скачать книгу бесплатно
Смельчак вскакивает с кресла, надвигается на Молибдена, играя кастетом, скаля жёлтые зубы. Скорее всего запах рвоты исходит именно от него, так как ткань спортивной куртки изгажена коричневыми потёками. Худой, с дёргающимся в такт речи кадыком, лысый, он идёт вперёд, заставляя куратора отступать. Тот и отступает, мягко, по-кошачьи, давая гопнику поверить в его преимущество, играя, развлекаясь.
– Ты думаешь, фраерок, что я в штаны наложил? Сказок твоих испугался? Баб своими байками пугай!
Все шепчутся, как мне кажется, одобрительно. Каждый, сидящий в самолёте мысленно соглашается со смельчаком, тут же записав его в лидеры. Люди, находящиеся в состоянии стресса, мучимые неизвестностью, внезапно попавшие в ситуацию совершенно непохожую на те, что приходилось переживать ранее, зачастую готовы вручить свои жизни кому угодно, даже гопнику в спортивном костюме и бритым черепом, лишь бы не нести за них ответственность самим. Да и я, несмотря на своё негативное отношение к вот таким охотникам за шапками, сумочками и кошельками, на данный момент нахожусь на стороне лысого парня. Воображение тут же рисует наивную, но такую притягательную картину того, как парень в обгаженном спортивном костюме приставляет нож к горлу Молибдена и требует сменить курс самолёта.
– Да я тебя у себя сосать заставлю, да я твоими кишками дорожку проложу и проедусь. Да ты кровью харкать у меня будешь.
Молибден пятится назад, продолжая улыбаться, хотя в радужках сгущаются грозовые тучи, опасные и беспощадные.
– Правильно! – визжит блондинка. – Вмажь ему!
– Хоть кто-то за нас заступился, – шепчет многодетная мать.
Несколько женщин, сидящих ближе к хвосту самолёта хихикает, пузатый чиновник принимается надсадно кашлять.
– К сожалению, без демонстрации не обойтись, – произносит Молибден, доставая из нагрудного кармана шариковую ручку и небольшой блокнотик в ярко-жёлтой обложке. Именно этот жизнерадостный цвет приводит меня в ещё больший ужас. Мурашки по телу бегут быстрее, в горле пересыхает. Смотрю, как пальцы куратора перелистывают страницы, как ручка выводит на бумаге что-то, как сдвигаются светлые густые брови.
Гопник резко останавливается, цедит сквозь зубы ругательства, окидывает сидящих в салоне непонимающим, полным боли взглядом. Живот, обтянутый спортивной курткой, с каждой секундой становится всё больше и больше, растёт на глазах. Лицо бледнеет, посиневшие губы кривятся, в попытке удержать крик. Секунда, вторая, третья, и парень не выдерживает, орёт раненным зверем, в инстинктивном порыве хватаясь за живот, словно пытаясь его задержать, уменьшить.
– Хватит! Пожалуйста! Прекрати! – с трудом выкрикивает он. А Молибден продолжает что-то чертить в своём блокноте, словно не слыша криков.
– Оставь в покое парня! – верещат женщины.
– Господи, господи! – крестится чиновник.
Пространство наполняется криками, мольбами, рыданиями. Меня мутит от ясного понимание, что происходящее – не сон, а реальность, моя реальность. И за отказ от неё, с нами будут делать это.
Омерзительный треск разрываемой человеческой плоти, предсмертной рёв, и салон наполняется густым, сладковатым запахом крови и сырого мяса. Фонтан крови из пробитой брюшной артерии бьёт в потолок, куски внутренностей, желудка, кишечника, брюшины, красно-бурыми ошмётками разлетаются по салону. Кого-то выворачивает на изнанку. Кто-то вопит. Шум, крики, слёзы, гул мотора, всё сливается в единый комок. Закрываю уши, задерживаю дыхание, крепко зажмуриваюсь. А ведь это только начало кошмара. Как он там сказал… Демонстрация! Я не выдержу. Моя психика слишком слабая, слишком ранимая. Даже ссора с сестрой способно вывести меня из колеи, а видеть каждый день такое… Зверь! Монстр! Жестокое чудовище в теле красавца.
– Прекратить истерику! – властно требует он, и все покорно замолкают. – Я вам наглядно показал, чем грозит неповиновение. Надеюсь, вы не столь тупы, чтобы забыть сей урок. Валерия и Милана, уберите это. Уборочный инвентарь вы сможете найти в комнате бортпроводника. Выполнять!
Носок его белоснежной туфли брезгливо тычется в развороченное тело, которое недавно было гопником. Которое ещё вчера ходило, говорило, грабило и пугало мирных жителей города.
– Я? Я что вам уборщица! – взвивается девица в серебристом платье. – Вы не имеете права!
– Я думал, ваши интеллектуальные способности гораздо выше, – с деланым сожалением вздыхает куратор. – Неужели мне и вас придётся наказывать, Лера?
Девица встаёт и покорно направляется к трупу, за ней семенит брюнетка в красном. Та молчит, лишь морщится и прикусывает нижнюю губу.
– Думаю, инструктаж окончен, и вопросов ни у кого не осталось. Отдыхайте, уважаемые студенты.
С этими словами Молибден плюхается в соседнее кресло, рядом со мной. Да уж, везение – не мой конёк. Инстинктивно сжимаюсь, отодвигаюсь, стараясь находиться от, заляпанного чужой кровью монстра как можно дальше.
– Не бойся меня, – рука куратора ложится мне на плечо, и я, сквозь ткань свитера ощущаю исходящее от неё тепло. Обычное, человеческое, даже доброе.
Застываю, затаив дыхание, не понимая, как реагировать, не зная, что произойдёт через минуту.
– Воды принести?
Мотаю головой, хотя пить очень хочется. Но брать стакан из рук монстра, пить при нём, а потом этот стакан возвращать, благодарить, кажется выше моих сил. Ничего, обойдусь.
– Привыкнешь, – спокойно произносит куратор. – Просто, пока ты не осознаёшь, какие возможности тебе открываются. Главное – хорошо учись.
Отчаянно завидую всем остальным. Пузатому чиновнику, многодетной матери, двум долговязым паренькам, седовласой даме. На время полёта они предоставлены сами себе, освобождены от давящего присутствия Молибдена, от его цепкого взгляда, обволакивающего запаха и сладкого, вязкого, с лёгкой горчинкой, словно гречишный мёд, голоса.
А девицы работают. Натянув на руки резиновые перчатки, облачившись в синие халаты, они с начала упаковывают тело в пластиковый пакет, затем, елозя по полу тряпками, отжимают их над ведром, вода сразу же окрашивается красным.
– Я не садист, не монстр, я твой наставник, твой единственный друг на острове, пусть ты пока не понимаешь этого.
От его слов, даже страх немного отступает, а рот сам собой раскрывается от удивления. Нет, куратор Молибден, вы не садист, не монстр, и уж никак не друг, вы сумасшедший, вы- псих.
– Моим другом ты был десять лет назад, Данила. – хриплю, изучая строгое лицо, знакомую родинку над верхней губой, широкие скулы, золотистые, густые, как у девушки, ресницы. Мой Данька, мой Крокодил стал взрослым мужчиной. Красивым, сильным, опасным.
– Не рада моим достижениям? – Крокодил одаривает меня одной из своих очаровательных, солнечных улыбок. И на мгновение мне чудится, что он тот же бесшабашный, немного сумасшедший Данилка. Что вот прямо сейчас, он хлопнет меня по плечу и скажет:» Не горюй, Мелкая, прорвёмся!»
– Мальчишкой ты мне нравился больше. В кого ты превратился, Данька? Откуда в тебе столько жестокости? – говорю и тут же прикусываю язык. Сейчас, чего доброго, сочтёт моё высказывание слишком дерзким, и в пластиковый пакет засунут уже моё тщедушное тело.
Никогда не думала, что взглядом можно порезаться, а о улыбку ожечься. Серые глаза бывшего товарища полосуют меня резко, больно, словно лезвием бритвы, от чего я, инстинктивно втягиваю голову в плечи. Сильные пальцы до боли сжимают моё плечо.
– Давай договоримся, Мелкая, – цедит он сквозь зубы, плотно приникая к моему уху, обжигая его горячим дыханием. – Наше детдомовское прошлое – осталось в прошлом. Крокодила больше нет, есть куратор Молибден, которого ты беспрекословно слушаешься и от которого не ждёшь никаких поблажек. Обсасывать и мусолить детдомовские воспоминания я не собираюсь. У меня другая жизнь, другие интересы и другие цели. Так что, держи язык за зубами, если хочешь выжить. Тебе понятно, Илона?
Киваю, до крови прокусывая щёку. Мимолётная радость встречи испаряется, надежда на понимание и снисхождение с его стороны испаряется тоже. Правильно, что было, то было. Человек должен двигаться вперёд, думать о будущем, а не обсасывать замшелое прошлое. Но как же всё-таки горько от того, что наша дружба, наша неуклюжая нежность друг к другу навсегда похоронена, растоптана и смята, как рваная, пожелтевшая от старости, тряпка.
Наверное, я всё же задремала, так как, когда раздаётся приказ куратора приготовиться к посадке, каких-то несколько секунд размышляю над тем, где нахожусь, и что вообще происходит, почему всё вокруг стало ядовито-розовым. И только потом соображаю, что свечение цвета фуксии льётся из иллюминаторов, зловещее, неприятное, отталкивающее. Пространственный портал. По тому, такая слабость в теле, звенит в ушах, воздух с каждой секундой становится всё гуще, и ужасно хочется пить. Может, я напрасно отказалась от воды, предложенной Молибденом? Самолёт трясёт, салон наполняется испуганными голосами, кто-то читает молитву, кто- то всхлипывает, кто-то матерится. Наконец, розовое сияние за стеклом бледнеет, и пространство вновь наполняется солнечным светом. Бросаю взгляд в иллюминатор, столбенею от восхищения. Самолёт кружит над ослепительно- бирюзовой водой, бликующей в лучах южного солнца, а в центре водной глади, подобно яркому блюду, выделяется остров. Зелёные рощи, лиловые горы, жёлтые и рыжие пашни, усыпанные разноцветьем долины. Праздничный пирог, нашпигованный ядом.
Глава 3
Бывают такие сны, жуткие. Обычно, они приходят во время болезни, когда воспалённое сознание балансирует между кошмаром и бредом. Когда ты пытаешься выбраться, проснуться, разорвать пугающую пелену забытья, вынырнуть на поверхность, но продолжаешь барахтаться в ядовитом омуте собственных больных фантазий, ярких, сюрреалистичных, зловещих.
Остров и территория самой академии пугают своей красотой, от которой начинает слегка мутить. Вздымающиеся в пронзительно- голубую высь, искрящиеся на солнце фонтаны, стройные, высокие, упирающиеся в самое небо колонны кипарисов, крикливые птицы с пёстрым оперением, тяжёлые, словно ковры, огромные клумбы со всевозможными цветами, от маргариток до гладиолусов. Но больше всего здесь роз. Брызги воды, долетающие со стороны фонтанов, блестят на алых лепестках, как жирные капли артериальной крови, от чего, цветы кажутся хищными, поглощающими чужие жизни, тварями. И запахи. Очень много в этом месте всевозможных запахов. Они смешиваются, сплетаются в пёстрый узор, дополняя и продолжая друг друга. Густой и душный аромат роз, свежесть морского бриза, горьковатая терпкость кипарисовой хвои и эвкалипта. Воздух неподвижный, плотный, хоть ножом его режь как плавленый сыр.
Нам приказывают остановиться напротив огромного здания, мрачного, монументального, отталкивающего своей строгостью, к массивным дверям которого, ведёт чёрная чугунная лестница, охраняемая клыкастыми волками, так же вылитыми из чугуна. За монументальной чёрной громадой, виднеются ещё пара корпусов, поскромнее, из обычного белого кирпича, скорее всего, жилые постройки.
– Приветствую вас в стенах магической академии Конгломерата, господа студенты.
Худощавый, сгорбленный старик стоящий на самой верхней ступени на фоне здания, кажется и вовсе крошечным. Смуглая с желтизной кожа его лица и рук контрастирует с белоснежной копной седых волос и длинной, доходящей до пупка, бородой. И вроде бы, старик, как старик, ничего особенного, много таких в поликлиниках обитает, но от этого деда веет какой-то необъяснимой мощью, разрушительной энергией, властью, впрочем, как и от куратора Молибдена. Звери, оба. Вот только куратор – зверь молодой, амбициозный, тщеславный, а старик- мудрый, хитрый и опытный.
– Моё имя Иосиф Рудольфович, но обращаться ко мне вы обязаны: Ректор Крабич.
Голос старика, похожий на скрип несмазанных ржавых петель, вгрызается и увязает в стене горячего воздуха.
– Надеюсь, ваш куратор рассказал вам и о правилах поведения, и о важности хорошей учёбы, и о вашем долге перед родиной. И помните, до диплома доживают не все. По сему, забудьте всё, что осталось на материке, кем вы были, о чём мечтали, к чему стремились. А прекрасных дам хочу предупредить ещё об одном, предохраняйтесь, если не желаете отправиться в местный крематорий. Теперь у вас другие задачи и другие цели – сохранить свою жизнь и получить диплом. Всё зависит только от вас.
Взгляд цепких, узких, как у лисы, глазок скользит по широкоплечей фигуре Молибдена, а потрескавшиеся губы растягиваются в подобии улыбки.
– А я лишь, могу предоставить вам комфортабельные номера в студенческом общежитии, горячие обеды в столовой и живописный пляж, где вы сможете расслабиться после учебного дня. С расписанием познакомитесь чуть позже.
Слова ректора звучат настолько буднично, настолько просто, что во мне всё опускается. Чудится, что сердце со всего размаха ухнуло вниз. Всё! Это надолго, это на всю жизнь, разумеется, если я ещё умудрюсь выжить. Своими надтреснутыми сухими словами, старик ставит печати, утверждая окончательную и бесповоротную нашу принадлежность академии и этому острову.
Никто не говорит не слова, пока старик медленно спускается к нам по лестнице. И эта его медлительность не вызывает ни жалости, ни желания помочь. О нет! Ректор демонстрирует никак не стариковскую немощь, а как раз- таки наоборот, свою неограниченную власть над нами.
– Будете ждать столько, сколько я посчитаю нужным, – красноречиво читается в его чёрных, ввинчивающихся в мозг, глазах.
Нет, такого не разжалобишь рассказом о глупой сестре, оставшейся на произвол судьбы. Для него как мы, так и все наши проблемы- пыль, ничего не стоящий мусор.
Подходит ближе, раскрывает папку, проводит сморщенным пальцем по первой строчке списка наших фамилий.
– Абрамова Анна. – скрипит голос ректора. Дед приближается к брюнетке лет двадцати. – Магический потенциал выше среднего. Шесть по десятибалльной шкале.
– Что это значит? – робко спрашивает девушка.
Молибден окатывает её таким ледяным взглядом, что вся шеренга задерживает дыхание. Моя голова непроизвольно втягивается в плечи. Уж слишком свежи воспоминания о наказании того гопника.
Чёрт! А ведь нас ломают, нас гнут, каждым жестом, каждым взглядом, и это только начало. Что же с нами станут делать, когда начнётся, непосредственно, учёба? Да и какими будут эти уроки?
Однако, старик не обращает на писк девушки никакого внимания и двигается дальше:
– Бурзов Станислав.
Высокий, как фонарный столб и тощий, будто молодая осина, паренёк мелко-мелко кивает головой.
– Средний потенциал. Пять единиц по десятибалльной шкале.
Старик переходит к другому человеку, но парень продолжает кивать, дёргая выпирающим кадыком.
– Варкина Лидия. Восемь по десятибалльной шкале.
Седая пожилая женщина в очках краснеет, едва сдерживая довольную улыбку, привычным, хорошо отточенным движением хватается за сердце, однако, дед проходит мимо, а губы куратора кривятся в ядовитой усмешке.
– Горбатова Валерия, – липкий взгляд старика скользит по фигуре девушки, её груди, едва прикрытой серебристым платьем, длинным ногам.
Красотка вздрагивает, нервно дёргает плечиком, однако, глаз от лица, изрезанного морщинами, не отводит.
– Девять по десятибалльной шкале.
– Дорофеева Светлана.
Пристальный долгий взгляд в глаза многодетной матери, удовлетворённый кивок.
– Четыре по десятибалльной шкале.
– Жидкова Илона.
Кажется, что с омерзительным треском в черепную коробку вонзается тонкая, но острая спица. Резкая боль, до темноты в глазах, до секундной остановки сердца, до отключения сознания.
– Очень низкий магический потенциал. Одна целая, две десятых по десятибалльной шкале.
Следовало ожидать. А ведь я предупреждала.
Слова ядовито-жёлтые, вспыхивают и разрывают темноту. Старик подходит к пузатому чиновнику, но я уже не слышу и не слушаю, стараясь выровнять дыхание и справиться со жгучей болью за грудиной.
– Очень низкий, очень низкий.
Сочетание звуков неприятно бьётся в висках, разливается на языке горечью, отдающей тухловатым душком. Однако, я ещё не знаю, даже представить себе не могу, сколько бед и боли они мне принесут.
Глава 4
Если бы я очутилась в узкой комнатёнке на пять человек, почуяла едкий сигаретный дух вперемешку с запахом жареной картошки, услышала ругань девиц по поводу кем-то занятой душевой и загаженного туалета, мне стало бы намного спокойнее. Общага, как общага, всё понятно, всё знакомо. Но это общежитие навевает иррациональную жуть своими тихими коридорами, до блеска отмытыми полами, ворсистыми коврами, мягкими креслами в холле и аквариумами с яркими экзотическими рыбами. В воздухе витает запах чистящего средства и морского бриза, залетающего в распахнутые окна. Ветер надувает лёгкие прозрачные шторы, как паруса, солнце дробится в начищенной кафельной плитке, зеркалах и натёртых до блеска, дверных ручках. Идеальный, нечеловеческий, мёртвый порядок, словно здесь прибирался шизофренник, помешанный на чистоте. Однако, больше всего меня пугает комната, похожая на гостиничный номер. Кровать, застеленная хрустким, белоснежным бельём, шкаф, с зеркальными створками, кресло и стеклянный журнальный столик, а за стеной до блеска отмытый санузел и душевая кабина. И всё это для меня одной!
– До диплома доживают не все, – скрипит в ушах голос старого ректора.
Да, не все, потому и такая тишина в коридорах, потому и отдельные комнаты каждому студенту. Сажусь на край кровати, зажмуриваюсь, обхватываю гудящую голову руками. А ведь там, на большой земле осталась моя сестра. Одна осталась! Хотя нет, с ней Тим.
«Полинка счастлива, довольна жизнью и вряд ли сейчас вспоминает о клуше сестре», – от этой мысли на душе становится ещё гаже.
Чем дольше я нахожусь здесь, тем крепче она увязает в своём Тимофее, забывая меня, отодвигая на второй план. Проклятая инквизиция, проклятый остров!
В открытое окно дышит полуденным жаром. Чёрт! А у меня ни сменных вещей, ни расчёски, ни зубной щётки. Даже сумочка с кошельком, помадой и влажными салфетками затерялась где-то в подъезде или в инквизиторской машине. До сумочки ли мне было тогда? Всё моё имущество на мне, свитер, джинсы, ботинки, даже куртка в самолёте осталась.
По спине бегут дорожки пота, джинсовая ткань неприятно липнет к бёдрам. Колючий свитер кусается и натирает шею. Вот разденусь и буду ходить на пары в нижнем белье, грубом и посеревшем от многочисленных стирок. Хотя, о чём я думаю? Возможно, до пар я и не доживу, а значит, шмотки мне не к чему.
Встаю с уголка кровати, подхожу к шкафу, отодвигаю створку и удивлённо таращусь в его нутро.
На пластиковых плечиках, идеально отглаженное, в прозрачном чехле висит лёгкое, шифоновое бежевое платье, к которому заботливо приколота табличка с надписью: «Студенческая форма», а также несколько кокетливых ярких сарафанчиков, банный халат и купальник. На полочке для обуви красуются босоножки, под цвет форменного платья и, весьма добротные, кроссовки на толстой подошве. В выдвижных ящичках нашлась пара комплектов нижнего белья, пачка гигиенических прокладок, мыло, зубная щётка и гребень, а также дезодорант, шампунь, и множество других, нужных каждой женщине, мелочей. В самом углу шкафчика отыскиваю прозрачный пузырёк, заполненный голубыми кругляшками, с гласящей надписью: «Противозачаточные». Кручу баночку в пальцах, с привычной досадой отмечая, что это мне уж точно не пригодится. Тяну на себя ручку другого ящика, присвистываю от удивления. Тетради, ручки, карандаши, ластики! Да здесь годовой запас, не меньше!
Вот так сервис! Куда там общаге педучилища, в которой бесплатным приложением к комнате служили лишь тараканы и клопы!
Сдираю с себя противный свитер и джинсы, натягиваю первый попавшийся сарафан. Плевать, пусть будет жёлтый. Провожу гребнем по волосам, растираю ладонями бледные щёки, кусаю губы, чтобы не казаться такой затравленной. Есть не хочется, напротив, мысль о еде вызывает отвращение, перед внутренним взором продолжает стоять картина, развороченный живот гопника, кровавые ошмётки на спинках кресел и полу, искажённое болью и ужасом синее лицо. Однако, детдомовское правило: « Чем ближе к сковородкам и кастрюлям, тем лучше», заставляет меня выйти из номера и направиться на поиски кухни.
Ковёр глушит звук моих шагов, из номеров не доносится не звука, скорее всего, мои новоявленные однокурсники пребывают в шоке. Лязгает лифт, какая-то девушка выходит из него и, стуча каблучками, направляется мне на встречу. Пухленькая, чернявая, с пушистыми ресницами. Она напоминает забавную панду, каких рисуют в детских книжках.
– Первый раз, в первый класс? – спрашивает она, поравнявшись со мной и прикладываясь к бутылке из тёмного стекла. От девицы исходит стойкий пивной дух. – Какой факультет?
– Факультет прикладной магии. Можешь объяснить, что это такое, и с чем это едят? – улыбаюсь, стараясь выглядеть как можно дружелюбнее и беспечнее. Озабоченные, угрюмые люди никому не нравятся, потому и говорят с ними неохотно.
– Прикладную магию изучают те, чей дар связан с работой над каким-либо материалом. Ты вяжешь, рисуешь, лепишь, плетёшь из бисера – добро пожаловать на прикладуху. А вот если ты мастер пародии, танцор, музыкант или поэт – твой путь на нематку.
Девица протягивает мне бутылку, предлагая отпить. Мотаю головой, в знак отказа. Внимание привлекает знакомая этикетка с изображением толстого бурого быка, держащего мощными лапами увесистую кружку с пенящимся напитком.
– Сюда привозят продукты с материка? – спрашиваю, не отводя взгляда от, до боли знакомой, картинки. Ах! Сколько же таких бутылок валялось в нашей квартире после прихода к нам Полькиных друзей.
– Ага. Раз в месяц, ночью прилетают продуктовые вертолёты. Вот только, позволь дать тебе один совет: « Даже не мечтай, что сможешь пробраться на один из них и свалить».
– Почему? – спрашиваю, тут же ругая себя за наивность. Действительно, что за детские планы? Планы, вызванные отчаянием, не иначе.
– Дурочка, они тебе ночью даже из номера выйти не дадут. Здесь всё просчитано до мелочей. Мы в мышеловке.
– А мама мне когда-то говорила, что безвыходных ситуаций не бывает, – произношу с показной уверенностью, не сколько для новой знакомой, сколько для себя самой.
