скачать книгу бесплатно
– Отпусти мою руку, мне больно!
– Как скажешь, – Андрей чуть ослабил хватку, но не увёл руку из-за спины. – Всё равно ты на поводке. Чуть дёрнешься – я сломаю тебе руку, а потом и пальцы, ты запоёшь таким соловьём, что услышит вся школа. Понял?
Синицын еле заметно кивнул. Конечно! Тяжело не согласиться, когда лицо вжимают в стол.
Андрей поднял голову и обратился ко всем:
– Я не знаю, какие у вас тут были порядки, но теперь они поменяются, потому что в вашем коллективе появился я. – В поле зрения попала девушка с притягательной кожей. – Я прошу каждого из вас жить в школе по моим правилам и не нарушать их. Правил немного, всего два. Первое – уважайте других, особенно женщин, иначе я выбью челюсть подонку, который решит самоутвердиться на какой-нибудь девчонке, учительнице или поварихе. Второе правило вытекает из первого – не обижайте слабых. Можете считать меня местным шерифом, я буду следить за порядком. Ваши крутые парни – как этот, который сейчас стонет в стол – не напугают меня, нет, не надейтесь. Там, где я учился, такие условия, что ваши «крутыши» сломались бы на второй неделе. И там офицеры меня учили уважению. Уважению к старшим. Все понимают, о чём я?
Андрей обвёл одноклассников и других учеников взглядом, и каждый раз, когда его глаза встречались с глазами кого-то другого, тот кивал, как бы говоря: «Да, мы всё понимаем».
– Повторюсь: вы должны соблюдать всего два правила: уважать других и не обижать слабых. Если я увижу нарушение, придётся мне преподать урок. И сейчас я вам его продемонстрирую.
Андрей стукнул голову Синицына об стол (удовлетворившись, когда на пластик брызнула кровь), ещё сильнее завёл руку ему за спину и вновь вцепился в ворот рубашки. Поставил его на ноги и вместе с ним направился к раздаче столовой, которая несколько минут назад была сценой скандала. Андрей видел, что те две поварихи, ставшие жертвами хамства Синицына, всё ещё стояли, и та, что помоложе, до сих пор прижимала к себе другую, но теперь обе они молча наблюдали за происходящим – к ним шёл Андрей, ведя перед собой человека с разбитым, окровавленным лицом.
Когда они достигли раздачи, он вцепился Синицыну в плечо, и пальцы его грозились впиться в кожу.
– А теперь извинись перед этими женщинами.
После произнесённых слов последовала тишина. Издали послышался звук захлопнутой двери, после которого стало совсем тихо, словно кто-то взял и убавил громкость мира на минимум. Андрей провёл в этой тишине около пяти секунд и, не выдержав, оттянул Синицыну руку до такого состояния, что в любой момент мог раздаться щелчок.
– НЕ НАДО! НЕ НАДО, ПОЖАЛУЙСТА! МНЕ БОЛЬНО, БОЛЬНО, СУКА, БОЛЬНО!
– Извиняйся.
– ПРОСТИТЕ, ПРОСТИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА! – Глаза у поварих были такими большими, будто они видели нечто необъяснимое. – Я НЕ ПРАВ, ЗАБИРАЙТЕ ВСЕ ШОКОЛАДКИ, ВСЕ, ТОЛЬКО ОТПУСТИ МЕНЯ! ПОЖАЛУЙСТА!
– Скажи: «Я прошу перед вами прощения за своё хамство, отныне я буду джентльменом».
– Я ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ ПЕРЕД ВАМИ ЗА СВОЁ ХАМСТВО, ОТНЫНЕ Я БУДУ ДЖ…
– Джентльменом.
– ДЖМЕН…
– Джентльменом.
– ДИЖЕМЕН…
– Джентльменом.
– ДЖЕНТЛЬМЕНОМ!
Андрей отпустил Синицына , и тот рухнул на пол – совсем как тряпичная кукла, выброшенная маленькой девочкой. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь окна, мягко дотрагивались до светлых волос человека, чьё лицо превратилось в алую маску боли и страдания. Вот он, самый крутой в классе. Тот, кто держал двадцать с лишним человек в страхе, внушая им уважение к своей персоне, довольный тем, что никто не осмелится сказать ему и слово поперёк, теперь валялся на полу и стонал подобно раненой антилопе, вытирая лицом кафель, обливая его собственной кровью. Все мы за что-то расплачиваемся, и если ты постоянно всеми потакаешь, заставляешь их лизать тебе обувь, когда-нибудь найдётся тот, кто тебя поставит на место. И сделает он это при ущемлённых тобой.
Андрей снова обратился ко всем:
– Этот гадёныш испортил день женщине, которая вообще этого не заслужила, только потому, что он так захотел. Если вас чем-то обидела природа – маленький член там у вас или вы просто тупой – это не даёт вам никакого права компенсировать свою неуверенность на ком-то другом. Если я хоть раз увижу что-то подобное, – Андрей выдержал паузу, – я поболтаю с виновным. Но у меня очень своеобразный стиль общения.
Он направился к своему столу, за которым сидел Коля, но на пару секунд остановился и взял с подноса Синицына три плитки шоколада. Считай, охотничий трофей.
– Уважайте друг друга, – он положил шоколад в рот. – Особенно девушек и женщин, успевших стать матерями.
Именно с того момента весь класс пропитался к Андрею Бедрову уважением.
***
Прошло около трёх часов после событий в столовой.
На уроке русского языка Андрей попросил учителя отпустить его в туалет и теперь, стоя у окна, курил сигарету. По серому питерскому небу, которое ещё совсем недавно блистало голубизной, ласкающей внутри себя солнце, быстро плыли облака, словно каждое из них куда-то стремилось, куда-то опаздывало. Андрей наполнял лёгкие дымом и скользил взглядом по скату крыши здания школы, желая прямо сейчас выйти в окно, сесть на краешке вон там, у вентиляционной трубы, и наблюдать за городом, пока тот живёт. Рядышком располагалось маленькое кафе… и да, в нём тоже были колокольчики. Стоя в школьном туалете, Андрей слышал их перезвон, их мягкую мелодию всякий раз, когда кто-то входил или выходил, и почему-то ему от этого становилось хорошо. Иногда приятно просто послушать биение сердца любимого города, хоть порой он и кажется ужасным.
Слева раздался щелчок. Андрей мигом выкинул сигарету в окно, выдохнул оставшийся внутри дым и повернулся.
Дверь открыла не учительница, не уборщица, а ученица – дверь в мужской туалет, не предназначенный для женщин. Холодный, бело-голубой свет ламп упал на кожу цвета молочного шоколада и поцеловал её, расползшись по всему телу. Андрея поймали большие карие глаза, красоту которых подчёркивали высоко посаженные скулы, а внизу – пухленькие розовые губы, оттенка темнее обычного. Когда Андрей увидел эту девушку – увидел рубашку на её теле, которой совсем там не место, – в низу живота что-то резко дрогнуло.
– Привет, – девушка улыбнулась и вошла в туалет. Из-под её розовых губ выглянули белые зубы, и только по ним – даже не по одежде – Андрей понял, что семья её не бедна. – Можно с тобой поболтать?
Она закрыла дверь и зашагала по плитам, приближаясь к Андрею, а он, сам не заметив этого, рукой вцепился в подоконник и напряг мышцы тела.
– Да расслабься, я не кусаюсь, – снова очаровательная улыбка. Через секунду нос обдало приятным лёгким ароматом цветов, в которых разбирались девочки богатых родителей и не разбирались мальчики из неблагополучных семей. – Меня зовут Клеопатра.
Девушка протянула аккуратненькую ручку, и Андрей, отцепившись от подоконника, легонько пожал её.
– Андрей Бедров, – представился он.
– Я знаю, – искры в глазах. Да, в её глазах проскочили искры. Совсем как от сигареты при сильном ветре. – Уже вся школа знает, кто такой Андрей Бедров. Ты наделал много шума.
Улыбка стала шире, на коже – такой чистой и притягательной – появились ямочки, и чем дольше Андрей смотрел на Клеопатру, тем горячее в нём становилась кровь. И стремилась она в одно место.
Когда Клеопатра чуть подняла подбородок, то действительно стала похожа на КЛЕОПАТРУ. Грация повелительницы чужих сердец, жившей среди золотого песка под нещадно палящим солнцем, просачивалась в изгибах лица, в каждой его линии, словно начерченных полным страсти художником. Тени переливались на мышцах тоненькой шеи, переходящей в нечто безумно желанное, называемое ключицами, этой ямочкой меж ключиц, обтянутых кожей шоколадного цвета… который так и хотелось попробовать. Кровь бурлила в венах, Андрей уже чувствовал, как плоть под кожей на его лице становится всё горячее и горячее. Хоть из полуоткрытого окна и дул прохладный ветерок, он не мог остудить кипящую внутри магму, которая теперь была вызвана не злостью, нет, сейчас здесь нечто другое, нечто сладкое и аппетитное, желанное животной частью, желанное не сердцем, а нервной системой, ниточки которой тянулись к шоколаду.
– Ты очень смелый, – Клеопатра подошла ближе, теперь Андрей мог чувствовать её дыхание на своей коже. Тёплое, приятное дыхание. – В нашей школе никогда не было таких, как ты. Скажи, все кадеты такие?
– Нет, – он был не в силах оторваться от её карих глаз, кровь продолжала приливать вниз. – Там тоже хватает своих отбросов.
– Но ты не отброс, – она обвила его левую руку пальцами и слегка сжала ладонь. – Ты сильный, прямо настоящий мужчина, а не то что наши одноклассники.
– Разве Синицын не казался вам сильным?
– Он просто огромный, но не сильный. Конечно, если он ударит кого-то из класса, то тот сразу ляжет, но ты… – Из розовых губ так пошло и одновременно притягательно вылетело «ты»… Одно слово, от которого по ногам пробежала слабая дрожь. – … ты поставил его на место. Теперь он рыдает в платок, а сейчас вообще слинял с урока, чтобы пореветь дома. Андрей Бедров, ты превратил нашего мачо в половую тряпку. Я хочу выразить тебе своё восхищение.
Точно из богатой семьи, раз так общается, подумал он. Но все мысли разом померкли, когда ладошка начала скользить по мышцам на его руке, еле-еле касаясь кожи. Этот почти призрачный контакт подливал масло в огонь, пальцы плавали в воздухе, совсем чуточку не дотрагиваясь до мышц. Она меня дразнит, подумал Андрей сквозь густой, очень плотный туман. Но он и не был против. Если честно, что-то в глубине души жаждало того, чтобы его подразнили.
– И как… – Он запнулся, сглотнул, прочистил горло и продолжил: – Как ты собираешься выразить своё восхищение?
И снова улыбка. Улыбка дьяволицы. Улыбка, которую хочется попробовать на вкус, во власть которой хочется отдаться. Улыбка девушки, словно сотканной их греха и потому желанной.
– Ты же в Кадетском Корпусе жил в казарме, да?
– Да.
– И вокруг были только парни, да?
– Да.
Клеопатра подошла ближе, совсем вплотную, её дыхание стало обжигающим, способным подпалить кожу, и перешла она на шёпот. Шёпот, щекочущий Андрею ухо.
– Ты же совсем недавно приехал оттуда, а там совсем не было девушек, да?
– Да.
– И у тебя ведь нет дамы сердца. Нет?
– Нет.
– А ты такой сильный, такой уверенный, такой… – она прислонилась к его уху – … желанный. Я хочу подарить тебе то, что ты так заслужил.
Она сжала его пах, услышав резкий выдох, а затем – сдавленный стон. Какое-то время мир заполняла тишина, всё вокруг замерло, только машины далеко-далеко на улице звенели клаксонами, но даже они не могли прорезать эту тишину. Секунды две или три Андрей слышал только льющуюся в висках кровь, не чувствовал вообще ничего, вообще ничего, выпал из реальности, а потом, когда дрожь ударила по всему телу…
… Андрей взорвался.
Он схватил Клеопатру и прижал к стене, проигнорировав звук удара, и просто жадно – подобно дикому зверю у водопоя – вцепился в её губы. И оказались они такими влажными… Нет, Андрей не целовался, он попал в плен чужих скользящих по нему губ, которые целовали его, пробовали на вкус.
Клеопатра ещё сильнее сдавила пах.
Андрей начал расстёгивать пуговицы на её рубашке – висящей вообще ни к чёрту, совсем не нужной! – и, в конце концов сорвавшись, просто схватил за края и распахнул, оторвав пуговицы. На миг он отцепился от губ и взглянул на то, что предстало перед ним, – красота юного тела, лишённого складок и растяжек, без единой морщинки и… да, шоколадного цвета.
Андрей не успел пробыть в школе неделю, а перед ним уже стояла обнажённая одноклассница, считавшаяся самой красивой в коллективе.
– Не стесняйся, кролик, – Клеопатра притянула его к себе и поглотила губы. Такие медленные, странные движения, сколько, скользко, скользко, очень скользко, а язык дрейфует по дёснам, и вот он встречается с другим языком, столкновение архетипов, нет, здесь гораздо больше столкновение идеологий двух потерявшихся судеб или людей потому что в судьбу я не верю а кровь кровь такая горячая везде прямо кипит как мне хорошо как мне хорошо лишь бы подольше пусть всегда и я буду носить её на руках я люблю тебя Клеопатра Клеопатра Клеопатра Клеопатра Клеопатра Клеопатра…
– Я тоже люблю тебя, – она расстегнула ремень и запустила ему руку под резинку трусов. Когда ладонь обхватила то, что дышало огнём, карие глаза так расширились, что стали совершенно круглыми. – Ого! А ты не хвастался! Теперь я ещё сильнее хочу, чтоб ты меня трахнул! Я прошу тебя! – Клеопатра прижалась к нему всем телом, каждая её клеточка, каждая пора стремилась к сильному мужскому телу – такому рельефному и желанному. Её ладони схватили шею Андрея, а сама Клеопатра, не скрывая дрожь в голосе, прошептала на ухо: – Трахни меня так, чтоб я запомнила на всю жизнь. Трахни меня так, как это делает Андрей Бедров!
И он трахнул её так, что даже потом, стоя в ЗАГСе рядом с будущим мужем, Клеопатра против воли вспомнит те кафельные плиты в школьном туалете, тот подоконник, ту кабинку и Андрея Бедрова, идеально выполнившего её просьбу.
Глава 5
От яблони
Наступила вторая половина октября.
Синяки, оставленные на лице Андрея, сошли, бледным пятном пропадал лишь подаренный отцом – в тот день, когда его повысили в должности. Температура с каждым днём всё стремительнее приближалась к нулю, но пока сохраняла знак «плюс», хотя прогулки по крышам стали короче, потому что прохладный ветер, гонимый с Финского залива, начал приносить с собой дуновение подступающей зимы. Листья, что когда-то были на деревьях, теперь жёлто-оранжевым ковром устилали асфальт перед школой, окрашивая её периметр в цвета ранней, уже прошедшей осени. Настала та осень, во время которой тебя посещают серые, сковывающие тело мысли, во время которой так рьяно ждёшь зиму, чтобы наконец увидеть белый снег – такой белый, что ты обрадуешься как дитя, увидев его на смене этой унылой серости.
Синицын не появлялся в школе неделю, а когда явился, Андрей не смог не ухмыльнуться, увидев его лицо и вспомнив слова, вылетевшие из пухлых губ: «А что с вашими лицами? Это вы чё, так разукрасили друг друга?» Что ж, теперь с жёлтым лицом ходил именно Синицын, и поему-то он вдруг стал менее общительным, вообще не задиристым (извинялся, когда наступал кому-то на ногу) и – совсем неожиданно – научился придерживать дверь. Перед Андреем. Да, увидев, что рядом идёт Андрей Бедров, Синицын всегда пропускал его вперёд и придерживал дверь.
А Клеопатра… она казалась восьмым чудом света. Андрей занимался с ней сексом почти каждый день, уже не удивляясь тупой боли в яйцах, в течение дня напоминающей о прошлом вечере. Сразу после школы он хватал её, и вместе они бежали к ней домой (ради этого Андрей даже надевал не рваные носки). Его встречала шикарная мебель, дорогие ковры и красивые узоры на обоях, явно написанные специально заказанным художником. Андрей смотрел на всё это и порой задумывался: «Каково жить в такой роскоши?» Но задумывался в той квартире редко, потому что зачастую у руля стояли инстинкты, животные инстинкты, будящие зверя. Этот зверь вырывался наружу, когда чужие губы скользили по его собственным, когда ладони плавали по бархату, а после вцеплялись в нежную кожу. Андрей ласкал Клеопатру на кровати, которая наверняка стоила дороже их маленькой коморки, прижимал к себе, двигая бёдрами, чувствуя кости её таза (стук, стук, стук), ощущая сопротивление натянутых ладонью волос, целуя, целуя, целуя, дрейфуя языком по нежной коже, пробуя шоколад, а потом вытирая лицо от влаги, пока там, внизу, его тело изучало чужое горло. Андрей перестал думать и был за это благодарен Клеопатре, она забрала аз него всё человеческое и наполнила дикой, животной похотью, с какой Андрей никогда не сталкивался!
Он любил прижимать её к стене и давить на горло, пока не услышит хрип, а потом кидал на кровать, уже не замечая красоту карих глаз, а просто ныряя в ноги и сжимая их до синяков, до чёртовых стонов боли! И Клеопатра тоже жаждала этого, она никогда не поддавалась нежности и сама обращалась с Андреем жёстко – то ли потому, что ей было больно, то ли потому, что ей это просто нравилось. Её ногти вгрызались ему в кожу и выплёскивали кровь наружу, он же в ответ сжимал ей челюсть и втыкал мордой в матрас, сжимая одну из рук так, что в любой момент мог раздаться хруст. Иногда Андрей бил её, и тогда Клеопатра била в ответ, после чего вновь втягивалась в его губы, пока бельё под обеими становилось мокрее и мокрее, так что зачастую после секса у обоих были небольшие синяки на теле и улыбки наркоманов на лице.
Да, секс стал их наркотиком.
Вскоре Андрей перестал обращать внимания на эту роскошь вокруг, потому что Клеопатра каждый раз предлагала что-то новое, и каждый раз Андрей соглашался, благо, в семнадцать лет ты можешь соглашаться на подобное ежедневно и по несколько раз. Они сломали подоконник, ножка дорогого деревянного столика отлетела, когда Андрей кинул на него Клеопатру, полка в шкафчике рухнула, а пара кружек на кухне разбилась из-за того, что Андрей прижал к столу горячее женское тело и не рассчитал силу, когда отодвинул посуду.
Он полностью изучил её ротовую полость, хоть и не был стоматологом; она полностью изучила его «достоинство», хоть и не была урологом. За эти две недели Андрей научился ТАК управлять пальцами вкупе с языком, что в точности знал, в каких местах и с какой скоростью стоны будут громче, а в каких – тише. Она ТАК научилась обращаться с его телом, что в точности знала, где хватка будет жёстче, а где – чуть полегче. Пальцы двигались по скользкой коже, подушечки пропитывались влагой, и, ощущая, как по губам стекает то, что бьёт фонтаном, Андрей чувствовал себя самым счастливым человеком на Земле, позабыв о человеческом, смешавшись со звериным. И чувство это рождалось не в груди, а из бьющей по ногам дрожи, длясь всего несколько секунд, после чего оставляло за собой лишь призрачный свет.
Один раз, после очередного сеанса, Клеопатра пошла в душ, оставив Андрея на кровати одного. Он лёжа закурил, радуясь тому, что родители его межножного храма и понятия не имеют, что на их кровати каждый день – за исключением воскресенья – происходит такое порево, о коем они не думали в свои лучшие годы. Конечно, Андрей не имел никакого желания встретиться с отцом, с чьей дочерью он обращался как со шлюхой, делая скидку на то, что она сама того хочет. Через несколько минут, докуривая сигарету, Андрей услышал, как его зовут. Открыв окно и выкинув бычок, пошёл в ванную абсолютно нагой, словно у себя дома, только в его доме не было этих золотистых украшений, не было огромной кровати, а лишь засаленный диван, вечно тихая мать, вечно тихий он сам, вечно злой отец, а здесь… здесь ОН был злым. Злым и грубым, вкушая чужие соки, чувствуя давление на лицо, заламывая руки и ощущая себя мужчиной. В этой квартире Андрей чувствовал себя свободно, свободнее, чем дома, ведь здесь не ему причиняли боль, а он причинял боль. И ей это нравилось.
Ей нравилась боль.
Андрей вошёл в ванную, стены которой были выложены белыми плитами, такую огромную и просторную, что в неё бы поместилась комната Андрея и их кухня вместе взятые. Холодный свет лёг на его лицо, украшенное одним синяком, подаренным отцом, и целовал плечи, пока Андрей приближался к душевой кабине, стоящей в углу ванной комнаты. Сквозь запотевшее стекло он видел коричневый силуэт, контуры которого размывались в пространстве, и слышал шум льющейся, горячей воды – такой горячей, что даже воздух вокруг пропитался жаром. На удивление, Андрей вновь почувствовал, что хочет её – хочет Клеопатру, – хотя прошло несколько минут после их крайнего сеанса. То, что уже успело стать мягким, снова затвердевало, а по расслабленному телу в какой уже раз прокатилась волна дрожи.
Андрей отодвинул дверцу душевой кабины.
Перед ним предстала картина, полная физической красоты, эстетики и… желания, да, похотливого желания, какое присуще только животным. Под струйками воды стояла полностью обнажённая Клеопатра, обращённая к Андрею спиной, и поэтому он видел, как капли ударяются об её мышцы и срываются вниз. Вся кожа блестела под холодным светом, шоколад сиял, подманивая к себе слабых и неустойчивых. Андрей обвил взглядом её тело и понял, что вновь взведён, когда глаза зацепились за потрясающий, невероятно красивый и превосходный переход от талии к аппетитным бёдрам – казалось, Бог при её создании поставил рядом песочные часы и, высекая тело Клеопатры ладонями, вдохновлялся их формами. Андрей смотрел на упругие, подтянутые ягодицы, смотрел на аккуратную щель между ними и, ощущая, как всё внизу вновь заливается огнём, где-то глубоко внутри (на подсознательном уровне или где-то во тьме разума) понимал, что всё больше теряет себя. Какой-то меленький вредный колокольчик тихо звенел рядом с сердцем, как бы говоря: «Это не то, что тебе нужно».
Но чем дольше Андрей смотрела на голую Клеопатру (на эту манящую чёрную полосу), тем тише становился колокольчик.
– Потри мне спинку.
Он даже и не думал отказываться. Взял мочалку и зашёл в душевую, сразу окунувшись в ещё более горячий воздух, после чего начал растирать гель для мытья по спине Клеопатры. Ладони – по мышцам, вздохи – меж губ, возбуждение – по телу. Через несколько минут Андрей уже целовал шею Клеопатры, скользя губами по плечам, по мышцам спины, пробуя кожу на вкус, дрейфуя кончиком языка по неровностям. Конечно. Она позвала его не для того, чтобы он потёр ей спинку, Андрей прекрасно это понимал, а потому делал то, за чем его сюда и позвали. Стремящаяся вниз вода била его по шее, ударяла по спине и стекала к ногам горячими ручейками, которые только распаляли огонь внутри. Ладони Клеопатры скользили по бёдрам Андрея, легонько сжимали его ягодицы, пока сам он покрывал слой молочного шоколада поцелуями.
И когда вода стала ещё горячее, Клеопатра сказала:
– Давай.
Андрей прижал её к зеркалу, что занимало почти всю стену душевой кабинки. Прижался к ней сам и медленно, словно во сне, вошёл в неё (вошёл в Клеопатру, повелительницу сердец, бродящую среди золотых песков пустыни), услышав стон, в котором витало наслаждение и совсем немного боли (конечно, стенки здесь намного уже), Андрей начал двигать бёдрами, и с каждым раскачиванием, с каждым ударом об чужой таз в нём становилось всё меньше человеческого и всё больше животного. Он уже ни о чём не думал, не хотел думать, а просто пыхтел, двигал бёдрами и сильнее сжимал руки Клеопатры.
В какой-то момент он отпрянул от неё, чувствуя, что и она включилась в работу, схватил в кулак чёрные волосы, обмотал вокруг кисти и натянул их до предела, почувствовав приятное сопротивление. Темп ускорился – стук-стук-стук, – женские стоны перемешивались с шумом рвущейся вниз воды на фоне мужских, звериных пыхтений. Клеопатра упёрлась ладонью в зеркало, потом опустила её, и в следе, оставленным ею, ещё не успевшим запотеть, Андрей увидел себя…
… но кого-то другого.
В отпечатке ладони на него смотрело чужое лицо.
Карие глаза были лишены всякого понимания происходящего, казалось, они были пустыми, простые стекляшки, только где-то в глубинах зрачков что-то проглядывало – это была похоть. Андрей видел себя, но какая-то его часть, которую в последнее время он стал игнорировать, отказывалась воспринимать отражение в зеркале Андреем. Взгляд совсем другой, потухший… выражение лица не то, нет…глаза чужие… Лицо Андрея было пустым, и только похоть, тяга к разврату прибавляли ему жизни.
Отпечаток ладони быстро запотел.
Кровь в Андрее вскипела под горячей водой, энергия ворвалась в вены, и как только его отражение скрылось за результатом конденсации, он обхватил шею Клеопатры и вогнал лицо в зеркало, а другой рукой схватил её руку и, позабыв обо всём на свете, начал заламывать, как проводил подобное с Синицыным. Темп стал совсем сумасшедшим, кости стучали друг об друга так, словно дама на высоких каблуках куда-то опаздывала и бежала со всех ног. Поначалу Клеопатра стонала от наслаждения, но потом, когда её ладонь всё стремительнее уходила за лопатки, стоны превратились в крики. Она попросила Андрея остановиться, но он не слышал её, а продолжал входить и выходить, входить и выходить, входить и выходить. Тогда она ещё раз крикнула, что ей больно, а затем её лицо вжали в стекло, заткнули рот, прижав к поверхности, не давая возможности повернуться. Рука находилась в паре сантиметров от перелома, капли продолжали бить по спине, голове, шее, плечам, кровь циркулировала по организму с бешеной скоростью, всё было таким горячим, горячим, горячим, Андрей продолжал двигать бёдрами, лишь заводясь от приглушённых зеркалом криков Клеопатры и продолжая заламывать руку. Он чувствовал, что она пытается вырваться, и звериная его часть визжала от восторга из-за этих напряжённых мышц на её спине, из-за возможности контролировать её. Андрей всем своим телом прижал Клеопатру к душевой кабинке и несколько раз содрогнулся (как хорошо боже как хорошо!). В этот момент Андрей ничем не отличался от своих далёких предков, спаривавшихся средь деревьев, ещё не начавших превращаться в человека. Он кончал в Клеопатру, пока она кричала от боли, ни о чём не думая, содрогаясь при каждом выстреле, а колокольчик возле сердца и вовсе затих. Что-либо человеческое смыли струйки горячей воды.
Когда Андрей разжал ладони, Клеопатра вылетела из душевой и рухнула на пол, застонав в коврик. Андрей не обратил на неё никакого внимания, прислонился к зеркалу, на котором ещё был виден отпечаток фигуры, закрыл глаза и начал приводить дыхание в порядок. Он слышал стоны, но почему-то резко стало на всё наплевать: на саму Клеопатру, от вида которой несколько секунд назад ему сносило крышу, на удары тяжёлых капель по спине, на свет, на звуки, вообще на всё. Единственное, чего сейчас желал Андрей, так это поесть и поспать, ну воды выпить в добавку.
Или умереть – так будет проще.
– Да что с тобой?! – Андрей открыл глаза и увидел, что Клеопатра поднялась, правая её рука висела вдоль тела перетянутой верёвкой… вдоль тела, которое ничуть не изменилось, но уже не возбуждало и вызывало лишь равнодушие. – Зачем так? Я же сказала, что мне больно! Ты не слышал?
Андрей молчал. Он просто стоял в душевой кабине, абсолютно голый, под льющейся на грудь водой, и не отрывал глаз от Клеопатры. Глаз пустых, лишённых жизни, какие бывают у наркоманов сразу после кайфа. Да, он смотрел на Клеопатру, но не видел её и не хотел слушать.
Он хотел умереть.
