скачать книгу бесплатно
– И всё же, теперь-то понимаю я и даже ощущаю в нашей воле его оказывается воротить и вдруг перенестись нам, и на целый век, и на всё тысячелетие вспять, соединившись хоть душами своими, когда строки ими писанные самозабвенно читаю и понимаю слог их тот витиеватый, когда во все мысли их невероятно глубоко погружаюсь я, когда слог их особый древнерусский буквально шкурой своей на протяжении пяти или шести веков отстоя от них легко и явственно еще и ощущаю я…
Так и здешняя красная, искрящаяся под тем же жизньдающим Солнцем рыба вновь весной войдет в многочисленные камчатские стотысячные никем не считанные реки и речушки и, откормленная её мясом здешняя чайка также, как и прошлым летом будет долго и упорно высиживать свои яйца на берегу в кустах и вновь этот злой, да и хищный волк с трудом, переживший холодную зиму, хоть и голодный, но также, как и все окружающие начнет вдыхать новый аромат, её своей волчихи армат, чтобы откуда-то изнутри потревожить неведомые нам те его единственные струны своих хромосом, чтобы в нём взыграла какая-то новая особая летняя жизнь и затем, чтобы проснулись в нём и в ней, и отчий, и еще тот её особый материнский инстинкт. А он этот волк или еще волчонок начнет долго принюхиваться, чтобы его тот особый и единственный её аромат еще и уловить в легком тихоокеанском бризе и в легком дуновении здешнего апукинского ветра, а затем уж неведомо почему начнет по своему по-волчьи призывно выть, четко обрамляя свои здешние волчьи владения, чтобы нам, свидетелям его жизни здесь на реке Апуке заявить, что он теперь по-настоящему заматерел, быстро за несколько сезонов он повзрослел, что его волчий тестостерон давно уже им там внутри на какой-то молекулярной фабрике из рибосом его был синтезирован и, он этот полярный поджарый волк вошел в ту настоящую жизненную земную зрелость, когда уж точно нужно продолжать род свой волчий, чтобы ни на миг уж не остановилась и ни на секунду не оборвалась сама здешняя апукинская история и не прекратилась его волчья жизнь здесь на реке Апуке. А он хоть и злой хищник, хоть и самый плотоядный из плотоядных, но оказывается еще, как нужен всей нашей жизни, чтобы её собою, своей злостью к нам буквально уравновешивать, чтобы не позволять нам безмятежно здесь на Апуке еще обленившись и уснуть, чтобы мы от обездвиженности полностью здесь не деградировали, чтобы мы совсем не ожирели, чтобы наши долго не работающие мышцы не атрофировались, чтобы мы не одряхлели, а уж коли…
– И, чтобы мы еще страстно в порыве творческом дышали и ощущали всю здешнюю жизнь во всей её временной и сезонной камчатско-тихоокеснской земной её особой ежегодной пульсации из века в век…
Его такая лосиная растерянность.
Сейчас Сонм был в полной своей растерянности. Ни запах исходящий от её беспричинно разогретого потугами тела, ни само непонимание им происходящего, как бы не позволяло ему предпринять адекватных мер помощи ей. И, нынешнее поведение его избранницы, не позволило ему принять адекватных и реальных мер по её защите, так как он не понимал от чего же её теперь ему и защищать. Но и бросить её здесь он не мог, да и не смел, так как понимал и знал, что без его помощи, без его заботы о ней, она здесь не выживет, она сама не справится, она не переживет и одну вот такую же снежную зиму, если он не проложит в этом густом лесу ей своей широкой грудью здесь в метровом снегу путеводную тропу.
И, Сонм слегка, поразмыслив своими лосиными мозгами, решил всё же ожидать её, стоя рядом, стоя здесь рядом и в не вдалеке. Он решил ожидать её, периодически опасливо, посматривая по сторонам, чтобы мгновенного на её вероятного обидчика набросится всей своей семисоткилограммовой силой, которую он легко на разнотравье нагулял здесь за это буйно травное для него лето.
Ему шел уже девятый год. Сам он произошел от того приморского лося Урги, которого в 1983 Аника Роман Иванович и Иокка Руслан Рультывневич, охотоведы госпромхоза «Олюторский» да и мой старый вывенский друг привезли на старом теплоходе «Амурское» после войны, переделанного из авианосца «Адольф Гитлер» вместе с девятью безрогими самками, отловленными в Сихотэ-алинских лесах, что где-то отсюда далеко в самом южном Приморье.
Перед этим, Роман Иванович довольно долго всем тогдашним природоохранным инстанциям доказывал, что если завезти лося в Пенжинский район на реку Пенжина и в Олюторский район на реку Апука, то он затем легко распространиться по всему Олюторскому и по Пенжинскому району, да и по всему Корякскому автономному округу и даже по всему Камчатскому полуострову. А кормов на 305,2 тысячах квадратных километров Корякского автономного округа было для него вполне достаточно. И он, как опытный практик охотовед, сам давно родившийся в Олюторском районе довольно таки уверенно доказывал, что кормовая база лося и кормовая база северного оленя вовсе разная и один вид не будет мешать здесь жить и здравствовать другому виду. Корма хватит и одним, и другим особям. Первые – ветки ивняка в основном едят зимой, а летом разнотравье, а северный олень зимой переходит на ягелевые горные и предгорные пастбища, а летом на свежие листья и здешнее у рек разнотравье. И, только благодаря тогдашнему секретаря Олюторского райкома КПСС Чайке Леонтию Афанасьевичу, которого к этому времени перевели в Камчатский обком партии, а он был заядлым охотником и не раз хаживал с Романом по охотничьим тропам Олюторского района, удалось выбить требуемое для этого предприятия финансирование и реализовать его такой дерзкий замысел по интродукции лося на Камчатский полуостров.
А уж затем и Романа Ивановича назначили начальником госпромхоза «Олюторский», когда поверили в его способность не только предлагать, это умели в те времена многие, но еще и на практике реализовывать не ординарные полезные для местной природы решения. А именно вот таких людей и ныне, и в те далекие времена, раз два да и обчелся. Их такие таланты и еще таких патриотов своего дела искать да поискать надо было, чтобы среди тысяч найти одного, чтобы он был и с характером, и еще с особым умением, да и с неким чутьём. Да, и московское начальство начало заказывать себе отсюда охотничьи трофеи, а то и само, выписав себе служебную ознакомительную командировку прилетало, чтобы здесь на месте проверить эффект акклиматизации великана, величественного теперь уже здешнего камчатского и этого апукинского интродуцированного лося. А, еще как бы по пути и посетить знаменитую Долину Гейзеров, поохотиться на снежного горного камчатского барана, а то и для или в научных целях отстрелить одного да мясца его вкусненького здесь же испробовать, да и не передаваемо красивыми трофеями перед своими московскими знакомыми уж наверняка похвастаться, что сам охотился и, что так далеко, разместив их если уж не в своем кабинете, то уж наверняка на подмосковной просторной даче.
Да и Роману Ивановичу ведь не занимать его настойчивости и упорства в достижении цели. Он был тогда еще такой молодой, энергичный и понятно до кровиночки своей сам патриотичный. Он любил свой богатый Камчатский край, где и отец его Иван, знал толк в охоте, да и брат Всеволод, вездеходчик в Олюторской центральной районной больнице работал, не одного здешнего бурого медведя завалил он в свое время.
Тем самым, в толстых жилах Сонма, текла та древняя приморская кровь, которая давала ему и силу, и не обыкновенную от природы его мощь. Одни рога его были настоящей гордостью. Не один журнал перепечатывал его снимки и, многие заядлые охотники не отказались бы от такого вот трофея, разместив его или в ресторане, или в гостиной, или в холле своего охотничьего домика – это было бы настоящее украшение.
Но в душе охотовед, Роман Иванович сам бы голову скрутил тому, кто посмел бы его Сонма здесь отстрелить. Да, и запрет на их отстрел действовал до 2008 года, когда по расчетам специалистов численность, теперь уже Камчатских лосей должна была достичь 350 особей и, можно было бы пробно в год изымать по 5, а то и по 10, естественно только самцов, чтобы уравновесить их соотношение в стаде примерно один самец на пять самок. А до этого сказочного времени еще примерно три года, и Сонм мог не волноваться о своём будущем, да и о будущем своего подрастающего ему на смену сына Смелого.
Его сын Смелый, родившийся в прошлом феврале за это лето довольно вырос, да и жирное материнское молоко, которым его кормила Вира, чуть ли не все шесть месяцев, да и забота о ней со стороны Сонма, который каждую лучшую, каждую самую вкусную, саму сочную веточку слегка надкусит, а затем покажет ей, а затем отойдет и сам радуется, как она её ест, а затем и нынешнее буйное лето, когда в на юг ориентированных распадках трава поднялась буквально в рост человека, и они там стояли и по неделе, так как камчатская природа коротким и быстротечным летом довольно буйная, но это её буйство такое быстротечное. После длинной и холодной зимы в этих привольных краях, приходит внезапно весна да хоть и короткое, но довольно теплое лето и, только успевай нагуливать про запас свой подкожный жирок, а для их детей только и расти еще, что и делал его родной сын Смелый практически, не отходя от матери и от её наполненного жирным молоком вымени ни на шаг. Это и самому Сонму облегчало его трудную миссию по их защите, по обеспечению их здешнего апукинского лосиного спокойствия. А он знал, что когда мать в безопасности, когда она накормлена у неё и молоко жирнее, и сын её быстрее растет и быстрее он набирается сил не по дням, а буквально по часам. Что и было с ними всеми прошлым летом.
И, сейчас его такая красивая, его надежда лежит и громко мычит, часто дышит, стонет и не поднимается с земли на свои длинные и стройные, как у всех лосих ноги…
И, в какой-то момент она громко замычав от внутренней распирающей нестерпимой боли, которая всем нам рождаться помогает, она мычала от той распирающей весь её низ боли, она затем легко вытолкнула своего уже второго на её веку теленка, обтянутого едва прозрачной белесоватой пленкой, к которой она прикоснулась своим шершавым языком чтобы её разорвать и её новорождённый теленок, беспрепятственно вдохнул такого холодного воздуха, ожигающего всего его изнутри, а она снова громко замычав от внутренней боли, она вдохнула морозного воздуха, и он, её новорожденный удивительно громко здесь на Апуке замычал:
– Му-у-му! Му-у-му!
При этом извещая всех о своем появлении на наш свет здесь на реке Апука еще ведь абсолютно не зная, что где-то внизу, на Апукинской косе снаряжается снегоход «Буран», готовится карабин «Рысь», проверяется его боеприпас из оболочечных пуль, протираются линзы в семикратном бинокле, чтобы их легче было выследить, закупается целый ящик привозной «Столичной» водки, покупается только одна лицензия, готовится целая бочка бензина, проверяется охотничья одежда и обувь, вытаскиваются из схрона из сарая дюралевые сани, чтобы уже буквально завтра, преодолеть каких-то сорок или пятьдесят километров по твердому слежавшемуся снежному насту и прибыть сюда, после январских праздников, чтобы затем на всю зиму запастись диетическим диким лосиным мясцом, да и выгодно его продать на колпит на подходящий из Анадыря на рейд рефрижератора «Аргунь», где капитаном был двоюродный брат всесильного здесь браконьера Егора. А тот капитан и команда его так охочи к настоящей диетической дичи, после четырехмесячного плавания под Аляской они готовы платить и довольно таки не плохо или вести операцию мены, и на синекорого такого жирного палтуса, и на длинноного краба хоть вес к весу, а хочешь в два раза больше дадут за здешнюю ценную дичь. Им что, еще раз забросят свой стотонный трал и в кошеле его и краба, да и палтуса будет сполна, да и их вместительные морозильные трюмы уже давно практически забиты, в основном рыбой теской, выловленной еще там, у Анадыря и даже в более высоких широтах они в этом рейсе успели побывать.
А еще ранее в декабре 2004
Щанкин Егор прибыл в Тиличики к Уголеву Андрею Викторовичу, который и районный штаб ГО тогда возглавлял и по совместительству, а как сам говорил на общественных началах районным охотоведом-то числился, чуть не штуку баксов, получая за ту самую свою общественную работу, не считая основной заработной платы как муниципального служащего, кому по действующему тогда федеральному закону и по Уставу Олюторского муниципального района никакие подработки как бы и не были разрешены. Но только не ему.
Но разве таким хапугам еще и закон надо писать или может даже соблюдать его. Это не про них они писаны – законы те общероссийские или Уставы муниципальные и как бы здешние региональные. А о такой категории нашего сознания, как совесть никакой речи в их среде понятно давно её у них и нет.
– Уголёчек наш теплый, наливай, коньячок армянский, настоящий, по блату Юра Григорян лично нам достал, – довольно по-панибратски обращался уже хорошо, подвыпивший Егор к своему старшему начальнику.
– Да, пил я уже твой коньяк Егор. Он действительно отменный. Ты уж Егор не ходи вокруг да около, здесь микрофонов нет. Место-то сам ведь знаешь проверенное. Эту баню не кто-нибудь, а погранцы её то и держат.
– Скажи лучше, чего от меня хочешь-то сейчас? – как бы не замечая панибратского к себе отношения нижестоящего по рангу Егор, теперь прощая и одновременно, закусив удила, решил сразу за такое хамство повысить свой процент сразу вдвое, чтобы тому жизнь не показалась медом. Да и знал, уверен ведь за очередной лицензией перед Новым-то годом и приехал.
– А подарков и поздравлений ни-ни! Что? Хочет этой бутылкой коньяка, которую сам то и выпил, да и закуской отделаться.
– За это также должен доплатить мудак эдакой, – сам думал так.
– Андрей Викторович, да Новый же год накануне, и плавбаза «Аргунь» идя с Анадыря двадцатого января, станет на рейде. Рыбу у артели «Пенжинская» у Снежинского Артура и у ООО «Апукинское» у Чена Герасима Анатольевича остатки будут они забирать. Так вот, обещал я по не осторожности капитану, свояк ведь он мой, будучи в городе еще летом свеженькой лосятинки для их колпита подбросить.
– Да, тому и для его начальства понимаешь ведь сам потребно. А теперь вот несуразица, бывший вшивый мент, а нынешний твой вот охотовед… Арсен Ираклиевич, что из Ачайваяма никак не дает мне лицензии, ссылаясь на зеленых и на твой строгий запрет. А ты уж извини меня наглеца, поэтому и на авиабилеты потратился и приехал я сам лично к тебе на поклон. Челом-то бью, Андрей Викторович, как те крестьяне крепостные, чтобы из вашего районного резерва мне Вы чуть да помогли, чем можете. И, мы ведь в долгу перед тобой, да и перед районом не останемся. Слышал я вот краем уха, что в Белгороде (Белом-Городе…) ты по военному сертификату квартирку ты четырехкомнатную получаешь, так вероятно и на мебелишку тебе надо. С великим удовольствием поможем или спаленку, или кухонный-то гарнитурчик, а может и то, и другое, сбросимся, по кругу схожу и в Апуке, и в Ачайваяме, да и в самих Усть Пахачах тебя-то охотники знают, – подобострастно заговорил, зная давнишние связи своего начальника.
И слыша его пение Андрей Викторович подумал:
– Он сам обещал своему свояку мясо лося! Сам себе же проблемы создал своим же вот таким длинным языком, вот так и меня легко ведь продаст?
– Легко!
– А какой резон лично мне их решать его-то проблемы? – не то спрашивал, не то размышлял сам с собою, не слыша, что дальше и просил «друг» его. – А какой навар с этого мне, и какая польза от их решения?
И, уже для самого Степы продолжил, благо рядом сегодня никого:
– Да, и цены ты вероятно нынешние Белгородские-то знаешь. Нам ведь фуфло не требуется и не подойдет Егорушка – думаю, ты то это уж понимаешь. Ты же ведь хорошо знаешь семьсот килограмм по тысяче рэ, это ни много ни мало, а почти семьсот тысяч рубликов и всего-то за триста пятидесяти рублёвую лицензию. Уже не говорю, сколько только лично тебе перепадет за его трофейные рога и еще за выделанную шкуру лося. Такого вот самца, как у вас на Апуке еще сыскать надо, понаслышан я о нём, да и фото видел в германском журнальчике, не твои ли архаровцы его там в лесу сфотографировали. Подлецы, на всю Россию, да что Россия, на всю Европу засветили-то и меня теперь. Как теперь мне отчитаться, где же он делся-то, – уверенно продолжал охотовед и по совместительству районный геошник или может даже наоборот. Теперь-то и не разберешь, где его основной доход от той работы начальника районного ГО или от этой такой доходной здесь в баньке его охоты, или тех семи туш сохатых, которых прошлой зимой с вертолета МИ-8МТ в Парапольском доле они завалили вместе с Мамыкиным Сережей, что из Хаилино и в морозильниках ЗАО «КГД» на Левтырынынваяме припрятали всё то до поры до времени… Да, что припрятали, то их геологическое начальство, с этого неплохие моральные дивиденды поимело. Для Московских ведь проверяющих всё шло ручейками и целыми контейнерами отсюда.
– Или им подашь на закусочку то австралийское кенгуру ведь на стол?
– Ни-ни, такого не может быть в природе их начальственной!
– Да, то всё зеленые здесь авиаучет ведут и всё охраняют, Нинани Игоря да Яилгина Людмила, ты ведь сам знаешь, у них там верховенствует, с Всемирный фондом WWW вот года два как они здесь связались. Да и те его неплохо подкармливают, нигде не работает, а живет, сам позавидуешь, и ружьецо новое не тульское, и снегоход японский и одежонка из США, какая никакая с лейблами не нашенскими. А сам же в нашем не только в районе первый браконьер, но и во всём Корякском округе.
– Недавно на кречетах вот поймали их команду, – с минуту помолчал, затем допил из граненого стакана коричневый свой коньяк «Арарат» и стал закусывать Андрей.
– Андрей Викторович, я тебя давно уважаю. Ты ведь настоящий мужик, с тобой довольно легко дела вести. Ну, а по цене за мясо лося это ты загибаешь, больше чем по триста пятьдесят рублей оптом его не возьмут-то, клянусь тебе. Капитану самому же наварить на команде надо, а еще учти мои прямые расходы на бензин, на телохранителя и помощника, да и своему Апукинскому главе-то Войтенко Михаилу Яковлевичу, чтобы молчал, придется перебросить не одну тысчонку. Да ты ведь знаешь и расценки, и ельцинские давно, заведенные не нами с тобой порядки и процентики. Еще, бывший глава Москвы, помнишь предлагал установить реальную таксу с каждого положительного решения администрации города, вынесенного в пользу предпринимателей.
– Порядки-то наши я хорошо знаю Егор, читывал даже и те еще царские 1725 года допытные шнурованные и смоченные потом, и кровью бояр книги, когда на дыбу некоторых поднимали и даже на кол некоторых, затем изверги садили их или сажали их. Так, что вот сейчас постучу по этой деревянной лавке – не хотелось бы Егор нам обоим их путем именно с тобой и пойти. Нам другой дорогой надо с тобой идти! Помнишь тот ленинский знаменитый лозунг «Мы товарищи иной дорогой пойдем!» ….
– Но, и нас ведь сильно, да и часто трясут. Вон прокурорша, Побожанская Юлия Сергеевна, по-настоящему лютует в последнее время здесь, на всю вывозимую из района икру наложила свою дань именно так, как у неё ранее там, в Казахстане было. В прошлом году она брала по три рубля с кило, а вот в нынешнем году давай ей все по пять рублей с каждого, вывозимого каждого кило красной икры. А их, этих-то кило около ста тонн в год или, чтоб тебе понятно было это сто тысяч кило, вот и считаем её-то барышики с одной икорки красной в нашем районе то. Да, и под меня тварь вон пытается копать уже второй-то год как дело открыла. Если бы не мои верные друзья в ЗАО «КГД» и в самой Москве, то давно бы уже баландой кормился бы я и при том, не здесь в парилке этой на лиственничной теплой полочке, а на жестких нарах, где-то в далеком соседнем с Камчатской Магадане, или тебе Егорушка роднее тот их Аркагалык, – как бы невзначай, он напомнил Егору те длинных семь лет его молодости, которые он провел в Аркагалыке в восьмидесятые за групповое изнасилование в родной Курской деревеньке.
А именно для освежения памяти Андрей припомнил тому ту его незабываемую магаданскую, вернее колымскую зону, где его слегка в первый же день опетушили и слегка, окрасили в приметный голубенький цвет, от которого ему не отмыться даже и в такой далекой здесь Апуке, где жил, или вернее прятался он как бы сам от себя, или от своей совести если она в него еще где-то там внутри и была. Егор давно после той зоны прятался в Апуке может от самого себя или от своих зоновских, такого же, как и он голубого цвета «друзей».
И, как ни в чем не бывало, Андрей Викторович, окутанный паром, так как плеснул холодненькой здешней артезианской водички на раскаленные камни только теперь внимательно посмотрел на своего собеседника, у которого слегка перекоробило ожиревшее от водочки и закуски лицо от воспоминаний его юных, тех его молодых лет, о чём сам ведь старался даже он не вспоминать, да никогда и никому ведь, и не рассказывал он, и теперь удивился:
– А откуда этот бывший майор пограничник всё так подробно о нём знает?
– Никто ведь не знает в районе!
– Не уж-то досье милицейское его-то читал? – и продолжил себя уговаривать.
– Да нет же! Сами-то менты вероятно и рассказали, – успокаивал себя Егор, – согнув шею, там, как и на Аркагалыкской далекой и холодной зоне под метким взглядом верного вертухая, который давно, получив по тюремной почте весточку, выбрал его сегодня себе в такое длинное ночное услужение.
И, задумавшись, о тех молодых годках первой своей ходки только и услышал, откуда-то как бы с другого мира:
– Так, что ты Егорушка так расстроился!
Как бы отвечая ему.
– Всё мы знаем, всё мы ведаем, работа уж у нас такая – знать и ведать. Будь добр брызни с эвкалиптом вот на эти камешки, что послушные солдатики разогрели для нас и давай сойдемся как бы по-доброму на двадцати верных моих процентиках от этой выгодной для тебя сделки. Ты же хорошо знаешь, вон Миша Касьян там наверху в Правительстве России установил, что ему со всей России по два процента платят, за что и прозвали его в их правительственных коридорах «Миша два процента».
– Ну, а мы здесь еще как бы и по-божески. – продолжил убеждать друга своего. – Ведь ты Егорушка его-то лося красавца такого абсолютно дикого сам и не кормил, сам и не поил зверя, и даже сам не берег его, и не ухаживал за ним, да и жил своих нисколько не рвал, а тебе теперь жаль свою положенную дань другу своему отстегнуть. Тогда можно и без лицензии уехать, так сильно, потратившись на Гену-то Владимировича, – снова внимательно, как тот орёл на жертву посмотрел Андрей Викторович, как же тот на и это имя среагирует.
И, внимательно наблюдая за собеседником, совсем не больно похлестывал себя березовым веничком. Затем уж продолжил свой такой не спешный расклад, который давно писался на лазерную дискету из спрятанных за деревянной обшивкой миниатюрных микрофончиков:
– Всего-то один меткий выстрел! Это того стоит. По 750 рэ множим на 700 кг получается чуть больше полумиллиона, множим всё на 20 процентов и, округляя, получается, по кругу сто наших тысчонок, и ты остаешься при своих четырехстах тысячах и при этом не привлекаешься за рецидив, а также за браконьерство. Да и понятно, что-тебе-то не хочется на новый-то круг, с твоей предыдущей историей, да именно так мой дорогой Егорушка? А все то, что свыше потратишь, Егор на своего, как полагаю помощника и еще телохранителя, спишешь на обычные убытки этого «рискованного» для тебя бизнеса. И сказав это, а сам прятал в устах своих улыбку. – Скажи лучше, знаю ли его и не проболтается ли он сам о лицензии моей? – пытливо всматривался в Степины глаза из тумана парной сам Андрей Викторович.
– Да, надежный и послушный малый, уверяю тебя Андрей Викторович. Он у меня на стальном крючке. Не сорвется. Да, если и что, есть, что и предъявить на него. И фотки есть…, ты же меня знаешь. Ему и девчонок не совершеннолетних я подкладывал уже в постель его, да и молодые корабельные с плавбаз морячки Петропавловские его объездили по моей наводке, так, что юная рыбка «заглотила» наживку по самое не хочу, – оправдывался смущенный Егор.
– Что парень у тебя Егорушка послушный, это похвально Егор. А сам? – вопросительно и одновременно строго посмотрел Андрей Викторович на своего делового друга, так как знал за ним грешки юности, еще работая в погранкомендатуре. Его пахачинские ребята, тогда и по своим каналам информировали и о времени, и дате, и с кем, и даже когда. При необходимости Андрей Викторович свои заготовки и черновики мог легко, и поднять, и даже предъявить, и Степе, и при необходимости обнародовать их. Так, что не один Егор-то мог собрать компромат в этом районе и в своём давно родном ему селе Апука.
– Андрей Викторович, ты же мой давний друг и знаешь, что-тебя-то я никогда не подведу. Только вот у меня с собой всего 75 тысяч, я незначительно поиздержался здесь в Тиличиках. Да и за постой у Геннадия Дмитриевича хоть и не плачу, но женка его в Петропавловске у сына, а ему нужны, чтобы держаться в тонусе каждый день отменные коньяки подавай, а я уж десятый день жду тебя здесь, а ты все в городе дела свои решаешь. А по телефону сам ведь понимаешь, вероятно, не решить моей щекотливой просьбы, – заискивающе смотрел Егор.
– Полагаю, мы договорились. Завтра в десять официально приходишь в контору ко мне, через секретаршу заявление пишешь такое слезное, мол, для школы и общепита для села Апука. Вероятно, с учетом Вашего бедственного положения с мясом для деток можно и поискать внутренние резервы. Да и мясо-то не жирное, диетическое, как раз врачи разрешают детям его. Ты же понимаешь, что наша всесильная прокуратура ох как еще бдит. Полагаю, что деньги с тобой не меченые и сейчас они здесь.
– Андрей Викторович, чтобы я подвел тебя, клянусь! Вы же меня знаете, – чуть ли не на колени привстал Егор, протягивая черный полиэтиленовый пакетик, предусмотрительно перетянутый красной и зеленой резиночкой.
– Да, уж Егор знаю, и папочка на красных тесемочках довольно таки не тоненькая есть. Только из уважения, что имя моего отца носишь и сильно похож, на брата моего среднего. Вот к тебе Егор, потому и отношусь как к родному брату, да и разрешаю тебе это дельце, а то бы и сам с Пахачинскими орлами с отделения милиции в два часа бы смотались и все те 500 тысяч в свой, а не в твой дырявый карман положили бы. Однако знаю, что половину пропьешь, да потратишь. Смотри там, если капитан «Аргуни» палтусом или крабом равношипым облагодетельствует тебя, непременно не забудь мне передать, да и у главы тамошнего Михаила Яковлевича отменная копченая чавыча всегда имеется. Напомни ему ненароком о тех лицензиях на медведя, которые я весной ему выписывал. Да, и пару кубитейнеров моему Московскому начальнику чавычевой икорки и отменной мелкой икры нерочки предай ближайшим же рейсом, чтобы я к Новому году успел переправить на их столичный-то столик. Не вздумай еще, как прошлый раз мою фамилию писать на тех кубитейнерах. Ты же знаешь, что сейчас с коррупцией кажется все здесь «борются, особенно прокурорша Побожинская Ирина Сергеевна.
– Андрей Викторович, я так благодарен тебе! И, протянул руку для дружеского рукопожатия. – Всё сделаем и непременно в срок. У меня в заначке всё есть. Будет и Вашему начальнику, и лично Вам от меня новогодний презент.
Оделись, спокойно вышли из парилки, взяли еще по бутылочке пивка «Kozel», легко откупорили, дернув за фольговые язычки, разлили по стаканам, пенка слегка поднялась, переливаясь легко через их край. На столе чавычевый красно-алый балычок и слабосоленая нерка, как раз к такому прохладненькому пивку. Правда, сам Андрей Викторович предпочитал темное бархатное пивко, но сегодня в их фирменном магазине «У Орловой» оно закончилось и им пришлось, ограничится вот этим в стеклянной бутылке, так как он пластиковую упаковку, да еще для пива абсолютно не признавал.
Знал ли апукинский лось Сонм
свою настоящую судьбу?
– Кто же из нас смертных знает свою судьбу или то особое своё земное нынешнее предназначение?
– Вероятно, никто…
– Да, уверен в этом!
– А, наш лось Сомн?
– А, наш лось Сомн только неподвижно стоял и удивлено посмотрел и сам удивился.
– Какой же он всё-таки еще маленький его новорождённый сын. А какие длинные у него ножки, а как дрожит он на холоду, так как еще не обсох он. Сам бы свою эту утяжелённую шерстистую шубу на него сейчас снял, если бы он мог.
– И это, сын, что ли?
От его пупка тянулся желеподобный канатик, его легко перекусила мать и, алая кровь быстро в нем замерла, перестав на здешнем морозце напряженно пульсировать, так, как и сама плацента, не имея теперь того внутреннего материнского тепла давно лежала на белоснежном снегу, оттеняя его своей темной краснотой, давно перестала пульсировать, будучи уже вне её горячего тела. И, теперь она им обоим как бы не нужна. И, естественно, и матери, и понятно ребеночку её, так как тот уже дышал, уже он видел, уже хоть неуверенно, но он стоял на своих еще трясущихся от земного тяготения ножках и понятно, что теперь то эта плацента им обоим не нужна была. Она свою роль давно выполнила и теперь только здешнее божественное черное пречерное воронье, давно сидевшее на ветках старых таких же старых как и они тополей, и со своей недосягаемой для лис, волков, росомах и других здешних плотоядных с той тополиной высоты, и с высоты своего трехсотлетнего такого мудрого здешнего апукинско-корякско-чукотского возраста и приобретенного за здешние годы опыта ожидало, когда же они эти лоси все подымутся со своих мест и, они, черные вороны сразу же полакомятся этими остатками от её родов, чтобы хоть часть их лосиной теплой энтропии, согрела и их жилы, и этого старого, давно от мороза здешнего и прожитых лет дряхлого ворона, который видит не впервые вот такие роды и естественно он знал по более чем влюбленный лось Сонм и его любимая Вира, да и этот несмышленыш-лосенок у которого еще, наверное, и имени-то нет, не то, что нет у него своего мировоззрения, так как родителям за своими заботами их некогда его то имя и дать ему…
Но, уставшая от внутренней напруги, Вира долго еще не вставала с мягкого как пуховая перина белого снежного здешнего покрывала, и только от тепла её тела струились ручейки образовавшейся со снега водицы куда-то вниз, да шел пар ввысь, который и мог их легко выдать здесь в лесу, так как по утру не было еще того морского тумана, который как-то покрывало скрыло бы их здешнее лосиное присутствие.
А она, всё продолжала лежать и через время её ноги также напряженно выпрямились, и она легкого из своего чрева вытолкнула второй несколько меньших размеров свой долгожданный ею плод. Также легко слизала с него тоненькую плёночку, также легко и интуитивно перекусила тонкую только чуть пульсирующую пуповину. Её телята полежали немого на снегу, начали дрожать от холода, а их мать и его жена Вира, потеряв столько сил на потуги, потеряв столько пота и влаги их тщательно вылизывала и слегка своим носом подталкивала, чтобы они оба встали на свои слабенькие, но довольно длинные ножки, сама же хватала своими отвислыми черными губами одновременно и снег, чтобы восполнить потерянную во время родов ею внутреннюю так нужную ей влагу.
У неё и его малышей получилось встать не с первой и не со второй попытки. А оказалось, что его дети были обе самочками. И он понял, что это родились у него девочки, это его две наследницы, такие, как и он с Вирой продолжатели, завезенного в таком далеком 1983 году их лосиных родов теперь уже здешних поистине Камчатских.
В прошлом году и в Таловке, и в Каменском, и в Паланских лесах их стадо, теперь уже камчатских лосей, по данным авиаучета егерей увеличилось почти на 32 головы, что показывало, что это животное хорошо питается, что кормовая база у него прекрасная и здесь в лесах полностью оно удовлетворяет свои пищевые потребности, которые по наблюдениям охотоведов практически не пересекаются с здешним северным оленем, которых ранее в Корякском округе было аж до 150 тысяч голов… А, вот сейчас и двадцати двух тысяч, кажется их нет.
И примечательно, что ведь здесь не было ни той материковой засухи, ни опустошительных пожаров, ни других стихийных бедствий, но вот оленеводство на наших глазах сходило и сходит на нет, лишая северных жителей не только, так необходимого диетического незаменимого в этих краях мяса, а лишая их того тысячелетнего жизненного их особого здешнего северного уклада, который придя буквально четыре тысячи лет назад сюда им позволил успешно адаптироваться в этих местах и остаться на века, считая эту камчатскую землицу их своей Родиной, своим пристанищем на века.
А это и шкуры, и целебные панты, и биологические компоненты их красной крови, и диетическое без пестицидов и ядохимикатов мясо, и другая ценная биологическая продукция.
– И, разве только здесь была убыль стад оленей?
Вот и домой на родину приехал этой зимой в далекие отсюда Савинцы, где была ферма на 3000 голов коров, – ничего нет и не осталось в его родном селе Савинцы. А где был кирпичный завод – ни одного кирпича даже в фундаментах не осталось, где был сахарный завод вот один сезон из трех сезонов и проработал, где был комбикормовый завод – из 73 тысяч свиней может только 7000 голов свиней и осталось, так как границу закрыли и ценную продукцию некуда теперь отсюда сбывать, никому она здесь в самом Граково в Чугуевском районе Харьковской области и не нужна оказалась. Так как нужен беспрепятственный без границ товарообмен, нужна та прежняя интеграция в большое государство. Она их сельскохозяйственная продукция нужна в большие агломерации как Москва, Санкт-Петербург, Новосибирск, Красноярск.
И, я невероятно удивленный, а чем еще меня теперь в моем возрасте можно и удивить, спрашиваю не известно и у кого:
– Что же случилось? В чем же причина?! Почему же наш народ потерял послевоенную силу, почему он послевоенное желание жить и жить лучше?! И еще, где же делось у него то внутреннее неизбывное желание созидать и творить каждый день? Ведь ничего не производя нельзя заработать на жизнь, а значит, и жить нельзя хорошо и по-настоящему достойно.
Так еще хуже, в центре моего села настроили как в каком-то городе четырехэтажек, и вся молодежь сидит на том четвертом этаже в деревне и не поймет, и чем же ей теперь здесь и заняться.
И, я вновь задаю вопрос:
– Зачем наше каждое село вгонять в системный кризис, строя эти четырехэтажки? А где же хваленое приусадебное хозяйство, а где же гараж и свой погребок, а где же крольчатник и еще домашний птичник, да тоже место для любимой и верной только тебе дворовой, пусть и беспородной собаки? Разве за всем этим крестьянину, да еще и на рынок идти, живя среди полей и на таких никем неосвоенных просторах. Человек, оторванный от земли, теряет ведь те устойчивые свои основания и теряет он те свои корни и самые мелкие корешочки, которые его привязывают к этому родному его месту, к этой родной только его землице навсегда и не только привязывает лично его, но также на века привязывает его детей и внуков его.
И я вспомнил, что давно забытый нами всеми всем известный классик марксизма-ленинизма Карл Маркс в своем труде «Капитал» всё это давно проанализировал, всё это описал на разнообразнейших примерах и не только в еще той докапиталистической Англии. Так неужели мы, так плохо учились, что вновь должны все это вновь и вновь повторят, как бы наступая на все те же неведомо кем в темноте брошенных граблях.
– Да не уж то у нас нет силы их, эти то грабли убрать со своей дороги и из-под своих ног?
– Ну, нельзя ведь вот так, безвольно опустить руки и ждать, что ВТО (Всемирная Торговая Организация) нам что-то принесет или привезет, о чем мы в 2011 году рапортовали: слава Богу, вступили в ВТО.
– Ну, ведь наше и своё оно лучше, да и оно натуральнее. Нужно только чуть-чуть постараться, нужно чуть-чуть нам поднапрячься. Ну, нельзя, как тот вылупившийся только что из яйца кукушонок, открыв рот кричать и ждать от маленькой птички в гнездо, к которой тебя подбросила мать кукушка и вновь ждать, что кто-то и еще что-то положит в твой такой ненасытный желтый ротик.
– А, что же будет завтра?
– Ведь нужно же подумать и о себе, и о своих детях, а может, кому требуется еще подумать и о своих внуках… Нужно подумать и о своей великой Родине. Может ли она быть теперь и сейчас богаче, если мы становимся всё беднее и там в Савинцах на черноземе метровом и здесь на такой богатой природными ресурсами Камчатке?
– И, как же мы победим эту инфляцию… пусть и, завезенную к нам из-за их «бугра».
– Ну, если мы все же её завезли из-за «бугра», так и работать и, производительность труда должна быть, как там у них за «бугром», чтобы один сталелитейщик не 50 тонн, а все 500 тонн стали давал, вот тогда вероятно можно рассчитывать на приемлемый и достойный его заработок, да и на наше нормальное житие-бытие.
– Тоже самое и с нашим камчатским северным оленеводством. Покуда сами работники-оленеводы, сами руководители хозяйств – директорат не подумают, как им самим жить, покуда они все не осознают, что нужно давать по-настоящему товарную продукцию, которую купит потребитель, все их разговоры о глубокой переработке продукции оленеводства, о внедрении той же современной биотехнологии и всё другое будет абсолютно бесполезным, будет всё в трантарары.
Тогда все наши усилия по восстановлению самой численности оленей окажутся не эффективными, так как изначально не только нужно восстановить численность оленей, но и буквально с каждой шерстинки оленя, с каждого килограмма его мяса, с каждого грамма драгоценных его пантов и еще с каждой капельки его красной на снегу кровушки нужно на его забое получить максимальную отдачу и реальную материальную выручку или в наших российских рублях, а лучше и приемлемее в конвертируемых на любую валюту американских долларах или японских иенах, или, в крайнем случае, здешних соседских китайских юанях.
Завоз Олюторским госпромхозом
первых лосей в 1981 год.
Сонм, стоя у своей жены Виры, вспоминал тот 1981 год, о котором ему давно поведала его отец старый лось Рыжий, когда их охотники гнали в высокий кораль там где-то в Приморье и, как он задыхался, оказавшись в огороженном высокими лиственничными досками загороди, где, сколько бы он не поднимал свою голову ему не удавалось увидеть, что же там еще творилось за этими досками и только меткий выстрел из духового ружья и он ощутил, что его толстую шкуру у загривка прокалывает пружинящий шприц и он уже не может что-либо сделать, так как ноги сами подкашиваются под воздействием того сильного снотворного, которое легко растворилось в его крови и очнулся он только в металлической клетке с закрепленными своими рогами и сколько он затем не бил по двери до крови избив свои копыта, а боли то и не чувствовал он, так как обида на свое полное бессилие, обида, что вот они его самки рядом и он теперь ничем им не может помощь, они также зажаты до своих боков такой же клеткой, а две из них были стельными он это ясно видел и может даже от него.
И затем, долгое морское в трюме плавание за тысячи километров отсюда и он российского Приморья на далекий север Камчатского полуострова, когда твой взор в темном трюме корабля ничего не видит и только твое тело ощущает, как большущий корабль гудя своими натруженными дизелями взбирается на высокие тихоокеанские волны, чтобы преодолеет это тысячекилометровое расстояние от Владивостока до самой здешней камчатской северо-камчатской реки Апуки.
Долгое одиночество
Инмалвила (Ивтагина) Ивната его здешнее на реке Апука одиночество нисколько не тревожило, никак не напрягало, не создавало никакого душевного или какого-либо другого ему даже бытового дискомфорта.
