скачать книгу бесплатно
Мы вскарабкались в повозку к велорикше. Ватсон велел везти нас к Рани-гхату. По дороге он подробно рассказал о ходе своего расследования.
– Дела продвигаются неплохо, – начал он. – Месяца два уйдет на наблюдения. Мы тут не сидели сложа руки – кое-что проверили.
– Например?
– Да так, по мелочи, – сыщик напустил на себя скучающий вид. – Не липовый ли у жениха школьный аттестат, не встречается ли он с другими девушками, нет ли у него уродливых родинок, бородавок, наростов на гениталиях. Ну, сами знаете…
– Не уверен.
– Нам еще предстоит проверить, с кем его семья враждует, привлекался ли кто из них к суду, не скрывают ли они долги, наследственные болезни, нежелательных побочных братьев…
Оборвав себя на полуслове, Ватсон велел рикше остановиться и повел меня на пустырь за Рани-гхатом. Похоже, здесь недавно снесли какое-то здание. Кучка старьевщиков копалась среди кирпичей – вдруг да отыщется что-нибудь полезное.
В самом центре площадки в состоянии глубокой медитации сидел садху.[9 - Словом «садху» в индуизме и индийской культуре называют аскетов, святых и йогинов, более не стремящихся к осуществлению трех целей жизни индуизма: камы (чувственных наслаждений), артхи (материального развития) и дхармы (долга) – прим. перев.] Лицо у него было изможденным и осунувшимся, возможно, он выглядел старше своих лет. Борода спутанная и уже порядком поседевшая, руки в цыпках, из одежды только лунги – набедренная повязка – и коралловые четки. У его правой ноги лежал человеческий череп.
Череп многое объяснял. Этот садху принадлежит секте Агхора. О представителях этой секты – агхори – я узнал в пору своего увлечения охотниками за головами из народности нагов. Их верования очень близки традиционному шаманизму. Говорят, что агхори дана власть над злыми духами. А еще, если верить традиции, они каннибалы. Некогда они во время обрядов пили человеческую кровь из чаш, сделанных из человеческих черепов. Но для агхори череп значит гораздо больше, чем простой сосуд для возлияний. В черепе живет дух умершего. И пока череп не сожгут, душа остается в плену у агхори. Вот такие джинны – духи – служат садху в мире теней.
Сыщик подтолкнул меня в сторону аскета.
– Зачем он тут сидит? Что сейчас будет?
– Просто смотри.
Садху сидел, скрестив ноги, и медитировал. Прошло несколько минут. Подошел какой-то человек, вырыл руками неглубокую ямку в земле и ушел. Мы продолжали наблюдать. Спустя еще какое-то время пришли сразу человек пятнадцать. Они окружили агхори. Кажется, они точно знали, что тут затевается. Садху вышел из транса. Поднялся на ноги. Обернул лицо старой рубашкой, опустился на четвереньки и сунул голову в вырытую ямку. Ямку засыпали песком, а садху так и остался стоять на коленях.
– Ватсон! Что здесь происходит?
– Садху погрузился в спячку, – ответил сыщик.
– Но зачем?
– А почему бы и нет?
– Человек в спячке… где-то я об этом уже слышал… так это же просто иллюзия! – крикнул я.
Ватсон сурово на меня посмотрел.
– Я знаю, что иллюзия, – прошептал он. – Кричать-то зачем?
Прошел час. Люди сосредоточенно созерцали стоящего на коленях мудреца. Прошел еще час. Мимо пробегала бродячая собака. Она попыталась стащить чашу-череп агори, но в нее запустили палкой, и она убежала.
Еще час ожидания. Я с ума сходил от скуки. И тут Ватсон повернулся ко мне.
– Вы обратили внимание на мелкий, сухой песок, каким засыпали яму?
– Обратил. Он разительно отличается от земли вокруг.
–Вот именно. Смотрите внимательно: видите, здесь везде глина. А в яму насыпали сухой песок. Садху может сквозь него дышать.
Через четыре часа после погружения в спячку агхори вдруг вытащил голову из песка. Снял с лица тряпку и глотнул воды из черепа. Нас с Ватсоном это могло и не убедить, но остальные явно находились под сильным впечатлением.
На обратном пути я рассказал Ватсону о самом известном случае погружения человека в спячку, о котором когда-либо слышал.
В тридцатые годы девятнадцатого века пошла молва, что в далекой деревушке где-то в горах штата Джамму появился йог, который может надолго погружаться в спячку. Вскоре слухи о худом нелюдимом человеке с пронзительным взглядом по имени Харидас дошли и до махараджи Лахора.
Махараджа был большим скептиком. Он послал за Харидасом и потребовал, чтобы тот проделал свой фокус под наблюдением специалистов. Харидас согласился.
При дворе махараджи жило немало выдающихся английских врачей. Во время первого же осмотра один из них обратил внимание на то, что у Харидаса удалены некоторые мышцы вокруг языка, что позволяет ему беспрепятственно продвигать язык назад, перекрывая тем самым доступ воздуха в горло. За несколько дней до намеченного погребения Харидас начал принимать горячие ванны, погружаясь в воду до плеч, очищал кишечник и питался лишь молоком и простоквашей.
Накануне погребения он заглотнул полоску льняной ткани длиной в тридцать ярдов. Чиновники и придворные с изумлением наблюдали, как Харидас извлекает материю из заднего прохода, окончательно опустошая пищеварительный тракт.
Наконец, Харидас сел в позу лотоса, заткнул ноздри и уши мягким воском, перекрыл доступ воздуха в горло, закрыв его языком, и сложил руки на груди.
Пульс не прощупывался. У врачей-европейцев не было объяснения этому феномену. Харидаса поместили в большой ящик, ящик заперли на висячий замок и опечатали личной печатью махараджи.
Затем ящик со всеми церемониями вынесли во дворцовый сад, где к тому времени уже вырыли большую яму. Ящик опустили в яму и засыпали землей. Но и этого показалось мало: землю над погребенным заживо садху засеяли ячменем, а вокруг возвели высокую ограду и выставили круглосуточный караул из солдат дворцовой стражи.
Так прошло сорок дней. Обитатели дворца изнывали от любопытства. В конце концов, терпение у придворных кончилось, и махараджа отдал приказ снести ограду, скосить ячмень и раскопать яму. Ящик достали, замок открыли. И с опаской открыли крышку. Ко всеобщему удивлению, садху был жив и сидел в той же позе. Врач вытащил у него из ушей и носа восковые затычки, вытянул язык вперед и вдохнул воздух ему в легкие. Не прошло и часа, как йог полностью пришел в себя.
В награду Махараджа щедро одарил Харидаса бриллиантами. Жители Лахора узнавали его на улице, и вскоре за ним по пятам стали ходить толпы поклонников. После этого в городах по всей Индии стали проводить такие погребения заживо. Харидас прославился, свою простую одежду он сменил на роскошные наряды.
Его всячески привечали и угощали во дворцах знати. Вскоре он и сам позабыл о том, что родился в глухой горной деревушке. Но какое-то время спустя стали поступать жалобы, что садху, якобы, соблазнил многих дам из высшего общества, и терпение махараджи иссякло. Харидаса отправили обратно в родную деревушку, и о нем больше никто ничего не слышал.
Я спросил Ватсона, что он обо всем этом думает.
Он на мгновение задумался, а потом посмотрел мне в глаза и гаркнул:
– Чушь собачья!
5
Переждать проделки джиннов
Киплинг называл Великий колесный путь «рекой жизни, не имеющей себе равных во всем мире» – с этим трудно поспорить.
Ведет этот путь из Калькутты на запад, в сторону Гиндукуша. Его еще называют Джити – от сокращенного английского названия «GT». Дорога эта не для слабонервных. Видимо, у меня помутился рассудок, когда я решил добираться до Западной Бенгалии на автобусе. Мыслимое ли дело: обречь себя на тряску в дребезжащей колымаге вместо того, чтобы плавно покачиваться в вагоне поезда? Только об этом я и думал, пока ископаемое транспортное средство, принадлежащее «Экспресс Бас Компани», пыталось развить крейсерскую скорость в девять миль в час.
На финишной прямой мы влились в совершенно безумный, плотный поток. Тут и запряженные волами доверху груженые сахарным тростником телеги, и автобусы с машущими из окон пассажирами, и грузовики марки «Ashok Leyland» с корзинами тухлой рыбы, и коровы – будто им некуда больше податься – и бензовозы, водители которых курили одну сигарету за другой, и такси, и рикши, и паровые катки, и дальнобойные фуры, даже бродячий цирк в полном составе: клоуны, слоны, акробаты-велосипедисты – эти мало того, что сами на велосипедах, так еще и родственников на рамах везли, – а еще – пешеход на костылях, старавшийся не отставать от общего потока. В самом эпицентре этого вселенского бедствия весь в черных клубах дизельного выхлопа стоял, пронзительно ревя клаксоном, наш автобус-экспресс.
Этот кошмар длился сорок часов кряду. Никто из пассажиров уже не мог нормально сидеть – все согнулись на своих местах, как при аварийной посадке самолета. Наконец автобус дотащился до Калькутты. Я бы ничуть не удивился, если бы нам устроили торжественную встречу с духовым оркестром, а комендант города вручил бы каждому, кто пережил эту поездку, медаль за доблесть. Но никто даже не заметил нашего приезда. Наше транспортное средство остановилось на стоянке возле набережной Хугли[10 - Один из рукавов Ганга – прим. перев.]. Перед тем, как толпа вынесла меня из автобуса, я похлопал водителя по спине на прощание. Вот у кого нервы железные. Мы ведь теперь все равно, что однополчане – вышли из сражения живыми. Взяв свои немногочисленные пожитки, я направился к выходу и услышал, мне вслед кто-то проронил: «Да уж, на Джити рехнуться можно, это точно».
* * * *
Удивительно, какая в Калькутте поголовная занятость. На Западе рабочих мест становится все меньше. Запад помешан на идее сокращения ради сокращения. Мы с пеной у рта доказываем: мощных компьютеров надо все больше, людей – все меньше. Но в погоне за новыми технологиями лишаем себя удовольствия видеть четко отлаженную человеческую систему в действии.
Осматривая городские укрепления в надежде наткнуться на Феруза, я диву давался, насколько все здесь при деле. Взять хотя бы центральный городской почтамт, построенный на месте печально известной Черной дыры.[11 - Черная дыра – тесный карцер стоявшего на этом месте форта, в котором 20 июня 1756 года было заперто 146 пленников-англичан – в живых после этой кошмарной ночи осталось только 23 человека – прим. автора.] Купол в лучших традициях эпохи Возрождения, коринфские колонны, местами – характерные для барокко украшения. Незабываемо. Но куда больше поражает сам принцип работы почтовой системы. Попробуйте купить простую марку – увидите этот великолепно отлаженный механизм в действии.
Первый служащий вызывает следующего в очереди посетителя; второй выслушивает заказ; третий заказ записывает; четвертый взвешивает на руке конверт; пятый выясняет, сколько будет стоить отправка конверта такого веса; шестой объясняет седьмому, какую марку выбрать из блока; восьмой отрывает марку; девятый мажет марку клеем; десятый приклеивает ее к конверту; одиннадцатый берет деньги; двенадцатый выписывает чек.
Система поразила меня до глубины души. Я вышел на улицу, поймал такси и велел экипажу машины отвезти меня в банк, куда мне должны были перечислить деньги. В Калькутте с каждым таксистом ездит напарник – он сидит рядом с водителем и общается с клиентами. Помимо всего прочего, помощник прокладывает маршрут, берет у пассажира деньги, развлекает его шуточками и следит за алтарем на приборной панели. Я уселся на заднее сиденье, вверив себя в руки профессионалов. Наше такси с грацией танка вклинилось в общий поток.
Машина петляла по узким улочкам, а я тем временем разглядывал сложнейшей работы алтарь. К этому шедевру приложил руку настоящий мастер. Центральной фигурой композиции являлась золоченая статуэтка Кали сантиметров тридцать высотой. С шеи богини свисали гирлянды миниатюрных черепов. Все ее шесть рук – в каждой по большому ножу – рубили воздух в ритме звучавшей в салоне музыки: диско 70-х. Раз в девять секунд изо рта черноликой богини извергался поток ярко-красной жидкости, стекавшей по туловищу к ногам. Жидкость переливалась в небольшой резервуар, откуда через некоторое время снова попадала в рот богини. Все это наводило на мысль об адских часах с кукушкой.
– Отличная штуковина. В нее, наверное, столько труда вложили, – озвучил я свою мысль. Водитель и его помощник трясли головами под песню «Night Fever» группы «Bee Gees».
Выдававший мне деньги банковский служащий сказал, что Феруза можно поискать в Калигхате – так называется храм Кали в Калькутте. Странновато, на мой взгляд, но, с другой стороны, я ведь совсем не знаю город. Так что к совету я прислушался.
На первый взгляд Калигхат – округлые купола, плотные очереди нищих, вдовы, обритые налысо паломники – ничем не выделяется среди других храмов Индии. Но здесь нет места празднику жизни – в Калигхате царит культ смерти. В храме все настолько тесно связано с Кали, что искать в нем Хакима Феруза было совершенно бесполезно.
Вообще-то, тем, кто не исповедует индуизм, вход в храм воспрещен. Но меня никто не остановил, так что я прошел через низкую дверь в главный двор. Первым делом на глаза мне попалась женщина, привязывающая камни размером с кулак к отросткам волшебного кактуса. Говорят, это помогает от бесплодия.
Несмотря на дарующее жизнь растение, храм, будто неким пологом, накрывало ощущение разгула чего-то до отвращения жуткого. От грозного взгляда Кали здесь ничто не могло укрыться. Натуралистичные изображения пьющей человеческую кровь богини с ожерельями из отрубленных голов – такое зрелище пробирает до мурашек. Голливуду еще ой как далеко до создания чего-либо подобного. Одержимая жаждой смерти Кали высунула язык. У нее десять рук, и в каждой она держит по разящему мечу, а ее кровожадный взгляд приковывает врагов к месту.
Храм построен в 1809 году на месте гораздо более древнего святилища. В старинных индуистских хрониках говорится, что храм был построен на том самом месте, куда упал отрубленный палец ноги богини Сати.[12 - По легенде, жена Шивы Сати бросилась на жертвенный костер. Шива выхватил ее из огня, но было уже поздно. Шива долго ходил с телом Сати на руках, пока Вишну и другие боги не решили излечить его от безумия, разрубив тело его жены. Там, куда падали частицы тела Сати, позже возникли места поклонения богам.] Именно здесь душители-таги молились перед тем, как отправиться убивать ничего не подозревающих путешественников.
В одном из уголков двора был устроен загон, куда сочными листьями заманили зеленоглазую козочку. Доверчивое животное безмятежно жевало. Ослепленная жадностью, козочка сама пришла туда, где все было красным-красно от жертвенной крови. Впрочем, если бы она и попыталась убежать, шансов у нее не было. Жрец привычной рукой тут же отвернул ей голову в сторону востока и крепко зажал. Взмах огромного клинка – козочка и дернуться не успела, как была уже мертва.
А в загоне через двор два мясника разделывали другую тушу. У их ног громоздилась горка отрубленных козлиных голов – ни дать ни взять, залитые кровью башмаки.
В храме ежедневно совершается до двенадцати жертвоприношений богине Кали. Вплоть до девятнадцатого века здесь в порядке вещей были и человеческие жертвоприношения. Перед тем, как убить животное, совершается обряд посвящения могущественной богине – при этом используют молоко, смешанное с водой из Ганга, где растворяют немного бханга – пасты из конопли. Перед жертвоприношением козу или другое животное моют и украшают цветами красного гибискуса. Потом берут ритуальный нож и шепчут в ухо животному свою просьбу. Душа жертвенного животного передаст просьбу напрямую Кали.
Что-то мне подсказывает, что банковский служащий прекрасно знал об ужасных кровавых обрядах в Калигхате, и специально направил меня туда. «Чудесно, – думал я, выбираясь из зловещего храма. – Видно, народ здесь веселый. Похоже, скучать не придется».
* * * *
Первые пять дней я только тем и занимался, что повсюду искал Феруза. Калькутта, конечно, большой город, но через неделю мне стало казаться, что тот, кого я ищу, просто не существует. Может, Хафиз Джан направил меня в Калькутту по ошибке? Или Феруз куда-нибудь переехал? И то и другое вполне возможно. Впрочем, что толку задаваться бесполезными вопросами.
Меня не покидало ощущение, что чем усерднее я ищу, тем меньше у меня шансов найти. Если верить традиции, то джинны, проведав о моих настойчивых поисках, решили подшутить. Джинны вообще очень любят шутки. Вот они и скрыли от меня Феруза. Оставалось только ждать, пока какой-нибудь добрый дух не сжалится надо мной и не уберет завесу, скрывающую учителя. Пока же оставалось только запастись терпением и пережидать проделки джиннов.
Я поспешил убраться с пути трамвая, который с грохотом несся на меня, подобно груженой углем вагонетке, перешел дорогу и свернул влево – на знаменитую книжными развалами Колледж-стрит. Пожалуй, это самое большое в мире кладбище ненужных книг. Выгоревшие на солнце, неоднократно намокавшие под проливными муссонными дождями – эти книги определенно знавали лучшие времена. Ради любопытства я покопался немного среди высоченных стопок. Половина книг – по древним, бывшим в ходу еще на заре компьютерной эры языкам программирования. Другая половина – любовные романы. Я шел вдоль центрального прохода и вдруг наткнулся на прилавок с книгами издательства «Mills & Boon».[13 - Английское издательство специализирующееся на любовных романах – прим. перев.] Возле него толпились бизнесмены, школьницы, конторские служащие, таксисты, выискивая пикантное любовное чтиво.
Продавец ненадолго оторвал взгляд от рассыпающейся книги под названием «Случайная встреча» и предложил мне заглянуть в его любимую кафешку. В путеводителях любят писать, что калькуттский Альберт-Холл – это местный аналог кафе на парижском Рив-Гош – левом берегу Сены. Красивые слова. Не исключено даже, что когда-то давным-давно они соответствовали действительности.
Кафе столиков на двадцать расположено на третьем этаже Альберт-Холла. И стены, и высокий потолок покрыты толстым слоем копоти. Под потолком величаво рассекают воздух выгнутые, похожие на ятаганы, лопасти старинных вентиляторов. В Альберт-Холле не собирались лучшие представители передовой общественности, чтобы обсудить насущные проблемы современности. Здесь не клубился густой серебристый дым сигарет «Галуаз». Кафе пустовало. Пустовало, если не считать одинокого пожилого горбуна в дальнем углу. Он раскладывал марки в альбом.
При виде этого трогательно одинокого старика у меня от жалости сжалось сердце. Я подсел к нему. У горбуна была абсолютно круглая голова, а одежду покрывал слой неповторимой калькуттской грязи. Восковой цвет его лица, казалось, отражает перламутрово-голубой цвет облупившегося пластика столешницы, над которой он склонился.
– Красивые марки, – сказал я с восхищением.
– Что? Что вы сказали? – переспросил горбун. Ну вот, кажется, он еще и на ухо туговат.
– Я говорю, марки у вас красивые. Такие яркие.
Мне хотелось немного подольститься к старику.
– Какие еще марки?
Разговор явно не клеился.
– Те, что у вас в альбоме… вот эти, например, такие яркие… бразильские, да?
– А! Так вы марки любите?
Чудесно, – подумал я, – похоже, он уловил суть беседы. Вот теперь-то разговоримся!
– Просто обожаю! А вы?
Выражение ангельской нежности на его лице тут же сменилось невероятным отвращением.
– Нет! – взревел он. – Терпеть не могу эти никудышные клочки бумаги.
– Зачем же тогда вы их собираете?
– Это не мое, – признался горбун, закуривая. – Это моего друга – он в туалет отошел.
Тут за столик вернулся высокий, грациозный, как тореадор, мужчина с зеленовато-карими глазами. Судя по чертам лица – явно пуштун. Волосы он напомадил бриллиантином с ароматом лавандового масла и зачесал назад. На чисто выбритом лице красовались аккуратно подстриженные усы. Поверх холщовой рубашки – терракотового цвета жилет с расстегнутой нижней пуговицей. Тонкие саржевые брюки и до блеска начищенные оксфордские туфли говорили о строгом воспитании, денег на которое не пожалели. Руки все в старческих пятнах, но с тщательно ухоженными ногтями и удаленными волосками – по ним я сделал вывод, что их обладателю, должно быть, что-то около шестидесяти пяти. Нечасто встретишь настолько хорошо сохранившегося джентльмена. Но самое большое впечатление производила даже не его внешность, а то чувство уверенности, которое он излучал.
Он повернулся к своему приятелю и низким бархатным голосом медленно произнес:
– Как зовут твоего нового знакомого, Рублу?
– Понятия не имею, – проворчал горбун, не поднимая головы. – Он подошел марки посмотреть.
– Я просто не смог пройти мимо. У вас, сэр, потрясающая коллекция, – тут же сказал я.
– Благодарю вас, молодой человек. Я коллекционирую марки вот уже много лет. У меня собраны все индийские и большая часть английских за последние… – он ненадолго задумался, – за последние восемьдесят три года, кажется.
– Марки, марки… Ерунда какая! – протянул горбун.
– Не обращайте внимания на Рублу, он просто завидует. Видите ли, сам он ничем не увлекается. И никогда не увлекался.
Тут горбун макнул сигарету в чашку с кофе. Затем вылил похожую на патоку густую жидкость в блюдце и шумно отпил. Я с любопытством на него уставился.
– Зачем кидать в кофе пепел?
Горбун с презрением глянул на меня.
– А так горче, – с ненавистью буркнул он.
Да, похоже, мне еще многое предстоит узнать о принятых здесь правилах хорошего тона. Я решил не мешать горбуну наслаждаться едким напитком и повернулся к его спутнику.
Этот рафинированный джентльмен смотрелся несколько чужеродно в обшарпанном кафе Альберт-Холла. Он откинулся на спинку стула и принялся рассказывать об истории Калькутты, о ее роли в культурной жизни страны, о ее жителях и об уходящих в глубь веков ремесленных традициях. А я в ответ рассказал ему о своей неудачной поездке на экспрессе Фаракка. Джентльмену, судя по всему, уже доводилось слышать об этом проклятом поезде.
– Скажите, – подхватил он мою реплику, – что же привело вас в наш городок?
– Ну-у… – замялся я, не зная, с чего начать, – я тут приехал к одному человеку, но вот беда: никак не могу его найти.
– К кому же вы приехали?
