скачать книгу бесплатно
Заговорить!
Это же просто, сложил два-три слова, и даже если слова чушь – девушка, как минимум, посмеется над ними, контакт уже начнется.
А нет, не хотелось казаться идиотом…
Какие красивые у вас игры светотени…
Дурацкая фраза, такая банальная в качестве стартового комплимента художнице, и почему-то самому Давиду она показалась немыслимо пошлой, будто в каждом слове той фразы на самом деле пряталось “я хочу вас трахнуть немедленно, не сходя с этого места”.
И думалось Давиду, что Надя глянет на него и отвернется, возмущенная столь безыскусным и наглым подкатом, а она…
…Улыбнулась ему.
Это был конец, фаталити, апокалипсис.
Как можно мнить себя уже наевшимся “свободных отношений”, замахиваться на цель “построить семью” и вот так терять голову от одной только случайной улыбки?
Как можно вот так влипать и в то же время быть молодым самовлюбленным кобелем, который не выходит из дома без трех презервативов в кармане, а чувством собственного достоинства может сшибить с неба солнце?
А он потерял… И влип…
Эта улыбка будто начинает рождение сверхновой в его груди. И хочется, чтобы эта улыбка с Надиных губ больше не сходила. Вообще никогда. И про себя он уже зовет её Надей, хотя они даже не знакомились. Просто потому что он не сможет наскрести в себе самообладания на какую-нибудь Надежду Сергеевну.
У вас красивые скулы…
Он никогда не думал, что одной лишь фразы такого рода ему будет достаточно, чтобы пропасть.
Он не был идиотом, он знал, что женщины находят его привлекательным, это уже давно не было новостью. Лет с четырнадцати, поди, когда пошла мода дарить валентинки, и когда вдруг оказывалось, что открыточек в виде сердечек Давид Огудалов получил с первого же раза больше, чем трое его друзей вместе взятых.
– Куплю отворот, за любые деньги… – билось в голове Давида, а ладонь уже ложилась на Надино бедро, а глаза уже поблескивали триумфом, задевая лица тех неудачников, которых ждал облом. Нет, вряд ли они предполагали, что Давид трахнет Надю, прямо не выходя из галереи, но они прекрасно понимали, что это ждет его в ближайшее время. И завидовали.
А у него срывало последние гаечки с предохранителей. И не оставалось сил терпеть, ждать, куда-то ехать, нужно было прямо сейчас, и ни часом позже.
Опять-таки, если бы Давид не был прагматиком – он бы решил, что Надя Соболевская – настоящая ведьма, взяла и приворожила его, или что там у него какая-нибудь связь истинной пары в душе зачесалась.
И думалось ему, что секс все исправит, что нужно просто сбросить это напряжение, нужно просто взять её – ту, что взяла и вытеснила из головы Давида все его мысли.
И был он, тот торопливый секс в кладовке, яркий, как взрыв, и краткий до безумия.
Его не хватило. Совершенно. Да и на что его могло хватить?
А потом…
Потом Давид смотрел ей вслед…
Ну, точнее, не ей, а её уже скрывшемуся за поворотом такси. Сути это не меняло.
Даже имени не спросила…
Что это было вообще?
А ведь он заехал предложить ей работу…
Да-да, работу. Заказчик Давида внезапно захотел, чтобы в его гостиной был во всю стену его портрет, и не какой-нибудь – а чтобы “в стиле Соболевской”. И чтобы писала его именно “рука мастера”.
Головная боль, на самом деле, потому что теперь проект под этот "арт-объект" переделывать придется, но клиент хорошо платил за свои капризы.
И все-таки, это было дело рук матери, Давид был уверен. Она решила столкнуть сына с Соболевской не мытьем, так катаньем.
Если говорить по-честному, во всей Москве сложно найти худо-бедно значимого в искусстве человека, который не знаком с Тамарой Львовной Огудаловой хотя бы заочно.
А Юрий Андреевич Левицкий был племянником друга Тамары Львовны. Задурить ему голову россказнями о редком таланте молодой художницы, и о том, что “сейчас она нарисует вам задешево, а потом ваша гостиная будет шедевром российского искусства”, матери явно было несложно.
В общем… Давид приехал предлагать Соболевской работу, да. Насколько он успел понять до выставки – у Надежды не то чтобы наплыв заказов, но бывают провалы. От большого и выгодного заказа она не откажется.
Ну, и он был искренне уверен – мама в который раз потерпит поражение. Наде просто нечем его заинтересовать. Заколебавшемуся материнским сватовством Давиду немного хотелось отомстить. Совсем чуточку. В уме.
А выходит так, что Давид возвращается домой после выставки и звонит маме.
Адрес и телефон Нади достать проще некуда, зря богиня мнит о себе очень уж много.
– Ну что, ты познакомился с Наденькой? – щебечет мать. Просто соловьем заливается.
– Не успел, – хладнокровно врет Давид, чувствуя себя школьником, рассказывающим сказки об украденном дневнике. – Приехал слишком поздно, её уже не было. Я заеду к ней завтра, только скажи адрес.
Не хочется признавать свое поражение и давать в руки матери такой козырь… Дай ей волю – и Надя появится в жизни Давида ровно в таком количестве, что он точно усомнится в идее переезда. А все же решено и спланировано.
Так что мама не узнает о том, что его все-таки проняло. Пока – не узнает. Пока Давид не придумал, что ему с этим делать.
Что ему делать с Надей…
Заехать к ней завтра. Да, пожалуй, хорошая мысль.
Взять себя в руки, выдохнуть, поговорить уже наконец о работе
Хочется иного.
Хочется поехать не завтра утром, хочется рвануть прямо сейчас. Догнать беглянку, завалить её на первую попавшуюся постель и драть её столько времени, сколько понадобится, чтобы её язык совершенно перестал ворочаться во рту.
Отношения её не интересуют с ним, ишь ты…
Оборзевшая, невесть что о себе возомнившая богинька.
Мама называет адрес, обещает даже утром позвонить и спросить – дома ли Надя.
Ну да, ну да, конечно, исключительно из благих побуждений. Ладно, мама, что уж с тобой делать. Все равно по-твоему не будет.
После разговора с матерью Давид ловит себя с поличным – за рабочим столом, у листа бумаги, с карандашом в руках.
И это просто выходит за всякие рамки, потому что он уже давно не рисовал просто так, для себя, для настроения, наверное, с института. Эскизы, интерьеры и все, что по работе, – много и запросто.
А тут пальцы скользят над листом, карандаш очерчивает контур изящного подбородка. Давид – не профессиональный портретист, хоть навык рисовальный и не теряешь с годами. Рисунок выходит больше техничный, набросок, не портрет.
Какие у неё глаза?
Серо-синие, такого редкого оттенка. Он успел заметить, за время их краткой беседы. И не море, и не небо.
В груди будто ворочается спящий медведь при воспоминании об этих глазах.
В голове слегка гудит, глаза будто нарочно снова ползут к листку с записанным адресом и думается – а спит ли она сейчас? И вспоминает ли о нем?
Хочется. До нервной лихорадки, сводящей пальцы, хочется, чтобы она думала именно о Давиде. Так же, как он думает сейчас о ней, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь туман этого наваждения…
А еще лучше – сильнее, чтобы валялась сейчас на мятой простыне где-то там, думала о его члене и трахала сама себя своими тонкими пальчиками. И чтобы скулила, умирала от пустоты, ведь это совсем не то.
Нет, это совершенно ни в какие рамки…
Что это за озабоченный пубертат накануне тридцати, а?
И с этим точно надо что-то решать. Оставлять это на самотек внезапно не кажется разумным решением. Потому что вот в таком состоянии – Давид может из самолета вылететь во время посадки, просто потому что если его будет ломать хотя бы вот так, как сейчас – он на месте не усидит.
Этак можно и нешуточно увлечься, и передумать насчет переезда. Нужно как-то взять это под контроль. Успокоиться. Насытиться ею.
Ну, допустим, хочет Давид Соболевскую. Хочет. Пусть не так, как любую другую девушку, но все-таки – только хочет, не даром на кончике языка до сих пор мерещится её вкус. Солоноватый, пряный. И как же жаль, что только мерещится…
Давид сделал слишком много, чтобы перебраться в Нью-Йорк. Там – перспективы, уже сейчас налажены неплохие связи, и уже даже не один клиент ждет приезда Давида. Сейчас у него осталось не так много незавершенных дел, держащих его в Москве. И разве стоит какое-то странное секундное увлечение всего того, что ждет его там, в Нью-Йорке?
И нет, ну все-таки: какого же черта, а?
3. Кровь от крови моей
Я еду домой.
И пусть пора делать ремонт, штукатурка на потолке в ванной потрескалась, уже месяц как сломалась посудомойка и снова надо вспоминать, что ты не только вольная художница, но еще и Гроза Грязных Тарелок. Все равно – дома хо-ро-шо.
Даже эти дурацкие тарелки можно, приложив усилие, и не заметить. Как делает Алиска, когда её надо убираться в комнате, а не хочется? Заходит в субботу с утра в кухню, патетично вздыхает, говорит: «Капец, как у меня грязно, пора пылесосить», а потом шмыгает за ноутбук, истязать какую-нибудь новую песню своими попытками в ремиксование.
Типа, да, мама, мне страшно некогда, но знай – сердечко-то мое не на месте!
Вот и я завтра перед завтраком драматично порву на затылке волосы, что пора мыть посуду. Разница только в том, что вымою я ее, когда Алиска свалит в школу, а дочь моя в комнате приберется, только если я принесу к ней пылесос, встану посредине этих Авгиевых конюшен и демонстративно засучу рукава. Вот тогда, когда прогремит заветное «Мам, я сама!!!» – вот тогда в комнате моей дочери просветлеет. На некоторое время.
– Привет, мам, – Алиска выползает из своей комнаты с недовольным видом, – а чего ты меня на выставку не взяла.
А того и не взяла, милая, потому что последний секс в моей жизни был четыре месяца назад. И я наделась, да, что подвернется кандидат. И совершенно не хотела , чтобы моя дивная дочь атаковала меня с фланга, пока я купалась в серо-зеленых очах моего Аполлона, с её любимым: «Мам, мне скучно, когда мы домой поедем». Две недели назад она мне устроила обломчик именно таким образом. Нет, там, конечно, не было никакого сравнения с сегодняшним восхитительным юношей, но все-таки и тот мужчина был ничего так. Обламываться все равно было обидно.
Я отомстила. Я гнусно отомстила. Не дала Алиске надеть супер-мини на день рождения к подружке. А там точно был мальчик, который моей Лисище нравился.
Ага, ни себе ни людям! И пусть скажет спасибо, что я все-таки разрешила ей намазать губы блеском.
– Тебе же скучно на выставках, жучок, – дипломатично откликаюсь я, сбрасывая с ног туфли. Боже, как хорошо. Может, все-таки стоило взять с собой Аполлончика? Может, у него не только язык дивный, но и пальцы способны к божественному массажу ног?
– Можно подумать, я тебя на веселые мероприятия приглашаю, – прыскает Алиска и я, кажется, понимаю, что дочка все-таки в маму удалась не только профилем, но и ехидством. А в папу – только лопоухими круглыми ушками.
Ага, школьные концерты – скука смертная, уже, кажется, даже их участники это иногда понимают. Хотя, скажем честно, это все педсостав. У них план, за активность – премируют, вот и тыкают по мероприятию раз в месяц. Ну, а Алиска – регулярно вертится в актрисах, то танцует, то играет, в прошлом месяце даже запела.
Как я потом отбивалась от завуча, атаковавшей меня с требованием: «Отдайте девочку в музыкальную школу, у неё отличные вокальные данные», – лучше не рассказывать.
Мне иногда кажется, что в школах есть какой-то план. Столько-то учеников должны ходить в музыкалку, столько-то в художку, столько-то – сидеть в библиотеке и обеспечивать план уже ей. Ну, вот как объяснить, что Алиска предпочтет посидеть дома и попытать меня терзанием гитары или очередным «ремиксом», и что для «общения» у Алиски драмкружок, и ей хватает?
Нет, я могла бы включить деспотичную мать, могла бы сплавить дочь и в музыкальную школу, но я решила в свое время, что быть деспотичной мне лень. Ну и вообще, музыкалка денег стоит. Нет, если Алиска все-таки соберется со своей гитарой познакомиться профессионально – денег я найду, потрясу её папочку, который уже второй месяц зажимает мне алименты. А пока она «думает» – можно не напрягаться.
Эх, вот пока дети лет до десяти – это такое ходячее мимимишество, устами которого глаголет истина, а когда девочке вдруг уже одиннадцать, и вот-вот стуканет двенадцать, устами её все чаще начинает звучать подросток. И это ей еще не четырнадцать и она не воюет за то, чтобы её на концерты отпускать одну. И не требует разрешить ей покрасить волосы в бирюзовый цвет. И не заставляет меня думать, что мне с этим делать. Хотя, наверное, я не буду делать ничего, что помешает Алиске самовыражаться. Эх, кто бы мне такое разрешил. До сих пор хочу покраситься в розовый цвет и все думаю – а что на это скажет мама. Наденька, тридцать четыре годика.
– Ты покормила Зевса? – вспоминаю я про самое балованное создание в этом доме.
Алиска кивает.
Зевс – наш с Алиской черепах. Истинный небожитель, потому что именно над ним трепещут все три местные гурии. Единственный мужчина, которого я готова терпеть не только в своем доме, но и в своей спальне дольше, чем пару ночей. Молчалив, верен, идеален. Такого можно и побаловать, и за свежими огурцами ему зимой в магазин за три квартала гонять. Потому что ну невкусные же те, которые поблизости.
Когда в прошлом году наш Зевс решил заболеть – боже, как я с ним носилась по всем герпетологам столицы. Кормила этого паразита из шприца, через зонд, отказалась от маникюра, лишь бы не повредить ногтями чувствительную черепашью мордашку. А заради мужика я на такие подвиги уже не готова.
Прохожу в ванную, чтобы помыть руки и глянуть на себя в зеркало. Отбрасываю волосы на спину, смотрю на себя в зеркало, делаю «как было», прикрывая волосами шею. Вот ведь… Аполлончик мой несносный, и когда успел мне засос-то поставить? У меня, между прочим, родительское собрание послезавтра. Придется искать водолазку.
– Мам, я там блинчики пожарила, – хитро улыбается Алиска, вставая в двери ванной, и я поднимаю бровь. Очень интересно.
– И кого мы косплеим на этот раз?
Моя звезда – звезда не только в школе. Она у меня косплеер и блоггер. И это мне на самом деле головная боль, потому что одно дело быстренько соорудить ей на машинке белую юбочку снежинки для школы, другое дело – состряпать ей мантию Гермионы из Гарри Поттера или комбинезончик Женщины-Кошки. И подобрать все остальное. И отфотать все это безобразие. Спасибо еще фотки для блога она сама подбирает.
Нет, я считаю, мне повезло, что Алиска еще аниме не видела. С одной стороны – состряпать прикид Сейлор-Мун относительно не сложно, но блин, я помню, что там были и крылья, а ведь Алиска не захочет мелочиться и обходиться матроской, юбкой и хвостами. Значит, придется снова доставать фоамиран и резать, и клеить. А кому? Ну, естественно мне, у меня ж красивее!
Хотя ладно, я скромничаю, вообще мне нравится это Лисичкино хобби, нравится возиться с нарядами, ради такого дела я в прошлом месяце даже разрешила ей купить дико-короткие шорты к костюмчику той самой Харли Квин. А уж с каким упоением я разрисовывала дочери биту… Хотела её повесить рядом с дверью, чтобы если что – далеко ходить не надо было. Алиска не дала, жадина-шоколадина.
– Мам, а ты сможешь платье Блум Гармоникс сшить? Из восьмого сезона.
Холмс говорил, что у него де в голове не должно быть лишней информации. И это у него получалось, только потому, что у него детей не было. Потому что да, я знаю этих чертовых Винкс, знаю, в каком сезоне какая была трансформация у этих дурацких феечек, знаю, где какой злодей был… В общем… В общем да, великим сыщиком мне стать не светит.
Гармоникс. Смутно припоминаю, что там за ерунда – вспоминается какая-то каскадная юбка с длинным голубым хвостом. Ох, и повозимся мы с ним…
– А попроще ничего нельзя было придумать?
Алиска шмыгает носом. Пытается выглядеть виновато. По актерскому мастерству можно ставить крепкую четверочку.
– Я подумаю, – жестоко сообщаю я. Таким вот образом я сообщаю дочери, что одними только блинчиками она меня в этот головняк не втравит.
Да, да, заинтересованная в своей выгоде Лиса – существо очаровательное, ужасно трудолюбивое и дико подлизывающееся.
А я вполне могу продаться за пару приготовленных на ужин салатов, тем более что когда мне срочно надо портрет дорисовать – мне не до готовки. Мне иногда кажется, что именно из-за этого Алиска научилась готовить. И хорошо, что её умения не захватывают пока ничего серьезнее блинчиков и салотов, а то, как бы я жила, если бы она еще и кексики печь научилась? Стремительно поправляясь?
