скачать книгу бесплатно
– Иди сюда или я обломаю тебе ноги! – пыхтя, кричал мне вдогонку повар.
Но я не остановился. Вместо этого я стрелой помчался прочь из сада. Пока перед моими глазами стояло лицо Шамса Тебризи, я бежал и бежал по извилистой тропе к большой дороге, а потом по большой дороге, потому что никак не мог остановиться. Сердце стучало у меня в груди, в горле пересохло, но я все равно бежал, пока у меня не подогнулись колени и я не повалился на землю.
Элла
21 мая 2008 года, Нортгемптон
Подбадривая себя перед неминуемым скандалом, Дэвид вернулся домой рано утром и обнаружил жену сладко спящей в постели. Рядом с ней лежала рукопись “Сладостного богохульства” и стоял пустой стакан из-под вина.
Через десять минут Элла проснулась. Ее не удивило то, что Дэвид в ванной комнате принимает душ. Муж мог флиртовать с другими женщинами, даже провести с ними ночь, однако утренний душ он всегда принимал у себя дома. Когда Дэвид вернулся в спальню, она притворилась спящей, избегая объяснений по поводу его отсутствия.
Меньше чем через час Дэвид и дети разъехались по своим делам, и Элла снова осталась одна в кухне. Жизнь как будто входила в обычное русло. Элла открыла свою любимую поваренную книгу “Кулинарное искусство – легко и просто” и, прочитав несколько рецептов, выбрала довольно сложное меню, которое должно было загрузить ее работой на весь день.
Похлебка из морских моллюсков с шафраном, кокосом и апельсинами.
Спагетти с грибами, пряными травами и пятью видами сыров.
Телячьи ребрышки, вымоченные в розмарине, с уксусом и чесноком.
Зеленые бобы в соке лайма и салат из цветной капусты.
Потом она выбрала десерт: теплое шоколадное суфле.
Элла любила готовить. Приготовление вкусных блюд из самых обычных продуктов не только доставляло ей удовольствие, но и, как ни странно, и некое чувственное наслаждение. Готовка приносила ей удовольствие еще и потому, что у нее это отлично получалось. А кроме того, это успокаивало ее. В ее жизни кухня была тем местом, где она могла отгородиться от мира и как бы остановить бег времени внутри себя. На некоторых такое же воздействие оказывает секс, размышляла Элла, но для этого нужны два человека, тогда как на кухне нужны лишь время, любовь и продукты.
Ведущие кулинарных программ на телевидении представляли дело так, будто их искусство требует вдохновения и творческих способностей. Постоянно они произносили слово “эксперимент”. Элла не соглашалась с ними. Почему бы не оставить эксперименты ученым, а причуды – художникам? Все, что нужно, – это следовать проверенным временем традициям и ни в коем случае не экспериментировать с ними. Умение готовить – это обычаи и правила. И хотя очевидно, что в нынешние времена преуменьшают их значение, нет ничего зазорного в том, чтобы следовать им в кухне.
Элла дорожила своей домашней рутиной. По утрам, примерно в одно и то же время, вся семья завтракала, выходные они проводили в одном и том же месте, в первое воскресенье каждого месяца приглашали на обед соседей. Так как Дэвид был трудоголиком и у него совсем не было времени, то домашние обязанности лежали исключительно на плечах Эллы: распоряжение финансами, содержание в порядке дома, режим детей, их уроки, и так далее, и так далее. По четвергам Элла отправлялась в Кулинарный клуб, члены которого обменивались опытом и рецептами. Каждую пятницу она проводила несколько часов на рынке, обсуждая с фермерами их продукцию и пробуя ее или давая советы какой-нибудь неопытной молодой домохозяйке. Недостающее Элла покупала в магазине по дороге домой.
Субботними вечерами Дэвид водил Эллу в ресторан (обычно японский), и если они были в настроении – и при этом не очень усталыми и не слишком пьяными, – то, вернувшись домой, занимались сексом. Короткие поцелуи и ласковые прикосновения выражали не столько страсть, сколько привязанность. Когда их брак стал надежным и привычным, секс потерял привлекательность. Иногда они неделями не вспоминали о нем. Элла даже удивлялась, что когда-то секс был для нее важной частью жизни, и теперь чувствовала облегчение, почти свободу. Ей нравилась мысль о давно женатой паре, постепенно отказывающейся от плотских радостей ради более надежных и важных отношений.
Единственной проблемой было то, что Дэвид отказывался не вообще от секса, а от секса со своей женой. Открыто она никогда не пеняла ему за его интрижки, даже не намекала на свои догадки. Оттого что их друзья ни о чем не догадывались, ей было легче изображать неведение. Все было скрыто, так что не было ни скандалов, ни предметов для сплетен. Элла понятия не имела, как Дэвид устраивает свои делишки. Учитывая его довольно частое общение с другими женщинами, особенно с юными ассистентками, это было, по-видимому, не очень сложно. Но ее муж проявлял ловкость и сдержанность. Тем не менее Элла это знала. Неверность имела запах.
Элла не могла бы сказать в точности, в чем тут было дело. Что было причиной обмана – ее равнодушие к сексу или нечто иное? Неужели сначала Дэвид пошел на обман, а уж потом она перестала любить свое тело и у нее пропало желание?
Так или иначе, результат один. От былой страсти, которая не угасла даже после двадцати лет брака и рождения троих детей, теперь не осталось и следа.
Следующие три часа разные мысли не давали Элле покоя, тогда как руки делали свое дело. Она резала помидоры, рубила чеснок, крошила лук, кипятила соус, терла кожуру апельсинов и замешивала тесто для пшеничного хлеба. Хлеб она всегда пекла сама, следуя золотому совету матери Дэвида.
– Ничто не напоминает мужчине о доме так, как аромат свежеиспеченного хлеба, – сказала мать Дэвида, когда они объявили ей о помолвке. – Никогда не покупай хлеб в магазине. Пеки его сама, дорогая, и он будет творить чудеса в твоем доме.
Проработав целый день, Элла принялась красиво накрывать на стол. Положила салфетки, поставила ароматизированные свечи и вазу с желтыми и оранжевыми цветами. Последним штрихом стали сверкающие кольца для салфеток.
Усталая, но довольная, Элла включила телевизор, чтобы послушать местные новости. Молодой психиатр зарезан в собственном доме; в результате короткого замыкания в больнице случился пожар; четверо учащихся старшей школы арестованы за вандализм. Элла слушала и качала головой, думая о том, сколько опасностей поджидает человека вне дома. Откуда же у людей, подобных Азизу З. Захаре, берется желание и мужество путешествовать по диким странам, когда даже в городских пригородах Америки стало небезопасно жить?
Эллу озадачивало то, что непредсказуемая, опасная и непонятная жизнь загнала ее и подобных ей в четыре стены, но та же жизнь действовала совершенно иначе, например, на Азиза, заставляя его отправляться за приключениями.
Рубинштейны собрались за нарядным столом ровно в половине восьмого. Ароматизированные свечи придавали просторной столовой некий священный оттенок. Чужой человек мог бы счесть их семью образцовой. Даже отсутствие Дженет не портило картинки. За едой Орли и Ави болтали о школьных делах, и Элла была благодарна им за то, что они такие неугомонные, шумные и не умолкают ни на минуту, иначе она и ее муж были бы обречены на гнетущую тишину.
Искоса Элла наблюдала, как Дэвид воткнул вилку в цветную капусту, поднес ее ко рту и стал медленно жевать. Ее взгляд переместился на его тонкие бледные губы и белые, как перламутр, зубы. Этот рот она когда-то любила целовать… Она представила, как он целует другую женщину. Перед ее мысленным взором появилась юная и полногрудая ассистентка Дэвида. Сильная и уверенная в себе, она смело выставляла свои груди напоказ в тесном платье, носила кожаные сапоги до колен на высоких каблуках, а ее лицо блестело, даже переливалось от слишком густого слоя косметики. Элла воображала, как Дэвид с торопливой жадностью целует эту женщину – совсем не так, как он ест цветную капусту за семейным столом.
Именно тогда, когда она подавала обед и представила женщину, с которой ее муж завел роман, у нее что-то оборвалось внутри. С пугающей ясностью, несмотря на свою неопытность и робость, она вдруг поняла, что рано или поздно бросит все: свою кухню, свою собаку, своих детей, своих соседей, своего мужа, свои поваренные книги и домашний хлеб… Она попросту уйдет в мир, где все время случаются страшные вещи.
Учитель
26 января 1243 года, Багдад
Будучи членом сообщества дервишей, Шамс Тебризи вынужден был проявлять больше терпения, чем он предполагал. Прошло девять месяцев, а он все еще оставался в Багдаде.
Поначалу я ждал, что он в любую минуту может собрать свои вещи и уйти, настолько очевидным было его неприятие раз и навсегда установленного порядка. Я видел, как ему докучала та обыденная жизнь, которой подчинялись все остальные: ложиться спать и подниматься в одно и то же время, есть в определенные часы и тому подобное. У него были повадки одинокой птицы – дикой и свободной. Подозреваю, что пару раз он был близок к тому, чтобы уйти. Тем не менее, как бы ни была сильна его тяга к одиночеству и свободе, еще сильнее было желание найти собеседника. Шамс твердо верил в то, что в один прекрасный день я подойду к нему и скажу, куда ему идти и кого искать. И эта вера помогала ему ждать и терпеть.
В течение девяти месяцев я внимательно следил за Шамсом и видел: то, на что другим дервишам требовались месяцы, иногда годы, он заучивал за неделю, а то и за несколько дней. У него было потрясающее любопытство ко всему новому и необычному, ему нравилось наблюдать за явлениями природы. Много раз я заставал его в саду, где он восхищался безупречно симметричным строением паутины или росинками, которые сверкали на листьях. Насекомые, растения, животные, казалось, были ему интереснее, чем книги и рукописи. Однако, как раз когда я начал думать, что у него нет тяги к чтению, обнаружил его со старинным фолиантом в руках. А потом он опять неделями мог обходиться без чтения.
Когда я спросил его об этом, он ответил, что следует держать разум в состоянии довольства, однако следует быть осторожным, чтобы не испортить его. Это было одним из его правил. “Разум и любовь сделаны из разных материалов, – говорил он. – Разум вяжет из людей узлы и ничем не рискует, а любовь все распутывает и всем рискует. Разум всегда осторожен и советует: “Остерегайся чрезмерного восторга”. А любовь говорит: “Ах, все это пустяки! Пускайся во все тяжкие!” Разум нелегко обвести вокруг пальца, а любовь легко смешать с грязью. Однако в этой грязи может быть спрятано сокровище. Разбитое сердце прячет в себе сокровище”.
По мере того как я лучше узнавал его, мне все больше приходились по душе смелость и острота его ума. Однако я видел, что есть другая сторона оригинальности Шамса. Например, он был прямолинеен до грубости. Я учил своих дервишей обращать внимание на недостатки других людей, но вместе с тем прощать их и не терять спокойствия. А Шамс не пропускал ни одной ошибки, кто бы ее ни совершил. Если он видел, что человек поступает неправильно, то сразу же и откровенно говорил об этом. Его прямота обижала многих, тем не менее ему нравилось провоцировать людей, а потом смотреть, как они ведут себя в гневе.
Заставить Шамса делать что-то по хозяйству было непростой задачей. Для этого ему не хватало терпения, и он терял интерес к занятию, едва брался за него. Рутина приводила его в отчаяние, и тогда он напоминал запертого в клетке тигра. Если ему наскучивал разговор или собеседник делал глупое замечание, он вставал и уходил, не теряя времени на пустое времяпрепровождение. В его глазах ценности, которыми особенно дорожат обычные люди, то есть безопасность, комфорт, не имели никакого значения. Недоверие к словам было у него настолько сильным, что, бывало, он молчал несколько дней подряд. Это тоже было одним из его правил: “Большинство проблем человечества вырастают из взаимного недопонимания. Нельзя воспринимать слова прямолинейно. Когда мы вступаем в зону любви, язык не годен к употреблению. Любовь нельзя втиснуть в слова, ее можно передать лишь в молчании”.
Со временем меня стало тревожить его здоровье. У меня появилось предчувствие, что человек, который столь безоглядно сжигает себя, наверняка рано или поздно окажется в опасном положении.
На закате наших дней мы отдаем свою жизнь в руки Бога, и лишь Он знает, когда и как мы покинем этот мир. Я решил несколько умерить пыл Шамса и приучить его, насколько это возможно, к более спокойной жизни. Некоторое время мне казалось, что я преуспел в этом. А потом пришла зима, и к нам явился посланец с письмом, отправленным издалека.
Письмо все перевернуло в нашей жизни.
Письмо
Февраль 1243 года, из Кайсери в Багдад
Бисмиллахиррахманиррахим!
Дорогой брат Баба Заман! Да пребудет с тобой благословение Божье!
Прошло много времени с тех пор, как мы виделись в последний раз, но я надеюсь, что мое письмо застанет тебя в добром здравии. Мне пришлось слышать много прекрасного о приюте, который ты организовал в Багдаде и где ты учишь дервишей мудрости и любви к Богу. Пишу же я тебе из личных побуждений, чтобы поделиться мыслями, которые не дают мне покоя. Позволь начать сначала.
Как тебе известно, султан Аладдин Кейкубад был замечательным человеком, который правил в трудные времена. Его мечтой было построить город, где могли бы жить и спокойно творить поэты, ремесленники и философы. Эту мечту султана многие считали несбыточной, если учесть хаос и ненависть, которые сеяли наступавшие на нас с двух сторон крестоносцы и монголы. Мы были свидетелями этого. Христиане убивали мусульман, христиане убивали христиан, мусульмане убивали христиан, мусульмане убивали мусульман. Враждовали религии, секты, племена, даже братья. Однако Кейкубад был решителен. Чтобы осуществить свою заветную мечту, он выбрал город Конью.
В наше время в Конье живет ученый муж, о котором ты, возможно, слышал, а может быть, и не слышал. Его имя Мавлана Джалаладдин, однако обычно все зовут его Руми. Я имел удовольствие познакомиться с ним, и даже не только познакомиться, но иметь долгое общение сначала как его учитель, потом, после смерти его отца, как наставник. Ну а по прошествии лет я сам стал его учеником. Да, мой друг, я стал учеником своего ученика. До того он был талантливым и рассудительным, что в какой-то момент мне больше нечему было его научить, и я стал учиться у него. Его отец тоже был блестящим ученым. Однако у Руми есть качество, редко встречающееся у ученых мужей: он способен проникать в души людей под ту религиозную скорлупу, в которую они заключены, и извлекать из нее сокровище.
Хочу, чтобы ты знал, что не только я так думаю. Когда юный Руми познакомился с великим мистиком, аптекарем и создателем духов Фаридаддином Аттаром[12 - Аттар Фаридаддин (Фарид-Ад-Дин) (1119–?) – крупнейший персидский суфийский поэт, автор многочисленных поэм и стихотворений.], тот сказал: “Этот мальчик откроет дверь в сердце любви и зажжет пламя в сердцах всех мистических приверженцев любви”. И Ибн Араби[13 - Ибн Араби Абу Абдаллах Мухаммад Ибн Али Ибн Мухаммад Ибн ал-Араби ал-Хатими ал-Таи (1165–1240) – исламский богослов из Испании, крупнейший представитель и теоретик суфизма.], известный философ, писатель и мистик, завидев Руми как-то рядом с его отцом, воскликнул: “Слава Богу, океан шагает рядом с озером!”
В возрасте двадцати четырех лет Руми стал духовным лидером. А сегодня, четырнадцать лет спустя, жители Коньи смотрят на него как на образец для подражания, и каждую пятницу со всех окрестных мест приходят люди, чтобы послушать его проповеди. Руми преуспел в законе, философии, теологии, астрономии, истории, химии и алгебре. Говорят, у него уже десять тысяч учеников. Его последователи ловят каждое его слово и видят в нем великого просветителя, который произведет переворот в истории ислама, если не во всей мировой истории.
Для меня Руми всегда был как сын, и я обещал его покойному отцу присматривать за ним. А теперь я слишком стар и слишком близок к концу жизни, поэтому хочу быть уверенным, что моего Руми окружают достойные люди.
Каким бы известным и замечательным ни был Руми, он несколько раз признавался мне, что ощущает неудовлетворенность. Чего-то ему не хватает в жизни – он ощущает пустоту, которую не могут заполнить ни члены его семьи, ни ученики. Однажды я сказал ему, что он не сгорает дотла, хотя и много работает. Его чаша полна до краев, и он жаждет открыть свою душу, чтобы любовь могла течь в нее и из нее. Когда же он спросил меня, как этого добиться, я сказал, что ему нужен собеседник, друг, идущий с ним одной дорогой, и напомнил, как говорил его отец: “Сторонники служат друг другу зеркалами”.
Больше мы об этом не говорили, и я напрочь забыл о том случае, но в день, когда я покидал Конью, Руми пришел ко мне и попросил объяснить сон, который не давал ему покоя. Он сказал, что во сне искал кого-то в большом, суматошном городе, который находится далеко от Коньи. Говорили там по-арабски. Он видел красивые закаты. Там росли шелковицы, и шелковичные черви терпеливо ждали в своих коконах, когда настанет им время выйти на свет Божий. Еще он видел, как во дворе собственного дома сидит у колодца с фонарем в руке и плачет.
Поначалу я не понял, что означает его сон. А потом вдруг получил в подарок шелковый шарф, и ответ явился сам собой. Загадка была решена. Я вспомнил, как тебе нравятся шелковые ткани. И еще вспомнил, как много чудесного мне рассказывали о твоем суфийском приюте. И тогда я сообразил, что в своих снах Руми видел его. Короче говоря, брат мой, я не перестаю задавать себе вопрос: не живет ли собеседник Руми в твоем доме? Вот почему я пишу тебе.
Не знаю, есть ли такой человек среди твоих дервишей. Но, если есть, я предоставляю тебе самому решить, известить его об этом или нет. Я же буду считать себя счастливым, если мы сможем хоть что-то сделать, дабы две реки соединились и понесли свои воды в океан Священной Любви, дабы двое встретились в Боге.
Однако есть еще кое-что, что тебе следует принять во внимание. Руми любят и почитают многие, но это не значит, что у него нет критиков. Они есть. Более того, объединение двух таких людей может вызвать недовольство, рознь, породить соперничество и вражду. Из-за привязанности Руми к его собеседнику наверняка возникнут проблемы у него в семье и вообще в его кругу.
Все это может навлечь на собеседника Руми нешуточную опасность. Другими словами, брат мой, человек, которого ты пошлешь в Конью, может не вернуться обратно. Поэтому, прежде чем принять решение и отдать письмо кому следует, я прошу тебя хорошенько подумать.
Прошу прощения, что поставил тебя в трудное положение, однако, как нам обоим известно, Бог никогда не обременяет нас более тяжким грузом, чем мы можем нести. Буду ждать твоего ответа и надеяться, что, что бы ты ни решил, твое решение будет правильным.
Пусть светоч веры никогда не покидает тебя и твоих дервишей,
Учитель Сеид Бурханеддин
Шамс
18 декабря 1243 года, Багдад
Однажды зимой, когда с крыш свисали большие сосульки, на заснеженной дороге появился гонец. Он сказал, что пришел из Кайсери. Среди дервишей возникло некоторое волнение: гости в это время года появляются не чаще, чем сладкий летний виноград. Явление гонца со срочным посланием, погнавшим его в дорогу, несмотря на стужу и снег, могло означать две вещи: уже случилось нечто ужасное или должно случиться.
Всем нам, дервишам, было крайне интересно, о чем говорится в письме, адресованном учителю, но он не произнес ни единого слова, не подал ни единого намека, который мог бы удовлетворить наше любопытство. Вид у него был бесстрастный, он был погружен в размышления, которыми ни с кем не желал поделиться. Казалось, он не в силах принять правильное решение.
Далеко не праздное любопытство заставляло меня пристально наблюдать за учителем. Я чувствовал, что письмо имеет ко мне какое-то непосредственное отношение, хотя не мог представить, какое именно. Много вечеров я провел в молитвенной комнате, повторяя все девяносто девять имен Бога, чтобы укрепить свою душу. И каждый раз мое особое внимание привлекало одно имя: аль-Джабар – Тот, в чьих владениях не случается ничего без Его ведома.
Потом, пока остальные проводили время в спорах и самых нелепых предположениях, я гулял один в заснеженном саду. Наконец все услышали звон медного колокола, который созывал нас на общее собрание. Войдя в главную комнату нашей ханеги[14 - Ханега (ханака) – странноприимный дом с мечетью и кельями, обитель дервишей.], я обнаружил, что все уже собрались – и послушники, и дервиши – и расселись по кругу. В середине круга стоял учитель.
Откашлявшись, он сказал:
– Бисмилла! Вы, верно, удивились, зачем я сегодня собрал вас всех. Речь идет о письме, которое я получил. Не важно, кто прислал его. Достаточно того, что оно обратило мое внимание на предмет большой важности.
Баба Заман ненадолго умолк и стал глядеть в окно. Он казался измученным, бледным и как будто сильно похудевшим, словно за последние несколько дней постарел на много лет. Однако, когда он заговорил, голос его неожиданно окреп, в нем зазвучала решимость:
– В городе, расположенном не очень далеко от Багдада, живет весьма знающий ученый. Он хороший оратор, хотя и не поэт. Его любят, почитают, им восхищаются тысячи людей, но сам он никого не любит. По причине, которая далека от нашего понимания, кто-нибудь из нас может отправиться к нему и стать его собеседником.
У меня сжалось сердце. Потом я медленно, очень медленно выдохнул. Как тут не вспомнить одно из правил? “Одиночество и уединение – разные вещи. Когда человек одинок, ему легко уверить себя, что он на правильном пути. Уединение лучше для нас, потому что оно не подразумевает одиночества. Но еще лучше найти человека, который станет для тебя зеркалом. Помни, лишь в другом человеческом сердце можно увидеть себя без обмана и присутствие Бога в себе”.
Учитель продолжал:
– Мне был задан вопрос, не хочет ли кто-нибудь из вас отправиться в это духовное путешествие. Конечно же я мог бы сам назначить подходящего дервиша, однако эта задача будет не по плечу тому, кто возьмется за нее только из чувства долга. Она может быть исполнена лишь из любви и во имя любви.
Юный дервиш попросил разрешения сказать слово:
– Учитель, кто этот ученый?
– Я могу открыть его имя только тому, кто изъявит желание отправиться в путь.
Услышав это, несколько взволнованных дервишей торопливо подняли руки. Кандидатов было девять. Я присоединился к ним и стал десятым. Баба Заман помахал рукой, давая нам понять, что он еще не закончил:
– Есть еще кое-что, о чем я должен вам сообщить, прежде чем вы примете решение. Путешествие сопряжено с великой опасностью и невиданными трудностями, так что неизвестно, вернется ли путник назад.
Все руки опустились. Кроме моей.
В первый раз за долгое время Баба Заман прямо посмотрел мне в глаза, и, когда наши взгляды встретились, я понял, что он с самого начала знал, кто станет единственным добровольцем.
– Шамс из Тебриза, – медленно и мрачно произнес учитель, словно мое имя оставляло неприятный привкус у него во рту. – Я уважаю твое решение, однако ты не член нашего сообщества. Ты гость.
– Не понимаю, какая разница.
Учитель долго молчал, о чем-то раздумывая. Потом неожиданно поднялся и заговорил вновь:
– Оставим пока этот разговор. Когда придет весна, мы к нему вернемся.
Сердце мое взбунтовалось. Ведь Баба Заман отлично знал, что именно ради этой миссии я явился в Багдад, а он лишает меня возможности следовать своей судьбе.
– Почему, учитель? Зачем ждать, если я прямо сейчас готов отправиться в путь? Скажи мне название города и имя ученого мужа, и в ту же минуту меня тут не будет! – вскричал я.
Однако ответ учителя прозвучал холодно и твердо, к чему я не привык за то время, что был с ним рядом:
– Нечего обсуждать. Собрание закончено. Зима была долгой и суровой. Все в саду замерзло, и мои губы тоже замерзли. Следующие три месяца я не произнес ни слова. Каждый день, отправляясь на долгие прогулки, я надеялся увидеть расцветшее дерево, но видел один лишь снег. О весне можно было только мечтать. Но, несмотря на мрак в душе, я постоянно помнил правило, которое как нельзя лучше подходило моему настроению: “Что бы ни случилось в твоей жизни, с каким бы страшным несчастьем тебе ни пришлось столкнуться, не отчаивайся. Даже когда все двери закрыты, Бог единственно для тебя открывает новые пути. Будь благодарен! Разумеется, легко быть благодарным, когда все хорошо. Но суфий благодарит Бога не только за то, что ему дано, но и за то, в чем ему отказано”.
Наконец однажды утром я увидел ослепительный росток. Прекрасный, как песня, он поднялся над нагромождением снега. Это был кустик клевера с крошечным цветком. Мое сердце преисполнилось радости. Возвращаясь в дом, я наткнулся на рыжего прислужника и весело поздоровался с ним. А он так привык видеть меня молчаливым и мрачным, что буквально онемел.
– Улыбнись, мальчик! – крикнул я. – Не ужели ты не видишь, что наступила весна?
Начиная с того дня все вокруг стало стремительно меняться. Быстро таял снег, на деревьях набухли почки, вернулись птицы, и вскоре воздух наполнился пряным весенним ароматом.
Однажды утром мы вновь услышали звон медного колокола. На сей раз я прибежал первый. Опять мы уселись в круг, и учитель заговорил о выдающемся исламском ученом, который познал все, кроме опасностей любви. И снова никто не захотел по доброй воле отправиться к нему.
– Вижу, Шамс остается единственным добровольцем, – объявил Баба Заман громким и тонким голосом, похожим на свист ветра. – Однако я подожду до осени, прежде чем вынесу решение.
Я был потрясен. Не мог поверить своим ушам. Я готов к путешествию после трех долгих месяцев ожидания, а учитель требует ждать еще шесть месяцев. Я был в отчаянии, протестовал, просил, но он отказал мне.
На сей раз, однако, я понимал, что ждать будет легче, потому что больше отсрочек не предвидится. Продержавшись с зимы до весны, я мог с уверенностью сказать, что мой жар не остынет до осени. Решение Баба Замана не обескуражило меня. Наоборот, я ободрился и стал решительнее. Еще одно правило гласит: “Терпение не означает пассивность. Оно означает провидеть и верить в конечный результат. В чем смысл терпения? В том, чтобы, глядя на шип, видеть розу; видя ночь, предвидеть рассвет. Нетерпение же означает близорукость и неспособность видеть будущее. Те, кто любят Бога, никогда не теряют терпения, так как им известно, что нужно время, чтобы месяц стал полной луной”.
Когда наступила осень, медный колокол ударил в третий раз. Я шел неспешно, уверенный, что теперь все решится. Учитель выглядел слабее и бледнее, чем обычно, словно у него больше не осталось сил. Тем не менее, когда он увидел, что я вновь поднимаю руку, он не отвернулся и не стал откладывать решение. Он решительно кивнул мне:
– Ладно, Шамс, собирайся в путь. Завтра утром ты оставишь нас, иншалла[15 - Если Аллах пожелает. (Прим. автора.)].
Я поцеловал руку учителю. Сколько бы мой путь ни занял времени, рано или поздно я встречусь с собеседником.
Баба Заман ласково и грустно улыбнулся мне, как отец улыбается единственному сыну, отправляя его на битву. Потом он вынул запечатанное письмо из кармана своей длинной абы цвета хаки и, отдав его мне, молча вышел из комнаты. Все дервиши последовали за ним. Оставшись один, я сломал печать. Внутри я нашел ответ на мои вопросы. Итак, мне предстояло отправиться в Конью и там встретиться с Руми.
От радости сердце подпрыгнуло у меня в груди. Прежде мне не приходилось слышать это имя. Наверное, Руми был знаменитым ученым, однако для меня он оставался тайной за семью печатями.
Я снова и снова повторял: “Руми”, пока слово не растаяло у меня на языке, оставив сладость леденца и сделавшись таким же привычным, как слова “вода”, “хлеб”, “молоко”.
Элла
22 мая 2008 года, Нортгемптон
