Предупреждение баньши

Шарлотта Ридделл

Предупреждение баньши

Эта история произошла за много лет до того, как появился хлороформ. В старом просторном доме на Джеррард-стрит жил умный ирландец по имени Хартфорд О’Доннелл.

Он был доктором, много трудился и в итоге получил право указывать после своего имени членство в Королевской коллегии хирургов Англии. Опытные врачи больницы Гая, где он работал, считали его одним из самых многообещающих специалистов.

Как я уже сказала, в те дни хлороформ не был известен, поэтому читатели поймут, что у Хартфорда О’Доннелла, многообещающего, успешного хирурга, было куда больше удивительных качеств, чем у его коллег в наши дни.

О’Доннелла отличали не только ловкие руки и обширные знания, без которых людей не спасти от болезней, но и великое мужество, куда большее, чем требуется врачу теперь. В те дни, как и сегодня, он должен был в совершенстве владеть инструментами, иметь острый глаз, твердую руку и отличную сноровку. Однако помимо этого хирург готов был работать в чрезвычайных ситуациях, умел справляться с трудностями и сохранял уверенность в непредвиденных случаях. Его сердце никогда не ускоряло бег, а ясный ум не подводил.

Если я и воздерживаюсь от упоминания о выдержке и храбрости, то только чтобы не идти вразрез с общим мнением, которое, среди прочих иллюзий, цепляется за идею, будто выдержка и храбрость противоположны друг другу.

Хартфорд О’Доннелл, тем не менее, был тверд как сталь. Он знал свою работу и выполнял ее добросовестно. Натянутые нервы, дрожащие мышцы, крики в агонии, лица, бледные от боли и зубы, сжатые от невыносимой муки волновали его не больше, чем каменные лики мертвецов в прозекторской, наводившие ужас на более молодых и неопытных коллег.

Он не переживал за пациента и не сострадал ему. Для него человеческое тело было лишь искусным механизмом, изучать который интересно и полезно. О’Доннелл любил человека, которого удачно прооперировал (особенно если его недуг был редким и тяжелым), также как Брюнель любил туннель под Темзой или другое уникальное сооружение. Поэтому Хартфорд очень нравился тем, кто оказывался в его руках. Пациенты склонны путать интерес к их случаю, с интересом к ним самим. Штукатур Джон Дик и разнорабочий Тимоти Реган оказались счастливыми носителями необычных болезней, благодаря чему между ними и красивым ирландцем возникла душевная привязанность.

Если О’Доннелл и был жестким и хладнокровным, разрезая человеческую плоть, об этом полностью забывали или же считали его холодность добродетелью. Когда пациенты, похожие на солдат, прошедших через несколько военных кампаний, выписывались из больницы и встречали его на улице, перспективный врач обращался с ними так, будто вовсе не считал себя важным человеком.

У этого чужака в чужой стране была великолепная память на лица и истории болезней. И, как все ирландцы, он не считал ниже своего достоинства тепло разговаривать с представителями рабочего класса.

В Лондоне, как и в Калгиллане, он не упускал случая сказать добрые или приятные слова. Его сердце было жестким, но манеры обходительными. Пациенты, привратники, медсестры и студенты всегда были рады видеть Хартфорда О’Доннелла, излучавшего дружелюбие и счастье независимо от того, шел ли дождь, град или светило солнце.

Улица могла быть покрыта грязью, а на Лондон опуститься туман, густой, как гороховый суп – О’Доннелл никогда не выходил из себя, не бормотал угрюмый ответ на приветствие привратника, но говорил беспечно и весело с учениками и пациентами, с больными и здоровыми, с теми, кто стоял выше или ниже его по положению.

И все же несмотря на его достоинства: красивое лицо, хорошую фигуру, непринужденное обращение с людьми и бесспорные хирургические навыки, старшие коллеги, признававшие его талант, задумчиво качали головами, когда собирались вдвоем или втроем, доверительно и серьезно обсуждая своего более молодого собрата.

Многое говорило в его пользу, но еще большее свидетельствовало против него. Он был ирландцем. И не только по рождению, что коллеги ему великодушно прощали, ведь человек не повинен в капризах природы. Однако типичный английский ум, консервативный и респектабельный, не понимал спонтанные или преднамеренные поступки О’Доннелла.

Речь, внешность, манеры, предпочтения, стиль общения, привычки выдавали в нем ирландца. В глубине души он по-прежнему любил свой остров, хоть и заявлял, что не собирается наведываться туда снова. Среди англичан он во всех отношениях оставался иностранцем, который, как предсказывали «пророки» Гая, на полной скорости несся к саморазрушению и ни один человек не мог помешать ему.

– Он не остановится до самого конца, – заявлял один пожилой умник другому, считая, что Хартфорд О’Доннелл продал себя дьяволу и теперь намерен нырнуть в распутство на всю длину веревки перед тем как его вытянут на берег, где нет сладких пороков – ни безумных кутежей, ни диких, грешных страстей. Ничего кроме бессильного плача и скрежета зубов.

Безрассудный, бесстыдный, умный, злой демон, мчащийся в предназначенное ему пристанище так быстро, как возможно только в Лондоне. Таким было мнение старших коллег о человеке, который жил в своем большом доме совсем один, не считая домоправительницы и ее мужа, игравшего роль дворецкого.

Джерард-стрит, ставшая знаменитой благодаря Куинси, в те времена не считалась забытым и непрестижным местом. Пациенты в каретах находили дорогу к молодому многообещающему хирургу. Некоторые особы не считали зазорным платить врачу, кабинет которого располагался, как уже тогда говорили, не с той стороны Риджент-стрит.

Хартфорд О’Доннелл зарабатывал деньги и тратил их. Он был по уши в бессмысленных, глупых долгах, в чем никогда мужественно не признавался себе. С самого приезда в Лондон он жил в сумасшедшем темпе, как может жить только человек, который надеется умереть молодым.

Что хорошего в этом мире? Разве он был ребенком, женщиной или трусом, чтобы бояться того, что будет после смерти? В отличие от врачей Гая, Бог знал о том «пустяке», который перевернул его судьбу. О’Доннелл не боялся предстать перед Создателем и держать ответ за свою недостойную жизнь в Лондоне.

Хартфорд многое знал о мире и большинство дорог считал пройденными. Он говорил, что в день Страшного суда будет наказан также как и те, кто его осуждает. Хотя его представления о посмертном наказании были скудными и весьма туманными, он все же утешался тем, что соседи такие же грешники.

Он вел одинокую жизнь в старом доме и ловил себя на мрачных мыслях. Резкие письма и визиты требовательных кредиторов, словно выделяли эти мысли курсивом.

У него было много знакомых, но ни одного друга, поэтому размышлениями он не делился ни с кем. Вернувшись с обеда, ужина или дружеского кутежа, он сидел в своих мрачных комнатах, курил трубку и размышлял о смыслах и путях, о возможном и неизбежном.

По правде говоря, когда он приехал в Лондон, то думал, что раз его жизнь будет короткой, то не имеет значения с какой скоростью он пойдет по своему пути. Однако с тех пор, как он оказался в столице, прошло много времени. Хартфорд О’Доннелл давно не был юношей, прожитые годы словно громоздились позади него. Несмотря на попытки навредить себе, его шансы прожить долгую жизнь были такими же высокими, как раньше. Он подошел к тому периоду своей жизни, который похож на узкую полосу плоскогорья, откуда одинаково хорошо виден подъем молодости и спуск старости. Человек, прожив уже много лет, понимает, что, возможно, впереди у него еще столько же времени, но он не сможет много работать, хорошие приятели рассеются по свету, а удовольствие от веселых пирушек останется лишь в воспоминаниях. Может быть, средств на жизнь станет меньше, а больших надежд не останется вовсе. Помпа, размах, очарование, которое молодость набрасывает на повседневность, исчезнут вдали, словно пышное зрелище вчерашнего дня. Скучная церемония жизни будет длиться сегодня, завтра и послезавтра, напоминая путнику о пестрой кавалькаде, бравурной музыке, сияющих шлемах и гарцующих конях.

Ах! Друзья мои, наступает момент когда все мы должны покинуть светлый экипаж с четырьмя сиденьями, большим багажом, веселой компанией и охранником, дующим в рог, гул которого весело разносится по долинам и пустым сельским дорогам.

Задолго до того, как мы окажемся в той последней точке, когда черная смерть заявит на нас свои права, мы должны попрощаться с людьми, которые, легко и не задумываясь, все еще путешествуют. Нам следует с готовностью пересечь границу реальности, хоть удобной дороги здесь нет. Все мы, от короля до рабочего, однажды понимаем, что бредем по пустыне жизни. Надежды, силы и бодрость юности остались позади, а впереди простираются еще годы и годы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.