скачать книгу бесплатно
Насчет правительства – была сущая правда. Пальцы Алика Егорова должны были достаться Первому заму Председателя Кабинета, курирующему блок социальных сношений.
Заказчик входил в число восьми государственных деятелей, подлежащих обязательной охране. Это, знаете ли, уровень. Чтобы не нервировать Управление охраны, и здраво рассудив, что в некоторых делах лучше обойтись без вооруженного эскорта, Первый зам прислал вместо себя доверенное лицо.
– Помощник, – представился вошедший.
Было в нем что-то от сторожевого пса – то ли взгляд, то ли манера принюхиваться. Плюс галстук, больше похожий на ошейник. Короче, холуй высокого полета.
Контейнер был упакован, обвязан и запечатан. Холуй забрал его, положил на стол банковскую квитанцию и пошел на выход.
– Мы же договаривались, оплата только при получении второй порции! – запоздало среагировала Эвглена Теодоровна. – Только если груз понравится!
Посетитель не снизошел до ответа. Хозяйка поспешила следом.
– Передайте вашему шефу, что груз нужно использовать сразу, как только вы его доставите, – суетилась она. – Иначе никакого толку не будет…
Холуй сел за руль черного родстера и был таков.
Кроме слова «помощник» он не произнес больше ничего. Ни слова. Ни звука.
14.
Елена приводила операционную в порядок. Собрала и дезинфицировала инструменты, вымыла стол (водой и хлорамином), после чего занялась полом.
Из палаты доносились выстрелы и вопли – это Старый смотрел телевизор. «Старым» Елена нарекла отчима. «Папой» язык не поворачивался назвать, хотя, если честно, изредка накатывало что-то – не к этому чужому человеку, а вообще. Беспричинная тоска, безадресная нежность… отвратительная смесь!
Папа… Кто он? Где он? Не могла же мать его тоже… как их всех?!
Что касается отчима, то в глаза Елена его никогда не звала «старым». Только при матери или мысленно. Она старалась к уроду вовсе не обращаться. Впрочем, относилась к нему с уважением. Не трус, не истерик – в отличие от большинства. Его всегда интересно послушать…
Но вот вопрос: зачем он заглядывал в операционную – в самый разгар работы? С пустым разговором, лишенным всякого смысла. И долго ли стоял под дверью?
Послышался характерный звук – словно мягкой щеткой по полу проехались. Елена напряглась.
Урод полз по коридору.
15.
– Атас! Отцепляй трос, мяч лопнет! Тихо, сейчас рванет… Отойди от края, ёпс… Земля надвигается!..
Алик Егоров бредит. Голова его мечется по подушке – влево, вправо. Иногда он пытается приподняться и тут же падает обратно. Остатки его конечностей подергиваются.
Пациент в муках отходит от наркоза. А чтобы он не загнулся и дотянул до следующей операции, наши заботливые девочки еще в операционной поставили ему капельницу и «усы». Через капельницу Алик получает плазму крови (на крючке висит размороженный пакет, в локтевую вену введена игла-«бабочка», рука зафиксирована ремешками). Что касается «усов», то это кислородная терапия: в ноздри Алика вставлены трубочки, ведущие к специальному аппарату.
Пациент выживет.
В палате работает телевизор, выдавая на-гора кубометры очередного вздора (повторяют убогий сериал про вампиров), но картонные ужасы меня не интересуют. Я смотрю на порезанного Алика Егорова. Я размышляю о сущем и вечном…
* * *
Кто и зачем покупает у Эвы столь странный товар?
Никак не могу взять этого в толк, не вижу смысла! Коммерческой выгоды тоже не вижу. А ведь они нас именно продают – кусками! Причем, судя по всему, за хорошие деньги… От моих вопросов относительно дальнейшей судьбы ампутантов Эва уходит, даже соврать что-нибудь ленится, хотя баба она болтливая (в отличие от дочери), много мне порассказывала за долгие месяцы нашего супружества. Спросить у Елены? Елена, возможно, в курсе, но… Нет, нет. С падчерицей на такие скользкие темы я стараюсь не разговаривать. Ни к чему нарушать хрупкую связь, возникшую между нами. Разговоры с падчерицей – единственное оружие, которое мне доступно.
А может, я просто боюсь услышать правдивый ответ?
И еще – какое ко всему этому отношение имеет господин Пагода, которого так часто по ящику показывают?
* * *
Елена как раз одна, без матери – готовит «студию» к новым кровавым деинсталляциям. Тети Томы нет – ушла. В выходные, когда мать и дочь дома, ее обычно отпускают. Впрочем, на ночь няня всегда возвращается.
План очередной беседы у меня продуман заранее. Выждав некоторое время, я добираюсь до операционной, стараясь шуметь поменьше. Заглядываю в раскрытую дверь…
Девчонка смотрит на меня. Она все слышала, маленькая ведьма. Она меня ждет.
– Может, еще раз вколоть ему седуксен? – киваю я в сторону палаты. – Мучается парень.
– Вколола, сколько надо.
Я вползаю внутрь.
– Побуду здесь, ладно? Скучно одному.
Операционная у них совмещена с предоперацонной – маленькое, чистенькое и очень домашнее помещение. Наверное, когда-то здесь размещалась детская – судя по зайчикам, нарисованным на сводчатом потолке. Кроме этих зайчиков ничего не напоминает о светлом прошлом. Никакой лишней мебели. Операционный стол, пара штативов для капельниц, сухожарый шкаф. Аппарат для наркоза плюс «искусственное легкое». Мойка с краном, который модно повернуть локтем; емкости для дезрастворов, где замачивается инструмент. Полимонитор. На стенах – две мощные ультрафиолетовые лампы.
Родной, до слез знакомый интерьер.
– Я хочу тебе кое-что сказать, – осторожно начинаю. – Нынешняя ситуация меня по понятным причинам беспокоит. Ты только скальпелем не кидайся, договорились?
Елена замирает возле пакета, куда она сгребла весь мусор, и молча оборачивается ко мне.
– Вспомни, раньше в палате меньше трех любовников не было, все койки были заняты. Это не считая меня. А теперь? Что, количество заказов уменьшилось?
– Нет, не уменьшилось, – признает она после паузы. – Просто мать многим клиентам отказывает.
Елена ответила! Суровая молчальница распечатала уста! А ведь еще вчера любой вопрос, связанный с «заказами», «клиентами» и другой чертовщиной, разбивался о глухую стену…
– Кстати, о матери, – продолжаю я, не дав сумасшедшей радости вырваться на волю. – Чем наша амеба занята?
Только улыбку себе позволяю, легкую, чуть виноватую улыбку.
– Эвглена – это не амеба, – поджимает она губы. – Совсем другое клеточное строение.
– Прости, я плохо разбираюсь в одноклеточных.
Конечно, подобный юмор ее цепляет, все-таки она тоже Эвглена, пусть и Вторая. Однако период отторжения давно нами пройден. Чем больше ярлыков я повешу на ее родительницу, тем лучше. Ярлыки поддерживают тот невидимый деструктив, который я кропотливо выращиваю в рыхлом девичьем разуме, это как корни огромного сорняка.
– Мать сейчас богатых дебилов очаровывает. Это надолго. А почему вы про заказы спросили?
– Да просто в голову пришло. Ты же видишь, нашей «простейшей» все труднее и труднее приводить любовников, которые могут быть хорошим товаром. И, тем более, новых мужей. Когда-нибудь она станет неспособна это делать. А тебе – всего пятнадцать. Она – уже неспособна, ты – еще неспособна. Чем платить за учебу? За развлечения, за клубы, за катание на лошадях?
– Вы это к чему? – напряженно спрашивает Елена.
– Ты гораздо умнее ее. Ты и сама это знаешь. Я вообще не говорю ничего такого, чего бы ты сама не знала. И другие видят, что ты умнее. Да все это видят! Ты могла бы поставить дело совершенно по-другому. Да, я уже обречен, я не увижу результатов. Но ты… ТЫ! Молодая, красивая, настоящая Елена Прекрасная. Ты достойна всего, о чем мечтаешь, потому что ты умница, ты отчетливо видишь, что нужно сделать, чтобы машина снова раскрутилась… не так ли?
Я замолкаю. Мое «не так ли», – обязательная фраза. Девочка должна ответить. Я жду…
– Так, – соглашается Елена.
Я киваю.
– Вдобавок, ты прекрасный хирург. Такая молодая, и проводишь довольно сложные операции… не так ли?
– Так, – соглашается она уже без паузы.
– Твоей подготовке могли бы позавидовать опытные профессионалы… верно?
– Ну… да.
– До чего же мир несправедливо устроен! В тебе, Елена, есть что-то бОльшее, чем просто способности, это факт. Таких, как ты, на земле мало. Честно говоря, я еще не встречал таких, как ты. Я снимаю перед тобой шляпу… (Позитив органично накладывается на деструктив, придавая сорняку жизнестойкость.) Но твоя предприимчивость, твоя жажда настоящего дела целиком уходит на мытье полов. (Я показываю на швабру.) Твои руки связаны, твой мозг отравлен страхом. Обидно до слез, ей-богу.
Я наконец ловлю взгляд Елены. Глаза ее повлажнели: похоже, ей тоже обидно до слез. В ее глазах отражается ослепительно белый кафель. Она хмуро интересуется:
– И что дальше?
– Ты изучала паразитов. Тех, которые питаются чужими соками, живут за чужой счет. Ты понимаешь, о ком я говорю. Это существо паразитирует на нас, на клиентах, на тебе. Особенно на тебе. Ведь ты – другая, ты – делаешь. Создаешь. Питаешь своего паразита. А паразитов уничтожают, их уничтожают всеми средствами. Они, как опухоль, которую вырезают. Подумай об этом.
– Да как же… да что вы мне такое предлагаете?! – шипит Елена.
– Я? Предлагаю? – изумляюсь я. – Боже упаси. Тебе не нужны советы дилетантов, ты сама найдешь выход, в этом нет сомнений. А я… Убей меня, если я знаю, как тебе поступить.
Она тупо смотрит на пакет с мусором. Ее глаза белы, как смерть.
– Убей меня, если я тебе хоть в чем-то соврал, – добавляю я спокойно. – Убей меня, Елена Прекрасная.
Двумя рывками, опираясь рукой о пол, я покидаю площадку. Сеанс окончен.
Елена быстро сворачивается, включает кварцевые лампы, запирает операционную и догоняет меня.
– Лично я никого не убиваю, – с обидой сообщает она.
Не убивает, так не убивает. Пусть последнее слово останется за ней…
Душераздирающий вопль потрясает Второй Этаж. Девчонка бросается в палату; я – следом.
Поднеся изувеченные руки к самому лицу, Алик Егоров рассматривает их – глазами, полными ужаса… и вдруг кричит снова – без слов, без смысла, во всю мощь фанатской глотки. Этот выброс эмоций перекрыл бы рев заполненного стадиона.
Человек со свежевырезанной почкой не может вопить. Он – смог.
Кожаные ремешки, державшие руку, освободились, – застежка подкачала. Наверное, пациента привязали впопыхах, абы как. Плохо работаете, девочки! Капельница сдвинута и вот-вот упадет. Игла-«бабочка», выдранная из вены, качается на силиконовой трубочке. Кровь из иглы капает на пол…
В стремительном броске Елена ловит падающий штатив и тоже кричит:
– Заткнись, ты, дерево!
16.
На десерт подали горячий шоколад с круассанами. Елена нехорошо глянула вослед удалившемуся повару, с подозрением понюхала чашку и сказала:
– Я тут прочитала, что «любовь – это более-менее непосредственный след, оставленный в сердце элемента психической конвергенцией к себе универсума». Конец цитаты. Наконец-то все стало ясно, и мне сразу полегчало. Спешу поделиться с вами, а то так необразованными и помрете.
Борис Борисович тонко улыбнулся.
– А вот Наталья Бехтерева утверждает, что любовь – это особая форма невроза, с особой симптоматикой, – сказал он. – Тоже вполне работоспособная формулировка.
– Вам бы, молодежь, все насмехаться над святыми вещами, – укоризненно сказала Эвглена Теодоровна. – Не била вас жизнь своей десницей. Любовь – это несчастье и слезы, а зачастую, милые дети, это смерть.
Отчего-то хозяйка дома вышла к обеду мрачной, растерявшей привычную яркость. Странным взглядом она посматривала на дочь, и черты ее лица при этом хищно обострялись.
– Вероятно, уважаемая Эва Теодоровна имеет в виду неразделенную любовь, – сказал Борис Борисович. – В этом случае главное – правильно поставить диагноз. И назначить лечение. Синдром «несчастной любви» резко уменьшает выработку серотонина, а его недостаток в мозгу вызывает депрессию. Есть вполне доступные средства, которые заставляют гипофиз увеличить выработку серотонина, и в результате – состояние человека резко улучшается. Несчастная любовь проходит.
Помолчали.
– Кстати, все это правда, – добавил Борис Борисович.
Он отщипывал круассан мелкими кусочками и отправлял себе в рот.
– Известно ли вам, дражайшая Елена, – снова заговорил гувернер, – что шоколад – это хорошее лекарство от любовных страданий? – он показал на ее чашку. – В шоколаде содержится фенилэтиламин. А это как раз то самое вещество, которое стимулирует выработку серотонина. Вот что думает о любви позитивистская наука.
– Фантастика, – покивала Эвглена Теодоровна, думая о своем. – Объясните мне, как врач, хороший пациент – это кто?
– Хороший пациент – тот, которого редко видишь, – ответил Борис Борисович.
– Я-то серьезно спросила. Мы тут поспорили… Вы когда собираетесь в театр?
– Завтра, – гувернер сразу прекратил есть. – В Большой. Или планы изменились?
– Ненавижу театры, – вставила Елена. – Особенно Большой.
– Нет, ничего не меняется, – сказала Эвглена Теодоровна. – Просто если моя дочь вздумает сбежать – заприте ложу.
– Может меня еще и к креслу привязать? – сказала Елена.
– Почему бы нет? Так и сделайте, Борис Борисович.
– Существует более эффективный способ, – сказал гувернер. – Называется «фармакологическое связывание». Берем, к примеру, аминазин, атропин и спирт… – он осекся, поймав взгляд хозяйки.
Вошел менеджер Руслан, оправляя синий пиджак.
