скачать книгу бесплатно
– Костик, какой ты смешной в этой форме.
– Да ладно тебе, – проворчал Костя, передавая сестре сверток со своей одеждой, оставшейся от той цивильной жизни, и перешел на правую сторону от нее, потому что теперь ему полагалось приветствовать отданием чести встречных военных. На душе у него было неспокойно: хоть он уже немного привык к своему новому положению, обвыкся в новой форме суворовца, но это было в стенах училища, а вот в парадной одежде в город самостоятельно он вышел впервые. Здесь среди гражданских людей он чувствовал себя неловко, особенно тогда, когда люди, проходившие мимо, обращали на него внимание, окидывали взглядом и улыбались.
– «Чего они улыбаются?» – подумал Костя, но ответа найти не успел, так как буквально наткнулся на идущего навстречу офицера и лихо вскинул руку к козырьку фуражки. Офицер на ходу глянул сверху вниз на мальчика, но вполне серьезно поприветствовал в ответ и прошел мимо. «Ух, ты!» – вздохнул Костя, и у него отлегло от сердца. Вдруг рядом раздался громкий голос маленького мальчика лет пяти-шести, которого мама вела за руку:
– Мама, смотри. Маленький милиционер.
– Это не милиционер, это суворовец.
– А что такое суворовец?
– Это, – молодая женщина на мгновение задумалась над тем, как объяснить сыну это слово, а потом добавила: – Это военный мальчик.
Костя сердито отвернулся. Ему было очень неприятно такое сравнение, хотя он и понимал, что мальчик просто перепутал его с милиционерами, которые носили похожую, только темно-синюю форму. А его сестра, посмотрев на надувшегося братика, опять рассмеялась. Но уже через несколько минут их движения по Садовой, а потом и по Невскому, где было много военных, ей стало не до смеха, и она решила спасти братишку от того напряжения, в котором он находился:
– Знаешь что, поедем-ка мы лучше на троллейбусе.
– А куда мы поедем?
– В Эрмитаж, – неожиданно вырвалось у нее, хотя за минуту до этого даже не представляла, куда бы они могли пойти, а потом поняла, что посещение знаменитого музея, видимо, было подспудным желанием у нее самой.
Троллейбус провез их по Невскому проспекту до Дворцовой площади. Затем они прошли под Аркой Генерального Штаба, и Костя вдруг увидел знакомую с детства картину: раскинувшуюся во всю ширину Дворцовую площадь с высокой колонной в центре, название которой Костя еще не знал, а вдали те самые ворота, которые столько раз в кинофильмах штурмовали революционные матросы и красногвардейцы в ту самую октябрьскую ночь. Мальчика охватило волнение, ведь это действительно то самое место, о котором он много слышал, читал, видел в кино и вот теперь смог увидеть воочию. Костя глянул на сестру, но та, похоже, тоже реально видела эту картину впервые. Они какое-то время разглядывали площадь, красивое оформление Арки Генерального штаба, у которой стояли, высокую мраморную колонну Александрийского столпа с крестом и ангелом на вершине, потом двинулись дальше к длинному старинному зданию голубого цвета с разными фигурами, размещенными по периметру крыши.
– Эт-то, кажется, Зимний дворе-ец, – протянул Костя. – А где же Эрмитаж?
– Зимний дворец и есть Эрмитаж, – ответила Галя и осмотрелась. У этого здания почему-то не было видно входа, единственные знаменитые чугунные ворота были закрыты наглухо. Они прошли через всю площадь, но входа по-прежнему не нашли, поэтому пришлось обратиться к прохожему, который указал, что нужно обойти здание со стороны Невы, где и будет вход в музей. Они двинулись дальше к каменному парапету набережной Невы. Тут им опять пришлось остановиться, чтобы вспомнить еще одну знакомую картинку: вид на Петропавловскую крепость с её золотым шпилем.
– Костя, тебе сильно повезло, – с некоторой долей зависти сказала Галя, – в этом городе очень много музеев, и у тебя будет возможность посетить их.
Она левой рукой указала на другой берег реки, где были видны странные колонны и красивые здания необычной архитектуры. Но даже она сама не знала, что это Ростральные колонны стрелки Васильевского острова, а за ними Военно-морской музей, Археологический музей и Кунсткамера. У Кости то ли от этого вида, то ли от пронизывающего октябрьского ветра с Невы перехватило дух, и он закашлялся. Галя испуганно посмотрела на брата и быстро повела его в сторону большого подъезда, видневшегося неподалеку. Но вход в Эрмитаж оказался даже ближе, чем этот подъезд.
Когда они подошли брать билеты, то оказалось, что Гале можно взять льготный по студенческому билету. Костя тоже достал свой маленький ярко красный ученический билет суворовца, но женщина, стоявшая у входа, улыбнулась и пропустила его, не глядя в документ.
– Поднимайтесь на второй этаж, там есть рыцарский зал, мальчику там будет интереснее, – сказала она.
Но этому мальчику было интересно буквально все: и знаменитый Лаокоон, фотографию которого он видел еще раньше в учебнике по древней истории у старшего брата, и украшенная золотом великолепная широкая лестница, и большая серебряная усыпальница Александра Невского, и многочисленные картины в залах музея. Они долго бродили по залам. Галя объясняла брату то, что знала сама, но многое не надо было и объяснять – можно было просто любоваться красотой, окружавшей их. Когда они уставали, то садились на скамеечку в каком-либо из залов, и Галя расспрашивала брата о его новой жизни, ведь ей предстояло все пересказать дома родителям.
Рыцарский зал они тоже нашли. Мальчику, конечно, было интересно посмотреть на разные виды холодного оружия, но бутафорские фигуры рыцарей не произвели на него такого сильного впечатления, как экспозиции других залов. Ведь рыцари-то были чужие, а в его душе безраздельно главенствовала героика своего Отечества, поэтому и зал «Отечественной войны 1812 года» был для него роднее, хотя там не было оружия, а были только портреты прославленных русских генералов, зато фамилии некоторых из них были ему уже знакомы.
Они провели в музее почти весь день, а вечером Гале нужно было уезжать, поэтому они отправились на Витебский вокзал, откуда уходили поезда в сторону их города. Это было здание старинной постройки, многие конструкции даже внутренних его залов и широких лестниц были выполнены из железных балок, скрепленных с помощью крупных заклепок. Галя купила билет, а затем, как и обещала командиру, проводила Костю в училище, показав ему, как лучше проехать, чтобы потом, отправляясь на каникулы, брат мог легко найти нужный вокзал.
Когда же она привезла Костину одежду домой, то мама, разбирая и стирая эту одежду, вспоминала сына и не могла сдержать слез, обнаружив на одежде не только грязь от долгого времени, но даже и следы запекшейся крови. По этим признакам она понимала, что, вероятно, во время поступления в училище у ее сына случались довольно серьезные дела, из-за которых могли появиться какие-то раны или ссадины.
Глава 10
Приближались октябрьские праздники, поэтому по уже принятой традиции всех участников парада накануне праздника приглашали посетить разные зрелищные мероприятия: курсанты большинства училищ ходили на концерты мастеров искусств, а солдаты парадного расчета и суворовцы направлялись в цирк. Но если солдат привозили из частей на автобусах или автомашинах, то суворовское училище в полном составе направлялось туда походной колонной, поскольку цирк располагался относительно недалеко. Не было исключения и для младших рот, которые участия в параде не принимали. В этот день все переоделись в парадную форму, и командир роты вывел уже более-менее оформленную в строевом отношении роту на общее построение.
Прозвучала команда, и училище под звуки марша, исполняемого училищным оркестром, рота за ротой стали выходить из ворот училища на Садовую улицу. Медь оркестра и бой барабана сотрясали древние стены Гостиного двора, находившегося напротив училища, и звоном отражались в стеклах соседних домов. Многочисленные прохожие останавливались, покупатели торопливо выбегали из Гостиного двора на улицу, жители окрестных домов выглядывали в окна, чтобы посмотреть на это зрелище, а училище огромной черно-красно-белой змеей стройными колоннами уже выходило на Невский проспект. Милиция на какое-то время перекрывала движение, давая суворовцам выйти на середину широкого проспекта. В этот момент примолкший было оркестр с новой силой начинал дуть в свои трубы, как бы призывая всех окружающих полюбоваться красивым строем одетых в военную форму мальчиков. Зрелище это было потрясающее. Прохожие, оказавшиеся в это время неподалеку, останавливались, улыбались, некоторые даже приветственно махали руками, затем они какое-то время продолжали следовать за строем, любуясь суворовцами. Души суворовцев, которые старались держать равнение и четко печатать шаг, тоже переполнялись радостью и гордостью за принадлежность к этому большому сильному коллективу, к Советской Армии, которую они в данный момент представляли перед своим народом.
В цирке суворовцы рассаживались по заранее определенным для каждого подразделения местам. Костя попал в цирк впервые в жизни, поэтому с интересом разглядывал маленькую на фоне всего зала арену. Он с удивлением заметил, что в этом, казалось бы, не очень большом круглом зале разместилось не только все их училище, но было много других приглашенных. Трибуны, почерневшие от разместившихся суворовцев, сначала какое-то время бурно шумели, но вот раздались звуки циркового оркестра, враз потемневший зал затих, и все взоры устремились на ярко освещенную арену, на которую вышел конферансье в черном смокинге, которого в цирке называют шпрехшталмейстером. Он поздравил всех с наступающим праздником, и представление началось.
Затаив дыхание, мальчишки смотрели на выступления артистов, громко хлопая в ладоши после каждого фрагмента их выступления. Вероятно, у артистов не было более благодарных зрителей, чем эти. Они с интересом наблюдали за мастерством акробатов, волновались за опасные номера эквилибристов и воздушных акробатов, любовались дрессировщиками с их питомцами, искренне восхищались лихачеством наездников. От всей души ребята хохотали над шутками клоунов, которые дурачились, обезьянничали, передразнивая артистов, а когда их выгоняли с арены, они опять появлялись, и, как объявил один из них, доставая из широких штанов маленькую пищалку: «Концерт прудолжается». И представление действительно продолжалось, выступления, одно лучше другого, следовали беспрерывно и так увлекли публику, что было даже жаль, что конферансье вышел и вдруг объявил антракт. Но после перерыва в течение второго отделения чудеса показывали иллюзионисты, что было совсем непонятным, но тоже очень интересным.
После похода в цирк мальчишки засобирались домой, ведь учебная четверть закончилась. Хотя до праздника еще оставалось два дня, но поскольку их рота в параде не участвовала, поэтому было принято решение отправить их в отпуск раньше. Отпускные билеты были заготовлены заранее в соответствии с указанными самими суворовцами адресами. Старшина Валетин, пользуясь воодушевленным состоянием своих воспитанников, распределил всех на генеральную уборку помещения роты.
Но вот все работы закончены, суворовцы получили последний инструктаж офицеров-воспитателей, а затем и отпускные билеты. Кроме отпускного, суворовцы получили проездные документы и деньги за питание в течение всех каникулярных дней. Непередаваемый момент жизни, когда кажется, что ты не просто ходишь, а летаешь. Ты свободен, как птица. От такой свободы хочется буквально стоять на голове, как те акробаты в цирке.
Свобода-свободой, но надо быть предельно внимательным, ведь им впервые предстояла самостоятельная дальняя дорога. Теперь уже мальчишки объединялись по своим землячествам, независимо от того, кто в каком взводе учится. Ехать вместе было спокойнее, интереснее, да и веселее. Костя в этот момент вспомнил свои слова, которые он говорил дома до поступления в училище:
– «Если я поступлю, то на осенние каникулы домой не поеду, приеду на зимние».
Сейчас он улыбнулся тому заявлению. Попробовал бы кто-нибудь удержать его здесь хоть на один день, хоть на лишний час.
Возбужденные от переполняемых их радостных чувств, суворовцы какое-то время разговаривали, вспоминая и последние учебные дни, и цирк, и даже старшину с его придирками во время уборки. Затем и Славка Пестряков и Вовка Сорокин улеглись на свои полки и быстро уснули. Костя тоже прилег на свою полку, но уснуть никак не мог, ему вновь и вновь приходили в голову события последних дней. С одной стороны на душе было радостно, потому что наступили каникулы, но с другой – в кармане вместе с отпускным лежал и табель успеваемости, и он переживал, что четверть закончил с не очень хорошими оценками. «Тройки» стояли по русскому языку и математике, но эти тройки были твердыми, и давали надежду на то, что со временем положение изменится, а вот «тройка» по английскому языку была совсем слабой, и учительница с трудом согласилась поставить ему положительную оценку. Хуже всего было то, что Костя совершенно не знал, что нужно сделать, чтобы ситуация изменилась к лучшему. Он никак не мог понять, если человеку трудно правильно писать слова диктантов на своем родном языке, то как же можно правильно писать то, чего ты даже и не можешь постоянно слышать и говорить. Мальчик вздохнул, повертелся на своей постели, потом встал и подошел к столику у окна, где одиноко сидел высокий крепкий солдат с лычками сержанта на погонах.
– Что, брат, не спится? – спросил он Костю.
– Да вроде того, – неопределенно пожал плечами мальчик.
– Вот и мне тоже. В отпуск?
– Да, на каникулы.
– Как на картинке «Прибыл на каникулы», да? Дома-то ждут наверно.
– Да они и не знают, что я приезжаю.
– И мои не знают, что я еду в отпуск. Третий год службы скоро пойдет.
– А вы давно учитесь? – кивнул он на спящих ребят.
– Да нет, еще только первый год, – смущенно ответил Костя.
– Ничего, не смущайся, казак. Нравится пока?
– Нравится.
Так они болтали почти до самого утра, пока не начало светать.
Утром мальчишки поднялись, умылись, наскоро позавтракали купленными в вокзальном буфете бутербродами и стали готовиться к прибытию поезда на станцию пересадки. Как только поезд остановился, они, набросив шинели, едва успев подпоясаться ремнями, схватили свои чемоданчики и побежали к выходу. Им еще предстояло сделать пересадку на другой поезд до Великих Лук.
И еще через час они в полной выправке выходили на перрон вокзала своего города. Когда Костя почувствовал знакомый с детства запах своей железнодорожной станции, сердце слегка защемило, и в носу защекотало не то от ветра, не то от слез, навернувшихся на глаза. Немногочисленные пассажиры и жители города с некоторым удивлением смотрели на этих странных мальчишек в необычной черной военной форме и в брюках с красными лампасами. Было видно, что они в жизни никогда не видели настоящих суворовцев, поэтому сейчас внимательно оглядывали их, переговариваясь между собой. Но мальчишки, делая вид, что не замечают этих нескромных взглядов, уже забирались на переходный мостик, чтобы направиться по домам.
В это предпраздничное утро, когда Костя с раскрасневшимися от быстрой ходьбы и возбуждения щеками ворвался в дверь, родители, брат и сестренка были дома.
– Здравствуйте! – едва успел произнести мальчик, как сестренка с визгом бросилась ему на шею. Затем принялись обнимать и целовать свое «сокровище» отец и мать.
– Ну, прямо картина «Не ждали» или «Прибыл на каникулы!», – заметил брат, наблюдая все со стороны, – дайте ему хоть раздеться.
Костя сбросил шинель и снял шапку.
– Э-э, да ты, брат, стриженный под ноль, – добавил Митя, проводя рукой по голове брата.
– Ничего, ничего, скоро и тебя остригут, и так непонятно почему тебе отсрочка вышла, – заметил отец, посмотрев на старшего сына, а потом повернулся к Косте: – А я с утра как чувствовал, что ты сегодня приедешь.
– И я уже все глаза проглядела, пытаясь тебя увидеть, – сказала мать, утирая глаза уголком платка. – Ты, наверно, голодный с дороги? Давай я тебя покормлю.
– Спасибо, мама, не надо пока. Мы утром с ребятами немного перекусили.
– Ну, хоть чайку попьем. Чайник еще горячий.
Пока мать накрывала на стол, отец с удовлетворением ощупал шерстяной материал, из которого была пошита форма сына, покрутил в руках новые хромовые ботинки, остался очень доволен настоящей цигейковой шапкой. После этого, казалось, он стал еще больше гордиться тем, что сын принял решение стать суворовцем и добился-таки своей цели.
Во время разговора родители больше интересовались бытовыми вопросами жизни в училище. Мама спрашивала, как кормят, сколько раз в день, что дают на завтрак, обед и ужин, хватает ли? Но услышав, что в училище даже целых два завтрака, успокоилась. Костя пытался рассказывать последовательно, но как всегда бывает в таких случаях, беседа постоянно перескакивала с одной темы на другую.
Они говорили бы еще очень долго, но через пару часов к Косте зашел Славка Пестряков. Еще раньше ребята условились вместе идти в военкомат, чтобы стать на учет, как было строго предписано на обратной стороне отпускного билета. Славка пришел не один, за ним увязался и его младший братишка.
– Я тоже пойду с вами, – не допуская никаких возражений, заявила Костина младшая сестренка и принялась одеваться.
Когда они пришли в хорошо знакомый им по делам трехмесячной давности городской военкомат, дежурный вдруг вспомнил:
– А-а, суворовцы! Подождите минуточку, майор Есипов хотел с вами побеседовать.
Он позвонил по телефону и отправил ребят в кабинет майора Есипова, куда мальчики вошли уже совсем не так, как когда-то раньше, а строго в соответствии с уставом. Майор попросил их присесть и стал расспрашивать о поступлении, об учебе, о жизни в училище. Ребята сдержанно отвечали на его вопросы. Было заметно, что пожилому военному нравилось, что ребята, которых он готовил, поступили в училище, что им нравится учиться, и что теперь они выглядят гораздо представительнее, чем раньше. Поговорив с полчаса, он отпустил их домой. Но этим дело не закончилось. Видимо, именно он, воспользовавшись установкой направлять братьев служить в одном месте, поспособствовал тому, чтобы направить брата Кости служить в город Павловск под Ленинградом.
Глава 11
После каникул ребята быстро опять включились в уже ставшую привычной для них жизнь, и дни потекли своей чередой. Распорядок дня теперь сменился на обычный: утром после подъема пробежка по стадиону или по территории училища, гимнастические упражнения во внутреннем дворике, куда обычно приходил сам командир роты, живший на территории училища в доме для офицеров, затем заправка постелей и умывание, утренний осмотр, завтрак, четыре часа занятий, второй завтрак, еще два часа занятий, обед.
После обеда начиналось время для политических и культурно-массовых мероприятий длительностью около трех часов. На это время планировались какие-либо общие мероприятия в клубе или за пределами училища, как правило, в составе команд. Это могли быть посещения музеев, городских кружков, соревнований. Если же не было каких-либо собраний или других общих дел, можно было заниматься своими делами. Кто-то бежал в библиотеку, кто-то читал книги в классе или писал письма, кто-то уходил на занятия в различных кружках, кто-то шел в спортивные секции или просто занимался физкультурой по собственному желанию, ведь не только заниматься гимнастикой, но даже в баскетбол можно было играть в одиночку, если в это время была свободна площадка. В это время можно было сходить на почту за посылкой или за денежным переводом, если кому выпадало такое счастье.
В 18.00 начиналась самоподготовка, по окончании которой в 21.00 следовал ужин. После ужина в течение получаса было личное время, во время которого можно было привести себя в порядок: подшить новый подворотничок, постирать носки или носовой платок. Кто-то отправлялся в бытовку отпаривать брюки, ведь стрелки на шерстяных брюках держались плохо, и их приходилось отпаривать едва ли ни через день. А для того чтобы стрелка держалась подольше, суворовцы научились у своих старших товарищей небольшой хитрости: перед тем, как отпаривать брюки, с изнаночной стороны по всей длине стрелки брюки обильно натирали хозяйственным мылом. Материя в этих местах слегка склеивалась, что позволяло стрелке держаться подольше. После личного времени рота выходила на вечернюю прогулку, которой суворовцы старались избежать под любым предлогом, но самостоятельно уклониться от нее было опасно, поскольку сразу же после нее рота становилась на вечернюю поверку, так что чье-либо отсутствие могло быть замечено. После вечернего туалета в 22.00 объявляли отбой и выключали свет.
Несмотря на то, что в одном помещении находилось около сотни человек, воздух в спальном помещении был относительно чистым и свежим, никаких запахов от ног, носков или портянок никогда не было. Возможно, так получалось благодаря тому, что уже с самого начала мальчиков приучали вечером не только умываться, но и мыть ноги. Для этого у каждого под кроватью висело короткое, в отличие от ручного, вафельное ножное полотенце. После сна все помещения обязательно проветривали, а запах был разве что только от мастики, которой время от времени намазывали пол.
После отбоя на какое-то время, пока по спальному помещению разгуливал дежурный сержант, в роте устанавливалась тишина. Но стоило только сержанту успокоиться и уйти в канцелярию или отлучиться куда-то по своим делам, как еще не успевшие заснуть мальчишки, лежа на соседних кроватях, начинали шепотом разговаривать друг с другом. Потом их разговор становился громче, потому что рядом уже разговаривали и другие. Затем кто-нибудь вставал, чтобы сбегать в туалет, потом поднимался другой, третий. Мальчишки, одетые в белые рубашки и белые кальсоны в свете синей ночной лампы выглядели приведениями, поэтому уже через некоторое время, пытаясь подражать приведениям, начинали стращать друг друга. Кто-то надевал на голову подушку в виде треуголки, изображая Наполеона. Начинались шутливые потасовки. Хорошо, если на этом все и заканчивалось. Но бывали дни, когда кто-то хватал подушку и использовал ее в качестве оружия нападения. Далее следовал ответный ход со стороны товарища. К товарищу подходила подмога в лице его друзей и… вскоре добрая половина роты бегала по спальне, размахивая или бросаясь друг в друга подушками. Поднимался невообразимый шум, гвалт, визг, который долетал, наконец, до ушей дежурного сержанта, сидевшего в канцелярии. Тот вбегал в спальное помещение, включал свет и успевал заметить быстро улепетывающих в разные стороны мальчишек, которые стремились успеть упасть в кровать еще до того момента, как они попадут в число нарушителей. Крайними становились те, кто не успел этого сделать вовремя. Сержант подзывал пойманных нарушителей к себе и ставил задачу по уборке туалета, умывальной комнаты или лестницы:
– Раз вы не хотите спать, то придется немного поработать. После этого легче засыпается.
Действительно, возвращались нарушители спокойствия только тогда, когда их товарищи уже досматривали первые сны.
В субботу суворовцы выходили в свой квадратный дворик выбивать пыль из одеял, накопившуюся в течение недели. Поначалу мальчишки не поняли, каким образом можно «вытряхивать одеяло», ведь толстое шерстяное одеяло было довольно большим и тяжелым. Но старшина и дежуривший сержант-сверхсрочник показали им, что эта работа выполняется вдвоем, то есть сначала два человека берут одеяло одного из них за уголки, одновременно поднимают сведенные вместе руки вверх, а затем резко опускают руки вниз, разводя их в стороны. В результате получается мощный щелчок, ощутимый на слух, а пыль и мелкие песчинки вылетают из одеяла, как камни из пращи.
Иногда, находясь во внутреннем дворике, мальчики их роты видели в распахнутом настежь окне туалета на первом этаже куривших суворовцев самой старшей роты. Это были уже довольно взрослые парни, время рождения которых пришлось на последние годы войны или первые послевоенные годы, поэтому у многих из них не было либо отца, либо родителей вообще. «Сыновей полка» с медалями, и «подранков», которые были в суворовских училищах во время и сразу после войны, в начале 60-х годов среди них уже не было. Но и эти ребята отличались от младших товарищей своей суровостью, каким-то хладнокровным равнодушием к своим командирам и учителям. Они оказывали им уважение, как того требовал устав, но уже не боялись их так, как боялись суворовцы младших рот. Надо признать, что и офицеры училища относились к ним с пониманием, если не сказать с уважением, стараясь не сильно придираться. Эти ребята приказы понимали и подчинялись в соответствии с уставами, но не терпели оскорбительного к себе отношения. В таких случаях даже офицер мог нарваться на ответную грубость. Как только в туалете появлялся офицер их роты или старшина, сигареты убирались, и курение прекращалось само собой. И хотя вошедший офицер прекрасно видел, что в туалете накурено, он не пытался искать нарушителей. Это было бесполезно. Нарушителями в данном случае были все, поэтому в лучшем случае офицер подавал какую-то команду типа «Прекратить курение!», в худшем случае просто выгонял всех из туалета. Просто промолчать он тоже не мог – курение в училище официально было запрещено.
Грубого отношения к своим сверстникам со стороны этих, уже носивших прически, суворовцев, Косте замечать не приходилось. Чаще всего это выражалось в несколько презрительном отношении старших к малышам, несколько оскорбительном для их достоинства. Иногда они позволяли себе пошутить над своими младшими товарищами. Однажды Костя вышел из библиотеки и, зная о том, что в это время дверь из Маршальского зала, через которую можно было быстро пройти прямо на лестницу их роты, открыта, постарался сократить расстояние. Мальчик поднялся по лестнице от главного входа и вошел в Колонный зал, где когда-то по преданию, переходившему из поколения в поколение питерских кадет, русские императоры встречались с пажами. Вход в этот зал с одной стороны с лестничной площадки лежал через небольшое помещение, в котором было огромное зеркало. От этого зеркала лежала длинная красная ковровая дорожка, которая тянулась через весь зал и заканчивалась в коридоре напротив входа в него. Ни в коридоре, ни в зале в это время никого не было. Но как только Костя сделал несколько шагов по ковровой дорожке, то внезапно почувствовал, что дорожка уходит из-под его ног, а он, не удержав равновесия, упал прямо на пол. От неожиданности мальчик сильно испугался, но приземление оказалось удачным – он ничего не сломал. Костя быстро вскочил и, услышав громкий взрыв смеха с другой стороны зала, понял, что над ним просто подшутили старшеклассники. На противоположном входе в Колонный зал была высокая двухстворчатая дверь. Потом он понял, что за этой дверью, не закрывая плотно створки для обзора, стоят несколько суворовцев старшей роты, которые, увидев входящего в зал, по команде резко дергают край дорожки. Естественно, человек, шедший по дорожке, не может удержаться на ногах и падает на пол, а «шутники», скрытые дверьми, с хохотом убегают в противоположную сторону по коридору. Косте было немного неприятно и обидно. Он даже вспыхнул было, сжав кулаки, но в то же время он прекрасно понимал, что искать обидчиков бесполезно, к тому же, если доложишь об этом командованию, то можешь попасть в число ябед, а это могло привести к еще большим неприятностям. Расстроенный мальчик быстро повернул назад, спустился по центральной лестнице и вернулся в роту обычной дорогой, обогнув здание дворца.
Иногда он слышал от своих друзей, что где-то случались стычки с суворовцами роты старшей на один год, но жаловаться командирам на них тоже никто никогда не пытался. Понимали, что это бесполезно, да и не стоило того, чтобы возбуждать большое дело. Обиды были, но проходили быстро, потому что младшие понимали свое положение. Роты располагались таким образом, что находились на значительном расстоянии друг от друга, а воспитанники разного возраста могли пересекаться лишь в учебном корпусе, куда чаще всего они следовали строем, или в столовой, где каждой роте тоже было отведено отдельное место. Чаще всего конфликты могли возникать лишь в кинозале, когда старшие суворовцы занимали места по своему желанию, и для этого иногда сгоняли малышей, уже сидевших на понравившихся им местах.
В другое время старшие разве что позволяли себе иногда, выходя в общей толчее из кинозала, отпустить «пиявку» по стриженной под ноль голове младшего собрата. Такую «пиявку» тоже можно было рассматривать двояко, не только как оскорбление, но и как снисходительно панибратское внимание со стороны, скажем, старшего брата. Но и это делалось чаще всего в отношении суворовцев уж совсем маленького роста, которых выпускники считали малышами, а Костя совсем не выглядел маленьким, поэтому «пиявки» чаще доставались его малорослому другу Витьке. Тот сердился, но старший суворовец, видя такую реакцию, обычно после этого просто в качестве примирения гладил Витьку по стриженой голове и улыбался. Друзьям ничего не оставалось делать, как улыбнуться ему в ответ.
Иногда в свободное время суворовцы выходили на передний двор прогуляться по садику, где были высокие деревья и много кустарников. В это время можно было увидеть стоящих у забора ленинградцев, к которым приходили родственники или друзья и приносили гостинцы из дома. В выходные дни они могли встречаться в специальной «Комнате для посетителей» на КПП, но в будние дни, тем более в неурочное время такие свидания не разрешались, поэтому они выходили к забору. Выглядело это не очень красиво, но против этого явления невозможно было бороться, поэтому командование училища относилось к таким встречам спокойно. Главное, чтобы не пролезали сквозь прутья ограды и не уходили в самовольные отлучки.
В младших ротах ходили слухи, что старшие ребята, гуляя в выходные дни или в свободное время в скверике у главного входа, иногда ревизовали свертки младших собратьев, где всегда находили, чем поживиться. Но даже в таких случаях обиженными ребята себя не считали, поскольку изначально знали, что приготовленные сердобольной мамой пирожки или купленные папой конфеты все равно пойдут в «общий котел»: их негде хранить, а, значит, надо будет поделиться вкуснятинкой, если не со всем взводом, то уж со своими самыми близкими друзьями. Среди Костиных друзей ни у кого не было близких родственников в Ленинграде, разве что Артему Рожкову иногда привозили кое-что из Кронштадта старший брат или отец, когда сами навещали его, поэтому эта проблема их не очень волновала. Да и ленинградцы через какое-то время переставали приглашать родных к забору училища, а возвращаясь из увольнения, все реже брали с собой что-либо съестное. Но никогда не было случаев, чтобы кто-то отбирал деньги или ценные вещи.
А вот в ротах пропажи денег возникали уже с младших классов. Все чаще и чаще, кто-нибудь из ребят жаловался офицеру-воспитателю на то, что у него пропали какие-то личные вещи или деньги. После очередной крупной пропажи денег, когда наглый воришка не только забрал деньги, но и написал печатными буквами обидную записку своему товарищу, капитан Басманов собрал офицеров и перед строем роты суворовцев приказал провести официальное расследование. Его гневная речь была главным образом рассчитана на психологический эффект, мол, виновный шалун испугается и сознается. Но на его предложение никто из строя не вышел, и в отведенное время в канцелярию роты не пришел.
– Ну что ж, – заявил командир роты офицерам, – вот вам записка, во время самоподготовки проведите с суворовцами этот «диктант», и только печатными буквами. Найду подлеца – выгоню моментально.
Действительно, в каждом взводе поочередно командиры взводов, выдав предварительно каждому суворовцу по такому же кусочку бумаги, на каком была написана записка, продиктовали ее содержание, попросив писать карандашом печатными буквами. Состояние у ребят было подавленное, они понимали, что терпеть воровство в коллективе нельзя, и в то же время опасались, как бы случайно их почерк не совпал с тем, которым была написана злосчастная записка. Собрав записки, офицеры унесли их в канцелярию роты. Всем было понятно, что обращаться в милицию по этому поводу командир роты не будет, а проводить самим криминалистическую почерковедческую экспертизу среди почти сотни экземпляров было делом нереальным. Но мальчишки очень ждали результата и надеялись, что они избавятся от заразы, проникшей в их коллектив.
Этому случаю неожиданно для всех сопутствовал другой, ничуть не менее интересный. Однажды вечером, когда прозвучала команда «Отбой!», все, понемногу повозившись в кроватях, стали тихонько засыпать. В помещении установилась благостная тишина, и дежуривший в этот вечер сержант-сверхсрочник со спокойной совестью отправился в канцелярию. Но буквально через несколько минут в спальном помещении раздался громкий взрыв. Уже заснувшие было суворовцы повскакивали с кроватей, ошалелый сержант с вытаращенными глазами выскочил из канцелярии и кинулся к выключателю. Зажегся свет, и ему представилась картина внезапно взбудораженной роты, а прямо перед ним стоял суворовец первого взвода Богатов, одной рукой зажимавший рану на другой руке, из которой тихонько сочилась кровь. Рядом с ним стояли его друзья Ченовардов и Бромов, а на полу валялся взрыватель от гранаты. Сержант поднял взрыватель, быстро отправил раненого Богатова в санчасть, а сам позвонил командиру роты. Перепуганный капитан Басманов прибежал наверно быстрее, чем тогда, когда он когда-то бегал по тревоге. Он сразу же оценил обстановку, отправил сержанта в санчасть за Богатовым и вызвал к себе Ченовардова:
– Быстро рассказывай, что случилось!
– Я…, я не знаю, – попытался было выкручиваться Ченовардов.
– Как это ты не знаешь, ты ведь спишь рядом с ним, ты не можешь не знать.
– Ну и что, я…, я спал, как и все.
– Ты врешь! Я знаю, что вы с ним постоянно вместе. Если ты сейчас не расскажешь мне, что случилось, я завтра же отправлю тебя к отцу. С меня довольно твоих выступлений, все преподаватели жалуются на тебя. Откуда этот взрыватель? Это ты привез из части?
Отец Ченовардова был офицером и служил в Петродворце. Он неоднократно бывал в училище, беседовал с командиром роты и знал о плохом поведении сына, но всякий раз убедительно просил Басманова помочь ему в воспитании отбивавшегося от рук избалованного мальчика.
– Если он окажется вне стен училища, где его хоть как-то удерживает воинская дисциплина, то обязательно свяжется с какой-нибудь уличной шпаной.
На что вполне резонно Басманов отвечал:
– Но и у нас, извините, тоже не исправительная колония, у меня их больше восьмидесяти человек, и далеко не все очень послушные.
Тем не менее, всякий раз соглашался подождать еще. Суворовец Ченовардов об этих разговорах тоже хорошо знал, и понимал, что терпение командира роты тоже может лопнуть, поэтому, немного подумав, сказал:
– Это не я. Это Бромов принес.
Капитан моментально выскочил из канцелярии, поднял с кровати суворовца Бромова и, не дав ему одеться, прямо в кальсонах втащил в канцелярию. Это была еще одна стопудовая гиря, висящая на шее командира роты. Этот разбитной, даже для своего возраста, парень был сыном работницы, слезно упросившей начальника училища принять в училище ее сына, которого она воспитывала одна. Генерал не смог отказать женщине, к просьбе которой присоединился и начальник тыла. Но парнишка оказался с гнильцой: мало того, что экзамены не сдал, но и учиться не хотел, а может быть даже и не мог в силу своих ограниченных умственных способностей. К тому же по поведению уже к концу первой четверти находился в первых кандидатах на отчисление. Не мог и не хотел привыкать к распорядку дня, поэтому чаще всех он, заработав несколько нарядов вне очереди, натирал полы, мыл лестницу или мыл после отбоя туалет. При этом делал все так плохо, что моментально вызывал гнев старшины и вновь получал порцию нарядов.
Последний раз он отличился на уроке математики, когда учительница после неоднократного предупреждения не вертеться и слушать урок, как все, вынуждена была совсем по-школьному поставить его в угол, что в училище практиковалось очень редко. Бромов с удовольствием вышел в передний перед всем классом угол и время от времени гримасничал оттуда, перемигиваясь со своими приятелями. Потом на какое-то время затих, а после этого в классе раздался сильный хлопок. От испуга учительница подпрыгнула на стуле, и все увидели бледного Бромова, который сам напугался содеянному. В классе запахло гарью. Выяснилось, что от нечего делать он подошел поближе к розетке, вытащил из кармана карандаш и стержнем карандаша, который он запихнул в розетку, сделал короткое замыкание, вызвавшее этот хлопок, напугавший всех. Учительница тут же препроводила его в канцелярию роты и по просьбе командира роты написала объяснительную записку. Но после того случая генерал, объявив суворовцу Бромову выговор, простил сына своей работницы.
– Где ты взял взрыватель? – не давая парню опомниться, спросил Басманов.
Бромов понял, что отпираться бесполезно, тем более что Ченовардов стоял рядом.
– Нашел на заднем дворе.
– Когда, где конкретно.
– Давно, там ведь раньше стрельбище было, много разных штук валялось.
