скачать книгу бесплатно
– Поцелуй меня! – продолжала шептать женщи– на. – Поцелуй немедленно, иначе умру.
Аврех оглянулся по сторонам. Вокруг стояла густая реховотская ночь, безлюдная улица, освещенная редкими фонарями, казалась совершенно пустынной. Мешал только техник, но, как известно изучающим Закон, опасность для жизни отталкивает самые строгие запреты, и аврех осторожно поцеловал щеку жены. От нее пахло шампунем и розовой свежестью миквы.
– В губы, – прошептала женщина. – Поцелуй меня в губы.
Аврех закрыл глаза, осторожно прикоснулся губами к влажному рту жены и умер.
Его бездыханное тело рухнуло на потрескавшийся асфальт, подмяв под себя мягкое тело женщины. Техник вызвал «скорую», карета примчалась спустя несколько минут, но врач смог только констатировать смерть мужа и глубокий обморок жены.
Очнувшись, бедняжка не могла ничего вспомнить. От выхода из здания миквы до пробуждения на больничной койке ее память представляла собой сплошное белое пятно.
Врачи объяснили это шоком, смерть же авреха, поскольку семья категорически отказалась от вскрытия трупа,[24 - Религиозные предписания запрещают вскрытие тела без особо важных причин.] списали на закупоривший сердце тромб или обширный инсульт.
– Теперь же, – объясняли проницательные жители Реховота, – всё стало на свои места. Нешикула проникла в тело молодой женщины сразу за дверями миквы и, говоря ее устами, выпросила у мужа поцелуй. Известно, что при поцелуе душа соприкасается с душой, Нешикула забрала душу авреха и тут же исчезла.
– Если это она безобразничает в нашей синагоге, – предположил Нисим на очередном совещании большой тройки, – нужно выкрасить оконные рамы и дверные косяки в голубой цвет!
Он приподнял кипу и пригладил волосы. Его прическа представляла собой весьма замысловатое сооружение. Дабы прикрыть лысину, Нисим отрастил уцелевшие волосы и зачесывал их от краев к центру, перекрывая голую макушку. В итоге вокруг его головы струился пробор, издалека напоминавший край кипы.[25 - Кипа – небольшая плоская шапочка, которую постоянно носят религиозные евреи.] В сочетании с настоящим краем кипы пробор походил на обрамляющий крышу волнистый карниз – архитектурное излишество эпохи барокко.
– Я человек Ренессанса, – отшучивался Нисим, мешая в кучу века и стили, – и выгляжу соответствующим образом.
О Ренессансе он всегда думал, что это название банкетного зала в Тель-Авиве, пока случайно не посмотрел телевизионную передачу по каналу «Дискавери», примерил на себя одеяния гигантов и решил, что их одежда ему впору. С того времени к месту и не к месту он упоминал Ренессанс, снискав тем самым славу одного из образованнейших людей реховотского рынка. Дабы поддержать репутацию, Нисим регулярно заглядывал в Энциклопедический словарь и с его помощью вворачивал в свою речь непонятные для работников рынка слова и словосочетания.
– Почему именно в голубой? – уточнил реб Вульф. – У нас такой краской туалетный домик выкрашен. Нехорошо получится, непонятно.
– С туалетом случайно совпало, – возразил Нисим. – А голубой – символ неба. Небесные воды, сакральная чистота… Ну, вы понимаете. А демоны, вроде Нешикули, обитают в нижнем мире, заполненном черной ритуальной грязью, и посрамить их можно только с помощью голубого цвета.
– Нет, – поразмыслив, отверг эту идею реб Вульф. – Странно будет выглядеть наша синагога. Думаем дальше.
Он поскреб пальцами бороду и погрузился в молчание. Коротко подстриженную седую растительность на щеках и подбородке реб Вульфа трудно было назвать бородой. Считая ее отличительным признаком раввинов, реб Вульф тщательно соблюдал дистанцию, всем своим видом подчеркивая собственную незначительность. Он, простой служка, мог позволить себе только намек на бороду – скромный признак причастности к высшему обществу.
По той же причине он носил не черный, а темно-коричневый костюм, и в синагоге всегда молился в одном из последних рядов. Став председателем совета, реб Вульф не изменил своих привычек и по-прежнему разговаривал со всеми ровным мягким голосом, старался при встрече первым произнести приветствие, а любой возникающий между прихожанами конфликт разрешить полюбовно, отыскав компромисс, устраивающий обе стороны.
– На Кубе, – нарушил воцарившуюся тишину Акива, – был подобный случай. Я слышал его от деда, а он – от своего деда…
– Расскажи, расскажи! – оживился Нисим. – Может, альтернатива какая пробрезжит.
– Это произошло много лет тому назад – может, двести, может триста, – Акива говорил медленно, то и дело поглаживая усики. Его речь не журчала и не лилась, а погромыхивала, точно старая, хорошо поездившая на своем веку телега. После каждой фразы он на секунду замирал, будто примеряясь, продолжать или нет, но секунда заканчивалась, и погромыхивание возвращалось с неизменностью надежно работающего механизма.
– Неподалеку от Гаваны жил еврейский купец. Крепкий торговец, его слово ценилось не хуже векселя. Имени купца никто не помнит, а называли его Гевер – мужчина. Потому, что вел он дела, как подобает мужчине: честно, достойно, без всяких там шахер-махеров. В Европу Гевер отправлял корабли с ямайским ромом, кубинским сахаром, табаком и кофе, а привозил дорогую мебель, ткани, модную одежду, вина и украшения.
Семья у него, даже по тем временам, была большая – больше десяти детей. Жену он взял из-за океана – откуда-то из Польши или Германии. На людях она почти не появлялась, проводя все время в заботах по хозяйству.
Во всем, кроме одного, Гевер мог служить примером для подражания. Но это одно сильно портило ему жизнь. Происходивший из сефардских евреев, Гевер терпеть не мог Испанию. Он ненавидел испанские песни, презирал испанский язык, на котором говорил, бойкотировал испанские товары. Причина этой ненависти осталась неизвестной – возможно, в нем говорила обида изгнанных предков. Во всяком случае, с испанцами Гевер не торговал, чем сильно усложнил свой бизнес. Жену по той же причине он выбрал из ашкеназских евреев, выучил ее язык и разговаривал на нем с детьми и супругой.
И все же, несмотря на такую странность ведения торговли, дела Гевера шли прекрасно. Вскоре он разбогател настолько, что выстроил на берегу океана великолепную гасиенду. Огромный белый дом с башенками, просторным патио, галереей для прогулок, украшенной мраморными колоннами, флигелем для прислуги и глубоким, прохладным подвалом, куда по специальным рельсам закатывали бочки с ромом.
На сороковом году[26 - Сорок лет, с точки зрения иудаизма, считаются тем самым возрастом, когда мужчина достиг достаточных познаний в Торе и в Талмуде и может приступить к изучению тайной Торы – Каббалы.] жизни с Гевером произошло то самое событие, о котором я собираюсь рассказать. По торговым делам собрался он на Бермудские острова. Гевер не любил морские путешествия. Океан в те времена был неспокойным, пиратские бриги поджидали торговые суда в самых неожиданных местах. Сказать по правде, матросы на кораблях, принадлежащих Геверу, не сильно отличались от пиратов, а их капитаны были просто сущими разбойниками. Такие нравы царили в то время на флоте. Гевер хорошо знал, с кем имеет дело, и поэтому старался избегать морских путешествий. Но бизнес есть бизнес – иногда приходиться жертвовать покоем и подвергаться опасности.
Корабль вышел из Гаванского порта рано утром. Стояла прекрасная погода, дул свежий ветер, и судно быстро продвигалось вперед. При удачном стечении обстоятельств путь от Кубы до Бермудов мог занять не больше двух суток. Но судьба распорядилась иначе…
На следующее утро корабль попал в полосу штиля. Океан лежал ровно, как ром в стакане, матросы от безделья слонялись по палубе и, перевешиваясь через борта, следили за мерным движением огромных медуз. Внезапно один из них закричал:
– Тонем, мы тонем!
Приглядевшись, капитан и помощник заметили, что судно действительно погружается в воду. Посланные в трюм матросы не обнаружили течи. Океан попросту затягивал в себя корабль – медленно, но неотвратимо. Смертельный ужас сковал экипаж. Совершалось неведомое, бороться с которым было невозможно.
– Шлюпка! – закричал Гевер. – Моя спасательная шлюпка!
Несколько лет назад, прочитав в Талмуде про особые места в океане, где засасываются под воду предметы из любого металла, Гевер снабдил свои корабли специальными шлюпками, сработанными из чистого дерева. Даже уключины для вёсел представляли собой вделанные в борта петли прочного каната. Над Гевером потешалась вся Гавана, но его, похоже, это не задело.
– Одному слову Талмуда, – отвечал он насмешникам, – я верю больше, чем тысяче утверждений тысячи незнаек.
Бывалые капитаны с легкой усмешкой снисходительности разместили шлюпки на своих кораблях и думать о них позабыли. Блажит хозяин, мало ли что кажется ему из-за конторской стойки.
Но вот дурь и марево превратились в действительность. Шлюпка шлепнулась о воду, матросы быстро заняли места у весел, капитан и Гевер последними спустились по веревочной лестнице. Впрочем, спуском это уже нельзя было назвать: палубу от шлюпки уже отделяли какие-нибудь полтора метра.
Гевер уселся на корме, сжимая в руках бархатный мешочек с молитвенными принадлежностями и томиком Пятикнижия, матросы налегли на весла, и шлюпка стрелой помчалась по глади океана. Матросы гребли так, точно за ними гнался сам дьявол. Спустя несколько минут раздался оглушительный «чмок», и корабль словно провалился под воду. Сияющее зеркало сомкнулось над его мачтами, небольшая рябь чуть нарушила блестящую поверхность – и… всё. Будто не было здесь большого корабля, груженного многотонным грузом.
Шли на веслах почти сутки. Пресная вода из резервного бочонка быстро кончилась, коробка сухарей тоже. Утреннюю росу, выпавшую на бортах шлюпки, слизывали по очереди. Капитан сверял курс с компасом и звездами – до Бермудских островов при таком ходе, по его расчетам, можно было добраться за три дня. Конечно, если океан останется спокойным.
Взошло солнце, и на горизонте проступили очертания острова. Уставшие за ночь гребцы воодушевились, спустя полтора часа шлюпка уткнулась носом в песок небольшой бухты. Лес подступал к самому берегу, из него доносились крики и щебетание невидимых птиц. Впадавший в бухту ручей оказался пресным, моряки напились вволю и улеглись под деревьями отдыхать после бессонной ночи.
Гевер отошел в сторонку, облачился в таллит,[27 - Большое четырехугольное белое полотно из шерсти (с черными полосами) с кисточками на концах, которым накрываются взрослые евреи во время утренней молитвы.] наложил тфиллин[28 - Тфиллин – по-гречески – филактерион, откуда русское название «филактерии»; аналогично и в других европейских языках, две маленькие коробочки из выкрашенной черной краской кожи, содержащие написанные на пергаменте отрывки из Торы.] и приступил к утренней молитве. Но не успел он закончить благословения, как из лесу высыпали вооруженные люди и бросились на матросов. Через несколько минут весь экипаж был связан. Весь, кроме Гевера. Незнакомцы окружили его плотным кольцом и почтительно следили за молитвой. Гевер продолжал кланяться и раскачиваться так, словно вокруг ничего не произошло.
Закончив, он аккуратно сложил тфиллин и таллит в бархатный мешочек, уселся поудобнее на песке и принялся за чтение недельной главы Торы. Судя по всему, молитвенные принадлежности то ли отпугивали незнакомцев, то ли внушали благоговение, и Гевер тянул время, рассчитывая на изменение ситуации. И оно не преминуло последовать: из толпы выступил человек, манерой и осанкой походивший на предводителя, и обратился к Геверу. Каково же было его изумление, когда тот понял, что незнакомец разговаривает на чистом иврите.
– Дорогой гость, – начал предводитель, – позвольте после окончания утренней молитвы приветствовать вас на нашем острове. Если обрел я благоволение в глазах дорогого гостя, не согласится ли он последовать в наши шатры для вкушения утренней трапезы.
Несколько секунд Гевер молчал, не в силах прийти в себя от удивления.
– Благодарю, – наконец ответил он, – и с удовольствием принимаю ваше предложение. А где экипаж моего судна?
– Необрезанных сначала накормят, – сказал предводитель, вежливо улыбаясь, – а затем отведут на работу. Праздность вредит уму и губительна для тела.
Шли долго – сначала через густой лес, потом мимо возделанных полей. По дороге предводитель рассказывал Геверу про остров. История звучала удивительно, но Гевер давно перестал поражаться диковинным историям, зная, что жизнь – удивительнее всего на свете.
Много веков назад к острову прибило трирему, на которой бежала от вавилонян небольшая группа изгоняемых «десяти колен».[29 - После разгрома Северного Израильского царства десять живших в нем колен еврейского народа были уведены в Вавилонию, а затем следы их теряются. Согласно преданию, они поселились за некой рекой Самбатион и после прихода Мессии вернутся в Землю Израиля, чтобы воссоединиться с остальным еврейским народом. Существует множество версий о том, кто именно является потомками десяти колен. Некоторые исследователи относят к таковым некоторые племена жителей Афганистана; некоторые – даже японцев.] После многих недель странствий, множества смертей и трагедий, разыгрываемых на борту корабля голодом, жаждой, а больше всего страхом перед неизвестностью, уцелевшие высадились на благодатный остров. Пищи на нем оказалось в достатке, и маленькая группка за века превратилась в небольшой народ. Все попытки бежать с острова заканчивались неудачей: ни одна лодка не вернулась обратно. Иногда океан выносил на берег обломки погибших кораблей, иногда – трупы, и лишь изредка на остров попадали уцелевшие после кораблекрушения моряки. Благодаря им островитяне примерно представляли, что происходит в сегодняшнем мире.
За всю историю существования малого народа евреи попадали на остров только два раза. Первый из спасшихся оказался простым человеком, с трудом разбиравшим Пятикнижие, а второй умер спустя несколько дней, так и не успев обучить жителей ничему новому.
– Мы слышали, – пожаловался предводитель, – что, помимо Пятикнижия, существует еще одна Святая Книга – Талмуд, но до нас она не дошла. Видимо, ее написали после изгнания десяти колен.
Спустя полчаса показались строения: невысокие хижины, крытые пальмовыми ветвями. Посреди деревушки возвышалось деревянное здание с куполом.
– Синагога? – спросил Гевер.
– Что-что? – уточнил предводитель.
– Дом молитвы, – пояснил Гевер, – сообразив, что слово «синагога» во времена десяти колен еще не существовало.
– Конечно, – ответил предводитель. – Разве можно его с чем-нибудь перепутать?
Перед входом в синагогу собралась толпа. Завидев Гевера, люди уважительно расступились, образуя проход. Он шел по нему, озираясь по сторонам и недоумевая, чему обязан таким почестям.
Островитяне были одеты просто, их одежда напоминала грубую дерюгу. У мужчин и женщин распущенные волосы до самых плеч, грубые, словно вытесанные каменным топором лица, но на них живые, бегающие глаза.
Перед крыльцом стоял человек в белом, ниспадающем до земли балахоне. Голову его украшал высокий тюрбан, наподобие тех, что носили священнослужители в Иерусалимском Храме.
«Наверное, это раввин», – подумал Гевер.
– Возлюбленный гость наш, – произнес «раввин», протягивая Геверу руку, – добро пожаловать в Дом собраний.
Внутри Дом собраний ничем не отличался от синагоги: такие же ряды лавок, возвышение посреди зала, украшенный резьбой шкаф для свитков Торы.
– Я слышал, что вы привезли с собой тфиллин? – не скрывая волнения, произнес «раввин».
– Да, вот они, – показал Гевер бархатный мешочек.
– Дай, дай наложить!
Дрожащими руками он выхватил мешочек из рук Гевера, расстегнул и принялся неумело наматывать на руку.
– Последние тфиллин, привезенные нашими предками, испортились двести лет назад, – пояснил он. – С тех пор мы только мечтаем о выполнении этой заповеди.
Гевер помог «раввину» правильно наложить тфиллин, тот накинул на голову край балахона и забормотал что-то, слегка подвывая в конце каждой фразы.
Лица стоявших вокруг выражали почти плотское вожделение. Они смотрели на «раввина» с явной завистью, и Гевер подивился и порадовался столь яркому проявлению духовности.
Закончив молитву, «раввин» снял тфиллин и, осыпая их бесчисленными поцелуями, уложил в мешочек. Поцелуи эти были Геверу неприятны. «Так целуют женщину, – подумал он, – а не святыню».
Нехотя, точно преодолевая себя, «раввин» вернул мешочек Геверу.
– И нам, и нам, мы тоже хотим, – загудели окружающие.
«Раввин» строго зыркнул на гомонивших, и ропот смолк.
– Прошу разделить с нами трапезу, – предложил он Геверу.
В соседнем, небольших размеров зале был накрыт стол. На трапезу, кроме «раввина», были приглашены еще несколько человек, очевидно, приближенные. Внимательно осмотрев стол, Гевер выбрал бананы, земляные орехи и печеные бататы.
– Вот свежее мясо, – предложил «раввин», – рыба, пойманная на рассвете, еще теплый хлеб.
– Нет, нет, – благодарю, – отказался Гевер.
– Какая праведность! – восхитился «раввин». – Наконец-то Небеса послали нам святого человека.
Гевер не был ни святым, ни особо праведным, но элементарные правила кашрута[30 - Кашрут – дозволенность или пригодность с точки зрения еврейского Закона. Распространяется не только на правила приготовления пищи, но и на широкий круг юридических и ритуальных проблем.] он соблюдал и поэтому никогда не ел у незнакомых людей, даже если они были ему симпатичны. Кроме того, он подозревал, что за сотни лет полной изоляции островитяне могли подзабыть или перепутать законы, и поэтому выбрал наименее опасные с точки зрения кашрута продукты.
– Вот вы-то и научите нас Талмуду! – радостно восклицал «раввин». – Как прекрасны шатры твои, Яаков, словно венок спелых колосьев, будто овцы на холмах Башанских!
– Талмуд – это не просто, – ответил Гевер, слегка удивленный вольным цитированием,[31 - «Раввин» процитировал несколько разных отрывков из Танаха, говорящих о совершенно разных понятиях, превратив их в одно целое.] – его начинают учить с самого детства.
– Ну, – перебил его «раввин», – если дети в состоянии понять, неужели мы не разберемся!
Он подмигнул сотрапезникам, и те ответили ему довольными улыбками и смехом.
– Давайте проверим, – не согласился Гевер. – Я задам вам три загадки – посмотрим, сможете ли вы на них ответить.
«Раввин» согласно кивнул головой.
– Двое упали в печную трубу, – начал Гевер. – Один испачкался, а другой нет. Кто пойдет мыться?
– Что ж тут непонятного? – удивился «раввин». – Грязный пойдет, а чистый останется.
– Неправильно, – ответил Гевер, в свою очередь, дивясь недогадливости «раввина». – Грязный посмотрит на чистого и решит, что он тоже чистый. А чистый посмотрит на грязного и пойдет мыться.
– Умно, – согласился «раввин», крутя бороду. – Задавайте второй вопрос.
– Двое упали в печную трубу. Один испачкался, а другой нет. Кто пойдет мыться?
– Как это кто? – вытаращил глаза «раввин». – Решили ведь, что чистый пойдет.
– А вот и нет. Грязный посмотрит на чистого и решит, что он тоже чистый. А чистый увидит грязного, пойдет к зеркалу и убедится, что он не испачкался. В итоге оба не станут мыться.
– Гм, – хмыкнул «раввин». – Это и называется Талмуд?
– Это лишь вступление. Но мы не закончили.
– Да-да… Задавайте последний вопрос.
– Двое упали в печную трубу. Один испачкался, а другой нет. Кто пойдет мыться?
– Никто не пойдет! – рассержено буркнул «раввин». – Другого ответа быть не может.
– Почему не может?! – улыбнулся Гевер. – Где это вы видели, чтобы два человека упали в печную трубу и один перепачкался, а второй нет. Так не бывает. А значит, все рассуждения придется повторить сначала. Вот с этого и начинается Талмуд.
Оглядев вытянувшиеся физиономии присутствующих, Гевер предложил:
– А зачем вам Талмуд? Наизусть я его не помню, а книг у вас нет. Давайте начнем с Пятикнижия с комментарием Раши, рабейну Шломо Ицхаки. Вы знаете, кто такой Раши?[32 - Раши (акроним словосочетания рабби Шломо Ицхаки; Шломо бен Ицхак; 1040, Труа, – 1105, там же) – крупнейший средневековый комментатор Талмуда и один из видных комментаторов Библии; духовный вождь еврейства Северной Франции.]
«Раввин» отрицательно покачал головой.
– Действительно, – улыбнулся Гевер, – откуда вам его знать? Раши ведь жил во Франции, в одиннадцатом веке.
– Это неважно, где он жил и когда, – сказал «раввин». – Давайте начнем учиться!
– Прямо сейчас?
