скачать книгу бесплатно
Не прошло и месяца, как потянулись к слободе плоты из бревен, телеги со щебенкой и камнем, мастеровые из Весьегонска, с Мологи. Даже из Новгорода Великого перебирались плотники. Шли поодиночке, артелями и целыми семьями. Денег больших за работу не просили. Рады были, что вообще что-то платят.
Купеческая старшина поначалу плечами пожимала. Ну, слобода, чай не посад, зачем ей стены?
Но когда вдоль Волги появились клети (вроде как срубы домов, только со щебнем внутри), а потом башни, затея им так понравилась, что пошли спрашивать – а хватит ли денег? Ежели что, то и подсобить согласны! Когда всем миром навалились, камня собрали столько, что хватило на две надвратные башни.
Купцы заподумывали, что неплохо бы отстроить каменный храм, а потом – перекинуть мост через Волгу, на левый берег, где был когда-то град Усть-Шехонск, что сгинул, но дал жизнь слободе. Без каменного храма, без моста слобода городом не станет… Ну очень хотелось купечеству, чтобы Рыбная слобода стала градом. Город, оно как – то солиднее. «Городовой воевода» звучит не в пример красивее, чем «слободской»… Но, опять-таки, как хошь обзовись, но толку не будет, если в слободе – посаде должной силы не будет.
Рыбная слобода росла и расширялась. Складов купеческих – немеряно, а сколько постоялых дворов, ведали только сам воевода да его помощник Николка, что был за казначея. В народе Рыбную слободу уже называли Рыбнинском.
В прежнее время воевода имел под рукой две сотни стрельцов. Один месяц – первая сотня в караул ходит, а вторая дома сидит, рыбу ловит или в лавках торгует, а потом, стало быть, наоборот. Со стенами и с башнями народу понадобилось больше. Теперь в слободской страже уже пять сотен. Брали не всех подряд, а только опытных ратников. Рядовыми караульными ходили стрельцы, успевшие повоевать под хоругвями Скопина-Шуйского и Пожарского, десятниками – дворяне, лишившиеся поместий, а сотниками – воеводы порубежных городов, что отошли к Польше и Швеции.
Хуже было с оружием. Бердыши и сабли, слава Богу, делали на месте. А вот с пищалями… Разоренная Тула ничего не давала, а в Устюжне Железопольской могли лить только пушки. Немецкое и аглицкое оружие поляки и свеи не пропускали. Но все-таки воеводе удавалось заполучить в оружейную кладовую (или, как теперь стало модно говорить, арсенал) иноземные ружья. Французские мушкеты проделывали такой путь, что диву даешься – из Марселя, по морю – в Стамбул, а оттуда, другим морем, – в Трапезунд. Потом, горными тропами контрабандистов, – в третье море, а потом – по Каспию и Волге в Рыбную слободу. За мушкеты, из-за которых неизвестные люди рисковали свободой и головами (во Франции за такую торговлю положены были галеры, а в Турции – смерть!) воеводе приходилось выкладывать по пятьдесят ефимков вместо обычных двадцати, но они того стоили. Кремневый замок, всобаченный хитромудрыми французами, был удобнее фитильного или колесцового. Но, купив сотню новых мушкетов, воевода решил – хватит. Казна не бездонная.
Старшина купеческая шушукалась – а не хочет ли Яковлевич себя князем объявить? Почесали купцы бороды и решили – а что, правильно. Пусть становится князем, али, на немецкий манер, – бургграфом. Худо ли – верст на сто в округе не встретишь разбойников. И мзды от татей не брал, как другие воеводы. Конечно, были в слободе конокрады, мазурики и грабители, но меру знали…
Терем воеводы стоял неподалеку от Соборной площади, саженей в ста от храма Преображения. Посмотришь вверх – шапка упадет! Резное крыльцо, узорчатые ставни. Лепота! Но как же иначе, если воевода в слободе – царь и Бог?
Раньше тут был пустырь, в добрую десятину. А теперь – сад разбит, огород. Во дворе – конюшня и коровник, кожевня, шорная мастерская и прядильня. Душ сто трудилось. Были и кабальные холопы, и те, кто на жалованье. Рабочих рук нынче хватало, а с работой плохо.
Александр Яковлевич уже отужинал и собирался лечь отдыхать, как вдруг во дворе затявкала собачонка. Не зло, а так, для приличия, чтобы хозяева знали – бдю!
– Когой-то там несет? – пробурчала супруга, что вместе с кухонной девкой убирала со стола.
– Свой! – уверенно сказал хозяин, прислушиваясь к тявканью. – Щас дядька Яков придет и скажет.
Словно подслушав, в комнату заглянул Яков, старый холоп, что был у воеводы за привратника, за сторожа, а понадобится – так и за телохранителя.
– Хлеб да соль.
– Ужнать будешь? – поинтересовался Александр Яковлевич, а хозяйка даже приостановилась в ожидании ответа.
– Благодарствую, ужнал уже, – отмахнулся Яков. – Тут, воевода, такое дело. С постоялого двора человечек пришел, мать его ети… – Холоп многозначительно кашлянул, показав глазами на хозяйку и девку.
– Авдотья, Машка, ступайте-ка, – распорядился воевода, и женщины послушно вышли – девка без слов, а хозяйка, проворчав вполголоса: «Тайны-то тут разводите, на пустом месте!».
– Значится, твою мать, пришел с караван-сарая, где Борька-татарин, ети его мать, парнишка, да грит – гололобые к Борьке, мать их так, девок привезли. Весь день их пластали, а щас кому-то из бусурман продать собрались. Может, сам Бориска, распротак его, купит.
– Ну и что? – не понял Котов. – Ну, привезли и привезли.
– Да ты че, воевода, совсем ох…л, твою мать?
– А твою мать?! – разозлился Яковлевич. – Толком-то говори…
– Ну, воевода, мать твою за загривок, – разозлился холоп, стукнув кулаком по косяку так, что загудел весь терем. – Девок на продажу привезли, не понял, твою мать?
– Наших девок бусурманам продавать хотят?! – взревел воевода.
– Ну, дошло, наконец. А то, даром, что воевода, мать твою, а доходит до тебя как до утки – на пятые сутки, – облегченно выдохнул Яков.
Александр Яковлевич вскочил, принялся сбрасывать домашнюю рубаху.
– Девки, одежу выходную тащите и оружие! – заорал Котов домочадцам. – А тебе, дядька, за матюги как-нибудь прикажу батогов всыпать! – пригрозил холопу и махнул рукой: – Костромитинова поднимай!
– Ну так, мать твою через подворотню, прикажи! – развеселился старик. – А Костромитинова с особым десятком я уже кликнул!
Одним из новшеств Рыбной слободы был «особый десяток». Проще говоря – один десяток из сотни стрельцов, что заступала на службу, не несла караул, а размещалась в Стрелецкой избе. Вроде, на тот случай, если подмога понадобится. Поперву попавшие в избу радовались, что смогут дрыхнуть целыми днями! Ан нет. Ни выспаться вволю, ни там выпить-закусить…
Был у Котова человек, из «засечных» дворян – Леонтий Костромитинов. Возрастом – не младше Якова, а крепок как дуб. Десяток Леонтий гонял и в хвост и в гриву, заставляя стрельцов учиться тому, чему дворян да боевых холопов учат с детства, – рубить саблей и драться без оружия, стрелять из лука и палить из мушкета. Мужики матерились, пытались жаловаться воеводе, а кое-кто даже норовил подраться с мучителем. Но толку от этого не было – драчуны ходили с битыми харями, а с жалобщиками воевода разбирался просто – сдавай пищаль с бердышом и отправляйся к растакой-то матери!
Стрельцы от восхода до заката махали бердышом, в строю и в одиночку ставили удар по конному и пешему, палили из пищали кучно и россыпью. Для такого дела воевода не скупился на порох и свинец. Обычно к концу первой недели втягивались. Ну, а к концу месяца уже было любо-дорого – со служилым дворянином, иноземным наемником или боевым холопом рыбнинскому стрельцу тягаться трудно (но можно!), а с кем другим – запросто! За год таких ратников получилось больше сотни.
Когда воевода спустился во двор, у калитки ожидал десяток стрельцов, во главе с самим Костромитиновым.
– Ну, с Богом, – перекрестился воевода и, пропустив вперед стрельцов, пошел вместе с Яковом замыкающим.
Караван-сарай, отстроенный татарином Базарбаем, напоминал крепость: мощные бревенчатые стены, внутри которых гостевые комнаты для гостей из Турции и Персии, двор, где разбивали шатры татары, не любившие крыш.
В высоких дубовых воротах, обитых железом и утыканных гвоздями, имелась калиточка. Вот в нее-то Костромитинов и постучал. Открылось маленькое оконце, забранное решеткой, через которую были видны одни глаза.
– Чево хатэл? – поинтересовался неизвестный привратник.
– Открывай, – потребовал Костромитинов.
– Завтра прихади, – ответствовал голос, и оконце закрылось.
– Ах ты засранец! – возмутился Леонтий Силыч и опять постучал: – Хозяина позови. Скажи, воевода пришел!
– Завтра прихади. Хазяин отдахать спать, никаго не пускать.
– Ну ладно, – с угрозой в голосе сказал Костромитинов. – Дай-ка пищаль, – потянулся он к ближайшему стрельцу и, взяв оружие, что есть мочи долбанул прикладом в калитку. Грохот поднялся такой, что изнутри караван-сарая залаяли собаки. Наконец-таки оконце снова открылось, и показалось лицо хозяина.
– Зачем стучишь, Лявон? – приторно-ласково спросил Базарбай. – Зачем людей беспокоишь, а?
– Ворота открывай, разговор есть, – хмуро сказал Костромитинов.
– Какой разговор на ночь глядя? – деланно удивился татарин. – Завтра приходи, а? Поговорим, шашлыка покушаем, пловом угощу.
– Базарбай, ты долго будешь ваньку валять? – выступая вперед, спросил воевода. – Тебе что, непонятно сказано? Открывай двери!
– Э, воевода-боярин! – радостно завопил Базарбай, изо всех сил изображая радушие. – Что случилось, боярин?
– Сам знаешь, что случилось. Открывай двери, – повторил воевода, начиная злиться. – Иначе – высадим!
– Э, воевода, моя дверь крепкая, – зацокал языком татарин. – Ты скажи лучше, что тебе надо? Подати я заплатил. Бакшиш домой принесу. Зачем дверь открывать? Ты так скажи – может, ответить смогу…
– Ведомо мне, что у тебя на дворе русские девки, которых продать собираются, – попытался объяснить воевода.
– Э, а что девки? – удивленно воззрился татарин. – Если я девка куплю, моя она девка!
– Купчую покажи, – потребовал Котов.
– Э, какой купчий тебе?
– Такую, в которой девки себя продают, – терпеливо сказал воевода. – Или – от старого хозяева купчая, где вписано, что согласны девки другому запродаться. Может, вольные они, али крепостные чьи. Нельзя на Руси людей без их согласия продавать!
– Купчий йок! Зачем купчий? Я купил – мой девка. Якши, да? Мой улусник девка у ляха купляй, он его хазяин. Какой купчий? – начал горячиться Базарбай, от волнения забывая русский язык. Но дверь не открывал.
– Ну, не хошь по-хорошему, будет по-плохому. Будет тебе сектым башка! – прорычал воевода и кивнул Костромитинову: – Командуй, Леонтий…
Пока Леонтий отводил стрельцов в сторону, Котов озабоченно спросил у верного холопа:
– Чего это он? Нешто не понимает, что с огнем играет?
– Ну так, мать его за ногу, известно чего, – уверенно ответил Яков. – У них же, у гололобых, язви их в качель, мать их, в деда, в душу колом, обычай такой. Если гость в доме, то хозяин должен гостя защищать!
– Хороший обычай, – одобрительно сказал воевода и поинтересовался, кивнув на ворота: – Осилим, как считаешь?
– А куда мы денемся? – беззаботно отозвался Яков. – Если чего, мать его за ногу, е… оно колом, пушку подтащим!
Александр Яковлевич, наблюдая за подготовкой, лихорадочно размышлял. Удастся ли высадить калитку, нет ли, но залп переполошит всю слободу. А дальше? Не высадишь дверь с первого раза, придется пушку тащить или жечь караван-сарай к ядреной матери! Сжечь можно – подворье в стороне, огонь на дома не перекинется. Что же получится? За милую душу вырежут всех, кто живет у Базарбая, а потом и других. Но с татарами, как ни крути, мирно жить нужно.
– Леонтий, подожди пока, – остановил воевода дворянина, который уже собирался сказать «Пли!».
– Яков! Лук у тебя с собой? – спросил воевода, хотя вопрос был лишним – наставник никогда не расставался ни с саадаком, ни с саблей. Холоп вообще считал, что пищали да пистоли – это так, баловство. Вот лук – это да! И бьет дальше, и попадает точнее. Котов был с ним согласен – пока стрелец наводит ружье, холоп успевал засадить три стрелы. Но вот одна беда – нужно долго учиться.
– За крышей присмотри, – показал воевода на плоскую крышу, с которой могли и шарахнуть чем-нибудь.
– Понял, – кивнул Яков, одним движением открывая крышку саадака и извлекая лук. Одна стрела наложена на тетиву, две в руке и еще две в зубах.
Александр Яковлевич подошел к калитке и опять постучал в закрытое оконце.
– Базарбай, ты меня слышишь? – ласково спросил он.
Окошечко отворилось, и из-за решетки выглянуло перекошенное лицо хозяина.
– Можешь пушку тащить – не открою! – стоял на своем упрямец.
– Ну и не открывай. На хрен мне твоя лачуга не нужна. Будка собачья! Только собакам в ней жить. И сам ты – пес шелудивый, собака страшная!
Глаза татарина выкатились из орбит.
– Сам ты собака русский. И ты, и отец твой, и мать твой собака. У-у-у!!!
«Лучше бы Якова ругаться отправить!» – поморщился воевода, но было поздно – сам начал, самому и заканчивать. Набрав в рот воздуха, воевода выдал:
– Мать твоя – свинья непутевая. Я твою мать кутым и сестру кутым. И тебя кутым! Баба ты, а не мужик. И не кутак у тебя между ног, а ам! Базарбай, кутак барма? Кутак йок! Ам терма! Если ты мужчина, а не свинья, выходи ко мне.
Воевода и сам толком не знал, что означают все эти слова. Вроде, ругательства. Татарские, нет ли, хрен его знает, но Базарбай завопил и принялся отмыкать засовы.
– Живым! – приказал воевода.
Базарбай, мешая русские и татарские ругательства, кинулся на обидчика с саблей. Зашедший сбоку Леонтий одним рывком ухватил татарина за шиворот, развернул его вполоборота и отобрал саблю. Прикрываясь караванщиком, как щитом, дворянин заскочил через распахнутую калитку во двор. Следом за ним – Яков, державший наготове лук, а потом и стрельцы. Последним вошел воевода.
Возле ворот стояла кучка татар в драных халатах и лисьих малахаях. Не то шестеро, не то семеро. Верно, из тех самых, что разбойничали по Руси-матушке наравне с ляхами и своей сволотой. За их спинами толпились вооруженные купцы и их слуги. Всего человек тридцать. Татары держали луки, но никто не стрелял, опасаясь задеть хозяина. По спине Котова прокатились холодные капли. Понятно – стрельцы успеют одним залпом выкосить не только татар, но и купцов, но, умирая, каждый из лучников успеет спустить тетиву. Вот только умирать никто не спешил, поэтому и те и другие медлили. «Лишь бы не дрогнул кто…» – подумал Котов, надеясь обойтись без кровопролития.
– Кто старшой? – поинтересовался воевода, остановив взгляд на толстопузом басурманине, у которого и халат был новее, и лиса на малахае не тертая: – Давай, сотник, попробуем миром договориться.
– Хазаина отпусти, – потребовал татарин, помягчев взглядом. Чувствовалось, что басурманину польстило, что назвали «сотником». Десятник, в лучшем случае.
– Скажи своим, чтобы луки опустили, – улыбнулся воевода. – Мы тогда хозяина отпустим и пищали уберем. Вишь, сколько людей безвинных пострадать может.
Татарин быстро окинул взглядом двор. Было заметно, что в башке, отродясь не мытой, шевелятся мысли – восточные купцы, будь они турки или персы, но на помощь единоверцам придут. Но – опять же, гололобый знал, что сотворит картечь!
От купцов отделился невысокий благообразный человек в дорогом халате и зеленой чалме – купец Хаджа Камиль, самый уважаемый среди восточных гостей. Он же был местным кади – кем-то вроде муллы и судьи.
Хаджа Камиль сказал что-то десятнику. Толстопузый огрызнулся, не соглашаясь, но турок повысил голос, и татарин сник. Повернувшись, гортанно отдал приказ, и подчиненные нехотя опустили луки.
Что воеводу удивляло, так это то, что все басурмане понимают друг друга. Хаджа Камиль был турком, но его речь понятна и крымчакам, и волжским татарам. Сам Яковлевич, когда жил у немцев, удивлялся, что немец из Штудгарда не может объясниться с земляком из Магдебурга. Давно хотел поговорить об этом со знающими людьми, но недосуг.
Когда помятый и злой хозяин караван-сарая отошел, Котов махнул стрельцам, а те сняли мушкеты с бердышей.
– Ну, теперь и поговорить можно, – удовлетворенно сказал воевода.
– Чево ты хочешь? Зачем пришел? – злобно ощерился Базарбай.
– Ты, Бориска, не позабыл, что я в здешней слободе воеводой поставлен? – приосанился Котов. – Стало быть, за порядком и за законами следить должен. А ты закон нарушаешь.
– Какой-такой закон? Ничего я не нарушал!
– Закон покойного государя нашего, Бориса Федоровича, о том, что никто холопами владеть не в праве, кроме их господ. А продавать их нельзя, окромя как сам холоп по купчей грамоте заложится, – веско изрек воевода и протянул руку: – Грамоту купчую покажи.
– Царь Борис умер давно. Никто его законы не исполняет, – ухмыльнулся татарин.
– Умер царь, а законы никто не отменял, – спокойно возразил Котов. – Я за все царство не ответчик. Я в Рыбной слободе поставлен, и с места меня пока никто не согнал. Стало быть, должен я законы исполнять. Мне донесли, что у тебя, Базарбай, на дворе девки незаконно содержатся. Если купчей нет, то я должен этих девок у тебя отобрать и вернуть в первозданное состояние, а тебя – суду предать. По закону могу у тебя все имущество отобрать, а тебя – батогами бить! Понял?
– Вы, Александр-эфенди, плохо делаете, – вмешался в разговор турок. – Почтенный Базарбай – хозяин постоялого двора. А на постоялом дворе, равно как в посольстве, свои законы действуют.
– Господин Камиль, – усмехнулся воевода, поднаторевший в таких делах. – Караван-сарай в Рыбной слободе стоит, а это русская земля! Если бы Базарбай был турок, или крымчак, то мы бы еще поспорили. Только хозяин-то из казанских татар будет. А Казань, она еще при Иоанне Васильиче русской стала. Стало быть, должен он по русским законам жить.
– Ты этих девок видел, а? – ухмыльнулся хозяин, слегка успокоившись.
– Люди видели, – пожал плечами воевода. – Я, Базарбай, могу весь твой двор кверху задом поставить! – пообещал Александр Яковлевич и пригрозил: – А за то, что ты воеводу впускать не хотел, еще штраф заплатишь!
Хозяин поскучнел лицом. Знал, что если воевода сказал – так и сделает. Однако продолжал упорствовать.
– Девки русский я у братьев из улуса купил. Серебром платил, вот. Купчих никаких нет, не нужны нам купчие. А где они девок взяли – их спрашивай. Тангу за девку отдал, мой девка! А штраф какой – скажи, уплачу!
На выручку собрата по вере поспешил Хаджа Камиль.
