скачать книгу бесплатно
– И у меня есть брат? – также беспомощно спросила я.
– Как оказалось, да. Этот господин абсолютно уверен, что ты – его сестра, пропавшая пятнадцать лет тому назад. Ему показали множество фотографий, и он без сомнения тебя узнал.
– Но я совсем его не помню. То есть, я, конечно, вообще ничего не помню. Но его я не помню еще больше, чем все остальное, что не помню.
Осознав, вдруг, какую чушь несу, я прикусила язык и замолчала, невидящим взглядом уставившись на письмо. Оно по-прежнему лежало у меня на коленях. Матушка Констанса отошла от окна, отодвинула кресло, с усилием опустилась в него, и я увидела, что глаза у нее чуть заметно потеплели.
– Дитя мое, я понимаю, что для тебя это потрясение. Но ведь это хорошая новость, не так ли? Врачи говорили, что возобновление старых связей для тебя полезно, и мы ни в коем случае не должны этому препятствовать. Тем более, наш орден тесно контактирует с миром, так что мы даже не нарушим Устав, позволив тебе и твоему брату побыть вместе какое-то время. Он приедет в конце следующей недели.
– Что?! Сюда?
От неожиданности я вскочила, хотя мне не позволяли встать, и тут же упала обратно в кресло, пригвожденная к месту властным взглядом аббатисы.
– Да. Он приедет сюда, – спокойно подтвердила она. – И с ним человек из Ватикана. Монсеньор епископ Салафия. Он хочет поговорить с тобой о твоем даре. Как ты понимаешь, Его Святейшество не мог не обратить на тебя внимания.
Я сидела, тяжело дыша, и смысл ее слов с трудом доходил до меня. Наверное, если бы матушка Констанса начала с этого, я была бы под впечатлением. Но сейчас какой-то там посланник Папы волновал меня меньше всего.
– Да, матушка, конечно, – пробормотала я, показывая, что услышала.
– Вот и славно. А теперь отправляйся в базилику, нельзя пропускать молитвенный час. Благослови тебя Господь!
– Аминь.
Поднявшись с места, я уже собиралась уйти, когда аббатиса вдруг сказала:
– Джанна, мне известно о том, что случилось той ночью. Нет, сестры ничего не сказали, я сама это поняла. Будем считать, что один раз ничего не значит. Но впредь не стоит скрывать от меня подобное, ты прекрасно понимаешь, какие могут быть последствия.
Мне оставалось только кивнуть. Я еще легко отделалась. Она могла и епитимью наложить за такое, хотя отец Пальмиеро уже это сделал после исповеди, но никому не под силу соперничать в строгости с матушкой Констансой.
***
Утро выдалось ясным и было немного холоднее, чем накануне. Федерико проснулся, когда колокола зазвонили к первому молитвенному часу, с бешено колотящимся сердцем. Он снова видел этот сон, только теперь к беспросветному ужасу добавилась еще одна деталь – свист плети. Один удар сердца – один удар кнута, один – сердца, один – кнута… Потом он услышал пение, от которого волосы на голове зашевелились, и колокольный перебор показался погребальным звоном. «Реквием, – подумал Федерико. – Они служат траурную мессу. Я умер». И с этой мыслью проснулся.
Он резко сел на постели. Было еще очень рано, и серое небо за окном только дразнило мир обещанием тепла. Эльза спала, лежа на спине, и по ее лицу бродила бледная тень улыбки. Некоторое время Федерико просто сидел и смотрел на жену, на ее красивое, вечно молодое лицо, на упругую грудь и плавный изгиб подбородка. Она была творением его рук, и когда мастер видел ее спящей, сердце сжималось от нежности и страха одновременно – он боялся, что однажды его любовь к прекрасной Галатее иссякнет, и все потеряет смысл.
Но сейчас его неожиданно посетила другая мысль. Мужчина вспомнил, как чутко спала его жена, пока чахотка еще не забрала ее в могилу. Как осторожно он вставал с постели, когда, проснувшись на рассвете, вдруг ощущал порыв вдохновения и желание немедленно взяться за работу – он поднимался тихо-тихо, чтобы ни звуком, ни прикосновение не потревожить любимую. Но Эльза все равно просыпалась, как будто ее будило уже само предчувствие разлуки. И если бы ему приснился кошмар, она сидела бы рядом, положив голову ему на плечо, пока последние отголоски страха не растают в предрассветной тишине. Только рядом с ней Федерико не снились кошмары.
Всего один раз его посетило жуткое видение: штормящее море, крошечная лодчонка, и он пытается удержать Эльзу, чтобы она не упала за борт. Но волна накрывает их с головой и отрывает от него любимую. Жена тянет к нему руки и кричит, но ее уносит все дальше и дальше в море, пока она совсем не пропадает из виду. Каталонец хорошо запомнил ту ночь, и как они сидели в темноте, и как ее волосы щекотали ему грудь. Эльза шептала, что никакое море не разомкнет ее объятий, даже если сам дьявол пожелает разлучить их, потому что ее любовь намного сильнее. Неделю спустя она заболела, а еще через месяц – умерла.
Галатея даже не пошевелилась, когда Федерико, не в силах больше оставаться рядом с ней, босиком прошел по полу и выглянул в окно. Она давно уже не боялась солнца и почти не реагировала на присутствие религиозной атрибутики рядом, вот сейчас, например, спокойно спала под распятием. Мастер все еще любил ее, но иногда, вот как сейчас, видеть ее было невыносимо. Каждый раз он говорил себе, что не надо их сравнивать, но сравнения неизбежно приходили на ум, когда рукотворная Эльза делала что-то не так, как настоящая, или, наоборот, не делала.
Каталонец попытался открыть окно, но обнаружил, что старые рамы наглухо заколочены. Тогда он быстро натянул легкие бежевые брюки, белую футболку, накинул сверху пиджак и вышел во двор. Было очень свежо, и в холодном воздухе остро чувствовался запах сосен, свежего хлеба и осенних листьев, которых за ночь нападало очень много. Федерико прошел мимо пожилой женщины, сгребавшей листву с дорожки, сеньора улыбнулась и пожелала ему доброго утра. Он ответил тем же и отправился дальше, не задумываясь, куда, собственно, идет. Незаметно для себя мужчина добрел до той самой изгороди, из-за которой они вчера подглядывали за монахинями, и, не успев подумать, раздвинул завесу из виноградных листьев – словно его под руку кто-то толкнул. Разумеется, в роще никого не было – из базилики доносилось приглушенное пение хора, именно его Федерико слышал сквозь сон, а значит, месса еще не закончилась.
– Glory to Jesus![2 - Слава Иисусу! (англ.)]
Голос, раздавшийся внезапно совсем рядом, заставил его обернуться так резко, что хрустнула шея. В нескольких шагах от него стояла женщина – миниатюрная, в закрытом зеленом платье, подхваченном под грудью кожаным ремешком, из-под цветастой косынки выбивались непослушные черные, как вороново крыло, кудри. Лицо загорелое и как будто обветренное – такие бывают у людей, которые много времени проводят на открытом воздухе, глаза почти черные, и идеально прямая линия носа – прямое свидетельство греческого происхождения. Она была без косметики, и Федерико дал бы ей лет сорок.
– Любопытство сгубило кошку, – сказала незнакомка, улыбаясь, отчего на щеках появились ямочки. Она говорила по-английски с небольшим акцентом, но вполне прилично для туристки. – Слышали такую поговорку?
– Я… нет, я не… это не то, что вы подумали, – торопливо произнес каталонец также на английском. Его не так-то легко было вогнать в краску, но момент получился неловким. Как ни крути, неприятно, когда тебя ловят за подглядыванием, точно подростка, жадно припавшего к замочной скважине в двери женской раздевалки.
– Да ладно! – весело подмигнула женщина. – Как говорил наш возлюбленный Иисус, «кто из вас без греха, пусть первым бросит камень». Аглая Василиадис, – представилась она и протянула ему руку.
Ее ладонь была такой же загорелой, а еще очень теплой – почти горячей, и, приблизившись к Аглае, кукольник ощутил хорошо знакомый запах олифы, так пахнет в художественных мастерских.
– Джулио Паретти, – представился он своим новым именем, отвечая на рукопожатие.
– Вы не похожи на итальянца.
– Я – наполовину немец, наполовину каталонец. А вы из Греции, я прав?
– Только не говорите, что у меня «очень греческий нос»! – весело рассмеялась Аглая. – Честное слово, мне это говорит каждый, кто видит меня впервые.
– Но это правда, – улыбнулся мужчина. – Ваш профиль можно чеканить на монетах!
Гречанка вдруг стала серьезной и приложила палец к губам.
– Т-с-с! – произнесла она, подошла еще на шаг ближе и доверительно сообщила: – Они охотятся за мной.
– Кто? – спросил Федерико, сбитый с толку внезапной переменой ее настроения.
– Они, – важно повторила женщина. – Люди, которые работают на монетный двор Греции. Им нужно мое лицо!
Секунду каталонец ошеломленно смотрел на нее. А потом в глазах Аглаи заплясали веселые искорки, и она снова рассмеялась. Ее смех был таким звонким и заразительным, что и Федерико рассмеялся вместе с ней.
– Надеюсь, нас не выгонят из монастыря, – сказала женщина. – Святой Бенедикт, знаете ли, был против веселья. Необычайно мрачный и скучный тип, вам не кажется? Смех продлевает жизнь. Не удивительно, что средневековые монахи умирали так рано, если их все время заставляли ходить с серьезной миной!
– Надо полагать, – кивнул кукольник. – Но вы не ответили на мой вопрос.
– Ах да, прошу прощения. На самом деле, я с Кипра, но живу в Салониках. Преподаю на кафедре истории и археологии в Университете Аристотеля.
– Надо же! Так вы – профессор? Дайте угадаю – медиевист?
– А вот и не угадали! Я – антиковед.
– И что же вы делаете здесь? – удивился Федерико. – Неужели на территории аббатства раскопали языческое капище?
– Ну, капище здесь, возможно, и было, – Аглая пожала плечами и медленно пошла вперед, шурша сухими листьями. Каталонец двинулся за ней, отставая на полшага. – Во всяком случае, я бы не удивилась. Знаете, многие христианские монастыри покоятся на фундаментах древних культовых сооружений. Но нет, я здесь не за этим. Меня интересуют фрески Корреджо[3 - Антонио да Корреджо (1489—1534 гг.) – итальянский живописец периода Высокого Возрождения, крупнейший из мастеров Пармы; настоящее имя художника – Антонио Аллегри, прозвище Корреджо он получил, потому что начинал свою карьеру в одноименно городе], одна из них, самая первая его известная работа, находится в Сан-Паоло.
– Но Корреджо жил в эпоху Ренессанса, – заметил каталонец.
– Верно. Тем не менее, он нередко обращался к языческим мотивам. Монография, над которой я работаю, посвящена как раз этой теме – трансформация образов античной мифологии в христианском искусстве эпохи Возрождения.
– Звучит интригующе.
– В самом деле? – гречанка обернулась и взглянула на него испытующе, словно ожидала какого-то подвоха. Но Федерико остался невозмутим.
– Я неплохо разбираюсь в искусстве, – сказал он без тени самодовольства. – Но не могу сказать, что мне нравится Корреджо. Согласитесь, Дева Мария с голыми ногами – это немного чересчур даже для нашего времени[4 - Речь идет о фреске «Вознесение Богоматери», которая украшает купол Пармского собора. Это изображение и по сей день считается скандальным, так как художник изобразил Деву Марию с обнаженными выше колена ногами, что не соответствовует целомудренному образу Божьей Матери в представлении католиков].
– Да вы – пуританин! – Аглая сокрушенно покачала головой, однако во взгляде ее светился живой интерес. – Но, честно говоря, я приятно удивлена. Немного найдется людей, с которыми можно вот так вот запросто поговорить о работах Антонио Аллегри. Большинству его имя вообще ни о чем не говорит. Рафаэля еще худо-бедно знают, но на более глубокие познания рассчитывать обычно не приходится. Кто вы по профессии? Искусствовед?
– Не совсем, я…
Но договорить мужчина не успел, потому что в этот момент во дворе появилась Эльза. Как всегда, элегантная, в длинном белом платье и кружевной пелерине. Солнце уже успело подняться из-за горизонта и светило ей в спину, отчего казалось, будто ее фигура излучает мягкое сияние. Она напоминала Мадонну с фрески в Сикстинской капелле, и невозможно было не заметить разительный контраст между ней и Аглаей – такой простой, земной и непосредственной.
– Я везде тебя искала, amor m?o, – сказала Эльза по-испански, приблизившись к ним.
– Прости, любимая. Нужно было оставить записку, но я не думал, что уйду надолго, – виновато откликнулся Федерико, тоже переходя на родной язык, а потом снова сказал по-английски, обращаясь к новой знакомой. – Сеньора Василиадис, разрешите представить вам мою супругу Эльзу.
Гречанка выглядела немного смущенной и все-таки протянула руку со словами:
– Можно просто Аглая, рада знакомству.
Но Галатея осталась неподвижна и даже ничего не сказала, отчего та смутилась еще сильнее, быстро опустила руку и вытерла ладонь о подол платья, будто испачкалась в чем-то.
– Ну что ж, мне, наверное, пора… – сказала она, сделав несколько шагов назад. – Было приятно пообщаться, сеньор Паретти.
– Взаимно, сеньора Василиадис, – искренне ответил Федерико. Аглая ему понравилось. В ней что-то было, что-то такое, что нечасто встречается у современных женщин. Не интеллект, умных мастер повидал достаточно – просто она была такой… такой легкой.
Гречанка остановилась.
– Вообще-то – все еще синьорина, если вам интересно, – улыбнулась она. – Чао! Увидимся!
И, махнув рукой на прощание, Аглая пружинистым шагом направилась в сторону трапезной. Подходило время завтрака. Они провожали ее взглядом, пока женщина не скрылась за деревьями.
– Кто она такая? – спросила Эльза ровным голосом, но в ее спокойной интонации угадывалась скрытая злость.
– Профессор из Университета в Салониках. Изучает Корреджо.
– Она мне не нравится.
Федерико вздохнул и взглянул в холодные глаза Галатеи, с горечью подумав о том, что его Эльза никогда бы так не сказала об этой женщине.
***
Фреска в покоях аббатисы, ради которой Аглая приехала в Италию, действительно поражала воображение. Нигде еще Федерико не видел столько обнаженных мальчиков в самых интересных позах и такое количество яблок. Насколько он помнил, настоятельница сама выбрала дизайн интерьера, как сейчас модно говорить, и если бы все это великолепие увидел герр Фрейд, у него бы появилось очень много вопросов к праведной христианке. Впрочем, и к художнику тоже. Потому что поместить богиню Диану[5 - На самом деле, Диана над камином появилась, потому что художник хотел сделать приятное заказчице, аббатису звали Джованна ди Пьяченца, то есть, Диана – по-гречески] на колеснице над камином – это уже личная инициатива мастера, а Диана была чуточку слишком эмансипирована для своего времени, ну, если вы понимаете…
Впрочем, если отбросить фрейдизм, увидеть здесь ее изображение показалось Федерико весьма символичным. Богиня охоты в монастыре, где уже расставлены силки. Причем как с одной стороны, так и с другой. Так что, возможно, замысел Корреджо был куда глубже. Возможно, он, как и монсеньор, понимал, зачем на самом деле на земле появились монашеские ордена.
– Проходите, – сказала аббатиса, когда они переступили порог комнаты. – Сестра Джанна будет здесь с минуты на минуту.
Сестра Констанса принимала только Федерико и сеньора Салафию. Присутствие Эльзы сочли необязательным, если не сказать – бесполезным, потому что в этом спектакле ей выпало играть незавидную роль овоща.
– Значит, вы и есть Джулио? – спросила сестра Констанса, изучающе глядя на гостя. Она как будто приценивалась, как ювелир, которого на мякине не проведешь, все равно он отличит золото от подделки – даже очень качественной. Но вот отличит ли?..
– Да, сестра, – ответил Федерико с точно отмеренной интонацией: щепотка волнения, капелька нетерпения и пара крупинок надежды. Украдкой он покручивал на пальце обручальное кольцо, причем с таким видом, будто в упор не замечает, что монахиня это заметила. Как по нотам!
– Вы совершенно не похожи, – задумчиво протянула настоятельница.
– Ну, – каталонец смущенно опустил взгляд. – Вообще-то мы и не родственники. Я имею в виду, в юридическом смысле. У нас разные родители. Марго – дочь моего отчима от первого брака.
– Ясно. Значит, вы приходитесь ей сводным братом. И вы говорите, сеньор, что не видели Маргариту с пятнадцати лет? Но при этом безошибочно узнали ее по фото?
– Конечно, – мужчина пожал плечами и взглянул настоятельнице в глаза. – Что же вы думаете, я собственную сестру не узнаю? Мы ведь были очень близки с ней. Пока она не сбежала…
Сестра Констанса поморщилась, сосредоточенно облизнула губы, потом сказала, обращаясь к своим сцепленным в замок старческим рукам, покрытым пигментными пятнами:
– Не поймите меня неправильно, сеньор Паретти. Я просто хочу убедиться в чистоте ваших намерений. Сестра Джанна пережила ужасные события, ее психика очень уязвима, и один Господь знает, что с ней будет, если вдруг окажется, что вы не… не тот, кем себя считаете.
Она произнесла это спокойно, но с едва уловимым нажимом. Федерико понял намек, понял его и монсеньор, потому что счел нужным вмешаться.
– Сестра Констанса, давайте будем откровенны. Вы считаете, что это фальсификация, так? Что этот человек выдает себя за другого из корыстных мотивов?
– Нет, монсеньор Салафия, – ответила аббатиса, по-прежнему не глядя на них. – Я только хочу сказать, что люди под влиянием отчаяния способны на необдуманные поступки, вот и все. Мне известно о состоянии сеньоры Паретти, но…
– Болезнь Альцгеймера, – перебил ее Федерико, сдобрив интонацию фунтом горечи. – И это в двадцать девять лет! Вы представляете, каково мне сейчас? Ведь если Эльза погибнет…
И он быстро отвернулся к окну, якобы пряча навернувшиеся на глаза слезы. Старая монахиня молчала.
– Церковь – последнее место, куда я мог обратиться, когда врачи сказали, что ничего нельзя сделать, – заговорил он снова, теперь уже глухо. – И кто мог подумать, что именно в этот день в наш приход приедет делегация из Ватикана, что я встречу монсеньора Салафию, и он укажет мне путь к спасению? Я понятия не имел, кто такая сестра Джанна, пока мне не показали ее фото. И это была она… моя Марго, моя бедная, пропавшая много лет назад Маргарита!
На его плечо опустилась сухая ладонь. Монсеньор тоже хорошо знал свою роль. Невинный жест утешения дожмет суровую бенедиктинку, ведь в лице представителя папского двора гостя утешал сам понтифик.
– Пути Господни неисповедимы, – веско произнес «чертов епископ». – Вы согласны со мной, сестра Констанса?
– Воистину! – с жаром ответила та.
Ну да, а что еще она могла бы сказать? Пути Господни – пожалуй, самый безжалостный аргумент в мире. И совсем не важно, что с тобой происходит: поставили тебе Альцгеймера в неполные тридцать; или ты поверил очередному великому гуру и переписал на него все имущество, а теперь ночуешь в домике из картонных коробок; или какой-то полоумный кукольник убил всю твою семью, подругу и бойфренда. «Пути Господни неисповедимы!» – скажут тебе добрые христиане, глубокомысленно ткнув пальцем в небо. А они ведь, и правда, тычут пальцем в небо, потому что им-то откуда знать, по чьей воле все это произошло? А уж как любит эту фразу монсеньор! Свалить все на Бога – самое милое дело, это ведь как коматозника пинать, он тебе все равно не ответит.
Стук в дверь отвлек Федерико от философских мыслей.
– Входи, дитя мое! – сказала аббатиса.
Сестра Джанна вошла.
***
Больше всего я боялась, что мой организм выкинет какой-нибудь фокус. Ну там, обморок или истерика – мало ли, что может случиться от потрясения. Я неделю прокручивала в голове эту встречу, и, с одной стороны, мне жуть как хотелось увидеть брата, а с другой – я умирала от страха. Так что в покои аббатисы вошла на негнущихся ногах, и лицо у меня, наверное, было такое, будто ко мне не брат приехал, а передвижной зоопарк с тиграми, и мне нужно их покормить.
Гости поднялись мне навстречу. И кто из них Джулио, догадаться было нетрудно, ведь ему вряд ли было за шестьдесят, как тому, второму сеньору в черном. «Господи, вот он!» – эта мысль прошмыгнула в голове, как мышь через кухню, и тут же спряталась в норке. Не зная, что говорить, я уставилась на старика и упорно смотрела только на него.
– Дитя мое, это монсеньор Альберто Салафия – доверенное лицо Его Святейшества, – услышала я голос аббатисы, раздавшийся из-за их спин. Саму матушку Констансу я в этот момент не видела.
– Монсеньор, – я почтительно склонила голову и быстро взглянула на его руку, ища глазами епископский перстень, к которому мне следовало приложиться, встав на колени. Меня не удивил тот факт, что он без облачения, в случае неформальных визитов такое допускалось. Но на его руке были только часы, недешевые, кстати.
– У меня нет духовного сана, сестра Джанна, – улыбнулся человек из Ватикана, поймав мой взгляд. – Так что обойдемся без формальностей.
– О, – выдохнула я, – монсеньор – мирской епископ?
