бывало, когда в рану попадала земля, поэтому мы после первых печальных опытов стали сразу обращаться к Маршаллу при всяком повреждении кожи.

На следующий день после ухода судна мы заготовили на зиму запас свежего мяса, убив около сотни пингвинов и закопав их в снег возле дома. 28 февраля как будто закончили все работы и могли заняться обследованием окрестностей нашей зимовки.

Часть III

Окрестности базового лагеря. Внутреннее устройство дома. Описание снаряжения и оборудования. Животные. Поход к вершине Эребуса. Отчет об экспедиции к вулкану

Завершение постройки дома

Из дверей нашего дома, выходящих на северо-запад, открывался великолепный вид на пролив и на Западные горы. Прямо перед нами у самой двери находилось небольшое озеро, названное нами впоследствии Лошадиным. Слева от него простиралось другое ледяное поле, с осени покрывшееся снегом. В долгие темные месяцы оно служило местом прогулки для нас и манежем для лошадей. Пройти шесть раз взад и вперед по «Зеленому парку», как принято было называть это поле, – значило совершить примерно полуторакилометровую прогулку; здесь же до наступления зимней поры мы играли в хоккей и футбол. Слева от Зеленого парка между двумя утесами был пологий склон, ведущий к морю, оканчивающийся бухточкой, известной под названием залива «Дохлой лошади». По обе стороны этой долинки находились гнездовья пингвинов. Склоны здесь были все покрыты слоем гуано, и в апреле, когда температура была относительно высокая, с этих покинутых обиталищ пингвинов до нас доносилась отвратительная вонь.

Выйдя из дому, стоило только завернуть за угол постройки, чтобы увидеть во всей красе вулкан Эребус, находившийся как раз позади нас. Вершина его была приблизительно в 24 километрах от зимовки, но склоны его и холмы начинались уже в каком-нибудь километре от дома. Вид к востоку и юго-востоку загораживал небольшой хребет, расположенный у входа в долину, где стоял наш дом. Поднявшись на этот хребет, можно было видеть в юго-восточном направлении залив, где находился мыс Барни. Направо виднелся мыс Флагштока, а налево, над заливом, возвышались склоны Эребуса.

Здесь в окрестностях было немало мест, которые мы особенно полюбили для прогулок – они обозначены на прилагаемой карте. Когда ненадежность погоды уже удерживала нас от экскурсий в глубь материка, но мерцающий свет все еще позволял отходить на такое расстояние, обычной целью всякой прогулки стал песчаный берег, находившийся примерно в полутора километрах к северо-западу от дома. Здесь мы иногда прогуливали и лошадей, которые с удовольствием катались по мягкому песку. Берег состоял из черного вулканического песка, наметенного ветром с окрестных холмов. Позже спресованный лед, прижатый к берегу движением дрейфующего льда в южном направлении, также покрылся здесь наносами песка и пыли.

Береговая линия, начиная от мыса Флагштока и до залива Лошадиной подковы к северу от мыса Ройдса, была сильно изломана и прерывиста. В одних местах острые ледяные утесы, в других – голые скалы, выдававшиеся в море, чередовались с небольшими участками берега, состоявшего сплошь из вулканического песка. Окружающий ландшафт, хотя и не был особенно величествен, все же казался просторным при лунном освещении, когда зимние ночи стали удлиняться. Фантастические тени делали скалы выше, а долины глубже, чем на самом деле, налагая на все окружающее отпечаток чего-то нереального, чего днем и в помине не было. Ни одна из многочисленных остроконечных вулканических скал, видневшихся в окрестностях, не превышала 90 метров, но ландшафт все же был намного интереснее и живописнее мест в том же проливе Мак-Мёрдо, где зимовали экспедиции в 1901 и в 1904 годах.

Прогулки по холмам и в окрестностях замерзших озер доставляли нам много удовольствия, они были полезны и для здоровья. К тому же окрестности мыса Ройдс представляли значительно больший интерес для геологов и биологов, нежели окрестности мыса Хат. Самое крупное озеро, расположенное примерно в километре от нашего дома на северо-восток, мы называли Голубым озером за густой голубой цвет его льда. Это озеро особенно интересовало Моусона, который изучал свойства льда. Позади Голубого озера, к северу, располагалось Прозрачное озеро, самый глубокий внутренний водоем в окрестностях. Слева, по направлению к северу, у самого берега находился округлый водоем, названный нами Береговым озером. Когда мы прибыли, в нем купались и летали над ним сотни поморников. Двигаясь вдоль берега от этой точки обратно к дому, можно было встретить еще один водоем, названный нами Зеленым озером. В каждом из этих столь различных озер было много интересного в научном отношении. Несмотря на свои малые размеры, они играли большую роль в наших исследованиях, будучи постоянным источником интереснейших наблюдений во время нашего пребывания там.

Позади Голубого озера поднимались к востоку невысокие, покрытые льдом и снегом склоны, тянувшиеся к подножию Эребуса. Стоило перебраться через два небольших хребта, сложенных из вулканических пород, – и перед тобой простиралась обширная снежная равнина, по которой можно было путешествовать на санях без опасения попортить их полозья гравием. Склон, спускавшийся к Голубому озеру, оказался особенно удобен для лыжного спорта, и до наступления темной поры, нередко по окончании работ, кое-кто из членов экспедиции скатывался на лыжах с вершины склона высотой около 60 метров. В несколько секунд они достигали замерзшей поверхности озера, стрелой проносились по ней и взлетали на противоположный склон.

К северу от Прозрачного озера простирались холмы из вулканических горных пород, на протяжении примерно полутора километров, разделяемые долинами, более или менее занесенными снегом. Вдали находилось побережье, по правой стороне которого, к северу, был залив Лошадиной подковы – примерно в 6,5 км от нашей зимовки. Дальше, вправо от северной оконечности мыса Ройдс, тянулись склоны Эребуса. С северного берега открывался хороший вид на мыс Берд, а с возвышенности можно было видеть на юге скалу Замок, находившуюся на расстоянии примерно 29 км. Во время предыдущей экспедиции для нас самым обыкновенным делом была прогулка от мыса Хат к скале Замок. Эта скала казалась гораздо ближе, чем была на самом деле, так как в Антарктике вообще расстояния обманчивы благодаря разнообразным эффектам, возникающим от изменчивости света и от искажений, производимых миражем.

База экспедиции Шеклтона на мысе Ройдс

С течением времени эта местность все больше и больше нравилась нам, так как для каждого находилось много достаточно увлекательных занятий. Профессор Дэвид и Пристли видели здесь перед собой новую и чрезвычайно интересную главу исторической геологии. Вообще, повторяю – окрестности мыса Ройдс были гораздо удачнее в смысле возможности геологических исследований, нежели местность у мыса Хат. По склонам окрестных возвышенностей были разбросаны сотни валунов, и изучая их, геологи надеялись познакомиться с прошлым острова Росса. Неиссякаемый источник новых открытий представляли для Мёррея здешние озера. Кроме того, и залив с его постепенно падающими глубинами был богат морскими животными, виды которых изменялись в зависимости от глубины. Залив также представлял собой неисчерпаемый кладезь ценнейших находок для биолога. Не мог пожаловаться и наш метеоролог Адамс, так как в непосредственном соседстве с его метеорологической станцией поднимался величественный Эребус с облачком дыма на вершине. Этому соcедству мы в значительной степени обязаны интересными результатами в области метеорологии. Для нашего физика чрезвычайно обширное поле исследования представляла структура льда в различных озерах, разнообразные соли, содержащиеся в почве, магнитные особенности горных пород, хотя, надо сказать, что магнитные свойства пород являлись в то же время и большим препятствием для магнитных наблюдений: чувствительные инструменты нередко подпадали под влияние местных магнитных сил. Таким образом, со всех точек зрения надо было признать чрезвычайно удачной местность, избранную нами для зимовки из-за чисто случайной ледовой обстановки. Едва ли мы могли бы найти другое более благоприятное место для научной работы

Уже через 10 дней, проведенных на берегу, дом был в основном готов, хотя, надо сказать, что прошло больше месяца, прежде чем он превратился из пустой оболочки в окончательно оборудованное и обставленное жилье, когда каждый из нас устроился и разместил свои вещи. Жилище оказалось не слишком просторным для 15 человек, но зато в нашей тесной квартире было теплее, чем могло бы быть в большом доме. Самой холодной частью дома, когда мы в нем поселились, был пол, сделанный из однодюймовых фальцованных досок, настланных в один слой.

Под северо-западным углом дома имелось пустое пространство, примерно в 1,2 метра, на другом конце пол находился вровень с землей. Стало очевидно, что пока существует под полом свободное пространство, мы будем страдать от холода, поэтому решили преградить туда доступ холодному воздуху. Для этого было задумано поставить с юго-восточной и южной наветренной сторон стену из ящиков с провизией. Чтобы совершенно исключить проникновение воздуха с этих сторон, мы сначала поставили на небольшом расстоянии от стен дома два или три ряда ящиков. Пространство между ними засыпали вулканической землей вровень с ящиками так, чтобы не оставалось никаких щелей, а затем сверху нагромоздили остальные ящики на высоту в 1,8–2 метра. Этого хватило лишь на две смежные стороны дома.

По обеим сторонам крыльца постепенно были возведены еще две пристройки. Одну из них выстроили из сухарных ящиков, покрыв крышу войлоком и брезентом, – это была кладовая Уайлда, который заведовал выдачей провизии. Пристройка по другую сторону крыльца имела более высокое назначение – она должна была служить Моусону в качестве физической и химической лаборатории. К сожалению, в конце концов, ее также пришлось превратить в кладовую, так как температура в ней была не выше наружной, а из-за влажного и теплого воздуха, проникавшего туда из дома, все, что помещалось внутри нее, немедленно покрывалось самыми фантастическими узорами из крупных ледяных кристаллов.

Подветренная сторона дома, в конце концов, была превращена в одну из стен конюшни, так как мы решили держать лошадей зимой под кровлею. Во время метели 18 февраля и в течение следующих трех дней животные, хотя и пострадали, но главным образом из-за тех ран и ушибов, которые они получили на судне по дороге на юг. Мы сочли, что содержание лошадей в помещении, даже без отопления, будет для них полезнее, чем пребывание на открытом воздухе. К 9 марта[61 - В английском издании допущена ошибка: указано, что постройка конюшни закончилась к 9 февраля, а не к 9 марта.]? постройка конюшни закончилась. Одна короткая стена конюшни была образована двумя рядами ящиков с маисом и имела в высоту 1,72?метра; другую, более длинную стену, сложили из мешков с лошадиным кормом. На другом конце врыли в землю широкую доску и к ней приспособили ворота. Над всем этим растянули брезент, который прежде служил крышей временной хижины и затем все это закрепили и защитили от ветра досками и планками. Таким образом, конюшня была готова. Внутри нее протянули вдоль стены дома проволочный трос, к которому привязывались недоуздки лошадей. В первую же ночь, когда лошадей поместили в конюшню, они не дали никому из нас ни минуты покоя – некоторые из них оторвались с привязи и убежали в долину, где мы держали их раньше. Как-то позже Гризи, одна из самых бойких лошадей, просунула свою голову прямо к нам в окно, так что нижнюю половину окон пришлось заколотить досками. При первом же сильном ветре крыша конюшни стала так трястись и рваться, что мы с минуты на минуту ожидали, что ее совсем унесет; поэтому после бури на крышу положили все сани, кроме тех, которые были в употреблении и протянули из конца в конец крепкую веревку. Как только пошел снег, он засыпал сани, и крыша получилась превосходная, в дальнейшем никакой ветер на нее не действовал. Позднее к этим наружным пристройкам прибавился еще один вид – конуры для тех собак, которые собирались щениться, и помещения эти никогда не пустовали.

С юго-восточной стороны дома была пристроена из ящиков еще одна кладовая с крышей, сшитой из парусиновых коек. Здесь мы хранили свой плотничий инструмент, сапожные принадлежности, которые требовались нам постоянно, и разные другие необходимые вещи. Впрочем, первая сильная буря порядочно потрепала эту постройку – крышу сорвало и унесло, стены разрушились, так что когда погода исправилась, нам пришлось посылать целый отряд на поиски повсюду разнесенного имущества – шарфов, вязаных шлемов и т.?п. Некоторые вещи были унесены более чем на милю. Я нашел один русский валенок весом в два килограмма в километре от плетеной корзины, в которой он до этого помещался. Видимо, все это расстояние он пролетел прямо по воздуху, так как на кожаной подшивке не было ни единой царапины; если б он катился по земле, ударяясь по дороге о скалы, кожу, конечно, поцарапало бы.

Труба на доме была железной, она выступала над крышей на 60–90 см, помещалась в ее юго-восточном углу, и была укреплена со всех сторон большим числом стальных канатов для защиты от ветра; сверху к ней был пристроен колпак. Благодаря этому мы избавились от тех неприятностей, какие не раз случались в большом доме, выстроенном экспедицией «Дискавери». Нашу трубу ни разу не снесло ветром и не засыпало снегом. Правда, вращающийся колпак был унесен при первой же сильной метели. То же самое случилось и при второй. Тогда мы просто-напросто сняли его, причем это нисколько не повлияло на исправную работу печи.

С правого края фото – тропинка к метеорологической станции. На заднем плане – склон Эребуса. На нижнем снимке – гараж Дэя с автомобилем

Собачьи конуры располагались вплотную к крыльцу, но в них мы держали постоянно на цепи лишь трех собак. Метеорологическая станция помещалась с наветренной стороны дома, наверху небольшого хребта, метров на шесть выше дома и в 12 метрах над уровнем моря. Туда вела естественная тропинка. Адамс устроил эту станцию и с 22 марта на ней начались регулярные метеорологические наблюдения. Фундаментом для метеорологической будки служил тяжелый деревянный ящик, поставленный на скалы и на три четверти наполненный камнями. Вокруг него навалили обломки кенита, а все промежутки между ними заполнили вулканической землей, которую облили водой. Конструкция получилась прочная, как камень. Внутрь ящика по обеим сторонам поставили и закрепили камнями и болтами два столба, к которым крепко привинтили болтами метеорологическую будку стандартного размера конструкции Стивенсона. Ввиду того что запись показаний инструментов приходилось делать через каждые два часа и днем и ночью, а в плохую погоду наблюдатель мог легко заблудиться и не найти дороги к будке, по пути туда поставили ряд столбов, укрепленных в почве льдом, и между ними протянули веревку, по которой можно было добраться до будки даже во время самой непроглядной метели.

Первые дни на зимовке

Внутреннее устройство дома только что было закончено, и теперь он приобрел совершенно иной вид, нежели в первые дни. Мы начали с того, что отвели место каждому из обитателей. При этом сочли наиболее удобным разделить дом на отделения, в каждом из которых поместились два человека. Размер этих кабинок был 1,9 метра в длину и 2,1 метра в ширину от стены дома до его центра. Получилось семь таких кабинок и еще помещение для начальника экспедиции. Таким образом, удалось устроить всех 15 человек, составлявших береговой отряд.

Очень важной частью дома являлась темная фотографическая комната. Досок у нас было мало, поэтому для постройки внутренних перегородок мы использовали ящики с консервированными фруктами, которые все равно следовало держать внутри дома, чтобы уберечь их от мороза. Фотографическую комнату устроили в левом углу, сейчас же у входа. Ящики с фруктовыми консервами своими крышками были обращены наружу, так что можно было доставать их содержимое, не разрушая стен сооружения. Когда ящики эти пустели, мы превращали их в шкафы и составляли туда всякое запасное снаряжение, чтобы оно не мешало в наших маленьких кабинках. Все устройство фотографической комнаты взяли на себя Моусон и профессор Дэвид. Стены и потолок ее обили войлоком, оставшимся от устройства дома. Моусон соорудил все необходимые полочки, баки для промывки пленок и т.?п. В общем фотографическая комната вышла на славу – лучше при данных условиях нельзя было и желать.

По другую сторону входа, прямо против фотографической комнаты, находилась моя комнатка, имевшая в длину 1,8 метра и в ширину 2,1 метра. Она была отгорожена досками и имела потолок на высоте 2,1 метра от пола. Стены внутри я обил брезентом. Койка была сооружена из ящиков с фруктовыми консервами, которые после освобождения их от банок тоже служили мне вместо шкафа. В моем помещении находились большая часть библиотеки, хронометры, барограф и электрический термометр. Оставалось еще достаточно места для стола. Все вместе взятое выглядело чрезвычайно уютно. На чердаке над моим помещением хранились научные инструменты, которые не были в постоянном употреблении, например теодолиты, запасные термометры инклинаторы и т.?п. Постепенное нагромождение этих вещей привело к тому, что потолок прогнулся и угрожал обрушиться мне на голову, но я на это не обращал внимания, и дело обошлось благополучно.

На крышу темной комнаты мы сложили все приспособления для фотографии и наши немногочисленные ящики с вином. Последнее извлекалось оттуда лишь в особо торжественных случаях, как, например, в день зимнего солнцестояния. Установка для ацетиленового газового освещения помещалась на площадке между моей и темной комнатой. Мы пытались провести газ от крыльца, но там была такая низкая температура, что вода замерзала и газ не шел. Переместив установку внутрь дома, мы не имели больше никаких хлопот с газом.

Четыре газовые горелки, в том числе переносная лампа, находившаяся в моем помещении, давали достаточно света. Простота и портативность установки и яркий свет, который она давала, являлись большою роскошью в подобных условиях. Немудрено, что полярную ночь мы перенесли легче, чем это было в прежних экспедициях.

Тип установки для газового освещения, которым мы пользовались, был выработан м-ром Моррисоном, старшим судовым механиком на «Морнинг» во время экспедиции, отправленной на помощь «Дискавери». Единственный недостаток этого способа освещения заключался в том, что аппарат, дававший газ, пришлось устроить в жилом помещении. При ежедневном перезаряжении его карбидом, он награждал нас весьма неприятным запахом. Впрочем, мы скоро к этому привыкли, хотя все-таки ежедневно на голову бедного Дэя, который заведовал освещением, сыпались различные нелестные эпитеты. Установка работала все время безотказно. Газ распределялся из резервуара при помощи гибких стальных трубок, которые обвивались вокруг балок крыши и к которым где нужно подвешивались горелки.

С каждой стороны от одного до другого конца дома был протянут стальной трос на расстоянии 2,1 метра от стены. Поперек от стены к стене также натянули тросы на расстоянии 1,8 метра друг от друга. В местах их пересечения с продольными тросы были связаны. Таким образом, получились границы для отдельных кабинок, а повешенные куски сшитой парусины образовали стены; вход в кабину закрывался одеялом.

Надо сказать, что каждое из этих обиталищ представляло некоторые отличительные особенности меблировки, общего расположения и устройства коек, вот почему о них стоит сказать подробнее. Вопрос этот отнюдь не пустой, как может показаться читателям, ведь в течение долгих зимних месяцев внутренность дома составляла для нас весь обитаемый мир!

Стены расположенной рядом с моей кабинки Адамса и Маршалла были снабжены шкафчиками из фанерных ящиков, в ней царили такая чистота и порядок, что мы именовали ее не иначе как «Парк Лэйн № 1». На ящиках висели марлевые занавески, подвязанные голубыми лентами. Первый же взгляд на книжные полки обнаруживал литературные вкусы хозяев комнатки. В библиотеке Адамса были главным образом книги, касающиеся периода французской революции и времен Наполеона, кроме того, имелось полное собрание сочинений Диккенса. В шкафчиках Маршалла хранились склянки с лекарствами, различные медицинские книги и кое-что из беллетристики. Парусиновая занавеска, отделявшая каморку от следующей, была украшена художественными произведениями Марстона, изобразившего красками портреты Наполеона и Жанны д’Арк в натуральную величину. Адамс и Маршалл проделывали ежедневно гимнастические упражнения по Сандову. Позднее их примеру последовали и другие участники экспедиции, особенно когда из-за темноты и плохой погоды трудно стало заниматься какой-нибудь работой на воздухе. Койки в этой единственной в своем роде кабинке были самые удобные в доме, но для того чтобы приспособить их вечером для спанья, требовалось больше времени. Неудобство это компенсировалось тем, что в течение дня здесь имелось свободное пространство. С разрешения владельцев их комната использовалась как врачебный кабинет, аптека и операционная. Койки состояли из двух бамбуков, между которыми была растянута и прикреплена парусина, так что они напоминали собой носилки. Концы, упиравшиеся в стену, покоились на плотно приделанных планках с вырезами; противоположные концы бамбуков помещались на скамейке. На этих койках обитатели кабинки могли спать сладким сном.

План дома на зимовке

Следующее отделение по той же стороне занимали Марстон и Дэй. Так как первый был художником, а второй вообще мастером на все руки, то, понятно, они особенно постарались украсить свою каморку. Полочки были обиты бахромой, а фанерные ящики выкрашены коричневой краской. Эта идея была заимствована у владельцев «Парк Лэйн № 1», которые покрасили стены своей кабинки жидкостью Конди. Кабинка Марстона и Дэя именовалась «коньком», вероятно, потому, что их полки напоминали своим видом двускатную крышу. Прочные койки, сделанные из старых ящиков, с матрацем, набитым древесными стружками, покрытые одеялами, представляли собой комфортабельное ложе. Одну из коек можно было во время обеда выдвигать и пользоваться ею вместо стульев. Занавеска, расписанная художником, изображала пылающий камин как воспоминание об утраченной цивилизованной жизни, на верхушке камина красовался букет цветов в вазе. Занавеска, отделявшая эту кабинку от «Парк Лэйн № 1», не нуждалась в особом украшении, так как краски на портрете Жанны д’Арк, а частично на портрете Наполеона проступили сквозь парусину. В этом же отделении помещался литографский станок, на котором печатались иллюстрации к изданной нами на зимовке книге.

Следующую кабинку, по ту же сторону дома занимали Армитедж и Брокльхёрст. Здесь вся меблировка, шкафчики и полочки были весьма примитивны. Мне пришлось прожить в этом помещении два месяца на месте Брокльхёрста, в то время как его после операции уложили в моей комнате. Я соорудил там тогда постель на ящиках из-под керосина, и первое время их запах был не очень приятен, но мало-помалу он выдохся. Дальше за кабинкой Армитеджа и Брокльхёрста находилась буфетная, отгороженная рядом ящиков, образовавших настоящую стену между головами спящих и продовольствием. Буфетная, служившая также пекарней и кладовой, была не слишком обширна – всего 1,8?метра в длину и 0,9?метра в ширину, но нас она вполне удовлетворяла. Второй стеной буфетной служила стена дома, сплошь до начала ската крыши заполненная полками, продолжавшимися и в средней части помещения за печью. Печь помещалась отступя от стены на 120 см. В этом пространстве была отгорожена досками, обитыми парусиной, наша биологическая лаборатория, занимавшая 121?121?см. Недостаток места восполнялся множеством полок по ее стенам, содержавших бесчисленное количество баночек, вскоре наполнившихся биологическими трофеями Мёррея.

Позади плиты, против буфетной, находилась кабинка Маккея и Робертса. Ее главной особенностью был тяжеловесный шкаф, в котором покоились большею частью носки и тому подобные легкие вещи, а единственным тяжелым предметом был граммофон с пластинками. Койки хозяев представляли собою неудачное подражание мебели на «Парк Лэйн № 1», и затруднения, которые пришлось испытать Маккею и Робертсу, прежде чем койками стало можно пользоваться, доставили немало развлечения присутствующим. Я как сейчас вижу перед собой победоносное лицо Маккея, когда он созвал всех полюбоваться своей конструкцией кровати. Обитатели «Парк Лэйн № 1» указывали Маккею, что бамбуки прогнутся под его тяжестью, и концы палок соскочат с подпорок. Не обращая внимания на критически настроенных зрителей, Маккей разделся, залез в спальный мешок и стал распространяться о том, какое это удобное и приятное ложе по сравнению с жесткими досками, на которых он вынужден был спать до сих пор. Робертс тоже жаждал испытать свое ложе, сконструированное по тому же принципу. Ожидания товарищей насладиться зрелищем катастрофы как будто не оправдывались. Все уже разочарованно расходились, как вдруг раздался треск и грохот, сопровождавшийся энергичными словоизвержениями. Ложе Маккея оказалось наполовину на полу, согнутое под самым неудобным углом. Смех и иронические замечания по поводу его уменья мастерить кровати были ему нипочем; три раза в эту ночь пытался он закрепить свою кровать, но, в конце концов, махнул на это рукой. Позднее, впрочем, ему все-таки удалось устроить прочные крепления, и с тех пор он спал с комфортом.