скачать книгу бесплатно
В январе температура немного упала, и лагерь оживился. Ань стирала одежду братьев возле их барака, когда увидела бегущую в ее сторону Изабель.
– Ань, – сказала она. – Можешь пойти со мной, пожалуйста? Прямо сейчас.
По ее взволнованному голосу и торопливому шагу Ань поняла – что-то случилось, хотя и не догадывалась, что ее ожидало. Она зашла в кабинет Изабель, где в том же кресле, в котором она сидела всего неделю назад, в кресле, в котором она так точно и с любовью описывала своих родителей, братьев и сестер, теперь сидел мужчина. Он представился и пожал ей руку, пока Изабель переводила его кантонскую речь.
– Это морской офицер, – объяснила она. – Они нашли несколько… тел на пляже, некоторые из них соответствуют описанию твоей семьи и их вещей.
Дальше все было как в тумане. Изабель присела и держала Ань за руки, заглядывая ей в глаза. Ань казалось, что ее сейчас стошнит, утренняя каша стала комом в горле.
– Ты не обязана, – повторяла Изабель, – ты не обязана.
Но нет, она обязана, она была обязана опознать тела. Неизвестность хуже, понимала она, гораздо хуже, чем эта картина. Ее руки ослабли в ладонях Изабель. Она встряхнула головой: – Я обязана их увидеть.
Вместе с офицером и другими жителями лагеря, у которых пропал кто-нибудь из семьи, они отправились на пляж на южном побережье. Стояла знойная жара, палило солнце. Доктор откинул простыни: каждая из них скрывала тело, двое взрослых, трое детей и один младенец оказались перед Ань, их лица были такими близкими и в то же время такими чужими – в них больше не было жизни.
* * *
Их похоронили на кладбище недалеко от Кайтака вместе с другими вьетнамцами, которым не удалось добраться до берега живыми. Ань и ее братья наблюдали со стороны, как копают могилы и опускают в них гробы. Дети отказывались подойти ближе, даже когда Изабель пыталась подтолкнуть их.
– Вы точно не хотите попрощаться? – спросила она, но в ответ они лишь отрицательно покачали головами. Они хотели, чтобы этот момент остался в их памяти чем-то мутным, туманным, чтобы им никогда не удалось восстановить его в сознании, чтобы со временем он размылся, как тот семейный снимок в сумке Ань.
Имена их родителей, братьев и сестер были выгравированы на деревянной дощечке, висевшей в молельной комнате. Рядом – еще одна табличка, за ней – другая, ряды имен умерших вьетнамцев покрывали стены от пола до потолка. Ань задумалась: ее имя могло запросто оказаться на этой стене, на месте своих братьев и сестер могла быть она.
После похорон Изабель отвезла детей обратно в лагерь, нервно поглядывая на них в зеркало заднего вида. Братья Ань смотрели в окна по обе стороны, то и дело всхлипывая. Ань начала осознавать, что теперь она самая старшая в их маленькой семье из трех человек. Теперь ответственность за братьев лежала только на ней. Их жизни находились в ее хрупких пальцах.
– Когда вернемся, обязательно помойте руки, – сказала она мальчикам, думая, что именно это сказала бы мама.
6
Апрель 1979 – Лагерь беженцев в Кайтаке, Гонконг
Тхань и Минь играли в футбол с соседскими детьми, ловко проводя мяч между металлическими бараками и случайными зрителями. Каждый день после обеда их крики и возгласы разносились по лагерю, пока они перебрасывали мяч друг другу, обозначив импровизированные ворота пустыми бутылками из-под воды. Ань с беспокойством следила за братьями, опасаясь, что они могут ушибиться. Зачастую вместе с ней за этими играми наблюдали матери других детей, которые взяли на себя заботу об Ань. Они следили, чтобы девушка не уходила из квартала в более опасные районы Кайтака и не пользовалась душем в одиночку, они наказывали братьев Ань от ее имени в те моменты, когда голос девушки был недостаточно тверд.
Лагерь стал для Ань и ее братьев их собственным маленьким миром, миниатюрной версией Вьетнама. Хотя здесь и жили десять тысяч человек, лишь немногие уходили далеко от своих бараков, и вскоре выражения лиц окружающих стали казаться приветливыми, а имена – знакомыми, стали завязываться разговоры. Изабель разрешила Ань выходить за пределы лагеря в дневное время – три раза в неделю девушка работала на швейной фабрике, где получала пятьдесят гонконгских долларов за смену. Пока ее братья были в школе, где изучали математику, географию или ходили на уроки труда, Ань со своими коллегами ехала в полуразбитом автобусе на огромный холодный склад у южного побережья острова Лантау. Домой она возвращалась уже после окончания занятий братьев, и ей не нравилось оставлять их одних. Она представляла себе, как Тхань и Минь скитаются, как темные фигуры заманивают их во что-то опасное. Она боялась, что однажды вернется и у ворот ее будет ждать Изабель с опущенной головой, а рядом с ней – коронер, чей образ был еще так отчетлив в памяти.
Однако им нужны были деньги: еды, которую давали в лагере, не хватало растущим организмам. Часы работы были долгими, а зарплата низкой, но она позволяла Ань покупать дополнительные овощи и фрукты в магазине, а также роллы бань куон[11 - Bаnh cu?n – паровые рисовые блинчики с начинкой, которые скатывают в роллы. (Прим. пер.)] у вьетнамки, что торговала с лотка рядом с бараком. Все это помогало хоть как-то приблизить их жизнь к тому, что они знали раньше. Лоточница была родом из деревни неподалеку от их дома, и ее стряпня напоминала блюда, которые когда-то готовила их мать. Один кусочек – и их накрывало воспоминаниями о Вунгтхэме: они возвращаются из школы, доносится постукивание маминого ножа, которым она мелко нарезает свинину и древесные грибы, дети целуют маму и собираются за обеденным столом, чтобы начать делать домашнее задание по математике, французскому или естественным наукам. Теперь Ань оставляла своих братьев одних, напоминая им после школы сразу отправляться в барак. Других матерей она попросила присматривать за ними, и те – с орлиным взором, радостно – выполняли ее просьбу.
Мать учила ее шить, по субботам Ань с утра сидела с ней и ба ноай за обеденным столом, корпя над маленькими лоскутками ткани из рваной одежды братьев и сестер. Пришивая пуговицы или чиня прорехи на рубашках, старшие обсуждали последние деревенские сплетни, которых маленькой Ань было тогда не понять, – блудливый глаз соседа или внебрачную беременность чьей-то дочери. Вспомнив о тех неторопливых занятиях, Ань решила, что легко справится с этой работой. Но в первый же день, увидев, в каком темпе работают остальные, она поняла, что ошибалась. Недели напролет ее руки кровоточили от уколов иголкой, которые она наносила себе, работая с непосильной для нее скоростью. Другие швеи едва замечали Ань, их равнодушие распространялось на все, обеденные перерывы проходили в тишине по углам большого помещения. Все отлично понимали, что их могут уволить в любой момент, заменив кем-то более эффективным; беспощадный нрав работодателя сказывался на их поведении.
Ань переживала, что никогда не будет достаточно хороша для этой работы и что если она недостаточно хороша для этой работы, то никогда не будет достаточно хороша для любой другой. Она приходила в ужас от одной только мысли, что никогда не научится справляться со всем сама, без помощи матери. Но она не была одна, у нее были братья, о которых нужно заботиться, ведь они зависели от нее. Если не для себя, то для них Ань должна была стараться, и она продолжала стараться, пока не приспособилась шить скатерти и занавески, футболки и брюки с той же скоростью, что и швеи, которые работали на фабрике годами.
* * *
К тому времени, когда Ань садилась в автобус до Кайтака, уже было темно. Ей нравилось вытирать рукавом окно и сквозь пелену тумана любоваться городом с его фонарями и мчащимися мотоциклами, пьяными прохожими и усталыми бизнесменами, спешащими домой. Это зрелище отличалось от Вунгтхэма, было таким живым и суетливым, что казалось, смотришь фильм через окно-экран. Город окружал ее и в то же время казался далеким и недосягаемым, целый мир, за которым удавалось лишь наблюдать, но ухватиться за него было невозможно. Лагерь и фабрика – единственные места, которые были доступны Ань. В конце дня она, падая от усталости, с судорогами в руках, возвращалась в барак, где ее ждали полусонные братья.
– Как прошел день? – спрашивала Ань.
Минь обычно просто пожимал плечами со словами: «Хорошо», – а Тхань восклицал: «Посмотри, что я сегодня сделал!» – и спешил показать ей очередную миску из папье-маше или раскрашенную карту мира, гордясь проделанным за день. Мальчикам и в голову не приходило спросить Ань, как прошел ее день. Она стала для них путеводной звездой, постоянно присутствуя в их жизни, и поэтому, конечно, у нее все должно было быть хорошо, да и ей самой хотелось, чтобы они так считали.
* * *
Тема смерти семьи была под запретом, ее обходили стороной всеми силами, как будто бы лишь одно слово об этом могло наслать на них проклятье. Но воспоминания постоянно висели тучей над Ань, вторгаясь в ее мысли и не давая покоя по ночам, мелькали перед ней опухшими мертвыми лицами близких. Она старалась не подавать виду и не терять самообладания, чтобы спокойно следить за бурным циклоном жизни своих братьев.
Она видела, с каким трудом мальчики справляются со скорбью, которая в силу их возраста приняла форму спорадических приступов и криков. Тхань впадал в ярость при малейшей же сложности: остывший ужин или поражение в футболе заставляли его кидаться на противников с кулаками и возгласами: «Это нечестно!» Тогда Ань приходилось утаскивать его с пыльного поля обратно в барак. Минь, наоборот, молчал часами напролет, нахмурив брови, сжав губы, наворачивал круги перед бараком. «Как отец мог быть таким идиотом? Любому ясно, что его план не имел шансов на успех», – говорил он, пиная ногами землю, засунув руки в карманы. Каждый раз Ань приходилось успокаивать Миня, чтобы он не привлек лишний раз внимание соседей или работников лагеря. Но ей это не удавалось, брат только сильнее злился. Тогда она пыталась отвлечь его, просила выполнить какое-нибудь задание, помочь постирать одежду – и так, пока его гнев не испарялся.
* * *
В первую очередь дети злились на своего дядю. Даже Ань, которая изо всех сил старалась проявлять сочувствие и быть справедливой в своих суждениях, не могла потушить огонек негодования внутри себя. В итоге родственник превратился и в ее сознании в злодея. Она винила его в их несчастьях, в том, что он вложил в голову отца идею уехать из Вунгтхэма, тем самым разрушив их семью.
Через несколько дней после того, как родители, братья и сестры были преданы земле и мысли о дяде начали насквозь пронизывать сознание Ань, к ней осторожно обратилась Изабель:
– Вас вызвали на первичное собеседование в Службу по переселению. – При этих словах она заметила волнение на лице Ань. – Не переживай. Вам всего лишь зададут несколько простых вопросов, это необходимо для заявления на переселение. – Она жестом пригласила Ань следовать за ней, и они вместе направились в кабинет Службы переселения. Ань старалась идти уверенным шагом, олицетворяя собой главу семьи, которой она теперь была, как когда-то – ее отец.
– Мы очень сожалеем о вашей утрате, Ань. Выражаем вам и вашим братьям глубочайшие соболезнования, – сказал служащий ООН, мистер Барнетт, жестом приглашая Ань присесть. – Мы хотим, чтобы у вас все сложилось наилучшим образом.
Ань молчала с опущенной головой, опасаясь рыданий, которые могли вырваться наружу, стоит ей открыть рот.
– Вы старшая в семье и выступаете опекуншей ваших братьев, поэтому, если вы не против, я задам вам несколько вопросов, – продолжил мистер Барнетт. – Вы сообщили Изабель, что собирались уехать в Америку, верно? Вы немного говорите по-английски, ведь так? Ваш отец был учителем во время войны?
Ань машинально кивнула, осмысляя слова сотрудника: старшая в семье, старшая из выживших.
– Отлично. Это плюс, если вы говорите по-английски. Есть ли у вас родственники за границей? Это может помочь вашему заявлению. Если американские власти узнают, что у вас там есть семья, они, возможно, легче примут вас. У вас будет спонсорство.
Ань не знала, что такое спонсорство. Не знала, чего хочет, кроме как чтобы ее семья была рядом с ней и чтобы на эти вопросы отвечал ее отец, а не она. Семья за границей. Она вспомнила слова отца: как только они приедут в Нью-Хейвен, ее тут же устроят в тетин маникюрный салон. Тогда эта идея шокировала Ань. Ей вовсе не хотелось становиться частью чужой жизни, наблюдать, как ее двоюродные братья возвращаются домой из школы, как мать встречает их с объятиями, как отец учит их кататься на велосипеде, – наблюдать и вспоминать о боли, которую дядя причинил им всем. Она ненавидела их семейную идиллию, которую вообразила себе и которую, как ей казалось, дядя отнял у нее. Она считала, что обойдется без них. Что Америка пустит их вне зависимости от того, укажут ли они в заявлении своего дядю или нет, а приехав, они смогут устроить свою жизнь самостоятельно. И после короткой паузы, во время которой мистер Барнетт не спускал с нее своего внимательного взгляда, держа ручку над бланком наготове, она ответила:
– У нас никого нет.
Офицер поставил галочку в документе без каких-либо дальнейших вопросов.
– Хорошо, спасибо. Мы найдем для вас новую безопасную страну, которую вы сможете назвать своим домом. – С этими словами он поднялся и пожал руку Ань, а затем проводил ее до выхода.
* * *
Месяц спустя, наблюдая за тем, как братья общаются с другими детьми на футбольном поле, Ань все еще испытывала ноющую тревогу из-за своего ответа «У нас никого нет»: а вдруг эта галочка в бланке может как-то повлиять на их переселение в Америку? Она осознала, что это было лишь минутным порывом, каким-то детским поступком. И теперь она переживала о последствиях, которые повлечет за собой этот порыв.
– Гол! – закричал Тхань.
Ань аплодировала успеху брата, и матери рядом с ней кинулись ее поздравлять.
Узнав о Ко Кра, я не спала три ночи, и снова и снова спрашивала себя: «Почему я хочу это сделать?»
Думаю, это скорее потребность, чем желание.
Я хочу знать все.
Я хочу оживить эту историю в моем сознании.
И чем больше я знаю и понимаю, тем сильнее чувствую себя ответственной за то, чтобы передать эту историю другим, словно она досталась мне по наследству и вместе с тем стала моим бременем и заботой.
Я не могу позволить ей раствориться; я не могу позволить ей умереть.
7
Август 2022 – Остров Ко Кра, Таиланд
Вода и небо лазурно-голубого цвета. К острову на большой скорости приближается моторная лодка с австралийцами – пара с тремя маленькими детьми. Вместе с ними – гид. Четыре-пять раз в день он привозит сюда туристов с дорогих курортов острова Ко Чанг, чтобы те могли понырять с маской и трубкой в рифах близлежащего острова Ко Кра.
Родители наблюдают, как дети радуются рыбам и кораллам, к ним присоединяются лодки с другими семьями. Завязываются разговоры, что-то вроде откуда-какой-отель-бывали-раньше-в-Таиланде? Один мальчик уговаривает родителей посмотреть вместе с ним на рыб, другой плачет, потому что ему показалось, кто-то укусил его за ногу. Девочка-подросток жалуется, что вода слишком холодная, но примерно через минуту ее нытье сменяется возгласами удивления: океан начинает раскрывать им свои тайны.
Из лодки отец замечает на западном побережье острова нечто похожее на обломки заброшенного маяка.
– Мы можем туда съездить? – интересуется он, но гид поспешно качает головой:
– Нет, ни в коем случае, это запрещено. Слишком опасно. Слишком старое.
Мужчина не настаивает и вместо этого делает фотографию, крупным планом – смеющиеся в воде дети. Вечером в гостинице он разместит снимок в социальных сетях – «Инстаграме», «Фейсбуке», «Твиттере»[12 - Здесь и далее встречаются упоминания социальных сетей «Фейсбук» и «Инстаграм», которые принадлежат Meta, признанной в РФ экстремистской организацией.] – и подпишет «Первый раз на снорклинге!». Тут же посыплются лайки друзей и родственников. Детей немного смутит непрошеное внимание к их личной жизни, но их слабые протесты и надутый вид останутся незамеченными: отец не отрываясь будет пялиться в крошечный экран.
К полудню гид аккуратно предлагает семье вернуться на Ко Чанг. Прежде чем завести мотор, он интересуется у детей, хорошо ли они провели время, и в ответ слышит единогласное «да». Родители молча кивают и улыбаются. В отеле их ждет обильный и заслуженный обед: том-ям и пад-тай, куриные палочки и картофель фри. Родители загорают, пока их дети в нарукавниках плещутся рядом в бассейне, и от их плеска расходятся небольшие волны.
* * *
Внутри разрушенного маяка на острове Ко Кра от взглядов туристов и нежелательных посетителей тщательно укрыты деревянные балки, от одной стены к другой. Несмотря на гниль, вмятины и паутину, все еще можно разобрать несколько небрежно выцарапанных слов на вьетнамском языке.
Женщина, прячься немедленно.
Обрежь волосы и притворись мальчиком.
8
Май 1979 – Лагерь беженцев в Кайтаке, Гонконг
– Давай купим газировки, пожалуйста? – попросил Тхань во время их еженедельного похода в продуктовый магазин на территории лагеря – деревянное строение, которым заправляет один из престарелых жильцов. Ань заглянула в свой кошелек. Внутри лишь несколько долларов: ей все еще не заплатили за неделю.
– Только одну. На всех.
Минь положил банку кока-колы в корзину к рисовым лепешкам и манго.
– Она точь-в-точь такая же, как те, что пили американские солдаты, когда пришли в нашу деревню, – заметил Тхань.
Владелец магазина просканировал штрих-код кока-колы и передал ее Миню, после чего переключил свое внимание на остальные продукты.
– Как дела в школе? – поинтересовался он у детей.
– Хорошо, – ответил Тхань. – Я уже научился считать до ста по-английски.
Продавец поднял большой палец вверх.
По дороге домой солнце начало растворяться в тумане: Ань и Минь шли первыми, Тхань плелся за ними, пиная ногой камешки. Ань обернулась, чтобы поторопить его, как вдруг до них донесся крик, за которым последовала какая-то паника: люди ринулись на шум, женщины убирали с их дороги своих детей. Ожесточенные ссоры в лагере были обычным делом. Столкновения между северными, южными вьетнамцами и народом хоа происходили ежедневно – иногда из-за политических убеждений, иногда из-за мелочей, вроде враждебного взгляда и слишком долгого душа. Ань предупреждала братьев, что в таких случаях надо держаться подальше, бежать в другую сторону, если услышат, что начинается драка. Но на этот раз, возможно, потому что они были вместе или потому что в кричащем голосе было что-то знакомое, любопытство взяло над ней верх, и они вместе медленно приближались к месту происшествия в надежде понаблюдать за всем издалека.
Глаза, опухшие и с синяками, были плотно закрыты, нос и губы измазаны красным, но они сразу же узнали человека, который лежал на земле. Рядом с ним дети жили на верфи две недели – он первым поведал им о карантине и лагерях, он советовал щипать себя за щеки и подавлять кашель. Напавшие уже разбежались, и он лежал без сознания на грязной земле, пока две женщины склонялись над его ранами с влажными полотенцами. Тхань хотел было подойти ближе, но Ань схватила его за плечи. Они остановились в нескольких метрах, выглядывая из-за стены барака.
– Думаешь, он мертв? – прошептал Минь.
Обернувшись, Ань увидела, что брат напуган: хотя он пережил войну и потерю семьи, ему еще ни разу не приходилось видеть собственными глазами насильственную смерть. Ань молчала, не зная, что ответить. Появились два парамедика, погрузили мужчину на носилки и унесли – Ань чувствовала, что они видели его в последний раз, и образ, который останется от него, – это хрупкое безжизненное тело в грязи.
– Ладно, хватит, – сказала Ань, отводя взгляд в сторону. – Пойдемте отсюда.
Они продолжили свой путь к бараку, Тхань и Минь молча потягивали колу, передавали баночку друг другу после каждого глотка, пытаясь переварить увиденное.
– Ань! – Изабель подбежала к ним, когда девушка уже собиралась открыть дверь в барак. – Вы можете все втроем сейчас заглянуть в Службу переселенцев? Мистеру Барнетту нужно с вами поговорить.
Они занесли в барак продукты и поспешили в офис. Ань и не представляла, чего следует ожидать, ведь самое худшее с ними уже случилось. Она постучала, и мистер Барнетт открыл дверь, на его лице была широкая улыбка.
– Входите, – сказал он.
Все трое сели на деревянные стулья напротив него, Тхань был ненамного выше стола, Минь сидел на краешке своего стула.
– У меня есть плохие и хорошие новости, – начал мистер Барнетт. – Плохая новость заключается в том, что Соединенные Штаты отклонили ваше заявление. На данный момент они сокращают прием беженцев. – Он сделал паузу, ожидая реакции детей, но они по-прежнему с тревогой смотрели на него, и он продолжил: – Хорошая новость – через три недели вы отправитесь в Великобританию. Они приняли ваше заявление.
Вместо того чтобы улыбнуться в ответ, Ань вцепилась в сиденье и закусила губу; смятение и гнев нарастали в ней по мере того, как дышать становилось все труднее. Соединенное Королевство не входило в их планы. Не было частью той жизни, которую обрисовали для них родители. Мысли путались, а потом Ань вдруг вспомнила, что не рассказала работнику о своем дяде в Америке. «Нет. У нас никого нет», – раздался звук ручки, скользящей по графе в бланке. Мистер Барнетт продолжал говорить, но Ань уже не слушала. Она краем глаза заметила недоуменный взгляд братьев, обращенный к ней в ожидании, что она объяснит – это ошибка, их дорога ведет в Америку и только в Америку. Ань пробормотала едва различимое «спасибо», поднялась и ушла, братья последовали за ней.
9
Май 1979 – Лагерь беженцев в Кайтаке, Гонконг
Тхань сидел на земле перед бараком, подперев руками голову. Его брат и сестра собирали вещи, на это требовалось немного времени, учитывая, как мало у них осталось. Ань удалось накопить денег на небольшой чемодан из магазина Красного Креста. Соседи завидовали этому символу отъезда и новых начинаний, а некоторые с недовольным выражением лица наблюдали за тем, как Ань опустошает рюкзаки братьев и набивает чемодан. Тхань попытался помочь, но когда залез рукой в рюкзак сестры, то обнаружил на самом дне мятый листок. Это была семейная фотография с последнего тета: они прижимались друг к другу на диване в гостиной, цвета теперь были размыты, а выражения лиц неразличимы. Тхань внимательно всматривался, пытаясь разглядеть лица под разводами, но тщетно. Неожиданно он разорвал фотографию на мелкие кусочки, яростные слезы залили его лицо, пока соседи по общежитию смотрели на него в изумлении.
– Почему ты не сохранила ее? – закричал он на Ань; клочки снимка лежали у его ног.
– Вокруг нас был сплошной океан, – умоляюще ответила она, подбирая обрывки вместе с Минем. – Что я могла сделать?
– Ты могла ее сберечь, если бы постаралась, – с этими словами Тхань выбежал из барака, прежде чем Ань успела хоть как-то отреагировать на его слова.
* * *
В глубине души он понимал, что требовал от нее невозможного. Но все равно ему хотелось злиться. Ему нужен был кто-нибудь, чтобы обвинить в уничтожении последнего осязаемого воспоминания о его семье.
Завтра они снова вернутся на верфь, чтобы пройти карантин перед отъездом из страны, как будто у Кайтака был собственный микробиом, более опасный, чем остальной Гонконг. Тхань с ужасом представлял себе возвращение в огромное холодное пространство, где грязный воздух пропитан страданиями, где врачи каждый день проверяли его легкие и миндалины, ковыряли деревянной палочкой глубоко в горле, до рвоты. И в то же время он испытывал облегчение от того, что проведет немного времени в знакомом мире, прежде чем окунуться в неизвестность. Через две недели им предстоит отправиться в Борнмут на самолете. «Вы полетите в облаках», – объяснила миссис Джонс, и эта мысль наполнила его одновременно ужасом и предвкушением. Тем же утром мальчики попрощались со своим классом, дав слово поддерживать связь, хотя ни у кого из них не было ни адресов, ни телефонов, чтобы обменяться ими. Лишь только узнав, куда их переселяют, учительница принялась изо всех сил расхваливать свою страну.
– Там вы сможете говорить по-английски, – сказала она Тханю. – Найдете применение всем фразам, которым я вас научила.
– Например, сегодня пасмурно, – сказал он, желая показать, что хорошо запомнил урок.
– Да, – засмеялась она. – Это тебе очень пригодится.
Она добавила, что, возможно, если они будут хорошо себя вести, то смогут съездить в Лондон, чтобы посмотреть на королеву в Букингемском дворце и увидеть караульных, которые носят меховые шапки и красные костюмы и стоят неподвижно часами напролет. Сказав это, учительница вытерла слезы, и ее слова потеряли всякую убедительность.
* * *
