Берег Живых. Выбор богов. Книга первая

скачать книгу бесплатно

Над рекой занимался золотистый рассвет. Лучи солнечной ладьи заставляли отступать и страхи, и сомнения… и мечты о несбыточном. Чарующие краски ночи таяли, и возвращалась привычная реальность. Начинался новый день.

– Скоро мой учитель открывает мастерскую, – спохватилась царевна.

– Я провожу мою госпожу Эмхет, а после разбужу Мейю, чтобы она принесла что-то для утренней трапезы, – учтиво проговорил Нэбмераи.

Проходя рядом с ней, чтобы занять место за её плечом, он будто невзначай коснулся её пальцев.

«Я защищаю тебя… как только могу».

* * *

Весь последующий день Павах был сам не свой. Он не мог сосредоточиться на выискивании полезных крупиц в кипах текстов. Свитки сыпались бы из его рук, если бы писец время от времени не покрикивал на него, возвращая к действительности. Перед глазами по-прежнему отчётливо представала Анирет из сна – царственная, величественная, бесконечно желанная. Когда Павах читал о золотой крови божественного Ваэссира и долге рэмейского народа перед Эмхет, он думал о ней. И впервые сегодня он задумался о вещи, которая при всей очевидности отчего-то не приходила ему в голову раньше.

Он предал кровь Ваэссира, предав Хэфера, и должен был искупить это. Он тайно служил Ренэфу, другому потомку Ваэссира, и когда-то убеждал себя, надеялся, что это оправдывает его. Но ведь живым воплощением Силы божественного Эмхет была и Анирет… его обожаемая едва ли не с самого детства царевна. Что если…

– Об этом здесь ничего нет, – пробормотал бывший телохранитель, запоздало поняв, что сказал это вслух.

– Громче давай, не мямли, – ворчливо произнёс писец, поковырявшись мизинцем в ухе. – Сам знаешь, слух у меня уже не тот, что сотню лет назад.

Павах потёр лицо ладонью, пряча улыбку, чтобы не обижать старика. Он подумал, что если уж кто и знал, так это хранитель библиотеки Обители, древний, как некоторые из этих свитков.

– Я говорю, что здесь ничего нет об этом. Проклятие Ваэссира настигает того, кто совершил преступление в отношении кого-то из Его детей. Но какова воля божественного Ваэссира, если служишь другому его потомку?..

– Эк ты завернул, – прокряхтел писец, присаживаясь рядом и почёсывая лысую голову за потрескавшимися от возраста рогами. – Я одного тебя такого знаю.

– Я помню, что мне предстоит пополнить твою библиотеку, – улыбнулся Павах. – Я лишь хочу войти в неё в наиболее… достойном, так сказать, виде.

– Деяния достойные и низкие… мои друзья хранят их все, – прошелестел хранитель, любовно поглаживая свиток, и надолго задумался.

Павах знал, что в такие моменты лучше писца не беспокоить, и вернулся к чтению. Хранитель библиотеки Обители частенько вот так выпадал из реальности, иногда после изрекая какую-то мудрость, а иногда просто позволяя себе отдохнуть от окружающей действительности. Чаще случалось второе. Поэтому, когда спустя довольно долгое время писец нарушил тишину, Павах вздрогнул от неожиданности.

– Не все из тех, кто шёл против потомков Ваэссира, были поражены Его проклятием… Об этом не принято говорить, но ведь наша возлюбленная земля знала и времена междоусобиц… Песок ушедших веков и плиты времён, испещрённые письменами памяти, иногда скрывают от нас суть… И кому же ты служишь, Павах из рода Мерха? – потускневшие синие глаза смотрели пытливо; взгляд проникал в самую суть, почти как взгляд самого Верховного Жреца.

Вместо ответа Павах предпочёл сосредоточиться на текстах. Похоже, что волю Ваэссира Эмхет, касавшуюся лично его, ему предстояло понять самому.

Глава 5

Почти всё время своего заключения Перкау пребывал в молитвах, отвлекаясь только на потребности тела. Тишина не пугала его и не угнетала – угнетали лишь собственные мысли и сомнения. Он молил Ануи о знаке, о подтверждении своей правоты, но Ануи и так был с ним – здесь, в этом храме, в одном из оплотов Своей Силы и величия. Ни на миг Он не оставил Своего жреца перед лицом тех испытаний, что выпали ему.

Но даже Страж Порога не послал ему ни единой весточки о Тэре и Хэфере. Был ли их путь благополучен, или приключилась какая беда, Перкау не знал, и это удручало его, приводило почти в отчаяние. Но в моменты кристального покоя в мыслях, который давали молитвы и медитации, бальзамировщик понимал, что так было даже лучше: не знать, чтобы не выдать.

Иногда он вспоминал Серкат и своё посвящение в пустыне, вспоминал последний дар жрицы Сатеха, который он передал Хэферу. В такие моменты его искушала мысль прибегнуть к Силе Владыки Каэмит, чтобы выдержать то, что ему предстояло. И даже здесь, в храме Ануи, эта мысль уже не казалась такой уж плохой. Лират говорила, что оба Божества помогут ему выстоять. И пусть Перкау посвятил свою жизнь в основном одному, ко второму именно он привёл царевича Эмхет. А внутренне жрец всегда знал, что Сатех не оставил его, что отзовётся ему, стоило только позвать… Какая с того случится беда? Он уже обречён, уже объявлен колдуном-осквернителем, уже лишён права на память и погребение, и на своё положение. Он будет оставлен и забыт, но не своими Богами… и не теми, кто любил его.

«Я сохраню память о тебе, мой Перкау. Что бы ни случилось с тобой, я сохраню…» – обещала Лират в ту ночь в храме, когда они говорили в последний раз. И своё обещание она исполнит – в том бальзамировщик не сомневался. Эта мысль согревала его, как и мысль о том, что Хэфер защитит Тэру, а она – Хэфера. Всё, что оставалось ему – в свой черёд защищать их, не выдать.

Он не позволял себе думать о том, что станет с Лират, что станет с его общиной, потому что эти мысли подтачивали его силы.

Он останавливал себя от того, чтобы снова и снова возвращаться к разговорам с Первым из бальзамировщиков о невозможном свершении, потому что это ставило под сомнение его право на справедливость, его жреческое искусство, его веру и саму его суть.

Враг, которому он противостоял, многократно превосходил его во всём. Перкау не надеялся сохранить себя, ничего от себя самого в этом бою – только то, что защищал.

«Несколько дней я даю тебе на размышления. А после уже ничья милость не защитит тебя – ни моя, ни Императора… ни даже самих Богов».

В эти несколько дней, подаренные Великим Управителем, все силы жрец направил на то, чтобы укрепить себя – свой разум, свою плоть, своё сердце.

Они разрушат его разум, как война разрушила его храм. Они расколют сосуд его плоти, медленно разберут по частям, сотрут в прах, тщательно просеяв, рассчитывая извлечь драгоценные крупицы знания. Но его сердце, его дух останутся крепки и сохранят тайну новой Силы будущего Императора, которому бальзамировщик оставался верен…

* * *

Хатепер ожидал своего брата и Владыку на скамье у красивого фонтана с лотосами, выложенного зеленоватой мозаикой из редкого оникса. Дипломат искренне наслаждался драгоценными минутами уединения и покоя – никому не было доступа в потайной сад Императора, кроме членов семьи и самых доверенных слуг.

В гармоничном сочетании, созданном искусством придворных садовников, здесь росли раскидистые сикоморы и цератонии, невысокие гранатовые и персиковые деревья, статные акации и огромные пальмы-дум, гибкие ивы и тамариски. Птицы пели в ветвях, радуясь сиянию Ладьи Амна. Большие пруды и аллеи дарили прохладу. Так легко было забыть, что за границами этого маленького мира покоя и гармонии существуют беды и тревоги, тени войны, угрозы междоусобиц… И Хатепер позволил себе ненадолго забыться.

В этом же саду, в зарослях, за резными дверями скрывалось маленькое семейное святилище, в котором часто бывал Владыка. Когда Секенэф совершал поездки по стране, он всегда посещал гробницу Каис в императорском некрополе в предместьях Апет-Сут. Но намного чаще он обращался к ушедшей на Запад супруге вот так, по-простому. Традиционные семейные святилища были у всех рэмеи, от крестьян до чиновников, и потомки божественного Ваэссира, несмотря на обилие храмов своего предка по всей стране, не были исключением.

Тревожить Императора в такие минуты не решались даже Амахисат и Хатепер. Это время было священным. Дипломат же и сам был не против сейчас отдохнуть, настроить свой разум на спокойный лад, насколько позволяли события. Времени после посвящения у него стало ещё меньше. Вельможи искали с ним встреч пуще прежнего теперь, когда негласно он стал наследником Владыки. Этого они с Секенэфом и добивались. Об официальном назначении объявлено не было, но все всё понимали. Влиятельные мужчины и женщины столицы спешили заново уверить его в своей поддержке, с тем чтобы выгадать себе больше влияния в будущем. Череда гостей и приглашений на званые трапезы не иссякала. При всём уважении к своим союзникам и недоброжелателям при дворе, Хатеперу часто приходилось отвечать вежливым отказом, откладывать всё новые и новые встречи. В общем, всё шло своим чередом, как он и ожидал.

Посмотрев на фонтан, Хатепер подумал о том, что стоило бы послать весточку Анирет, чтобы она не чувствовала себя оставленной и чтобы не получила последние новости из чужих рук. Она-то сумеет понять причины, которые стояли за решениями её отца и дяди – сумеет как никто. Другое дело – Ренэф, но, учитывая всё произошедшее в Лебайе, реакция царевича была теперь не так легко предсказуема. В своём послании юноша напрямую просил об отлучении от рода в наказание себе… Хатепер ждал возможности поговорить с племянником едва ли не больше, чем его мать. Нельзя было допустить непоправимого теперь, когда всё было так хрупко. Если Ренэфа ничто не задержит, – они успеют увидеться прежде, чем Великий Управитель направится на свою миссию. Оставлять Секенэфа до Ритуала Разлива он не хотел. В этот непростой год всей императорской семье как никогда требовалась поддержка друг друга, а от внутреннего благополучия и равновесия Владыки зависело слишком многое – особенно в дни восхождения Звезды Богини[6 - В Древнем Египте наступление нового года было приурочено к разливам Нила, к восхождению звезды Сопдет (Сириус).], во время смены циклов. Вся Таур-Дуат зависела от даров Великой Реки, и лишь Владыка и царица, принимая в себя силу Богов, говорили с её первозданными водами. Обильный разлив, приносящий щедрые урожаи, означал милость божественных покровителей Империи, а также то, что Владыка, занимаюший ныне трон, правит согласно Закону. Каждый год становился тому подтверждением, и такое подтверждение сейчас особенно требовалось всему рэмейскому народу.

Завидев Секенэфа, выходившего из святилища, Хатепер поднялся ему навстречу. Умиротворение постигало брата редко, и дипломат не мог не порадоваться сейчас. На сердце у Владыки действительно стало спокойнее со времени ритуала возвращения Хатепера в прямую ветвь рода, и даже одно это оправдывало для Великого Управителя его рискованное, но необходимое решение. Он жалел только, что это умиротворение именно ему сейчас предстояло нарушить.

Император сел на скамью и пригласил брата сесть рядом с собой.

– Я передал Минкерру твою волю, и он принял её настолько хорошо, насколько мы могли надеяться. Во всём, чего ты желал, – добавил он прежде, чем Император уточнил, и тот кивнул. – Кого-то из тех, кому он доверяет более прочих, Первый из бальзамировщиков направит в Кассар уже на днях, – доложил Хатепер. – Я же, в свой черёд, хотел бы встретиться с жрецом ещё раз, прежде чем мы приступим к тому, что должны сделать.

– Достань для меня все тайны его разума, – бесстрастно сказал Секенэф.

– Разумеется, – вельможа склонил голову. – Минкерру не будет вставать между нами и этим жрецом: он подтвердил это. Но есть жизнь, о которой он просил для себя, и я обещал передать тебе эту его просьбу. Если тебе угоден мой совет – мы должны согласиться.

– Чья? – коротко спросил Император.

– Её зовут Тэра. Она – человек… жрица Стража Порога с необыкновенными талантами. Первый из бальзамировщиков просил о ней для себя, для своих храмов. Мятежный жрец Перкау взял на себя вину за всю свою общину, но именно на ней лежит основное бремя преступления. И всё же я склонен просить за неё тоже, просить об особой для неё защите, тем более после того, что услышал от Минкерру, – Хатепер вздохнул под тяжёлым испытующим взглядом Владыки и повторил слова Верховного Жреца: – «Если потеряете Тэру – потеряете и наследника. Помни, что держит его на Берегу Живых…»

Секенэф отвёл взгляд. Хоть он и усмирил свою боль, а всё же всякое упоминание о Хэфере по-прежнему бередило так и не зажившие раны.

– Пусть Тэра достаётся Минкерру, – проговорил Владыка наконец и невесело усмехнулся. – Если кто-то сумеет найти её… Знай я точно слепок её личности, привкус её сути, я бы нашёл её так, как не могу найти своего сына. Но боюсь, этого не выудить из разума мятежного жреца. Портрет души – не то, что так легко запечатлеть, и взор Ваэссира не всесилен, – последние слова отдавали горечью.

Хатепер знал: брат пытался, продолжал пытаться, не мог остановиться – искал.

– Я передам твою волю нашему союзнику, – проговорил он, взвешивая внутренне, как подступиться к теме, которую уже нельзя было откладывать дальше.

– Но передай ему также, что прежде я хочу взглянуть на неё – на жрицу, посмевшую преступить заветы своего Божества, посмевшую посягнуть на жизнь одного из Эмхет.

– Разумеется, – Хатепер снова склонил голову. – Всё в воле Владыки. Я бы и сам, признаться, хотел взглянуть на эту необыкновенную женщину, сотворившую невозможное… а после – запереть её подальше, в храмах бальзамировщиков, для блага всех нас.

– Это будет разумно. Ни к чему смущать народ и порождать мысли, будто династия не в силах справиться с направленной на неё же угрозой… Да и если через эту Тэру возможно навредить роду Эмхет – ты прав, стоит как следует позаботиться о том, чтобы защитить её, изолировать.

– Полагаю, Минкерру понимает это даже лучше нас, – заметил Хатепер, а про себя добавил: «Ведь разве не с этой же целью мы заперли в Обители Таэху Паваха из рода Мерха?..» – Но прежде, как ты и сказал, нам нужно найти её. Найти их обоих, – он осторожно подвёл беседу к опасному повороту. – Позволь мне говорить прямо.

– Когда это тебе требовалось моё дозволение, тем более – наедине? – Секенэф коротко рассмеялся. – Говори, брат.

– Мы возлагаем много надежд на Перкау и на его общину – что благодаря им найдём все ключи, все недостающие фрагменты… Но я страшусь, что в итоге ты будешь разочарован. А ведь не все доступные нам возможности мы уже исчерпали. Возможно, нам не стоит больше откладывать и пора рискнуть?

Хатепер замолчал. Император прищурился, нетерпеливо кивнул, побуждая закончить фразу. Он наверняка уже догадывался – братья слишком хорошо понимали друг друга.

– Павах из рода Мерха. Проклятие Ваэссира, – закончил дипломат.

Старший царевич знал брата с детства, испытал на себе не раз не только благостные эмоции Секенэфа – сначала наследника трона, а потом и Владыки. Однако эту холодную ярость, способную смести всё на своём пути, ему доводилось видеть редко – Император умел держать себя в руках. Всё вокруг словно замерло – затишье перед бурей, затаившейся в золотых глазах Секенэфа. Казалось, даже голоса птиц смолкли, и затих шелест листвы.

Голос Владыки звучал негромко, но гнев перекатывался в нём, как рокот сдвигаемых камней:

– Разве не помнишь, каких сил мне стоило удержать себя и не уничтожить его сразу же, тем более после получения подтверждений его предательства? Разве не знаешь, каких сил мне стоит удерживать себя теперь, когда я должен принимать равно всех сыновей и дочерей влиятельных родов Империи? Всех без исключения… и роды Мерха и Эрхенны – одни из наиболее влиятельных среди прочих, герои войны времён правления нашего отца. Я должен быть справедлив и любезен с теми, кто забрал мою кровь, мою плоть… Я должен защищать и оберегать их так, как оберегаю всех своих подданных – я, тот, кто желает стереть всякую память о них! Я – Хранитель Закона, и должен совершить мой суд справедливо. Но я – живой мужчина… супруг прекрасной отнятой у меня до срока женщины… отец нашего прекрасного отнятого у меня сына… которого не сумел защитить так, как защищаю теперь его обидчиков.

– Секенэф, я…

– Да-а-а, ты… – Император с горечью усмехнулся и покачал головой. – Ты знаешь всё это. Ты знаешь меня как никто из живущих ныне. А ведь именно ты и Джети убедили меня сохранить предателя в Обители – даже не ради того, чтобы он помог однажды раскрыть заговор, нет. Ради связи, протянувшейся меж ним и нашим Хэфером… Но даже дав на то своё согласие, я до сих пор желаю вскрыть его разум, вскрыть его сердце и вырвать эту нить собственными руками из его живой сути, – прорычал он, сжав руку в кулак у самого лица Хатепера.

Дипломат не вздрогнул, выдержал взгляд своего брата и Владыки, полный разрушительной ярости и не менее разрушительной боли.

– Из всех нас только ты можешь эту связь использовать, – тихо проговорил он. – Взор Ваэссира и Его Проклятие. Я знаю, сколько муки приносит тебе моя просьба, прости меня. Скорее всего, предатель не переживёт ритуал… об этом ещё нужно говорить с Джети – как сохранить жизнь в нём столько, сколько нам потребуется. Слияние с твоим сознанием похоронит его заживо.

– Хочешь сохранить связь – держи предателя как можно дальше от меня, Хатепер, – не скрывая угрозы предупредил Секенэф и медленно опустил руку. – Иначе уничтожит его даже не ритуал.

«Я могу разрушить твой разум до основания, разбить саму твою суть на осколки и разметать твою память вплоть до самых давних твоих жизней…» – так звучала одна из самых страшных угроз потомков божественного Ваэссира. И это было подвластно тем Эмхет, что воплощали Силу предка в полной мере.

– Прошу тебя, хотя бы подумай о такой возможности… как о последнем нашем средстве…

Вместо ответа Император резко поднялся и направился прочь из сада. Хатеперу ничего не оставалось, кроме как молча последовать за ним. Говорить что-то, пытаться и дальше увещевать сейчас было бессмысленно.

Великий Управитель Таур-Дуат, один из столпов трона Владыки, не ведал, как использовать Проклятие Ваэссира и вместе с тем сохранить жизнь того, кто был проклят.

* * *

Кахэрка не любила порталы – её инстинкт говорил о ненадёжности окружающей действительности в точке преломления пространства. Недаром ни одному Императору не удалось приспособить ритуал перехода для того, чтобы переправлять войска. Владыка Синаас Эмхет, могучий чародей, и его дочери-жрицы были последними, кто экспериментировал с усовершенствованием портальных святилищ. После их трагической гибели святилища было приказано использовать только так, как заповедовали древние – проводя лишь очень небольшие группы и нечасто. Тонкая ткань планов бытия не терпела неосторожного подхода.

Жрица испытывала волнение даже теперь, хотя давно уже не была юной послушницей, впервые переступавшей невидимую границу, – волновалась, но разумеется, ничем этого не показывала. Впрочем, священных псов внешней выдержкой не обманешь – её верные спутники чувствовали волнение своей подруги и как по команде встали по обе стороны от неё, тесно прижимаясь к ней тёплыми боками, почти мешая идти. Близость их присутствия всегда придавала ей сил. Все трое чувствовали друг друга как один – таков был особый дар Кахэрки от её возлюбленного Божества. Все жрецы Псоглавого умели ладить со священными псами, но немногих священные псы избирали своими, разделяя с ними и шаг, и дыхание, и биение сердца.

Кахэрка кивнула, и несколько её братьев и сестёр по храму начали свой речитатив – магическую формулу, позволявшую разомкнуть пространство и проложить незримый путь отсюда в святилище Ануи в Кассаре. Столица сепата Хардаи, древнейший оплот культа Стража Порога, была ближайшим к границе храмом. Портальное святилище северного храма эльфы разрушили ещё в ходе последней войны, и с тех пор оно так и не было восстановлено.

Кахэрка любила храмы Кассара. В городе-культе Ануи было хорошо любому, кто чувствовал родство со Стражем Порога. Духи владели Кассаром так же, как и живые. Радости жизни и спокойное достоинство смерти обитали там бок о бок в гармоничном сочетании. Город был своего рода кристаллизованным осколком вечности, застывшим временем, напоминанием о переходе, который предстоит каждому – так же, как Апет-Сут была обителью жизни, вечно меняющимся калейдоскопом эпох. Жрица с радостью осталась бы там погостить и дольше – погулять по улицам, побродить в тенях древних некрополей, насладиться колдовской тишиной самых первых святилищ Ануи – но дела не терпели отлагательств.

От Кассара бальзамировщице предстояло отправиться на ладье, но так ей было даже спокойнее – всего пара дней, и она прибудет на место. В том, что ладью ей выделят самую быстроходную, она не сомневалась, потому как несла приказ Первого из бальзамировщиков и приказ самого Владыки Эмхет, да будет он вечно жив, здоров и благополучен. Не все приказы было легко и отрадно исполнять, но кто-то должен претворять в жизнь и такие. Мудрейший Минкерру доверил дело ей, оставив подле себя в столице Таа. Для амбициозного жреца это было ещё одним знаком того, что Первый оказывает ему больше доверия. Что до самой Кахэрки, она понимала и так – а после личного разговора с учителем тем более, – какой деликатности требовала её миссия. Она была голосом и дланью Верховного Жреца на этом суде. Кахэрка покидала храм редко и не то чтобы охотно – её сердцу были милее таинства святилищ и тени некрополей, чем встречи с влиятельными живущими. Из них двоих именно Таа лучше справлялся с внешней жизнью культа. Но из них двоих именно ей Минкерру чаще доверял внутренние дела храмов…

По знаку одного из жрецов Кахэрка вошла в портальный круг, на миг закрыла глаза, ощутив знакомую вспышку тревоги… и вышла уже в другом храме.

Массивные колонны в форме связок бумажного тростника высились по периметру круглой площадки. В узоре иероглифических надписей на них не было ни единого случайного символа – каждый пребывал в идеальном соответствии с остальными, и, находясь на своём месте, усиливал действие формул, в которые был включён. Пол был покрыт единой монолитной плитой, на которую по кругу в определённом порядке были нанесены символы созвездий и планет – ориентир. Сама плита была выкрашена в синий и бирюзовый таких насыщенных оттенков, точно это был не песчаник, а чистейший азурит[7 - Азурит – «медная лазурь», полудрагоценный камень, по цвету напоминающий тёмный лазурит, но с зеленоватыми вкраплениями. В древности считался обладающим целебными и магическими свойствами.], который жрецы часто использовали в ритуальных украшениях.

Бальзамировщики, нёсшие дозор у портального святилища, почувствовали изменение в пространстве первыми, и тотчас же один из них, самый молодой и быстроногий, поспешил уведомить Верховного Жреца. Когда Саар вошёл в зал, гости его храма уже были здесь.

Красивая статная женщина со строгим лицом без возраста, облачённая в тёмные одежды, вышла из круга, и точно две тени за ней скользнули два священных пса – самец и самка. Звери с царственной грацией уселись по обе стороны от жрицы, бесстрастно взирая на присутствующих своими изумрудными глазами. Высокую ступень посвящения бальзамировщицы выдавали даже не амулеты и не сложная ритуальная причёска, в которую были собраны её блестящие волосы, но удивительная Сила, исходившая от неё, – Сила, которую безошибочно чувствовал каждый жрец. Во многом она превосходила даже самого Саара. Разумеется, он узнал её – Кахэрку, возможную преемницу Первого из бальзамировщиков Таур-Дуат, мудрейшего Минкерру. И в её глазах, напоминавших тёмные драгоценные камни, Саар также различил узнавание. Кахэрка совершала паломничество по всем храмам Ануи во всех уголках Империи, как того требовало её положение, и знала всех жрецов высоких ступеней посвящения в лицо.

Саар испытывал смешанные чувства и чуял осторожность, опасения со стороны своих братьев и сестёр по храму. Прибытие кого-либо из столичного храма зачастую было связано не только с дружественным общением единомышленников, но и с проверками общего положения дел. В этом жречество Империи почти не отличалась от крестьян, и дальние общины были рады прибытию столичных братьев и сестёр не больше, чем деревенские старосты – прибытию управителя сепата в компании сборщика податей.

Верховный Жрец Кассара знал, с чем прибыла Кахэрка теперь. Она была не только дланью и гласом мудрейшего, но и палачом. И именно ей предстояло запечатать северный храм – по воле Первого из бальзамировщиков и самого Владыки.

Бальзамировщица подняла руки с открытыми ладонями в жесте ритуального приветствия.

– Приветствую вас, братья и сёстры. Благословения Стража Порога да пребудут со всеми нами. Я же несу вам благословение от Первого из бальзамировщиков Таур-Дуат, мудрейшего Минкерру, Верховного Жреца Ануи.

Все присутствующие глубоко поклонились ей. Саар выступил вперёд и учтиво произнёс:

– Будь нашей почётной гостьей. Окажи нам честь и раздели с нами трапезу, мудрая Кахэрка.

– Благодарю, – милостиво кивнула жрица и чуть улыбнулась. Улыбка её, впрочем, была несколько мрачной – она вообще улыбалась редко. – Кто из нас не любит погостить в Кассаре, древнейшей колыбели нашего культа?

Саар распорядился обо всех необходимых приготовлениях. Быстроходная ладья для высокой посланницы была готова в тот же день, а к столу подали обильную трапезу и лучшее вино. Но прежде, чем Кахэрка поднялась на борт, Саар попросил её о краткой беседе с глазу на глаз – просто не мог не попросить. На его счастье, она согласилась и не выразила неудовольствия задержкой. Никого из других жрецов он не пригласил поприсутствовать в своих уединённых покоях – только бальзамировщицу и её псов.