скачать книгу бесплатно
Залавруга, или Все фантазии воплощаются в жизнь… Повесть
Сергей Валентинович Щуковский
В урочище Залавруга, где находятся наскальные рисунки – петроглифы, проходит фестиваль первобытной культуры. К обыкновенным беломорским подросткам обращается за помощью Хранитель Камня из страны Валуния, смысл существования которой – соединение в единое целое Большой Каменной Книги, хранящей Главную Тайну Человечества. Бывший Главный Хранитель Камня похитил Резец Творца, которым можно внести изменения в Книгу, и тогда она обретёт ложный смысл. Вернуть Резец Творца могут только ребята.
Залавруга, или Все фантазии воплощаются в жизнь…
Повесть
Сергей Валентинович Щуковский
© Сергей Валентинович Щуковский, 2021
ISBN 978-5-0053-5088-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1. У каждого должен быть знакомый питекантроп
– Куда летят тучи? – спросил Костик, задрав к небу голову и рассматривая медленно плывущие облака.
– Смотря, куда дует ветер. Сейчас, например, они направляются на север, потому что ветер с юга, – ответил Сергушкин. И хотя наивные вопросы младшего брата его порой «доставали», в этот момент он отнёсся к ним спокойно, это было хоть какое-то развлечение в ожидании друзей.
– А вот и нет, – заявил пятилетний Костик, удивляясь неосведомлённости старшего брата, – они летят в Тучландию. Они там базируются. Ты разве не знал?
– В какую ещё Тучландию? Что за бред?
– Мне твой Тимоха всё рассказал, – с очень важным видом, как будто узнал страшную государственную тайну, заявил Костик. – В Тучландии находится сверхсекретная база грозовых туч, но туда принимают и лёгкие облака. А из облаков там уже делают тучи. Тимоха сказал, что этот секрет раскрыл ему его дядя, который служит на этой базе. У Тимохи ведь есть дядя? Есть. Значит всё верно.
– Есть у Тимохи дядя, есть, – вступать в спор с Костиком Сергушкину не хотелось. Малой ни за что не поверит, что Тимоха его просто развёл, поскольку авторитет Сергушкинского приятеля был для Костика непререкаем. Тем более что дядя у Тимохи точно есть, но работает он водителем-дальнобойщиком и только по этой причине подолгу не бывает дома, а не потому что заступает на боевое дежурство на мифической базе грозовых туч. Но все эти доводы прозвучат очень неубедительно для Костика. Малой привык верить фантазёру Тимохе, наверное, потому что фантазии того были яркими, по-детски наивными и, казалось, раскрашивали серые будни во все цвета радуги. Слова же старшего брата Костик часто подвергал сомнению, хотя и засыпал его вопросами.
Однажды, придя из детского сада, Костик спросил: «Сергуня, а что за овощ такой „восадули“? Это как кабачок?» – «Нет такого овоща, – сказал Сергушкин, – откуда ты взял?» – «Нет, есть, – твёрдо заявил Костик, – я просто не знаю, как он выглядит. А мы сегодня песню про него пели: „Восадули в огороде“. Значит восадули растёт в огороде, и поэтому он – овощ». Сергушкин пытался объяснить младшему брату, что его фантастический «восадули» это сразу три слова «во саду ли», но подошедший Тимоха всё испортил. Он тут же заверил Костика, что восадули – это чрезвычайно полезный овощ, который очень похож на кабачок, но со вкусом лесной земляники, растёт только на жарком юге, а фаршированные абрикосами восадули – любимейшее блюдо королевы Великобритании Елизаветы II. Авторитет Тимохи и Её Величества королевы перевесил все доводы старшего брата, который неоднократно просил Тимоху не морочить Костику голову своими небылицами. Малой до сих пор уверен в существовании таинственного овоща восадули и мечтает его когда-нибудь попробовать.
Серёгу Сергушкина все друзья называли Сергуша, а родители – Сергуня. Во всём этом была своя логика: в первом случае, как и принято среди подростков, производная от фамилии, а во втором, от имени. Сергушкину не нравилось ни одно, ни второе обращение. Неужели он такая бледная индивидуальность, что даже для прозвища надо примитивно использовать фамилию, а не какое-либо из многих его выдающихся качеств. Родители тоже не понимают, что он уже давно вырос, как никак ему уже целых двенадцать лет. Это Костяна можно называть Косей или Котиком, а он – Сергей Сергеевич, ну, в крайнем случае, Сергей. Какое он хотел бы прозвище, Сергушкин не знал. Вот Тимоху, наверное, ещё с детского сада зовут Перископ. И это при наличии такой замечательной фамилии, как Степашкин. Не фамилия – песня. Хоть Степашкой назови, хоть Зайцем, хоть Косым – всё будет в тему. Нет же, кто-то придумал «Перископ». А всё его, Тимохины, увлечения приключениями и фантастикой. Он, как только научился читать, сразу перечитал всего Жюля Верна из отцовской библиотеки, затем «повзрослел» до Стругацких и современной фантастики.
Тимоха, казалось, жил в придуманном им самим мире. Он постоянно «выдавал» истории, которые с ним всё время случались. Эти истории были настолько невероятные, что Сергушкин, подвергал ежеминутному сомнению всё, что говорил Тимоха. Однажды Сергуша сказал другу: «Всё, что ты говоришь, надо разделить на два, а из частного отнять половину делимого. Это и будет правдой». Тимоха долго анализировал в голове то, что сказал Сергушкин, а потом обиженно произнёс: «Так ноль же получится». «А сам виноват. Как я могу тебе верить, если ты на каждом шагу фантазируешь?» – Сергушкин никогда не говорил, что его приятель врёт, он считал его «великим фантазером». Это Тимохино качество иногда помогало друзьям в различных ситуациях. Они были первыми художественной самодеятельности и футболе. Причем в футбол играл Сергушкин, а Тимоха потом всем рассказывал, как его друг блестяще провёл игру. Сергушкин понимал, что в этих рассказах Тимоха изрядно присочиняет, но ему было приятно, он ощущал себя героем несуществующей книги «Детство Марадонны». И вот этого сочинителя прозвали Перископом, ладно бы бароном Мюнхгаузеном, а то – Перископ. Тоже мне, капитан «Наутилуса».
Тимоха появился, как всегда, в возбуждённом состоянии, он издалека размахивал руками, привлекая к себе внимание:
– Привет, Сергуша! Привет, Котян!
Костик важно за руку поздоровался с приятелем своего старшего брата и своим, как он считал, другом.
– Что машешь ластами? Всплыл с перископной глубины и обнаружил на борту своей ванны пришельцев из космоса? – предвосхитил очередной «правдивый» рассказ Тимохи Сергушкин.
– Сергуня, дай ему сказать, – заканючил Костик, боясь лишиться очередной увлекательной истории, – а ты, Тимоша, рассказывай. Мы тебя очень внимательно слушаем.
Последние слова Костя произнёс очень строго и важно, подражая отцу, когда тот, придя с родительского собрания, подзывал мать, и они вместе, глядя Сергуне в глаза, ждали чуда. А чудо могло заключаться в одном: классный руководитель ошиблась, и это не их сын со своим лучшим другом Степашкиным отформатировали жёсткий диск на учительском компьютере в кабинете истории. В тот раз Сергуня пытался оправдаться тем, что историчка не знает средневековой истории Руси, не читала Фоменко с Носовским и всё путает в летоисчислении. Они с Тимохой хотели удалить из компьютера заведомо ложные презентации, которые вводят в заблуждение их одноклассников.
– Я видел первобытного человека. В шкурах и с дубиной в руке. Только что, – выпалил возбуждённый Тимоха, – и я с ним разговаривал.
– Ну, и как там у них? – с явной ироний в голосе спросил Сергушкин.
– Что и где?
– Ну, как там у них погода? Ведь обычно, когда встречаются незнакомые люди, они говорят о погоде. Или вы обсуждали какие-то другие, более важные проблемы? – Сергушкин продолжал «подначивать» друга.
– Причем здесь погода? Какая погода? Я разговаривал с питекантропом, почти неандертальцем!
– На каком же языке ты разговаривал с этим питекантропом-неандертальцем?
– На русском. Другого он не знает. Я его и «ду ю спик» спросил, и «шпрехен зи дойч», и «парле ву франсе». Не знает ничего. Только по-русски говорит, – Тимоха жестикулировал и даже строил гримасы, очевидно изображая встреченное им существо.
– Ну, во-первых, питекантроп – это обезьяночеловек, и обладал он лишь зачатками речи. Мог лепетать, как младенец, в лучшем случае. Поэтому говорить ты с ним не мог. Во-вторых, учёные не исключают, что неандерталец потенциально мог разговаривать, но чтобы, по-русски, исключено. И, в-третьих, оба эти вида давно вымерли и нет никакой возможности на их возрождение, – Сергушкина, увлекавшегося историей, раздражало в таких случаях дилетантство друга. Ну, хоть бы подготовился, книжки почитал умные, прежде чем истории придумывать. – И потом, полиглот несчастный, ты бы только по-английски смог изъясниться и то в рамках рассказа о том, как тебя ударили лицом об стол. Зачем же ты спрашивал его, говорит ли он по-французски и по-немецки?
От такого несправедливого недоверия Тимоха чуть не задохнулся:
– По-твоему я всё придумал? Я всё вру? Человек, может, первый раз в жизни, ничего не сочиняя, рассказал так, как оно было на самом деле, а ему не верят. Может быть, я и не разбираюсь в этих твоих питекантропах и неандертальцах, но то, что это был первобытный человек – точно! И шкура на нём была медвежья и дубина в руках! И сам он был немытый и нечесаный! И говорил по-русски! Причём без акцента! Раз не верите, ничего больше не скажу!
Костик смотрел большими круглыми глазами то на брата, то на Тимоху. Умные слова Сергуни и его спокойный рассудительный тон говорили о том, что, конечно же, Тимоха «загибает». Взбудораженный и обиженный недоверием Тимоха вызывал жалость но его хотелось дослушать не только поэтому, а потому, что Костику становилось всё интереснее и интереснее.
– Тимоша, ты рассказывай. Мы тебе верим, – сказал Костик и, посмотрев с укоризной на старшего брата, добавил, – во всяком случае, я точно верю.
Тимоху долго уговаривать не пришлось: от Сергуши благосклонности не дождешься, поэтому надо воспользоваться просьбой его младшего брата и дорассказать свою правдивую историю.
– Я вышел из дома и, как обычно, решил срезать путь к вашему двору. Рванул напрямки, по тропе за гаражами. Когда выскочил на центральную, то сразу же наткнулся на это существо. Самое главное, что по улице шли люди, и они его как будто не видели. Они не обращали на нас с ним никакого внимания. Я ещё подумал: «Неужели они этих питекантропов каждый день встречают». Но это было потом. А сперва я, как только буквально уткнулся в него, поздоровался, как культурный человек. «Здрасте», – говорю. А он мне: «Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек. Вы так бежите, что чуть не сбили меня с ног». «Извините, – говорю я ему, – тороплюсь очень. – А Вы что-то рекламируете? Классный у вас костюм. И дубина, как настоящая». А он мне: «Ничего не рекламирую, а дубина самая что ни на есть настоящая. И сам я настоящий». Прикидываешь, настоящий, говорит. Думает, что я лошок деревенский, вот и грузит. Но я-то ему сразу: «А откуда Вы здесь и чего у нас делаете?» Питекантроп почесал своё небритое лицо, выловил какого-то жука – здоровенный такой с усами – и съел. Честное слово, сам видел. Разжевал и проглотил. И говорит мне: «Я из Валунии. Прибыл на фестиваль первобытной культуры. А Вы не подскажете мне, как найти антропологический музей или хотя бы этнографический?» Я говорю ему: «Нет у нас ни то ни другого, а есть только краеведческий». Он сразу как-то погрустнел. «Это плохо, – говорит, – в каждом городе должен быть антропологический музей. Как же вы узнаёте о своем происхождении?» Я отвечаю, что о происхождении мы проходим в школе. А он, чудак-человек, или, как там его, чудак-питекантроп, говорит: «Где проходите? Куда проходите?» Пришлось мне разъяснять этому гусю систему нашего образования. Вкратце, конечно, но он остался доволен. Сказал, что я очень сведущий во многих вопросах молодой человек, развитый не по годам и по мне сразу видно, что окружающие меня недооценивают. Таков удел всех великих людей.
Тимоха выпалил эту информацию без остановки, словно она была заучена наизусть, а не придумывалась на ходу. Братья Сергушкины молчали: Сергуня снисходительно ухмылялся, словно хотел сказать: «Ну, здоров ты заливать», а Костик смотрел на Тимоху широко раскрытыми глазами, веря абсолютно каждому его слову. И как было не верить, когда Тимоха произносил такие сложные серьезные слова «антропологический» и «этнографический». Костик не знал, что они означают, но чувствовал, что что-то важное, а может даже и секретное, как-то связанное с базой грозовых туч в Тучландии.
– И вот после этого он попрощался, сказав, что мы, возможно, увидимся на фестивале первобытной культуры, который такие талантливые и способные молодые люди, как я, должны обязательно посетить, – продолжил Тимоха. – И тогда я подумал, а почему никто не обращает на этого чудака внимания. И понял, что я один его видел. Значит я – избранный. Где-то читал, что у гениев проявляются сверхспособности.
– В твоей гениальности никто и не сомневается. Ты же у нас Перископ сверхдальнего видения. Увидишь и то, чего нет на самом деле, – развенчать на корню все Тимохины выдумки было делом чести для Сергушкина, а то Костик уже поверил в Тучландию, а скоро начнёт друзьям рассказывать, что по городу ходят питекантропы.
– Завтра и на самом деле на Залавруге состоится фестиваль первобытной культуры. Музей каждый год заморачивается: народу нравится. Ты, наверное, разговаривал – если разговаривал, вообще – с каким-нибудь актёром загримированным, который будет вступать на фестивале.
– А как же Валуния? – Тимоха не хотел так просто сдаваться. – Он сказал, что прибыл из Валунии.
– А что он должен был тебе сказать? Что он приехал из Нижнего Тагила, что там только и живут первобытные люди. Ха-ха-ха, – смех Сергушкина был деланный, искусственный. Тимоха упирался не по своей наивности, а потому что ему очень хотелось, чтобы в его очередную фантазию поверили. Но Сергушкин те такой простачок.
– Тоже мне, Валуния. Нашёл страну. И где она? В Африке или в Азии? А может в Америке? Или в Европе? Где-нибудь за валунами спряталась.
Предположение Сергушкина о том, что это мог быть переодетый актёр, объясняло многое, но не для Тимохи. Он, только что разговаривавший с самым настоящим живым первобытным человеком, был убежден в том, что это никакая не мистификация с переодеванием, а самая настоящая встреча с необычайным. Это то, о чём он мечтал и во что всегда верил. Кому, как не ему, любителю приключений и фантастики, должно было так повезти. Не этому же, пытающемуся всё объяснить с научной тоски зрения, Сергуне. Пусть он будет Перископом сверхдальнего видения, но он точно видел первобытного человека, и никто его в этом не переубедит.
– Не знаю. За валунами эта Валуния или за какими другими камнями или морями, врать не буду. Зачем мне врать. Я всегда говорю правду, – на этих словах Тимоха споткнулся и покраснел, – раз видел, значит, видел, раз разговаривал, значит, разговаривал. Ты просто завидуешь, что у меня есть теперь свой собственный знакомый питекантроп.
– Ну, во-первых, не питекантроп, а первобытный человек, а во-вторых, – Сергушкин понял, что переспорить Тимоху не удастся, – я себе тоже могу придумать целую кучу экзотических знакомых и всем о них рассказывать. Но я этого делать не буду, чтобы не выглядеть смешно и глупо.
– Какие мы гордые и принципиальные, – Тимоха тоже решил не продолжать спор, – давайте хоть на фестиваль-то сходим, всё равно делать нечего. Женьку с собой возьмём.
– Ладно, это можно, – миролюбиво сказал Сергушкин, – заодно и посмотрим на твоего знакомого дикаря.
– Ну, разговаривает он не как дикарь, а как вполне цивилизованный человек, – хотел было возмутиться Тимоха, но Костик, как всегда, своим наивным вопросом погасил начинавший разгораться конфликт:
– Тимоша, а ты меня с ним познакомишь?
– Конечно, Константин, обязательно, – Тимоха знал, что маленькому Костику нравится, когда его называют полным именем. Он сразу становился важным, серьезным и, как он сам говорил, ответственным. Но в этот раз эмоции выплеснули наружу.
– Ура! У меня будет свой знакомый питекантроп! – Костик посмотрел с благодарностью на Тимофея и вдруг философски изрёк. – У каждого должен быть свой знакомый питекантроп.
2. Все кошки просто любят свободу
Они все трое учились в одном классе самой обыкновенной школы: Сергуша, Тимоха и Женька. Сергушкин был почти отличником. Почти, потому что идеальных людей не бывает: зубрить он не хотел, пятерок не выпрашивал, а наличие собственного мнения по каждому поводу не позволяло получать исключительные отметки. Не все учителя любят, когда ученик с ними спорит, да ещё и прав оказывается. Такому выскочке надо щёлкнуть по носу, естественно, в воспитательных целях, чтобы не задавался. Но, тем не менее, Сергушкин оставался надеждой школы на олимпиадах и конкурсах, а также застрельщиком в различных, менее серьёзных мероприятиях, в которых его активно поддерживал старый друг детства Тимофей. Сергушкин считал, что говорить в отношении Тимофея «старый друг детства» было вполне уместно потому, что знали они друг друга всю свою небольшую жизнь. Согласно семейным преданиям мамы Сергуни и Тимохи рожали их в одном роддоме в один и тот же месяц – март, о чём имелись соответственные записи в свидетельствах о рождении. Сергушкин родился седьмого марта, а Степашкин – девятого, очевидно решив не занимать международный женский день собственной персоной на всю жизнь.
Далее был детский сад, где малыши ходили в одну и ту же группу и, с полным осознанием собственной индивидуальности, делили по-братски игрушки: Сергуня предпочитал кубики и различные конструкторы, где можно было бы применить смекалку и сообразительность, а Тимоха – различные самолеты, машинки, которые у него тоже летали по воздуху и совершали подводные путешествия под толщей воды дворовых луж. Наверное, уже тогда в его голове начали рождаться самые первые истории о невероятных приключениях, которые происходили с ним. Тимоха нисколько не комплектовал от своих выдумок, он был уверен, что всё, что он рассказывает, могло бы случиться, если бы ему немножечко повезло. Если бы он вдруг оказался в нужное время в нужном месте, то вполне стал бы свидетелем приземления летающей тарелки, а уж уговорить нлонавтов взять его с собой не составило бы никакого труда. И Тимохина фантазия начинала бурно работать. Через некоторое время Перископ пересказывал эту историю, как свершившийся факт, своему другу Сергушкину. Сергушкин со временем привык к фантазиям Перископа и даже скучал по ним, когда тот по причине болезни или отъезда с родителями на Черное море долго не появлялся. Зато, когда Перископ возвращался, то рассказывал никогда не бывавшему на Черном море Сергушкину такие истории, что дух захватывало. Чего стоит одно только жуткое приключение в подводном гроте. Тимоха, якобы, на спор с местными пацанами нырнул с высоченной скалы в море и попал в подводную пещеру. Он проплыл длинным тоннелем метров сто, и, когда у него уже стал заканчиваться воздух, вынырнул в большом подводном гроте. По заверению Тимохи, этот грот был старым пиратским пристанищем. На берегу, будто бы, везде валялись кости. Перископ не утверждал, что это были кости несчастных пленников пиратов, это подразумевалось само собой. Тимоха нашёл даже старинный искривленный кинжал, но забрать его не смог, потому что выплывать из пещеры трудно, а кинжал был тяжёлый. И когда Сергушкин засомневался в правдивости рассказа, Перископ сделал страшные глаза и, как последний аргумент своей правоты, произнёс: «А кости? А кинжал? Я же их видел. Чей он ещё, если не пиратский? Он такой старинный и ручка у него отделана драгоценными камнями». На что Сергушкин сказал, что Перископ всё придумал. Но Тимоха упирался: как такое можно придумать.
Учился Тимофей Степашкин средне. Высокими достижениями, как его друг, он не блистал, но был яркой и заметной личностью на школьном небосклоне. Кто ещё сумеет так «схохмить» на школьном конкурсе талантов, чтобы весь зал лежал «в покатуху» от смеха. Но за всеми его выдумками нужен был «глаз да глаз». Утро в учительской начиналось со слов: «Коллеги, кто-нибудь видел сегодня Степашкина? Если он в школе, будьте начеку, – и продолжалось в зависимости от ситуации, – а то будет, как в прошлый раз, – или, – а то будет, как тогда». А что в прошлый раз? А что тогда?
Фестиваль китайских фонарей
Решили Тимоха с Сергушей и Женькой устроить фестиваль китайских фонарей. Тимохин дядька – дальнобойщик, тот, что служит на сверхсекретной базе грозовых туч в Тучландии, привёз по заказу любимого племянника десять огромных разноцветных китайских фонарей. И друзья в праздник восьмого марта решили отметить свои десятилетние юбилеи и заодно поздравить Женьку с международным женским днём. Если, кто не понял, Женька была девчонкой, но, в общем, своим парнем.
О предстоящем событии были извещены все друзья и одноклассники. Знали об этом и учителя, но не придали серьезного значения «невинной» детской забаве. Фонари летели красиво, светясь в сумерках мартовского вечера, но коварная северная погода испортила всё замечательное впечатление от столь шикарной картины. Невесть откуда налетел борей – северный ветер и понёс неконтролируемые фонари в сторону частного сектора. Друзья бежали вслед за ними, петляя по тропинкам и дорожкам между домами и огородами, пытаясь отследить место возможного падения красивого, но опасного подарка. Потихоньку паника началась и среди зрителей. Поначалу восторженные крики детворы привлекли внимание взрослых, они-то и смогли по-настоящему оценить возможные последствия этого фестиваля. Тимоха потом рассказывал тем, кому не посчастливилось наблюдать это волшебное зрелище, что по городу метались люди с вёдрами и огнетушителями, туда-сюда разъезжали с сиреной пожарные машины, и даже кружили вертолёты. Один фонарь приземлился на окраине во двор заброшенного дома, чем и приговорил этот дом к сожжению. От искр полыхающего строения загорелся еще десяток домов, и Тимоха всю ночь помогал бороться с огнем и спасать имущество пострадавших.
На самом деле, к счастью для всех, ни один светящийся фонарь не опустился на деревянное строение либо в лесной массив. Все они по приземлении были обезврежены, а с организаторами фестиваля проведён разбор полётов в прямом и переносном смысле.
Парад бездомных кошек
На своё двенадцатилетние друзья задались идеей устроить парад бездомных кошек. Преследовали исключительно благородные цели: пробудить в людях сострадание к братьям нашим меньшим. Во всяком случае, так они объясняли потом.
В доме, где жил Степашкин, были подвалы, которые ранее использовались жильцами под сараи для хранения дров. После того, как благодаря научно-техническому прогрессу, многоквартирный дом был газифицирован, и дровяные печи нашли своё последнее пристанище на свалке, сараями перестали пользоваться и, попросту, забыли про них. Покинутую людьми территорию быстро заселили бездомные коты. Об их количестве можно было только догадываться. Но судя по тому, что котята различной масти не переводились, население этой своеобразной подвальной кошачьей республики неуклонно росло. Усатые—полосатые умело пользовались добрым расположением к себе жильцов дома и дружной разноцветной толпой выскакивали на первый же «кис-кис» из всех окон. Толпясь и толкаясь вокруг многочисленных банок, с урчанием поедали добровольные пожертвования братьев старших. Главных своих кормильцев коты и кошки знали, что называется, в лицо и сбегались к ним сразу, едва завидев издалека. А в жаркий, летний день обитатели подвалов, развалившись на всех газонах около подъездов, предавались лени и позволяли себя погладить.
Тимоха предложил устроить парад этих самых бездомных кошек, чтобы «была веселуха». Идею встретили с восторгом. Рассудительный Сергушкин сразу к «веселухе» Перископа добавил своё «пробуждение добрых чувств». О параде, как водится, известили всех, кого только можно. Всё-таки интернет – великая сила. Трудности организационного характера не пугали. Предполагалось надеть на усатых – полосатых ошейники и связать их вместе. Затем с «кисканьем» идти впереди кошачьей толпы, завлекая её за собой. Ведь, в конце концов, отдельный кот в таких случаях идёт за человеком, так почему бы им всем вместе не двигаться в одном направлении. Логика железная. Исполнение подкачало. Сначала ребята накупили кошачьего корма и противоблошинных ошейников. После еды будущие звезды кошачьего парада, очевидно, пребывая в благодушном настроении по случаю неожиданного пиршества, с легким недоумением восприняли новое украшение на шее. А когда свобода их передвижения оказалась ограниченной длинной веревки, которой они были привязаны друг к другу, началось что-то невообразимое. Никакое «кисканье» не могла успокоить эту вопящую, очевидно, на кошачьем матерном языке толпу. Коты и кошки всех мастей рвались в разные стороны, шипели и царапались. «Веселуха» привлекла всех соседей и жителей близлежащих домов. Что-то, а до пробуждения добрых чувств было очень далеко. Детвора восторженно визжала, а взрослые кинулись разнимать и отвязывать друг от друга котов. Такого количества перецарапанных взрослых мужиков Сергушкин ещё не видел, как, впрочем, и не слышал в свой адрес такого количества нелестных эпитетов. Освободившиеся коты, шарахались в разные стороны. Одни взлетали на деревья и столбы электропередачи и уже оттуда жалобно взывали о помощи, другие мчались в родной подвал, чтобы отсидеться в темноте и прохладе, третьи уносили лапы и хвосты долой со двора. Следующим этапом проявления человеколюбия стала операция по съёму с верхушек деревьев забравшихся туда животных. В ход пошли призывы, приманки и лестницы. Пришедшие в себя коты, осознавшие всю тоску времяпровождения на деревьях, прыгали прямо на головы своим спасателя, когда те приближались к ним. К расцарапанным рукам прибавились ещё и раны на головах и плечах. «Гуманистов» Сергушу, Тимоху и Женьку назвали живодёрами, лишили телефонной связи и интернета и заперли по домам. Общаться они могли целую неделю только в школе. Добрый Костик служил посыльным, передавая друзьям записочки, в которых, в общем-то, не было никакой необходимости. Но так было положено по законам жанра.
Женька жила в одном доме с Сергушкиным, в соседнем подъезде. Она увлекалась бальными танцами и каратэ, любила цветы, рэп и, как ни странно, мечтала о принце. Ни Сергушкина, ни Степашкина, сколько бы они ни прилагали усилий, в качестве кандидатов на роль принца, она даже не рассматривала. Это были друзья с самого детства, от которых нет и не может быть секретов. А что же это за принц, если он всё будет о ней знать, если она не будет для него тайной, загадкой. Это будет чепуха, а не принц. Когда Женька сказала об этом ребятам, они сначала очень обиделись на чепуху, но потом согласились, что так, наверное, будет правильно. Они дружат в самого детского сада, и все эти сопли-шмопли, любовь-морковь только помешают их настоящей дружбе. Женькины родители были не в восторге от такой дружбы. Одно дело наблюдать, как их замечательный ребёнок, который легко и непринуждённо только что кружился в ритме вальса на танцевальном конкурсе, становится в стойку и выполняет команду «отагай ни рэй» прежде чем приступить к «кумитэ». И другое дело видеть, как Женька в компании мальчишек носится по крышам сараев, а потом выслушивать жалобы возмущённых соседей. Правда, училась Женька хорошо, а все претензии, который касались её поведения, она отвергала решительно, как вмешательство в личное пространство и нарушение «индивидуального гражданского суверенитета». Она сама придумала это определение, и родители были вынуждены согласиться на мирное сосуществование «лиц с разными мировоззренческими принципами».
Существующее положение укреплялось ещё тем, что родители ребят: отцы Сергушкина и Степашкина и мать Женьки когда-то учились в одном классе и тоже дружили. Более того, их чадушки достались «по наследству» той же классной руководительницы, которая в своё время воспитывала самих родителей. Поэтому она иногда путала их имена, называя по привычке именами родителей. Больше всех повезло Сергушкину, так его звали так же как и отца. Меньше – Женьке: учительница, бывало, подолгу выискивала её фамилию в журнале и возмущалась, что «забыла вписать ребёнка». Неоднократную попытку внести изменения в список класса пресекала сама Женька, напоминая педагогу, что та в очередной раз ищет её по девичьей фамилии матери.
Жизненный парадокс существования этой троицы заключался в том, что чем комфортнее чувствовали себя ребята, тем настороженнее вели себя взрослые. Все шалости и проказы были продиктованы исключительно благими намерениями. Никогда ничего не делалось «во вред» или «на зло», просто ожидаемый эффект не всегда достигался. А бывало и наоборот, достигался антиэффект, за которым следовала неотвратимость наказания. Когда Сергушкин наткнулся в какой-то книжке на известное выражение, что благими намерениями вымощена дорога в ад, он даже обрадовался. Значит, в каких-то их неудачах есть некая закономерность. Перископ не стал забивать себе голову «умностями», он был уверен, что просто «что-то где-то не доработали». Женька почти было согласилась с Сергушкиным, но потом сказала, что эти слова уравнивают добро и зло, а они хотят, чтобы всем было интересно и хорошо. Возникающие проблемы – это неизбежность, а у друзей всё должно быть общее, тем более, проблемы. И только Костик после головокружительного парада бездомных кошек задумчиво сказал: «Все кошки просто любят свободу. Как вы».
3. Камни бывают не просто камни
Тимоха с ещё большей горячностью, чем раньше, повторил свой рассказ подошедшей Женьке. Он боялся, что она, как и Сергушкин не поверит ни единому его слову. Но Женька внимательно слушала Степашкина, не перебивая и не ухмыляясь, как это делал Сергушкин.
– Вот и всё, – выдохнул Перископ, завершив сумбурное изложение событий своего сегодняшнего дня.
– А теперь я скажу, что обо всём этом думаю, – Сергушкину не понравилось то, с каким вниманием отнеслась Женька к очередным россказням Тимохи. Конечно, Тимоха – фантазёр, наверное, рассказы его увлекательны, но придавать им такое значение – уже слишком. А «значение» заключалось в том, что Женька ни разу не улыбнулась за всё время болтовни Перископа, а значит, воспринимала всё серьезно.
Выслушав доводы Сергушкина, Женька хлопнула его по плечу и сказала:
– Эх, Сергуша, нет в тебе романтики. Ты абсолютный реалист. Неужели тебе не скучно? Хотя в одном ты, пожалуй, прав. Это, скорее всего, был какой-нибудь актёр.
– Если, вообще, был, – вставил Сергушкин.
– А я Тимоше верю, – глядя Женьке в глаза, произнёс Костик. – Ведь это здорово, когда у тебя есть знакомый питекантроп.
– Конечно, Костик, – согласилась с ним Женька, – иметь питекантропа в знакомых – большая удача. А как мы можем проверить правоту нашего друга?
– Нам надо пойти на фестиваль первобытной культуры, – Тимоха был рад, что он добился своего.
Фестивали первобытной культуры проходили ежегодно в урочище Залавруга на острове Большой Малинин, где были найдены наскальные рисунки, относящиеся к эпохе позднего неолита. По-научному их называют петроглифами. Первобытные художники изображали сцены охоты на оленей и морского зверя, лебедей и бесов, странных существ, похожих то ли на лягушку, то ли на космонавта. Друзья бывали на Залавруге неоднократно, когда ходили в школьные походы или с родителями в лес за грибами. Несколько раз посещали организованными экскурсиями в соответствии с планом воспитательной работы школы. Были однажды и на фестивале первобытной культуры: стреляли из лука, плели фенечки, примеряли на себя шкуры диких животных, ели шашлык из обыкновенной свинины. Всё было здорово, как сказал Перископ, вот только бы комаров поменьше, да шашлык бы из мамонта. Правильный Сергушкин тут же поправил друга, что всех мамонтов в этих местах, если они здесь и водились, перевели на шашлыки задолго до появления наскальных изображений. На что Женька заметила: «Занудный ты стал Сергуша, нет в тебе полёта. Перископ хоть и мелет языком, но всегда выскакивает за пределы своей перископной глубины».
В этот раз не было даже споров: фестиваль так фестиваль, тем более надо было чем-то заняться. Лето в разгаре, а не произошло ещё ни одного стоящего события, такого, чтобы – ух! – повергло в шок местное население или хотя бы добавило адреналина в их собственное времяпрепровождение.
В день фестиваля на Залавругу были организованы специальные автобусные маршруты: приезжало много гостей, даже иностранцы, да и местные не прочь были отведать доморощенной экзотики. Захватив с собой средство от комаров, друзья направились навстречу приключениям. Никто вслух об этом не говорил, но в тайне надеялся каждый. Даже Сергушкин хотел, что бы Тимохина история не оказалась выдумкой. А Костик, который хвостом увязался за старшим братом, с нетерпением ждал, когда Степашкин познакомит его с питекантропом. «Это будет моё самое замечательное лето, – мечтал Костик, – надо будет сфоткаться на телефон с эти питекантропом, что бы утереть нос рыжему Ваське из соседнего подъезда. А то он хвастается своим знакомым подводником, который приезжал в гости к родителям, а Васька с ним устроил селфи. Подумаешь, подводник. Питекантроп в тысячу раз лучше. И потом он же будет не знакомый моих родителей, а мой знакомый, а это главнее». Уверившись, что в споре с рыжим Васькой он практически уже победил, Костик успокоился, и только иногда поглядывал в окно автобуса.
Надо ли говорить, какое нетерпение испытывал Тимоха, ведь ему представился замечательны случай убедить всех, а главное, Сергушу в том, что в этот раз он говорит правду.
Перед мостом через речку Кислый Пудас, который соединял материк с островом Большой Малинин, выстроилась огромная очередь из желающих попасть на фестиваль. Здесь каждому наклеивали на руку цветной браслет и выдавали буклет с программой мероприятия.
Большой Малинин островом можно было считать очень условно. После постройки каскада Выгских ГЭС многочисленные рукава реки Выг обмелели, а то и просто превратились в ручейки. Обнажилось каменистое дно, напоминающее о ледниковом прошлом этих мест, и перейти на остров можно было по камням, хоть справа от дороги, хоть слева, как и делали многочисленные грибники и ягодники, чтобы сразу попасть на свои заветные места. Для посетителей Залавруги построили специальный мост, который, правда, поначалу сносило ежегодно весенним паводком, но к этому году человеческая инженерная мысль победила стихийные силы природы, и мост стоял и принимал гостей. По широкой тропе острова до урочища Залавруга надо было пройти ещё около полутора километров. Здесь двигались не спеша, наслаждаясь смоляным воздухом хвойного леса, который смешивался с запахом различных трав, создавая необыкновенный аромат, который не хотелось перебивать запахом средства от гнуса, поэтому, отгоняя комаров, обмахивались заранее сорванными ветками.
На Залавруге царило веселье, похожее на смесь ярмарки и шабаша. Бойко торговали сувенирами местные мастера. То там, то здесь поднимались дымки от мангалов, и разносился аромат шашлыка. Люди в шкурах – участники местной художественной самодеятельности – с дикими воплями изображали ритуальные пляски, похожие больше на сцены из фильмов про индейцев. В сооруженных из жердей, веток и «шкур» вигвамах сидели ряженые мастера народных промыслов и изготавливали изделия из бересты, плели фенечки и обереги с бисером, рисовали в полное своё удовольствие и к всеобщей радости окружающих. В первобытном тире шли состязания в меткости стрельбы из лука и метании копья. Удачное попадание сопровождалось криками ликования, напоминающими одновременно банальное «вау!» и жуткий собачий вой. Музыкальное оформление было под стать происходящему, такое же бессистемное и абстрактное. Впрочем, молодёжи всё это нравилось. Лица их светились от получаемого удовольствия и в предвкушении «истинного праздника», который наступит ближе к вечеру. Отдельные туристические группы под предводительством экскурсоводов, перемещаясь по деревянным мосткам, расположенным на скалах с петроглифами, впитывали в себя полезную информацию о том, что и для чего хотел изобразить первобытный художник, когда тысячи лет назад, сидя на корточках, выбивал на местных камнях эти фигурки. Экскурсоводы говорили с полной убежденностью в правоте своих слов, чем увлекали слушателей, провоцируя их, самом хорошем смысле этого слова, на разнообразные вопросы.
Друзья, прошли мимо торговых рядов и направились непосредственно к наскальным изображениям. Экскурсоводы, как правило, люди увлекающиеся и от них всегда можно услышать что-то новое, во всяком случае, до этого тебе не известное.
– А здесь первобытным художником изображен зверь, – донёсся голос женщины, проводившей экскурсию, как видно, для иногородних, – предположительно это птица.
Сергушкин прыснул от смеха:
– Во, даёт. Птица у неё зверь.
– Да это какие-нибудь москвичи. Им всё равно, зверь или птица, – миролюбиво сказал Тимоха, – уши поразвесили, слушают.
Ребята были убеждены, что москвичи – люди, выращенные в тепличных условиях, приезжают сюда в Карелию, что бы удивляться, казалось бы, элементарным вещам. Они восторгаются местными комарами, собирают подряд все грибы и ягоды, ловят рыбу, готовы чуть ли не селфи с медведем сделать. Поэтому им можно втюхивать всё, что угодно.
Другая экскурсовод, энергичная и, как показалось друзьям, не совсем адекватная тетка, остановила свою группу около гранитных камней в форме плит, которые лежали на скалах. Удивительное творение природы – каменные плиты с чуть ли не идеально ровной поверхностью и длинной в человеческий рост – привлекли её живое внимание. Прислушавшись, друзья поняли, что камни не столько привлекли внимание, сколько пробудили воображение.
– Посмотрите на эти плиты. Именно в этом священном для древнего человека месте, я бы сказала, сакральном месте он установил эти каменные плиты. А может быть, это сделал совсем не первобытный житель этих мест, – вещала экскурсовод, размахивая руками. – Я полагаю, что эти плиты устанавливали связь с дальним космосом. На них и сейчас можно лечь и получать, и впитывать в себя энергию космоса. А возможно это было средство телепортации из одной точки галактики в другую. Ведь что такое Север? Это тайна за семью печатями. Многое ещё не разгадано, и нужен нетривиальный взгляд на эту проблему, чтобы понять всю её многозначность.
– А как работала эта система связи или телепортации? – робко спросил один из слушателей, совершенно наивного вида человек из породы тех, кто готов делать селфи с медвежатами, не предполагая, что где-то рядом бродит их мать.
– Эти знания давно утеряны, – безапелляционно заявила экскурсовод, – но энергию космоса мы с вами получать можем.
И тут она скинула рваные кроссовки, подбежала к гранитной плите и улеглась на неё лицом вверх, раскинув руки и ноги в стороны и, глядя в небо, с придыханием произнесла:
– Вот так на максимально большую площадь вашего тела идёт космическая энергия, которая подпитывает ваш организм. И древний человек обладал этим знанием. Оно помогало ему выживать в этих суровых условиях. И не просто выживать, а как вы видите, он находил ещё время для творчества.
– Ничего, кроме радикулита, вы из космоса не получите, в данном конкретном случае, – проворчал стоящий рядом с друзьями пожилой человек интеллигентной наружности, который, как и большинство интеллигентов, сделал это тихо, дабы не вступать в ненужный, бесполезные конфликт.
– Эко её расплющило, – то ли усмехнулся, то ли восхитился Тимоха, – такое даже я бы не придумал.
