скачать книгу бесплатно
Пока парикмахер точил опасную бритву об истертый кожаный ремень, незнакомец заговорил со мной. Он спросил: скучаю ли я по Англии?
– Как вы узнали, что я из Англии?
– Для марокканца вы выглядите слишком бледным, а для француза – слишком спокойным, – сказал он.
Парикмахер прошелся бритвой по щекам незнакомца раз, другой и смочил одеколоном домашнего производства с ароматом вишневого цвета. Незнакомец вложил в руку парикмахера монету и, повернувшись к выходу, сказал мне:
– Буду ждать вас в кофейне напротив.
Я прожил в Касабланке уже три года, но местные обычаи все еще повергали меня в недоумение. И вот я раздумывал: принять ли приглашение совершенно незнакомого человека или нет? Однако любопытство пересилило. Я взял Тимура на руки и перешел на другую сторону улицы – туда, где сидел незнакомец, попивая кофе с молоком. Его звали Абдельмалик. Каждый из нас рассказал немного о себе: жены, дети, увлечения, работа… Выяснилось, что Абдельмалик – страстный любитель арабских скакунов, всю жизнь мечтает о таком коне. В этом мы оказались родственными душами.
Мы болтали о лошадях, о жизни… прошло около часа. Наконец Абдельмалик глянул на часы.
– Ну что ж, будем друзьями, – заключил он, прощаясь.
Вот так этот чисто выбритый, с изысканными манерами марокканец стремительно ворвался в мою жизнь. Он считал своим долгом помогать мне в любых затруднениях и не уставал повторять: я могу попросить его о чем угодно. Он – мой друг, помочь мне – его святой долг. Поначалу такая настойчивость казалась мне странной, ведь можно дружить просто так, не связывая себя обязательствами.
Каждые три-четыре дня мы встречались на террасе кофейни «Лугано» возле старой кольцевой дороги вокруг Касабланки и всегда садились за один и тот же столик. Да и остальные завсегдатаи сидели за своими привычными столиками.
Едва знакомый мне Абдельмалик взял надо мной шефство. Когда мне понадобилась юридическая помощь, он разыскал опытного юриста; когда у меня сломались наручные часы, он отдал их в починку хорошему мастеру; когда мне срочно понадобился вид на жительство, всю возню с бумагами он взял на себя. Абдельмалик никогда не просил за свои услуги денег, настаивая на том, что наша дружба с лихвой окупает любые траты.
Время шло, наступила осень. Я все сильнее беспокоился, подозревая, что расплата грядет, и Абдельмалик на мне еще заработает.
Детские годы Рашана провела в Индии, и каждый вечер перед сном няня рассказывала ей очередную историю из «Махабхараты», «Рамаяны» или «Панчатантры» – индийских эпических поэм. Масштабность их поражает воображение.
Как-то в начале октября ранним вечером Рашана слушала мои громкие излияния о том, что, мол, притчи составляют целое наследие, что я за него в ответе и мой долг – соблюсти преемственность. Она зажгла свечу и уселась на диван рядом со мной.
– Так, значит, у тебя не получается? – спросил она.
– Что не получается?
– Ты не понимаешь, как все это происходит, да?
– Что?
– Традиция передачи знаний через притчи.
Рашана откинулась на спинку дивана.
– Не успеваем мы явиться в этот мир, а притчи уже оказывают на нас влияние, – сказала она, – и не отпускают, пока мы не уйдем в мир иной. Они являются спящему в утробе матери младенцу, сопровождают нас в детском саду, школе, присутствуют в новостных репортажах и фильмах, романах, разговорах и ночных кошмарах… Когда мы не спим, мы рассказываем истории друг другу, а когда умолкаем, истории продолжают звучать у нас в головах, неслышные другим. Мы не можем остановиться, мы рассказываем и рассказываем, потому что притчи, истории, сказки в сущности не что иное, как язык общения.
– Но Рашана, дорогая, жизнь меняется, – сказал я. – Люди забывают то, что впитали с молоком матери.
– С чего ты взял? – резко возразила мне жена. – Да тот же Голливуд, Болливуд – не что иное, как величайшие фабрики по производству историй. Разве что форма поменялась, но никак не содержание.
– Но традиция умирает.
– Вовсе нет, – сказала Рашана, – просто принимает иной вид. Ты только приглядись. Ведь сущность та же.
И тут я вспомнил слова отца. Кажется, мы тряслись по ухабистым дорогам Андалузии, направляясь в Марокко. И остановились перекусить в какой-то глухомани. Мы с сестрами нашли полянку одуванчиков и дурачились, сдувая пух друг на друга. Пока мы играли, отец рассказывал нам притчу. Но слушали мы вполуха.
Отец закончил, и я спросил у него:
– Баба, а что будет, если в стране исчезнут рассказы, сказки, притчи?..
Посерьезнев, отец провел ладонью по лбу:
– Это невозможно.
– Почему?
– Потому что страна без поучительных историй все равно, что ванна без затычки. Представь себе, что кран с водой невозможно отключить. Вот и получается: ванна никогда не опустеет. Как только вода из ванной вытекает, ей на смену тут же вливается новая порция воды из-под крана. Так и с историями: всегда появляются новые, одни приходят от соседей, другие – издалека.
Я сорвал последний одуванчик, дунув на его пушистую головку.
– Теперь тебе понятно?
– Да, баба.
– Но это еще не все, Тахир-джан, существуют и другие истории. Вот в них-то и заключена самая великая сила.
– Они тоже как вода в ванне?
– Нет. Эти истории существуют испокон веков, они передаются из поколения в поколение. Они живут в народе, они – часть его культуры и спят до поры до времени. Большинство людей даже не подозревают об их существовании. Но они существуют.
– И когда же их рассказывают, а, баба?
– Когда настанет время.
– Но когда?
– Когда люди дорастут до их понимания.
До зимы было еще далеко, но я не хотел, чтобы она застала нас врасплох, как в прошлом году. Наш первый архитектор как-то не подумал о камине в главной гостиной, и это несмотря на постоянные напоминания. А я мечтал, как буду коротать долгие зимние вечера у растопленного камина, в котором потрескивают дрова.
Так что я велел Хамзе найти каменщика.
Хамза отправился на поиски и через час вернулся в сопровождении старика. Старик с длинной, седеющей бородой носил очки в белой оправе и темно-синий лабораторный халат; он ни слова не понимал по-французски.
Хамза взялся за мое ухо и, чуть оттянув, громко прошептал:
– Месье Тахир, это очень приличный человек. И ко всему прочему, набожный.
– А это хорошо?
Хамза кивнул:
– Ну, конечно. В Марокко человеку с длинной бородой всегда можно доверять.
Я спросил у каменщика: сумеет он выложить камин?
Каменщик выдал что-то по-арабски.
– Что он сказал?
Хамза с уверенным видом покачивался на пятках:
– Он сказал: сам Всевышний направил его по верному пути.
– Вот как?
Старый каменщик дотронулся до своего носа.
– Две ноздри, – сказал он.
– Ноздри?
– Всевышний создал нас с двумя ноздрями, никак не с одной. В этом и кроется отгадка. Мы скопируем божественный чертеж.
На следующий день вечером каменщик явился с тремя мешками цемента, кувалдой и бригадой длиннобородых братьев-мусульман.
Они на цыпочках вошли в дом и трудились от заката до рассвета, прерываясь только на молитву. С наступлением сумерек они возобновляли работу.
Хамза объяснил их ночные смены тем, что днем они каждый час посвящают изучению Корана.
Спустя четыре ночи камин был готов. Я сложил в топке дрова, перемежая их обрывками газет и хворостом. И поднес к газете зажженную спичку. Не успел я и глазом моргнуть, как в камине уже бушевало пламя.
Старый каменщик облизнул верхнюю губу.
– Аллаху Акбар! – Аллах велик! – провозгласил он.
На следующий вечер, когда я укладывал Ариану спать, она спросила: правда ли, что во сне к ней прилетят феи?
– Когда выпадет зуб, – уточнил я. – Тогда и прилетят.
– Ты это точно знаешь, баба?
Я посмотрел дочке прямо в карие глаза, в которых отражался свет лампы.
– Конечно.
– Ты обещаешь, что когда у меня выпадет зубик, прилетят феи?
– Обещаю, – сказал я.
– Но откуда ты знаешь?
– Ну…
– Так откуда, баба?
– Я в них верю.
– И что, поэтому они настоящие?
– Почему?
– Ну, потому, что ты веришь?
– Да, Ариана, бывает, достаточно просто верить.
Известная марокканская пословица гласит: «Человек без друзей все равно что сад без цветов». Я услышал ее сразу по приезде в Касабланку – от водопроводчика, которого вызвал прочистить канализацию. Тот ужаснулся: как мог я поселиться в чужой стране, если никого здесь не знаю?
Я признался ему, что наконец-то вздохнул свободно.
– И я больше не увижу тех, кого не хочу видеть, – поделился я своей радостью.
Водопроводчик вытер лысую голову ветошью.
– Как же вы проживете без друзей?
Теперь-то, оглядываясь на ту первую неделю жизни в Касабланке, я понимаю, что водопроводчик имел в виду. В западном обществе друзья это всего-навсего компания в баре – лишь бы не сидеть в одиночестве. Иногда мы связываем с ними какие-нибудь надежды, иногда – нет. Если друг просит нас о помощи, мы не даем обещание сразу, а сначала спрашиваем, в чем она заключается. Но в Марокко дружба до сих пор основывается на соблюдении кодекса чести и верности, как это когда-то было и в Европе. В глазах марокканцев дружба связывает двоих прочными узами, и попросить друга можно о чем угодно.
Со дня нашего знакомства прошел месяц, и Абдельмалик пригласил меня к себе в гости. Квартирка оказалась небольшой, но уютной, в центре комнаты стоял низенький столик. На столике – штук десять больших блюд, на каждом горкой высились пироги, печенье, булочки… Я спросил Абдельмалика: скольких гостей еще он ожидает?
– Только тебя, – ответил тот.
– Но я один столько не съем! – возразил я.
Абдельмалик расплылся в широкой улыбке, став похожим на чеширского кота:
– А ты постарайся.
Через несколько дней Абдельмалик позвонил мне и сообщил: у него для меня сюрприз. Спустя час я уже сидел в парной хаммама – турецкой бани. Марокканцы ходят в баню еженедельно, для них это важный ритуал, основа основ марокканского общества. Абдельмалик научил меня, как намыливаться ароматическим мылом, оттер так, что я почувствовал, будто заново родился. В густых клубах парной Абдельмалик подарил мне дорогой банный набор.
Когда я, смущенный ценным подарком, пробормотал слова благодарности, Абдельмалик доверительно шепнул:
– Для друга ничего не жалко.
Время шло, и я морально готовился к тому, что скрытые мотивы дружбы дадут о себе знать. Я предчувствовал: однажды Абдельмалик попросит меня о чем-нибудь, что окажется мне не по силам.
И вот как-то мы сидели в кофейне; Абдельмалик перегнулся через столик и сказал:
– Могу я попросить тебя об одолжении?
У меня екнуло сердце – от жалости к себе.
– Все, что угодно, – храбрясь, пробормотал я.
