Aномалия

скачать книгу бесплатно


– Привезу! – кивнула Валя. И тут же забыла.

А Тоня ждала не один год. И всякий раз в глаза заглядывала. Потом перстень вышел из моды и затерялся, а Тоня всё ждала. И по ночам ей он снился. Приезжая на вокзал, Валя иногда спохватывалась – куда я его дела? Но было поздно.

***

В студенческие времена у сестёр не было никакой одежды. Ну, не будешь же по городу в халатах бродить. А в магазинах ничего не было. Ну, футболки ещё ладно, они с короткими чёрными юбками ещё тянули на студенческий молодёжный стиль. Так они купили дешёвый ацетатный шёлк и попросили женщину во дворе сшить им платьица, простенькие, мешочком. У Вали шёлк был синими разводами, у Тони темно-красного цвета. Платья продержались недолго. Они садились при стирке. А ещё у Вали было коричневое платьице мешочком с кривой снежинкой у горла. Зачем надо было вышивать эту снежинку? Может, её вышивали под Новый год, но вскоре это устарело.

В общежитии Тоня помогла Вале купить жёлтый батник, он прослужил ей много лет. Это в студенчестве, а потом Валя носила его после института, уже уехав в город у моря. И где-то лет через шесть, когда Валя поехала в Финляндию, батник всё ещё был жив. Этот батник Тоня и сама могла бы прекрасно носить, но отдала сестре… Потому что понимала, что значит «нечего надеть». А девчонке же покрасоваться охота… Перед Финляндией Валя получила от Тони очередную вязаную кофту – тёмно-синяя плотная пряжа, воротник шалька и пояс широкий, в резинку. Волна благодарности приподняла Валю над землёй.

Однажды, ещё в школе, Тоня стояла в магазине и ждала, пока мать её Лидия померяет блузку. Это было перед каким-то праздником, наверно, перед Восьмым марта, и намерения у матери были серьёзные. Она перемеряла весь магазин. Всё, что на вешалках и на стеллажах, под прилавком тоже. Прошло часа два или три, продавщицы только переглядывались, но настойчивой покупательнице не перечили, что значит жена начальника. У Тони уже ноги подкашивались, она несмело намекала матери, что не может больше стоять. Когда уж магазин стали закрывать, Лидия, наконец, оделась и ушла, ничего не выбрав, да ещё сильно хлопнув дверью. Может, ей так представлялась гордая дама из кино.

– Мам, да ты чего? – шептала ей смущённая до ужаса Тоня. – Ты ничего не выбрала, тётки, надувшись, смотрели на тебя…

– Ничего с ними не случится! – двинула плечиком мама. Ей даже в голову не пришло, что дочке тоже надо было что-то померить! Как будто никого тут и не было эти два часа. Это было очевидно! Но просить Тоня не посмела. Ей было стыдно, что мать мерила так долго и ничего не взяла… Лично она, Тоня, ни за что так бы не поступила…

В чём ходить? Не в чем. Тоня перед институтом нашла дома старый гипюр и сама слепила простенькое синее платье на чехле. Это платье сильно выручало её весь первый курс. Весной она привезла его домой к родителям, потому что надо было всё увезти, камеры хранения на лето в общежитии не давали. Осенью давай она искать это платье, так нет, не нашла. Потом оказалось – отдали соседке. Но почему? – Так ты его привезла, значит не нужно? – Да нет, просто хранить было негде… Этого первого гипюрового платья так было жалко, просто ужас. Даже никто не спросил её – оно тебе надо, не надо… Она не была для матери девушкой, достойной наряда, она не была никем. Просто пустое место…

Походы по магазинам раскрыли Тоне красоту тканей. Научили любить этот волшебный мир и управлять им. Она вполне осознанно захотела связать с этим миром свою профессию. Но не судьба.

Так считала забитая Тоня, но Валя так не считала. Потому что для Вали это был десятый вопрос. Она открывала книжку и про всё забывала…

Может, поэтому взрослая Тоня чуть что – или день рождения, или вечер какой – бежала «на толпу», чтоб найти старшенькой свеженькую блузку поярче. Или джинсы, фирменные или не очень, но чтобы поаккуратнее швы… Тоня… Никто не заставлял, над нею не было гнёта, просто она очень переживала за детей, они казались ей такими гордыми, такими красивыми, и при этом они не могут быть хуже всех одеты… Хуже всех! Это мысль обжигала. Потому, что она много раз сама была хуже всех!

Однажды Тоня на практику дальнюю в институте собралась. В плане практики надо было ехать пароходом, ходить на природные заповедники, лазать по горам…

– Мам, дай денежек на штаны, да на куртку. На пароходе будет холодно.

Мама сдвинула брови – нету. Повозившись в шкафу, нашла старое пальтишко, короткое, на ватине. «Вот, можно перелицевать…» Да, в этой тужурке было тепло, но когда солнце палило – тут уж держись, это тебе не болоньевая ветровка… В том и поехала.

Были, были попытки приодеть дочек. На восьмой класс Вальке выкупили тёмно-синее платье с белым воротничком, а Тоне похожее, но красное, и тоже с воротничком. Наверно, считалось, что так должны выглядеть примерные дочки-школьницы. На втором курсе Валю запечатлел чей-то фотоаппарат – длинное фиолетовое платье приталенное, узкое книзу, хвостик чёрных волос между лопатками. Это платье подарила ей Лидия, стало мало. Говорили, она в нем выделялась.

Куплено было Вале в институте синее крепдешиновое, это считалось шиком, Но, потому, что предстояла Тонина свадьба. А ты в чём? Опять голая! Платья у матери и Вальки оказались тонкие, лёгкие, как раз на жаркую погоду. И это была удача, носились много лет, не выцветали… А когда Тоня замуж собралась, мама ей отыскала в шкафу белую ткань: на, пошей! И Тоня, втянув голову в плечи, села шить. А невесте нельзя самой-то платье шить! Нельзя, примета плохая. Сумрачный жених, к слову, честно помогал обшивать края мелкими белыми цветами. И когда подобное случилось у сестры Вали, та тоже ведь расстилала на полу свои восемь метров белого шелка. Ну, дуры девки. К тому же белая ткань оказалась отрезом шерсти в рельефный рубчик. Как невесте жарко потом было – август месяц, духота, не высказать, она вся приклеилась к ткани, вся как в клею. Даже на фотках было видно её напряжённое и мокрое лицо, а это всё невидимые миру слёзы… На свадьбе-то гостей было много, и всё сдвигали плечами от недоумения на директорских дочек. Чего там губы-то кусать? Не бедные, авось.

Но они были бедные на самом деле. Валя, когда приехала учиться, студенткой жила у родственников отца. В комнате бабушки стоял скрипучий диванчик. Первый год прожила на диванчике этом, потом папа пристроил в заводской общаге, и она могла облегчённо вздохнуть. А вот Тоне не так повезло. Ей общежитие дали далеко не сразу! Пришлось снять комнатку во дворе, где стояло заводское общежитие. Хозяин той комнатки был неадекватный сын отдельно живущей мамы. Как бы для присмотра за квартирантками. Но ещё кто, кто за кем присматривал! Иногда он прикапывался к двум девочкам-студенткам, требовал плату вперёд и так далее. Тогда Тонечка со всех ног бежала к Вале, и они ютились на одной железной кровати! Валетом! Но хотя бы можно было съесть миску вермишели с килькой в томате… колбаса была в редкость… А если к семинару что повторить, так это – на кухню, на оцинкованный длинный стол, там свет можно было долго не гасить.

И вот через год дали общежитие Антонине. Она перебралась туда на следующую осень со своим чемоданом и, на всякий случай, со своим постельным бельём.

Можно было не трепать больше нервы с неадекватным сыном квартирной хозяйки. В комнате было четверо, всё, казалось, спокойно будет, но не тут-то было. Придя домой с занятий, Тоня получила от ворот поворот: слушай, ко мне друг из Москвы. Будь другом, езжай к своей тётке. У тебя тётка есть, ну? Тоня, вздохнув, потащилась поздним вечером к тете Тане, на тот самый скрипучий диванчик, где раньше ночевала сестра Валька. Двоюродная сестра Наташка, тогда ещё студентка, сердобольно разогрела макароны по-флотски на огромной сковороде. Тоня съела это простецкое блюдо, запила кипятком со смородиновым вареньем, молча рухнула на диванчик в бабкиной комнате. Болевшая в той же комнате бабушка покряхтела, но ничего не сказала.

Личная жизнь в комнате номер шестьдесят того общежития, куда прописали Тоню, была довольно интенсивная, и Тоня это испытала на себе, прибегая к скрипучему диванчику тёти Тани. Не хотелось быть занудой и стыдить подружек по комнате.

А в результате тёть Таня на неё нажаловалась, и родители вызвали Тоньку на телефонные переговоры. А это ехать сорок минут до центра города. За пять минут переговоров Тоньку научили жить, хотя и не помогли материально. Дочка, поймав паузу в речи матери Лидии, пискнула, ей туго с деньгами, мам, пап, не поможете?

– Запомни! – отчеканила Лидия, отрабатывая воспитательный техминимум, – не надейся проехаться. Сама выкручивайся. Нет у тебя ни мамы, ни папы. Надеяться надо только на себя. Мы после войны нуждались, но нам никто не помогал.

Кто его знает, может, Лидия вспомнила свою тяжёлую послевоенную молодость, может, вообще войну и фашистов, но прозвучало как-то грубо. Красотка Семечка, которая жалостливо поехала с Тоней на переговоры в одиннадцать вечера, несмотря на редко ходящий трамвай, даже заорала на всю ночную улицу:

– Уж на что у меня мать-врачиха строга, да и то, когда прихватит, сжаливается и помогает в беде. А ты-то что сделала?! Ты учишься из последних сил, сама одеваешься, другим помогаешь, не гуляешь. Они что, совсем? Не реви. Давай хоть денег тебе займу! И она тут же дала телеграмму маме-врачихе «вышли переводом сто». И утром до занятий они уже сбегали, получили телеграфный перевод… Видно, мать-врачиха Семечке как-то побольше доверяла… Танька благодаря этому всё же закончила институт, хотя и была далеко не примерной студенткой.

Тоню потряхивало, но она на своих ногах бодро пошла на занятия. С доверием дело у обеих сестёр обстояло симметрично. У сестры Вали то же самое. Тоня вспомнила, уже на первом курсе, Валюхе досталось от мамы-папы за «отвратное» поведение.

Приехав навестить дочку ближе к весне, как раз в школе были весенние каникулы, Лидия, гордо сев нога на ногу и, отказавшись от обеда, устроила Вале пропесочку. Хотя речь примерной учительницы была далека от совершенства.

– Опять трояки? Опять стипендию не получаешь? А что это за манера виснуть на чужих мужиках? Своего заведи и висни.

– Я… Это… Я не висла.

– Врёшь. Виснешь на этого кибернетика. У подруги отбиваешь.

– Да откуда это известно? – Валя была уже темно-красного цвета.

– От подруги же!

Валя ушла рыдать в ванную. Она даже не спросила имя подруги, а это была её обожаемая Галя Суслова, которая наябедничала Лидии по телефону. Вот тебе и совершенство, и скакала верхом… Но откуда телефон?!

– Из твоего деканата, дырочка! И кому поверила мать? Да не тебе. А подруге…

У Вали оборвалось сердце. Она тогда же поделилась с сестрой. Да, несколько раз она встречалась с Юрой Сусловым, менялась книгами. Юра Суслов был обаятельный молодой человек из группы кибернетиков. Он знал наизусть всего Евтушенко и блестяще копировал модного в те времена Рафаэля. Даже прозвище у него было – Рафик. На вечеринки с Сусловым сбегались толпы народа. И книг у него было много – Евтушенко, Рождественский, Вознесенский… Валя, помнится, стояла в холле второго этажа с книгами Юры, как вдруг из коридора показалась Галя Суслова и бросила в Валю запиской – «Ага, я вас застукала!». А за её плечом улыбался Юра Суслов. И это была расчётливая засада.

Чего же они этим хотели сказать? Каких разоблачений добиться? У Вали тогда был только один знакомый парень из лесотехнической академии, и ей было довольно сложно и без Юры. Ведь Рафик – всего лишь картинка на стене… Но скандал был жуткий.

Однажды, уже на втором курсе, когда у Сусловых родилась дочка, Юра Суслов забрёл к Вале вечером и попросил чаю. Читал стихи и смотрел в окно – «Со мною вот что происходит, ко мне мой старый друг не ходит…». Потом вдруг сказал в то же окно, обращаясь к развесистой липе: «Может, надо было не её, а тебя выбрать, может, я с ней ошибся на всю жизнь… Но судьба повернула иначе». Опять эта судьба неведомая. Что за этим? Собственная слабость? Всё было горько и возвышенно. И больше они не разговаривали. Ничего себе, «виснешь на чужого мужика…»

Тоня одна знала правду. Тоня всегда была интуитивной и догадливой. Она знала, кому можно верить, кому нет. Кто кого предаст, кто на всю жизнь друг. А Валя была доверчивой, наивной, слепой… Её легко было обвинить и наказать… Только не угадала Тоня, кого Валя предаст. Ту самую Иванну, которая самая верная…

***

Однажды на большом семейном сборе годы спустя родная тётка Таня расчувствовалась, рассказала Тоне странную историю из её, Тониного, детства.

– Ой, Тонюшка, хорошая ты девка, вся ты в нашу, Петькину породу, и так песню подтягиваешь славно. Помню, как вас отец привёз ко мне в гости, маленьких ещё. Ну, Валя, смотрю, сразу, уткнулась в книжку, и ты сидишь такая, ручки на коленках. И ведь малая была ещё, а будто понимала, что нельзя ничего. Что в чужих людях надо послушной быть.

– Так я, тёть, всю жизнь послушная, а не только в чужих людях. Я вон пришла к мужу в семью, никому не понравилась, и сразу как в осаду. Правду сказать, и сама не подарок.

– Да брось, ты очень хорошая. Просто мать у вас больно крута. Так вот, смотри, мать твоя Лида очень заболела, лежала в больнице, потом уехала к бабке вашей в Хохляндию. И почему-то взяла с собой Валю, а тебя нет. Отец-то твой в МТС работал, тебя не с кем оставить, то у соседки, то одна. Меня позвал приглядеть. Я приехала, слезла с попутки, он ключи дал и убежал. Я дверь-то открыла, глядь, а ты в уголке тихонько сидишь, копаешься. Вся грязненькая такая. Я даже сумку уронила свою. Дитя сидит возле помойного ведра и чего-то там вылавливает! Мож, голодное, мож, от скуки. Сколько лет? Да года два, три… Я тебя схватила и ну обнимать, а ты ничего, притихла, на ласку не ответила, сжалась. Ну откуда ты знала, что я тётя? Не знала. Но не противилась. И так мне сердце-то сжало, что не знала, как тебя оттаять. Пока накупала, пока кашки сладкой наварила, пока пошла в сельмаг купить конфет, да не было их, только повидло. Оно плотное было, хоть ножом режь. Я обсыпала сахарком – ничего пошло, даже Петруха ел с чаем.

Отца вечером, конечно, заругала, что малое такое кинул дома, он молчал. Только смотрел, как я плачу. А ты ничего, тихая была. Только всё глядела глазищами-то громадными. А ела плохо.

– Я, тёть, всегда плохо ела. А почему, думаешь, мне никто это не рассказал?

– Да что тут? Стыдно же. Деваться некуда, упустили, но стыдно.

В семье Дикаревых всегда на первом месте была работа. Потом всё остальное.

На похоронах сестры, тёти Ани, мамы Аллочки, сестры Дикаревы и основная масса родни сторонилась тёть Тани. Поговаривали, покойная запретила приглашать на прощание тёть Таню, сестры были в большой ссоре. Дело касалось каких-то золотых коронок или колец, которые больная бабушка однажды разделила между дочками, а Петру не досталось. Так ведь дочки ухаживали, а Петя жил в районе, и редко навещал. Но Лидия утверждала, что Петю обманули сестры и утаили наследство. Петя бы сроду не полез делиться. А Лидка была во гневе… А когда она была во гневе, то держись…

И вот толпа стояла отдельно, а вошедшая тёть Таня отдельно. На это было больно смотреть. Сестры Тоня и Валя тихо подошли и обняли тёть Таню. «Девчонки, ох, девчонки, – зашептала им тётка Таня. – Что же творится? Я-то вас всегда любила». На похоронах тёть Ани ни Петра, ни Лидии не было.

Эпизод 6. Решает он

Несколько дней, даже не дней, а недель у Вальки Дикаревой прошли под знаком «Стены» Пинк Флойда, прошли довольно накалённо. То дерзкая надежда взыгрывала призрачным огнём на сгоревших поленьях. То опять всё гасло и покрывалось чернотою. Уже на улице жухли сугробы, оседали морозы, дули мокрые тревожные ветры, посверкивали солнечные, хотя ещё и студёные дни. В такие дни у автосервиса сонно грелись машины, и над ними чирикали воробьи. А у Вали Дикаревой всё ещё не кончился сезон дождей, как сказал бы её приятель Сева. Они разговаривали о посторонних, далёких от подруги Иванны предметах, как вдруг Валька с места в карьер начинала лить слёзы. Что, неужели бесит слово «бесит»? Но Сева был невозмутим. Он удивлялся внутренне, пожимал плечами в бежевом свитере или чёткой, под джинсу, рубахе с погончиками. Ну, не может быть столько слез в одном человеке. И что за мировые проблемы она там вообразила? Что она сейчас вот ляжет на рельсы, пожертвует собой, и вслед за ней начнут падать все окружающие. Глупая бессмысленная истерика. Полная ерунда. Решает мужчина?

Вчера он хотел прийти и принести «Собачье сердце». Но забыл. Для неё это был сюжет номер один, проверка слуха, насколько он её слышит вообще, а для него сюжет номер …надцать, как будто делать больше нечего. Они встречались с февраля. Не с Нового года, когда их Иванна познакомила. Но где-то с февраля, когда Иванна и Северин зашли проведать глупую, вконец заболевшую Валю.

А перед тем Дикарева позвонила той Никаноровой, что работала с Иванной, чтобы спросить про Иванну – как она, что. И Никанорова басом сообщила ей нечто, от чего мороз по шкуре. Состоялся же суд, в конце концов, и отцу Иванны дали четыре года строгого. Жуть, оцепенение. Что делать? Ведь надо было срочно лететь к ней, успокоить, утешить и наплевать на всё личное. И тут Дикарева затылком, спиной, горлом пересохшим почувствовала свою подлость, но надо, надо идти. А, да, это был тот ещё вечерок. Стороны молчали. Утешение получалось слабое.