скачать книгу бесплатно
На Химки продолжают наступать.
Решают в штабе Западного фронта –
Поставить штаб восточнее Москвы,
И солнце раной русского народа
Горит среди осенней синевы …
Уже в Москве ответственные лица
Не понимают только одного:
Когда же Сам уедет из столицы –
Но как спросить об этом Самого?
Да, как спросить? Вопрос предельно важен,
Такой, что не отложишь на потом:
– Когда отправить полк охраны Вашей
На Куйбышев? Состав уже готов.
Дрожали стёкла в грохоте воздушном,
Сверкало в Александровском саду …
Сказал спокойно: – Если будет нужно,
Я этот полк в атаку поведу.
Родословная Сталина.
Но теперь настало время вернуться к тому, что услышал Иосиф во время встречи с сослуживцами и соратниками генерал-майора Николая Михайловича Пржевальского, которого мать назвала его отцом. А он услышал о том, что отец его отца, то есть его дед – император Александр Второй. От такого известия голова может пойти кругом.
Он, стыдившийся того, что отец горький пьяница и дебошир, издевавшийся над матерью, да и его нередко побивавший, вовсе не отец. А отец – в это трудно было поверить – генерал русской армии, и не просто генерал, а сын императора, пусть незаконный, пусть рожденный, когда Александр Николаевич был ещё наследником престола, но тем не менее, представитель правящей династии.
Думаю, читатели совершенно солидарны с этим вот возможным недоверием к невероятному сообщению. И хотя мать подтвердила то, что сказали соратники генерала Пржевальского, наверное, у юного Иосифа вопросов было столько, что не сразу и ответить могла на них его мать, Екатерина Георгиевна, урождённая Геладзе.
И действительно, в ту пору он, семинарист Иосиф, ещё не мог пронзить толщу лет своим пока далеко не Сталинским взором. Но мы, опираясь на законы литературного жанра, постараемся это сделать прежде, чем окунуться в удивительную и так до конца ещё не открытую биографию, того, кто спас не только Россию, но и весь мир от коричневой чумы.
Признаться, когда я давным-давно, ещё не прикасаясь к сталинской теме, услышал от кого-то – теперь уж и не помню от кого – что Сталин не только сын Пржевальского, но и внук императора Александра Второго, счёл это шуткой, ну или просто очередным розыгрышем – теперь это всё именуется фейком.
И читатели наверняка решат так же, как и я решил тогда. Но… Давайте не будем спешить с выводами, давайте обратимся к фактам, которые, как бы намеренно не замалчивались теми, кто постоянно следует принципам, озвученным ещё Львом Толстым, заявившим, что «история есть ложь, о которой договорились историки».
Обратимся к родословной Сталина, и начнём не из самого дальнего далека, не с императорской династии, а с той, которая была матерью Николая Михайловича Пржевальского, тем более её материнство никем и никогда не оспаривалось.
Матерью Николая Михайловича была смоленская красавица Елена Алексеевна – дочь помещика Алексея Степановича Каретникова, награждённого за службу Государеву личным дворянством и купившего имение в Кимборове, Смоленской губернии.
Быт дворянских усадеб девятнадцатого железного века… Как прекрасно описан он Тургеневым! А разве не предстаёт он перед нами в незабвенном Пушкинском «Евгении Онегине»!? Да, именно так расцветали в «дворянских гнёздах» несравненные Русские красавицы!
Как знать, быть может, и Елене Каретниковой была уготована судьбы Татьяны Лариной – замужество по воле родительской, переезд в столицу с вельможным супругом, а, может, и патриархальная жизнь в одном из соседских смоленских поместий, воспитание детей, хлопоты хозяйственные. Но Елена Каретникова самим Провидением была востребована на большее, хотя это «большее» оказалось незримым для обывательского ока.
Как и все девушки её возраста – дочери соседских помещиков, она получила образование домашнее, поскольку отец её, дворянин лишь в первом колене, стремился следовать общему для всех негласному правилу. И, конечно же, она увлекалась романами, конечно же, была мечтательна. И, конечно же, её волновала судьба Татьяны Лариной. А, быть может, и судьба другой Татьяны – Татьяны Болтовой, героини повести Василия Нарежного, быстро приобретшего популярность в начале века и наречённого литературной критикой первым Русским романистом. Но, кроме исторической повести «Татьяна Болтова», она не могла не прочитать столь же необыкновенно популярные «Славенские вечера», отличавшиеся напевным, лиричным, более поэтическим, нежели прозаическим слогом.
Сколько восхищения было адресовано в тех поэтических строках великим Державным мужам Земли Русской, сколько нежности посвящено и природе Русской, и Русским девушкам, рождённым этой славной Землёй. «Прелестна заря утренняя, когда ланиты её сияют на чистом небе; благоухающ ветр кроткого вечера, когда веет он с лона розы и лилии; блистательны прелести ваши, девы славенские, когда кротость души и спокойствие сердца изображают светлые взоры ваши!». Не может не взволновать очарование этих строк, посвящённых красавицам священной земли Русской, названной Нарежным «Славенской Землёю», ибо в давние, далёкие времена и Новгородская Русь звалась «Славенией».
Даже Библия не обошла вниманием славных дочерей Земли этой Славной. В главе 6 книги «Бытия» читаем:
«1. Когда люди начали умножаться на земле, и родились у них дочери;
2. Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жёны, какую кто избрал.
3. И сказал Господь (Бог): не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками (сими); потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет.
4. В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди».
А славные люди, как говорит нам древняя книга славян «Книга Велеса», и есть славяне. Недаром же и поныне во всём мире столь ценятся женщины, рождённые на славной земле «славенской». И сознавая их необыкновенное достоинство, которое, увы, стало утрачиваться во времена западничества, первый Русский романист и стилист, которому немного было равных, Василий Трофимович Нарежный, обращался к своим современницам через «Славенские вечера», посвященные древности, в новелле, наименованной «Вечер VII: Ирена»:
«Не подражайте дщерям земель иноплемённых, которые славу свою полагают в искусстве прельщать, не чувствуя влечения сердечного. Тщеславятся они числом побед своих, коварством приобретаемых. Прелестью жизни называют они свободу буйную не покоряться святым законам стыдливости, лучшему украшению пола прелестного. Не подражайте им, дщери российские. Внемлите древней песне моей. Вы познаете, что победы таковы непродолжительны. Время откроет коварство, разврат, сокрытые под личиною кроткой любезности. Тогда исчезнет торжество мнимое, и преступная прелестница будет жертвою несчастною своих замыслов!».
Была причина в XIX веке восхищаться веками давними, как это делал Василий Нарежный в «Вечере VI»:
«Веки отдалённые! Времена давно протекшие! Кто из сынов Славена воспомянет об вас без кроткого трепетания сердца и благодарной слезы на глазах – в дань памяти предкам, великим своими доблестями? Тогда величие и крепость духа возводили на верх славы и счастия и красота была наградою достойною. Не обладал тогда древний, измождённый сластолюбец юными красами дщери славенской, хотя бы обладал он златом Востока целого. Веки отдалённые! Времена давно протекшие! Когда возвратитесь вы на землю Славенскую?».
Да, нравы века девятнадцатого, увы, отличались уже от нравов веков древнейших. И райскому цветку, распустившемуся на исконно русских Смоленских просторах, цветку, по имени Алёнушка, суждена была доля многих юных пташек-горлинок, вылетевших из дворянских гнёзд. Ей суждено было стать супругою нелюбимого…
Весною 1838 года, следующего за печальным годом России, выдана была первая Смоленская красавица Елена Алексеевна Каретникова за соседского помещика Михаила Кузьмича Пржевальского, человека некрасивого, угрюмого, скучного, да к тому же и летами её старшего.
Выдана была Смоленская Алёнушка по воле отца Алексея Степановича Каретникова, но против её воли. Правда есть одна немаловажная деталь – отец и сам не хотел того брака, даже за девять месяцев до того отказал от дома через чур настойчивому просителю руки дочери Михаилу Пржевальскому. И тем не менее, весной 1838 году он выдал дочь за нелюбимого ею человека. В те времена подобные браки не были редкостью. Во многих литературных произведениях они уже не раз осуждены.
Но мы не в праве строго судить Алексея Степановича Каретникова за то, что он выдал свою дочь против воли её за нелюбимого Михаила Пржевальского, поскольку побудили его к тому причины, прямо скажем, существенные и далеко не обычные. А прежде, чем коснуться этих причин, необходимо познакомиться поближе с самим Алексеем Степановичем.
Был он родом со Смоленщины, служил дворовым у господ, которые в ту пору владели деревней Кимборово. Когда время пришло, призван был на службу Государеву и за свой «гвардейский рост и физическую силу» назначение получил в фельдъегерский корпус, а за необыкновенное усердие в службе оказался включённым в свиту Государя.
В годы Отечественной войны 1812 года не раз был направляем с депешами особой важности к самому Главнокомандующему генерал-фельдмаршалу Кутузову. К концу службы получил чин магазин-вахтёра, а при выходе в отставку награждён был чином коллежского регистратора и соответственно с этим пожалован личным дворянством по Указу Императора Николая Павловича, не ведая, разумеется, что судьба незримыми нитями свяжет его с сим великим государем России.
После выхода в отставку остался в Петербурге, где получил должность таможенного смотрителя на пакгаузе. Конечно, новоиспечённому дворянину не очень легко было войти в изысканное столичное дворянское общество, к тому же сплошь помешанное на западничестве и донельзя заражённое вольнодумством. Был он, как и всякий честный солдат, приверженцем Государя и не понимал мнимых прелестей западного безвластия, под личиной которого скрывалась жестокосердная тайная власть тёмных сил. Ему оказалось ближе общество купеческое, которое, может быть, и не отличалось особой манерностью, но, как принадлежавшее к среднему классу, обычно наиболее патриотичному, стояло за твёрдый порядок в Державе.
В этом обществе и познакомился Алексей Степанович с очаровательной (красоту Елене Алексеевне было от кого наследовать) дочерью купеческой Ксенией Ефимовной Демидовой. Алексей Степанович смог зажечь сердце красавицы, поскольку был не только роста гвардейского и сложения богатырского, но и умом и даже внутренней культурой выгодно отличался от остальных женихов, увивавшихся возле богатой невесты.
Без памяти влюблённый в красавицу Ксению, Каретников с трепетом просил её руки и получил согласие, как самой невесты, так и её богатого и властного родителя. Демидов дал за дочерью хорошее приданое, и молодые Каретниковы решили перебраться в деревню, где сделаться добрыми русскими помещиками и заняться воспитанием детей.
Алексея Степановича, естественно, притягивало родное Кимборово, и он уговорил наследников своего бывшего барина уступить деревеньку за сходную цену. Так и оказался на Смоленщине, да не один, а с красавицей женой. Провинциальное общество не было столь чванливым, как столичное – соседи приняли Каретниковых тепло и радушно, а новый кимборовский помещик отплатил им тем, что внёс новую, живую струю в провинциальную рутину. Приобщившись ещё во время службы Государевой к пению и музыке, Алексей Степанович создал в своём поместье небольшую хоровую капеллу, завёл музыкантов, и на балах в его доме было всегда одновременно и ярче, и веселее, и в то же время проще и уютнее, чем у других. Не забывал Алексей Степанович и о том, что вышел он не из барского сословия, а потому всегда готов был прийти на помощь бедным, да и просто попавшим в беду людям, никогда не обходил вниманием нищих.
Молва о хлебосольном помещике, интересном собеседнике, блестящем рассказчике быстро облетела округу, а со временем к этой молве прибавилась и молва другая – молва о необыкновенно красивой дочери, выдавшейся в признанную уже на Смоленщине красавицу-мать.
Среди соседей тотчас же нашлись и женихи, средь которых, правда, достойных не наблюдалось. Особенно досаждал один – отставной капитан Михаил Кузьмич Пржевальский, человек, по описаниям, «высокого роста, худой, болезненный и некрасивый, с мутными глазами и колтуном на голове», да к тому же ещё и бедный. Бедность, конечно же, не порок, особенно в представлении Алексея Степановича. И вовсе не бедность жениха отвращала от него и саму невесту Алёнушку, и её отца, а прочие вышепоименованные качества этого настырного претендента.
Род Пржевальских восходил к запорожскому казаку Корнилу Анисимовичу Паровальскому, поступившему в середине XVI века на службу к ляхам, угнетавшим окраинные или, как их именовали, украйные земли Малороссии, постепенно получившие название Украйны, а затем и Украины. Паровальский успел отличиться не только в боях с малороссами, но за «доблести» при разорении Полоцка и Великих Лук польский король Стефан Баторий в ноябре 1581 года возвёл его в шляхетство и пожаловал гербом «Лук», а фамилию повелел изменить на Пржевальский. В переводе с польского означает она – «идущий на пролом». И хотя этот идущий на пролом был осыпан множеством милостей, в числе которых жалование в 1581 году «пяти служб людей» в Сурожской и Велижской волостях, потомки его не пожелали ходить на пролом против России.
У Казимира Фомича Пржевальского, отца уже упомянутого нами незадачливого претендента на роль жениха Елены Каретниковой, что-то не сложилось с ляхами. Определённый на обучение в Полоцкую иезуитскую школу, он неожиданно бросил учёбу и бежал в Россию, воевать с которой в то время стало весьма и весьма опасно, а тем более совсем не прибыльно. Безвозвратно минули те времена, когда звероподляки бесчинствовали в Русских пределах. Брат Казимира Франц Фомич уже служил в Русской армии, воевал против Наполеона в чине майора. За отличие при Тарутине он был награжден орденом св. Анны 4-го класса, позже был дважды ранен, но неизменно возвращался в строй. Очевидно, не без его влияния перешёл Казимир на сторону России и при крещении в Православную веру стал Кузьмой Фомичом.
Дослужился до штаб-капитанского чина и сын его Михаил. В 1835 году он вышел в отставку по болезни и поселился в Ельнинском уезде, где отец его Кузьма Фомич служил управляющим у помещика Пилибина.
И вот в 1837 году Михаил Пржевальский дерзнул просить руки Елены Алексеевны. Алексей Степанович был так возмущён, что не только отверг это предложение, но и вообще отказал Пржевальскому от дома.
Но…
Обратимся теперь к другому участнику описываемых событий, к Наследнику Престола, Великому Князю Александру Николаевичу. 2 мая 1837 года кортеж Великого Князя, отправленного отцом, Императором Николаем Первым, в путешествие по России, выехал из столицы. Наследника престола сопровождал поэт Василий Андреевич Жуковский. Император хотел, чтобы сын познакомился с Великой Державой, в управление которой ему предстояло рано или поздно вступить.
Маршрут путешествия был составлен самим Государем и пролегал по огромному пространству от Санкт-Петербурга через Новгород, Тверь, Ярославль и Кострому на Урал. Намечалось посетить Екатеринбург, Тюмень, Тобольск, а затем возвратиться в Поволжье. Оттуда – через Воронеж, Тулу, Рязань, Смоленск и Бородино прибыть в Москву. Из Москвы через Владимир, Нижний Новгород и Муром предполагалось проехать на юг. А уже затем вернуться в Петербург. За полгода предстояло объехать всю Россию и даже побывать в Сибири.
«Ты первый из нас в сём отдаленном крае! – писал сыну Император, – Какая даль!.. Но какое и тебе на всю жизнь удовольствие, что там был, где ещё никто из Русских Царей не бывал…».
А Василий Андреевич Жуковский вспоминал: «Мы летим, и я едва успеваю ловить те предметы, которые мелькают, как тени мимо глаз моих».
Остановок было много, много интересных встреч, которые давали Великому Князю представление о России. Жуковский вспоминал, что вставали каждый день в половине шестого утра, а ложились за полночь. Великий Князь успевал вести путевой журнал и писать письма родителям. Жуковский с восхищением рассказывал Императрице Александре Фёдоровне: «Великий Князь постоянно пишет к Вашему Величеству, и Вы получаете от него обо всём самые свежие известия. Завидую ему в этой способности владеть пером во всякое время, с незапутанными мыслями, после величайшей усталости… Могу всем сердцем радоваться живым полётам нашего возмужавшего орла и, следуя за ним глазами и думой в высоту, кричать ему с земли: смелее, вперёд по твоему небу! И дай Бог силы его молодым крыльям! Дай Бог любопытства и зоркости глазам его: то небо, по которому он теперь мчится прекрасно, широко и светло: это – наша родная Россия!».
В путешествии соблюдались указанные Государем строгости и ограничения – никаких балов, никаких торжественных приёмов, никаких увеселений. Жуковский строго соблюдал инструкции. Когда проезжали Тулу, Василий Андреевич получил сообщение о болезни кого-то из родственников. Ну и вынужден был срочно отправиться в уездный городок Белёв, что на берегу красавицы Оки. В Калугу, а затем в Смоленск таким образом цесаревич долен был ехать без своего воспитателя. Отлучка Жуковского, самая краткая, имела чрезвычайные последствия.
Путь в Смоленск пролегал через уже упомянутое нами село Кимборово, достиг которого Великий Князь Александр Николаевич со свитою тёплым июльским вечером. Было решено заночевать у хлебосольного помещика Каретникова, чтобы в губернском городе появиться утром следующего дня.
Кимборово… Июль… Летний зной спадал только к вечеру. Повернули к дворянской усадьбе. Лихо развернулись кареты, сверкая в закатных лучах царскими вензелями.
Алексей Каретников, разумеется, был извещён Жуковским о том, что цесаревич остановится у него перед Смоленском. Всё необходимое приготовил к приёму дорогих гостей. Вышел хозяин навстречу высокому гостю, а за ним супруга с дочерью. По сторонам центральной усадебной аллеи челядь выстроилась.
Цесаревич легко выбрался, почти выпрыгнул из кареты, распрямился, поражая всех стройностью и выправкой, и не чинясь, нарушая этикеты, направился к хозяину. Да так быстро, что тот и слова приветствия, заготовленные заранее, позабыл.
– Встречай, братец, встречай гостей незваных, – весело заговорил цесаревич.
– Да что, да почто незваных, – заговорил Каретников. – Дорогие гости, пожалте, пожалте в мои скромные чертоги.
Цесаревич сделал знак, чтобы его сопровождающие следовали за ним, да тут словно споткнулся. Подойдя к семейству Каретникова, он замер перед его дочерью, красота которой сразу обожгла сердце. Боже мой, куда уж там до неё штатным дворцовым раскрасавицам, замученным столичным климатом петербургским. Кровь с молоком. Стройна, светловолоса, голубоглаза – подлинная русская красавица. И откуда такое чудо в глуши, в сельце невеликом, захолустном?
– Супружница моя, Ксения Ефимовна, – представлял меж тем Каретников.
«Красива, – отметил про себя цесаревич. – Есть в кому дочери быть волшебной, сказочной, неотразимой…»
Конечно, что-то сказал галантно. А сам-то, сам во все глаза на необыкновенную девицу…
– Дочь моя, Елена Алексеевна, – продолжил Каретников.
Редко цесаревич замирал перед столичными красавицами, а тут замер на мгновение и склонился, чтобы поцеловать руку, хотя хотелось в этот миг прикоснуться губами не только к маленькой милой ручке.
А она-то, Алёнушка, словно из прекрасной русской сказки, тоже замерла, и тоже забилось её сердечко в неведомых предчувствиях, чего-то неотвратимого, чего-то доселе казавшегося невозможным для неё, совсем ещё юной девицы.
А хозяин уже приглашал в дом на обед. В русских имениях в подобных случаях всё что по полудни – всё обед, даже если и сумерки густятся вокруг.
На обеде всё чинно, по этикету. Всё, да не всё. Словно в полусне цесаревич Александр и Алёнушка, ломая все планы родительские, сели рядышком во главе стола – ну не дать не взять – жених и невеста. Наверное, уже в те минуты ёкнули сердца родительские и у Алексея Степановича, и у Ксении Ефимовны. К чему приведёт такая вот влюблённость с первого взгляда, тем более, влюблённость молодых людей, столь неравных по происхождению. Это тебе не отставной офицер Михаил Кузьмич Пржевальский, что повадился в дом, надоедая сватовством, пока не дал ему Алексей Степанович от ворот поворот и отказал в приёмах. А тут – страшно сказать – наследник Российского престола, сын грозного императора Николая Павловича, о котором более чем наслышан смоленский помещик Алексей Каретников.
Как себя вести? Что делать? На обеде сидели родители Елены Алексеевны как на раскалённых углях. Здравицы произносили, гостей потчевали, а сами глаз не спускали с цесаревича и доченьки своей. Эх, пара то хоть куда. Друг другу под стать. Да только невозможна такая пара. Это в допетровские времена русский царь выбирал себе в жёны первую красавицу из сотен девиц России. И не так уж важна была знатность невесты, хотя, конечно, те, кто занимался поиском красавиц, представляли на выбор дочерей вельмож, которые отблагодарить могли. Закулисные пружины и тогда действовали.
Но настали времена другие. По правилам, установленным в угоду Западу, жениться наследник престол мог только на европейской принцессе, чтобы через принцессу эту, когда она станет императрицей, воздействовать на русского государя.
Эх, были б старые времена, допетровские, как славно могло всё закончиться! Цесаревич был по-настоящему очарован, и когда после обеда Каретников пригасил гостей прогуляться по саду, случилось для него событие, встревожившее не на шутку. Цесаревич исчез. А вместе с ним исчезла и его доченька-красавица. Ну не так, чтобы уж совсем исчезли. Просто удалились от гостей и хозяев, уединились в саду.
Что можно было ожидать от юного цесаревича? Следил Каретников краем глаза, да разве ж уследишь? Сад большой, имение вообще весьма и весьма солидное. Выйдя в отставку и женившись на богатой невесте из рода Демидовых, Алексей Каретников купил это имение у своего бывшего хозяина, помещика. Уж больно прикипел душой к этим местам.
И вот теперь по великолепному саду этого имения прогуливался с его дочерью не кто-то, а наследник российского престола.
Цесаревич и необыкновенная его спутница прошли немного по аллейке сада, а тут и беседка на пути, вся утопающая в зелени. Заглянули в неё. На столе книги.
Вот и тема для разговора…
– Что читаете? – с интересом спросил цесаревич.
– Писателя Нарежного, Василия Трофимовича Нарежного… Папенька из Смоленска привёз. Слог замечательный, напевный, – проговорила Алёнушка, пряча взор своих прекрасных глаз.
Цесаревич взял книгу, прочитал:
«Прелестна заря утренняя, когда ланиты её сияют на чистом небе; благоухающ ветр кроткого вечера, когда веет он с лона розы и лилии; блистательны прелести ваши, девы славенские, когда кротость души и спокойствие сердца изображают светлые взоры ваши!»
Он посмотрел на Алёнушку и сказал:
– Знаю, знаю… Это «Славенские вечера», посвящённые древности. Это новелла, кажется, «Вечер седьмой: Ирена»?
И он, внезапно вспомнив обилие иноземных девиц при дворе, пробежал глазами по странице, выбрал то, что брало за душу, пристально глянул на смоленскую красавицу и почти не глядя в текст, прочитал, видно, выстраданное в мыслях о будущем, о прекрасном, обо всё, что ожидает каждого великого князя в этой жизни:
«Не подражайте дщерям земель иноплеменных, которые славу свою полагают в искусстве прельщать, не чувствуя влечения сердечного. Тщеславятся они числом побед своих, коварством приобретаемых. Прелестью жизни называют они свободу буйную не покоряться святым законам стыдливости, лучшему украшению пола прелестного. Не подражайте им, дщери российские. Внемлите древней песне моей. Вы познаете, что победы таковы непродолжительны. Время откроет коварство, разврат, сокрытые под личиною кроткой любезности. Тогда исчезнет торжество мнимое, и преступная прелестница будет жертвою несчастною своих замыслов!».
Елена Алексеевна посмотрела на него с удивлением, и цесаревич, перехватив взгляд сказал с улыбкой:
– Удивлены? Бравый военный и вдруг понимает и способен прочувствовать такие строки?
– Нет, нет, что вы?! – попыталась возразить девушка.
– Не надо. Я же вижу и не обижаюсь. Просто мой воспитатель, мой главный, я бы сказал, учитель знаете кто? – и не дожидаясь ответа, назвал: – Василий Андреевич Жуковский. Слышали о таком?
– Ещё бы…
И прочитала…
Ах! Не с нами обитает
Гений чистой красоты;
