скачать книгу бесплатно
Наконец мы подъехали к рынку – Черемушкинскому рынку. Я не знаю, почему именно к Черемушкинскому. И в моей истории Никсона тянуло именно сюда. Здесь ему старушка, торгующая семечками, дала бесплатно пакетик семечек и сказала, что ее трое сыновей погибли на войне. И попросила: «Сделайте так, чтобы войн больше не было!».
Нет, эта старушка не была подставной. Известная история. Никсон тогда отменил поход в Большой театр, ходил с пакетиком семечек в руке и о чем-то думал. А потом напился до беспамятства. Не знаю, что там у него делалось в голове в тот момент, но уверен в одном – его зацепило. А раз зацепило – неплохой человек этот тридцать седьмой президент США. Не зря я его спас.
Так что есть наверное что-то такое в Черемушкинском рынке, раз тянет туда человека, способного повлиять не только на свою страну, но и на весь мир. В моем времени уже нет Черемушкинского рынка. Вернее он есть, само здание рынка, а вот рынка там нет. Вместо него – стрип-клуб. Или будет стрип-клуб. Новые владельцы рынка в 2018 году его еще перестраивали под клуб…
Вот здесь уже никак не заменить всех прохожих на сотрудников КГБ. При всем желании не получится. Конечно, можно часть из них внедрить в якобы обслугу продавцов – подручные мясников, торговцев овощами и так далее. Да и точно внедрили – вон один, неловко рубит тушу огромным мясным топором, достойным плахи палача. Но очень уж так неловко рубит… видно, что мясницкий топор взял в руки совсем уж недавно.
Или вон тот парень в слишком чистом халате, зачем-то перекладывает овощи из одного ящика в другой. Медленно, по одной берет луковицы, и перекладывает… перекладывает… и усиленно не смотрит по сторонам. Очень уж занят делом, нет ему дела до делегации, которая зачем-то забрела на этот рынок. И Никсона он точно никогда не видел по телевизору, и вообще ему ничего не интересно, кроме поганого гнилого лука, попавшего в соседство к здоровым луковицам. Вот только глаз косит на сторону…
А вообще – не нравится мне здесь. Закрытое пространство, две выхода, которые легко перекрыть и устроить здесь бойню. Терпеть не могу такие помещения! Лучше бы на открытом воздухе. Хотя… не лучше. Конечно, тут нет ни Орсис-Т5000 с патронами 338 калибра Лапуа Магнум (у меня такая была), нет даже «сэвэдэшек» – они только-только пошли в армию. Но та же СВТ, прообраз СВД – метров на пятьсот-восемьсот завалит как нечего делать. Или трехлинейка Мосина с оптическим прицелом – они продаются и в двухтысячные годы. Лягается как лошадь, но оленя пробивает вдоль. Мощнейшая штука. И дешевая. И кстати – кто мешает тому же КГБ приобрести зарубежные снайперские винтовки?
Хмм… впрочем – какие у них сейчас снайперские винтовки? Только М21, убогая, хуже нашей СВТ и уж тем более СВД. Не появились еще мощные дальнобойные снайперские винтовки, не изобрели их. Может и есть какие-то частные модели, но мне о них неизвестно. Когда я изучал оружие потенциального противника, запомнил, что НАТО использует в качестве снайперской винтовки именно М21 со снайперским прицелом, полуавтоматическую винтовку переделанную из базовой армейской М14, древней, как окаменевшее дерьмо мамонта. Только в середине восмидесятых сделают более-менее приемлемую винтовку М24, опять же – производное от М21. Это в мое время выбор снайперских винтовок просто огромен, и мощность их выросла на порядки. Сейчас – обычный патрон 7.62, как у «мосинки», как у «калаша».
Обвел глазами балконы – вроде заметил снайперов, но не уверен, что это они. Может, просто наблюдатели? Ага… наблюдатели с СВД.
Опять – неприятное ощущение, будто кто-то опасный, ненавидящий, смотрит мне в спину. Целит мне в спину! Я снайпер, я чувствую это! Иначе просто не смог бы выжить. Уходить отсюда надо. Плохое место!
Я двигаюсь в сторону охраны Никсона (шел чуть позади Шелепина и Никсона, о чем-то оживленно беседующих), и вдруг замечаю, как из-за прилавка в проход вышла женщина, можно сказать девушка – бледная, с широко раскрытыми глазами. В руках у нее овощной ящик, и видимо довольно-таки тяжелый, потому что несет она его с трудом, едва переставляя ноги. Наперерез ей тут же пошел охранник Никсона – высоченный квадратный парень с армейской прической. До девушки довольно-таки далеко, но я теперь вижу как в юности, а может и лучше. Симпатичная девица, лет двадцать от роду, не больше. Лицо тонкое, можно даже сказать – интеллигентное. На голове косынка. Эдакая комсомолка с плаката двухтысячных «под старину».
До девушки метров пятьдесят, охранник идет небыстро, посередине прохода между прилавками. Секунд через десять они встретятся… и тут я замечаю, что девушка ускорила шаг и почти что перешла на бег. И картинка сложилась.
Я с криком – «Ложись!» – бросился вперед, за отпущенные мне мгновения соображая, кого мне защищать – то ли своих, Шелепина с Семичастным, то ли Никсона, но первое, что сделал – сбил с ног Ольгу, которая естественно ничего не поняла. Как, впрочем, и все остальные.
Ольгу сбил подсечкой, она еще падала, вытаращив глаза и раскинув руки, а я уже несся вперед, выжимая из своего организма все, на что он был способен. Время замедлилось – я видел, как охранник возле Никсона, шедший чуть позади и слева от него медленно обернулся на мой крик и бросок, и почему-то потянул из кобуры пистолет. Зачем он это делает – времени сообразить не было. По дороге срубаю Семичастного – такой же подсечкой, как и Ольгу, и огромным скачком прыгаю к двум самым могущественным лицам в в двух самых могущественных странах мира. Они тоже начали оглядываться на крик, но мне было уже не до них. Охранник успел-таки выдернуть пистолет и первая пуля рванула рукав моей рубашки – я успел уйти с вектора выстрела. Вторая пуля «двоечки» ушла вверх, в потолок. И я вырубил охранника классическим крюком справа. А потом прыгнул на президента с его женой и генерального секретаря, и всей своей стокилограммовой тушей сбил их с ног, впечатывая в грязный пол рынка.
И тогда бабахнуло. Так бабахнуло, что я на несколько секунд полностью потерял ориентацию в пространстве и перестал слышал.
Когда очнулся, сбросив с себя тошнотную одурь, первое, что ощутил – это запах. Запах сгоревшего тротила. Я знаю его, этот запах – едкий, вонючий.
А потом – запах крови и нечистот. И этот запах я хорошо знаю. Так пахнут разорванные на куски тела, смешанные с землей и кусками металла. Сладковатый такой запах, железистый и сортирный. Наши кишки так пахнут, если их вырвать из тела и расплющить о землю..
На мне, на лице что-то лежало, что-то не позволяющее смотреть, теплое и неприятно-скользкое. Я протянул руку, толкнул… ЭТО шлепнулось рядом со мной, оставив у меня на груди щупальца-кишки, свисающие из-под оголенных ребер. Половинка тела, вернее – грудина с остатками брюшных мышц, из-под которых и тянулись эти самые кишки. Судя по всему – мужчина.
И тут же в голове картинка – девушка с ящиком, охранник, который спешит ей навстречу. Наверное – это он, охранник. Вернее – его верхняя часть без головы и шеи.
Помотав головой, встаю на четвереньки, удивляясь, что не слышу совсем ничего – ни своего натужного дыхания, ни скрежета ботинок по засыпанному битым стеклом каменному полу. Да, пол весь блестит, будто кто-то нарочно старался украсить его новогодней мишурой. Во время взрыва вынесло все стекла купола, и часть их осыпалось назад ярким стеклянным дождем.
Теракт! Я все вспомнил! Это был теракт! Девушка до боли походила на террористку-смертницу из моего мира! Я почуял ее страх, ее самопожертвование, и я успел!
Успел?! Разве я успел?! Что с остальными?!
Пошатываясь – встаю и оглядываюсь по сторонам, в ушах все еще вата и я практически ничего не слышу. Только вижу, да и то плохо – не потому, что глаза отказали, просто в рынке сейчас стоит облако пыли пополам с едким дымом, черным таким, густым, заставляющим закашляться и выблевать наружу съеденное и выпитое.
Видно шагов на пять вокруг, не больше. Но пока что и этого мне хватает. И первое, что делаю – ищу Ольгу. Плевать на властителей, плевать на всех! Ольга где?!
Вижу. Вроде цела, если не считать кровоточащей царапины вдоль предплечья. Вид такой, будто кто-то взял гвоздь и процарапал ей вдоль руки. Ольга сидит, бессмысленно хлопает глазами, трясет головой. Молодец, девочка, уцелела! А остальное все приложится!
– Ты как? Как себя чувствуешь? – ору вроде во все горло, а себя не слышу. Так, какой-то писк вдалеке. Ольга непонимающе смотрит на меня, потом касается ушей кончиками окровавленных пальцев, и неуверенно мотает головой. Мол, не слышу! Я показываю на ее руку, обвожу вокруг тела ладонями и киваю на нее. Она понимает, досадливо морщится, касаясь длинной, запорошенной пылью раны и машет рукой – нормально! Буду жить! Я по губам догадываюсь, что она говорит, киваю.
Ладно, теперь попробовать узнать, что там с моими боссами. Со всеми тремя. Шагаю вперед и тут же едва не наступаю на Семичастного, который лежит навзничь, затылком ко мне. Пиджак порван в нескольких местах и окровавлен. Трогаю шею – чувствую, как бьется пульс! Живой. Слава богу – живой. Старый грубиян мне нравится, есть в нем что-то настоящее, хотя ухо с ним надо держать востро – ради дела никого не пожалеет. Кроме своего друга Шелепина. Ко мне он относится дружески, можно сказать как к приятелю, но это ничего не значит. Я для него инструмент, средство для выполнения задачи. А задача у него одна: «Жила бы страна родная, и нету других забот!» – как в песне поется. И тут… надо будет – он и меня грохнет, если увидит, что я угрожаю существованию страны. За ним не заржавеет. Уверен, это он грохнул и Брежнева, и Андропова. Поставлю сотню против рубля – он.
Пока что оставлю его на месте. Кровью так уж сильно не истекает, так что пускай полежит. У меня тут два биг-босса возможно что кончаются в эту минуту, не до Семичастного сейчас!
Одного биг-босса я нашел сидящим на полу и обнимающем рыдающую жену. Пэт была испачкана, слегка порезана осколками, но цела – как и ее муж. Когда я навис над ними, Никсон что-то мне сказал, подняв на меня взгляд, но я похлопал по своим ушам, мокрым от крови, и пожал плечами:
– Не слышу! Оглох!
Видимо Никсон меня услышал, или тоже прочитал по губам, потому что кивнул и снова занялся женой, не обращая внимания на крупинки стекла, покрывающие его волосы и плечи.
Шелепин был легко ранен – пиджак на плече распорот, белая рубашка окровавлена. Я посмотрел рану, не обращая внимания на гримасы босса, и облегченно вздохнул – ерунда! Царапина! Я успел!
Шелепин вдруг показал на мою грудь, я опустил взгляд… черт! Рубашку рассекло, как мечом. На груди и животе – длинная глубокая царапина-рана. Меня как морозом обдало – значит снаряд из взрывного устройства прошел вдоль меня. Я хорошо помню, как бросился вперед, сбил Шелепина и Никсона с его женой, упал на них, и… взрыв. Вот тогда нечто из заряда и прошло между мной и Шелепиным – чуть ниже – не было бы Шелепина. Чуть выше… больно, наверное, когда нечто вроде шарика из подшипника пронизывает тебя насквозь – входя в шею и выходя из паха! Скорее всего я все равно бы выжил, и даже поправился, но это заняло бы много времени. И кстати сказать, моя способность к регенерации не отключает боль от ран. Болит, и еще как болит!
Я снова помотал головой, потрогал уши, поморщился… почему же мне так досталось взрывной волной? Хмм… так я же был выше, чем те, кого сбил – считай, на их спинах лежал. Вот мне больше и досталось.
А вот тем, кто остался на ногах не повезло. Снаряды из взрывного устройства изрешетили их так, как если бы несчастных расстреляли из пулемета. Один из снарядов лежал рядом с охранником Шелепина, мужчиной лет сорока, его вроде как звали Володей. Охраннику снесло верх черепа вместе с мозгом, и ролик от подшипника лежал рядом с черепной коробкой. Видимо при ударе снаряд погасил скорость движения, изменил его направление и ударившись о каменный прилавок отлетел назад, к человеку, которого он убил.
Даже удивительно, как мы сумели уцелеть при такой интенсивности обстрела элементами бомбы. Понятно… они почти все прошли над нашими головами на уровне около метра над полом – это нас и спасло. Чуть бы ниже… Могу сделать только одно предположение – смертница несла ящик как раз на высоте примерно метр над полом. Бомба была начинена роликами и шариками по бокам от тротилового заряда, так что и полетели боевые элементы почти горизонтально над полом. Только некоторые по каким-то причинам изменили траекторию движения и едва нас не прикончили. Почему изменили? Да кто их знает… что-то значит помешало. Например – те же доски ящика. Чуть-чуть подправили траекторию – и все, пишите письма из рая! Или из ада… это уж как получится.
Снова оглядываюсь по сторонам. За те минуты, что я занимался с выжившими, дым поднялся на достаточную высоту, чтобы можно было увидеть картину разрушений. А их хватало. Ближайшие к эпицентру взрыва прилавки раскололо ударной волной на куски и отбросило на несколько метров. Те, что были подальше – сдвинулись и треснули, завалившись назад. Те, что остались на месте – все в щербинах от попаданий начинки взрывного устройства.
Люди, везде люди – разорванные на части взрывной волной и снарядами, изрешеченные так, что трудно даже понять – мужчина это, или женщина.
Почему-то яркой картинкой высветилось – густая лужа чернеющей, уже застывающей крови, и в ней три апельсина – блестящие, яркие под лучами солнца, пробившимися через раскрытые взрывом окна на крыше рынка.
Я поднял голову… да, дым улетучился, ветер, ворвавшийся в лишенный стекол купол будто нарочно выдул ядовитый дым, оберегая нас, уже слегка отравленных продуктами горения взрывчатки. В горле першило, подташнивало – то ли от контузии, то ли от проникшего в легкие ядовитого дыма, но в принципе чувствовал я себя вполне неплохо. Да, начала болеть рана, да, я практически ничего не слышал, да, в горле першит и тянет закашляться, но двигаюсь не хуже, чем до взрыва, контролирую свои действия и размышляю вполне спокойно, быстро и четко.
И первое, что приходит в голову – отсюда надо убираться, и быстрее. Куда? В аэропорт. Никсона надо увозить. Если его убьют – высока вероятность начала войны. И это будет последняя война в жизни человечества.
Потом буду думать – кто это сотворил и зачем, сейчас не до того. Хотя… и так ясно – кто. Те, кому очень не понравились преобразования в стране. Те, кто мечтает вернуть все на ортодоксальный путь. Те, кому не нравится сближение США и СССР, кому надо, чтобы эти страны постоянно были в состоянии холодной войны. «Ястребы» с той и с другой стороны. Не удивлюсь, если в заговоре участвуют и недобитки из ФБР.
В машины! Уезжать!
Шагаю к Семичастному, говорю ему, стараясь не кричать как глухой:
– Срочно президента в аэропорт! Дело пахнет керосином! Это только начало!
– Что это вообще было?! – Семичастный, похоже что до конца так и не соображает. Досталось ему крепко. Вон, еще и на виске рана, которую я не заметил. Похоже, что роликом приложило. Возможно череп подломало. Как он вообще еще на ногах держится, после такой-то контузии?! Крепкий мужик, ничего не скажешь.
– Это была террористка-смертница! – говорю-кричу я, и вдруг понимаю, что слышу Семичастного и себя! Слышу! Глухота отступает! Ну слава тебе господи… без слуха трудновато будет отсюда выбраться.
– Вставайте! Все вставайте! – кричу я Никсону и остальным – Господин президент, нам нужно покинуть это место! В машину! Все – в машину! Ваш лимузин бронирован?
– Н-нет! – после некоторой задержки отвечает Никсон – Не бронирован.
– Тогда в нашу машину! Товарищ Семичастный, наша… ваша машина бронирована?
– Да… кроме крыши – после небольшой паузы отвечает Семичастный – Но зачем сразу в аэропорт? Сейчас мы разберемся! Уверен, сюда уже едут!
– Я тоже уверен – мрачно сообщаю я – Только вот КТО едет, это большой вопрос. В машину! Все – в машину! Потом разберемся!
Шелепин пытается что-то сказать, не трогаясь с места – то ли хочет оказать помощь раненым вокруг нас, то ли отдать какое-то распоряжение, но я тут же перебиваю, не до сантиментов и разногласий. Сейчас я командую, боевой офицер!
– Вперед, скорее! Вперед! – кричу я, и схватив Ольгу за руку толкаю ее к выходу. Она неуверенно шагает, потом ускоряется и уже почти бежит. Я дергаю с пола Никсона, потом его жену, и обняв их обеими руками толкаю вперед, кричу, преодолевая муть, застывшую в их широко раскрытых глазах – Скорее, в машину! Надо уезжать! Скорее!
Шелепин и Семичастный уже не ждут команды, они оклемались гораздо быстрее своего зарубежного коллеги, и тоже ковыляют к выходу, неуверенно осматриваясь по сторонам, явно еще не до конца ориентируясь в ситуации, повинуясь моему приказу. Идут, потому что альтернативы нет – я вожак, они стадо. И я гоню свое стадо в безопасное место, туда, где их не смогут загрызть волки.
Мы уже были у самого выхода, когда послышались выстрелы – частные одиночные и короткие очереди.
– Стоять! Не двигаться! – завопил я, и вся моя тяжело дышащая группа не сразу, но послушно остановилась – Я первый выйду, осмотрюсь!
И бросился вперед.
Глава 3
Я чуть не погиб. Автоматная очередь врезалась в стену рядом с входом, и одна пуля рванула и так уже драную рубашку с левого бока. Спасло то, что стрелявший не учел, что при стрельбе длинными очередями АК уводит вверх и вправо. То есть получилось так, что первая пуля прошла справа на уровне паха, вторая уже слева, зацепив рубаху, все остальные (очередь патронов на десять) наискосок и выше.
Кто именно стрелял – я не понял, но сразу определил, что стрелок неопытный и «калаш» у него в руках бывает вовсе не часто. Это точно не спецназ, и точно не «профессиональный» автоматчик. Возможно – кто-то из гэбэшников, с какого-то хрена решивших палить по всему, что шевелится.
Я перекатился и залег за бордюром, ограждавшим лестницу, ведущую в рынок.
– Маугли! Какого хрена подставляешься?! – услышал я крик, и увидел парня с позывным Сокол, который сидел прижавшись к тумбе «Союзпачати» с пистолетом «Стечкин» в руках – Выходите с обратной стороны, тут мы их держим! Там машина Генерального!
– Кто это? – только и сумел спросить я.
– Да хрен их знает! Похоже, что наши! Не Омега – просто гэбэшники! Кричат что-то про предателей родины и палят, как угорелые! Положили одного нашего… гады! Он к ним вышел, дурак. Мы человек двадцать за него! Патроны кончаются, скоро или нам конец, или уходим! Так что поспешите!
Перекатом ухожу из-под защиты бордюра, рыбкой бросаюсь в проем двери. Позади грохочут очереди, сыплется на голову штукатурка, кусочки облицовочного камня, осколки оставшихся в дверных рамах стекла. Но я уже внутри рынка. Угол прицела не позволяет достать меня, низко пригнувшегося к полу. Пули свистят поверх головы, сердито жужжат, рикошетируя от каменных стен.
– Ну, что? – спрашивает Семичастный, уже собранный и хмурый, как обычно. Видимо отошел от потрясения.
– Перекрыто! Обложили! – докладываю я и командую – Идем к противоположному выходу! Там стоит ваш лимузин. Наши из «Омеги» пока что держатся, но патронов мало. Как только кончатся – тут или нам хана, или им.
– Кто стреляет? – вмешивается Шелепин, успокаивающе похлопывая Никсона по плечу (видать они только что о чем-то пытались поговорить). Никсон взволнован (еще бы!)
– Похоже что гэбэшники – пожимаю я плечами, и тут же обращаюсь к Никсону, непонимающе и сердито-растерянно следящего за нашими переговорами:
– Господин президент! У нас заговор! Переворот! Похоже, что работники Кей-Джи-Би вышли из подчинения нашего Председателя, и сейчас пытаются убить и его, и генерального секретаря, и вас.
– Меня-то за что? – искренне удивляется Никсон – Я ведь пришел с миром! Я подписал мирный договор! За что?!
– Вот за это и убьют… если мы сейчас не побежим быстро-быстро воон… туда (я указал на противоположный конец зала). Двигаемся! Скорее!
И мы побежали. Впереди – Высшие чиновники СССР, чуть позади – высший чиновник США со своей женой, замыкающими – мы с Ольгой. Подруга ничего не спрашивала, никуда не лезла – она только слушала и выполняла то, что я ей говорю. Идеальная жена! Нет, я все-таки на ней женюсь!
Командую, чтобы у дверей остановились, выскакиваю вперед, через двери. С этой стороны народа почти нет, и правда – стоит правительственная машина – ЗИЛ-114, на котором и приехал Шелепин. Водитель машет рукой, подзывая к транспорту – вышел, стоит перед машиной, возле входа-выхода. Здесь выход можно сказать технический – входы в склады под рынок, какие-то «бендешки» у стен рынка, закутки, запах помоев и сортира – «заведение» как раз тут, на выходе. Дальше КПП со шлагбаумом (сейчас поднят), ну и выезд на улицу. За КПП маячят милиционеры, которые вряд ли имеют отношение к заговору (КГБ и МВД – вечная, нескончаемая вражда, и никто не будет посвящать в тайну заговора «ментов», которых в КГБ считают продажными и вероломными. В общем – все тихо и пока что спокойно. Бой идет у главного входа, и нам нужно поторопиться, пока огонь не переместился и сюда.
Возвращаюсь, машу рукой своим. Появляются из дверей, оглядываясь по сторонам. Первой по моему примеру идет Ольга, потом Шелепин с Семичастным, следом за ними – Никсоны. Ричард придерживает под руку свою жену – та бледна, но губы сжаты в полоску и никаких следов растерянности или страха. Железная баба!
Шагаю к машине, оглядываюсь, поджидая группу. Ольга проходит мимо меня, я собираюсь сказать, чтобы шагали веселее, поторапливались, и тут… крик! И сразу выстрел! Оборачиваюсь, мгновенно вырывая из ножен боевой нож, и вижу, как Ольга держит за руку водителя лимузина! А в руке водителя пистолет Стечкина, и направлен он сейчас чуть выше моей головы – настолько, насколько хватило Ольге сил его поднять!
Не успеваю. Слишком поздно. Водитель сбивает Ольгу ударом кулака и мгновенно стреляет ей в грудь. Нож уже в воздухе и вонзается в шею предателя в тот момент, когда пистолет уже нацелен на меня. Водила верно определил – я главная опасность, меня надо убирать в первую очередь. Ну а потом легко, как куропаток в загоне перестрелять всю остальную толпу. Ольга тоже помеха – как кусачая собака, так что ее пристрелить сходу, чтобы не тявкала.
Двигаясь как можно быстрее, прыгаю к умирающему, но еще не знающему что он умер водителю и выбиваю у него из руки «Стечкин». Затем хватаюсь за рукоять ножа, торчащую из шеи мужчины, и одним движением рассекаю ему гортань до самого позвоночника. В этом не было никакой необходимости, но я в ярости и ярость эта ищет выхода. Успеваю еще обтереть нож о шатающееся тело негодяя и сунув клинок в ножны наклоняюсь к Ольге, белая блузка которой спереди уже пропиталась жидкостью густого вишневого цвета.
Ольга еще жива, но я вижу, что осталось ей недолго. Чувствую это. Я давно уже чувствую приближение смерти к тем, кто рядом со мной, кто получил тяжелое ранение. Привычка такая… или жизненные наблюдения? Ты видишь, как на чело умирающего спускается тень, как оно бледнеет, синеет, как утекают последние капли жизни, и понимаешь – все, конец.
На губах моей боевой подруги вздуваются розовые пузыри. Она пытается поднять руку, хочет что-то сказать мне, и я наклоняюсь, чтобы услышать.
– Сына… моего… не бросай… Помоги… – хрипит она, и тело ее расслабляется, глаза останавливаются, глядя в небеса. Все, конец.
Внутри холодно и пусто. Даже не больно – просто пусто. Вот было нечто внутри у меня – и теперь нет. Давно я не терял друзей. Уже и забыл, как это бывает. Самых близких, самых верных друзей, без которых и жизнь не жизнь. Отвык, расслабился. Считал, что ушел с войны. А она вот – догнала меня. И ударила в самое больное место.
– Все в машину! – хриплю я, поднимаю Ольгу и шагаю к лимузину. Прижимая Ольгу к себе одной рукой, второй открываю крышку багажника и осторожно опускаю тело подруги на пол. Так же осторожно, будто крышку гроба прижимаю крышку багажника. Щелкает замок… все. Я не оставлю тело моей подруги валяться на земле, как сбитую автомобилем бродячую собаку. Умру, но не оставлю!
С трупа водителя сдергиваю кобуру скрытого ношения с запасными магазинами, цепляю на себя, в кобуру – «Стечкин». Группа уже в машине – Семичастный впереди, на пассажирском сиденье, остальные назад. Хорошо. Никто не забрался на водительское сиденье. Не хватало, чтобы я терял время вытаскивая Семичастного или Шелепина из-за руля. Скорее всего они поняли, что их уровень квалификации как водителей очень далеко позади моего. А может привычка такая – кто-то их возит, а они только соглашаются, чтобы их возили. Или приказывают себя отвезти. Скорее всего – последнее.
Усевшись за руль, осмотрел «рабочее место», и не нашел ничего такого, что могло бы меня удивить или притормозить – это тебе не машины двухтысячных, нашпигованные приборами и «приблудами» так, что половину из них никогда не используешь. По себе знаю. Была у меня новая машина, в которой имелся даже автопарковщик. Включаешь, и машина сама притирается к бордюру, вращая рулем и работая газом. Вот только в автосалоне хороший человек сразу меня предупредил: «Не вздумайте пользоваться автопарковщиком! Он не умеет правильно определять расстояние до наклонных поверхностей вроде мусорных бачков – мой друг так весь бок машине ободрал» Вот я и не пользовался. Или голосовая связь, когда после нажатия кнопки говоришь машине «навигатор!» – и она меняет список проигрываемых хитов на карту навигатора. Вначале это забавно, ты развлекаешься, время от времени кричишь системе всякую чушь вроде «Жопа!» и тупо хихикаешь, слушая, как женским голосом машина сообщает, что не поняла команды. Потом надоедает и ты забивает на эту приблуду.
Или подрулевые лепестки, чтобы вместо автомата переключать передачи движением пальцев. Зачем? Это надо спросить у конструктора – зачем он так удорожил автомобиль, поставив в машину эту чушь собачью. Меня спрашивать – зачем я купил машину с такой хренью – не надо. Купил, да и купил.
Здесь ничего такого не было. Три скорости вперед, одна назад. Честный гидравлический механизм коробки. Панель облицована деревянными накладками. На ней минимум приборов – вода, бензин, забавный счетчик километража, похожий на цифры в древнем арифмометре. Руль тонкий, двойной – внутреннее хромированное кольцо – это сигнал. «Бибикалка», как говорят в народе. На панели – маленький, убогий радиоприемник и над ним часы, очень схожие с настенными электрическими. Вот, в общем-то, и все. Аскетизм! Убогость…
Но все это чушь! Нам не рок-музыку слушать, а сваливать отсюда, и как можно быстрее! Тем более что шлагбаум вдруг опустился, а выезд загородили две ментовские машины. Чего это они удумали такое?! С какой стати перекрыли выезд? Что, решили, неизвестный бродяга убил водителя и захватил высших чиновников государства?! Идиоты… ох, какие идиоты! Но вооруженные идиоты, и надеюсь, бронирования лимузина нам хватит.
Поворачиваю ключ в замке зажигания, машина едва заметно вздрагивает, заводясь – почти незаметно, и это при движке в триста сил! (умели делать, ничего не скажешь!). Ставлю ногу на педаль тормоза и перевожу рычаг в положение «Вперед». Отпускаю тормоз и лимузин тихо, практически бесшумно и очень мягко движется к шлагбауму. Заднее колесо подскочило – совсем немного, как на кочке, и я отрешенно подумал, что наверное переехал через мертвого водителя. Хруста не было слышно – толстенные бронестекла и толстые стены салона практически не пропускают звуков. Не слышно и криков ментов, и выстрелов из «макаровых» – только когда по лобовому стеклу замолотили, будто молотками – я понял, что по нам стреляют. Вернее – по мне.
Однако с таким же успехом они могли бы кидать в стекло засохшим дерьмом – эффект был бы примерно тем же. Стекло даже не поцарапали. Всем хорош «макаров», но силенок у него здесь не хватает. Тут бы из АК шарахнуть, да полный магазин выпустить – тогда хоть можно было бы затруднить мне обзор, покрыть лобовуху сетью трещинок и сколов. А без громилы калибра 7.62 – какой, к черту, результат?
Стреляли и по колесам, но попасть в колесо движущейся машины еще та задача, и уж точно непосильная для обычных ментов. Тем более, когда на них движется четырехтонная, почти пятитонная махина. Кроме того, даже если бы и попали – у машины есть автоматическая подкачка, как на военном грузовике ЗИЛ, плюс внутреннее колесо, под покрышкой, и на этом колесе можно ехать со скоростью 160 километров в час достаточно длительное время.
Увы, этот лимузин еще не ЗИЛ-4105. Тот пробить было (Будет! Его еще не сделали!) совершенно невозможно – если нет противотанкового орудия. ЗИЛ-4105 был броневой капсулой, вокруг которой построили автомобиль. Ручная работа! Этот, насколько я помню, усилен бронелистами. Днище – бронеплита, выдерживающая взрыв пары шашек тротила, бока – бронеплиты, бронированный двигательный отсек ну и само собой – бронестекла по кругу. Единственное место, где нет защиты – крыша. Почему там не сделали защиту – я не знаю.
Но выбора все равно нет. Вот машина, вот опасность, и нужно ее избежать. И я жму на газ!
Менты отпрыгивают как тараканы от тапка, а их патрульные москвичи разлетаются в стороны, будто от пинка эпического великана. Бах! И вот уже дорога свободна. А мы даже почти не пострадали – так, слегка хром поцарапался на углах. Фар не вижу – может и разбились, только нам на них пофиг, солнечный ясный день, какие сейчас фары?
Ну, теперь за город! С визгом покрышек разворачиваюсь, вспоминая лучший маршрут поездки, и снова жму на газ. Хорошо, что бензобак залит «по самое не хочу», все сто двадцать литров, так что горючки нам вполне хватит – даже с расчетом на то, что это мастодонт жрет драгоценный 95-й бензин даже не в три горла, а во все триста его лошадиных глоток. Попробуй-ка, разгони эдакую-то махину, если хорошенько не лопать горючее!
А «махина» все разгонялась – легко так, мягко, как самый настоящий лимузин. Как мой кадиллак с открытым верхом, на котором мы с Ольгой только недавно ехали по Крыму.
Ох, черт… нельзя, нельзя вспоминать о том, что сейчас в багажнике этого черного, похожего на катафалк автомобиля перекатывается и вздрагивает тело моей подруги, можно сказать невесты. Дух перехватывает, сердце стучит как молот, и хочется бежать и кого-то убивать. Кого – не знаю, но убить! Убить всех, кто сотворил такое! Убить проклятых ортодоксов только за то, что они отняли у меня мою Ольгу!
Узнаю, кто все это организовал – ни одного в живых не оставлю. Что бы там ни говорили Шелепин с Семичастным – наплевать! Никакого прощения! Всех убью, гады!
У меня вдруг сделалось мокрым лицо, я пощупал, посмотрел на пальцы – ожидал увидеть кровь. Но нет – я просто плакал. Уж и забыл – как это, пускать горючую слезу из глаз. Отвык, расслабился, рассуропился!
Все, хватит. Сосредоточиться и делать дело! Вот только понять бы еще – какое дело. Отвезти Никсонов в аэропорт, к их самолету, а потом куда? На Дачу, куда же еще. Знал я, для чего ее строю. Кстати – и Шелепин с Семичастным знали, что на самом деле из себя представляет эта самая Дача. Нет, она не база оперативников. Вернее – не совсем база. Это командный пункт последнего шанса, когда на самом деле возникнет ситуация вроде сегодняшней. Уверен, въезд в Кремль уже перекрыт и нас там ждут, и ждут не для того, чтобы осведомиться о нашем здоровье.
